Текст книги "Потемкин"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 49 страниц)

Нелегко прошло и подписание Манифеста о прощении бунта. Провозглашение подобного документа прекращало преследования бывших повстанцев. Оно ставило точку в крестьянской войне, а значит, и в полномочиях Петра Панина. В этом вопросе братья Панины решили действовать через Павла, которого Екатерина призывала для обсуждения документа.

«Вчерась Великий Князь поутру пришед ко мне… сказал…прочтя прощение бунта, что это рано. И все его мысли клонились к строгости»99, – писала Екатерина Потемкину 18 марта 1775 года. Императрица не вняла доводам сына. На другой день в Сенате она прочитала манифест и при его оглашении, по ее словам, «многие тронуты были до слез». Внутренняя смута была закончена. Меры, предпринятые Екатериной, не позволили Паниным воспользоваться имевшимся у них серьезным шансом передать корону наследнику.

Во время летних торжеств, посвященных годовщине Кю-чук-Кайнарджийского мирного договора, Петр Иванович получил похвальную грамоту, меч с алмазами, алмазные знаки ордена Святого Андрея Первозванного и 60 тысяч рублей на «поправление экономии». Панин прекрасно понимал, что на этот раз его партия проиграна, и 9 августа 1775 года вновь подал в отставку. Он продолжал близко общаться с Павлом Петровичем, долгие годы по переписке участвовал в разработке конституционных проектов для будущего императора100, но заметной политической роли уже не играл.

Опираясь на помощь Потемкина, Екатерине удалось вновь переиграть своих противников. К лету 1775 года Григорий Александрович находился в зените могущества. Однако он нажил непримиримых врагов в лице двух крупнейших группировок, а собственной пока не создал. В реальности его положение было очень уязвимым.

ГЛАВА 5 МОСКВА

Отнимая у Потемкина возможность опереться на одну из крупных партий, императрица должна была дать ему что-то взамен. Действуя против Паниных, Григорий Александрович, по народной пословице, пилил сук, на котором сидел. Преданность любимой женщине толкала его на безрассудный, с точки зрения политика, поступок. Екатерина прекрасно понимала, чем обязана фавориту, фактически подставившему себя под удар вместо нее. В одной из ее записок 1775 года сказано: «Дав мне способы царствовать, отнимаешь силы души моей». Таким образом, императрица отдавала себе отчет в том, что Потемкин рискует.

Чтобы оправдать риск, Екатерина должна была вручить возлюбленному некие гарантии прочности его положения. Целый ряд исследователей считают, что такой гарантией для Григория Александровича стал тайный брак с императрицей, состоявшийся до отъезда двора в Москву.

СВЕДЕНИЯ О БРАКЕ

В письмах Екатерины к Потемкину часто встречаются такие обращения как: «Cher Epoux» (дорогой супруг); «Ch.: Ер.»; «муж»; «супруг»; «владыко»; «муж родной»; «безценный му»; «му дара», «М». Себя Екатерина нередко именует «женой». В одной из записок императрица поздравляет своего любимого с их «собственным» праздником: «Голубчик миленький, прямой наш праздник сегодня, и я б его праздновала с великой охотою»1. Возможно, речь идет о годовщине венчания. В другой записке Екатерина упоминает о «святейших указах», связавших ее и Потемкина: «Владыко и cher epoux!.. Для чего более давать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу своей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана святейшими узами?»2

Слухи о том, что императрицу и ее фаворита, возможно, соединяет нечто большее, чем простой роман, постепенно начали просачиваться в донесения иностранных дипломатов при русском дворе. «Князю Потемкину оказываются большие почести, чем самой императрице»3, – с удивлением писал один из иностранных наблюдателей. 10 декабря 1787 года французский посол граф Луи де Сегюр сообщал в Версаль о громадном влиянии, которым Потемкин пользуется на государыню. «Особое основание таких прав, – замечает дипломат, – великая тайна, известная только четырем лицам в России. Случай открыл мне ее, и, если мне удастся вполне увериться, я оповещу короля при первой же возможности»4. Однако тайна оставалась тайной, и дополнительного оповещения не последовало.

Первым ученым, который собрал и опубликовал сведения о тайном браке Екатерины и Потемкина, был редактор исторического журнала «Русский архив» П. И. Бартенев. Он рассказал о своей беседе с графом Д. Н. Блудовым, старым сановником николаевских времен, занимавшим посты министра юстиции и министра внутренних дел. К его внукам в качестве домашнего учителя и был приглашен молодой Бартенев. Блудов заметил в юноше склонность к эпохе Екатерины и много рассказывал ему о том, что знал сам. Сведения же сановника были обширны. В 1838 году Николай I поручил ему разобрать бумаги Екатерины, среди которых находились ее «Записки» и письма к Потемкину. Материалы были по приказу государя опечатаны и помещены в императорском кабинете в Аничковом дворце.

«Граф очень много знал такого, о чем нигде нельзя было прочитать, а на людях даже заикнуться, – писал Бартенев. – …В один из вечеров, когда я уже начал утомляться слушанием, вдруг старик граф как бы мимоходом сказал, что Екатерина II была замужем за Потемкиным… Я, разумеется, начал допытываться, откуда он про это знает, и граф сообщил мне, что С. М. Воронцов, приезжавший в Петербург по кончине своей тещи, племянницы Потемкина А. В. Браницкой (1839), сказывал ему, что она сообщила ему эту тайну и передала даже самою запись о браке…

В июне 1869 года я собрался из Москвы до Одессы, приглашенный туда князем Семеном Михайловичем Воронцовым для переговоров для издания в свет его архива. На первых же порах знакомства князь сообщил мне, что у матушки его, княгини Елисаветы Ксаверьевны, хранится список записи о браке императрицы Екатерины Второй с ее дедом-дядею, светлейшим князем Потемкиным. Позднее в другую мою одесскую поездку граф Александр Григорьевич Строганов сказал мне, что эта запись хранилась в особой шкатулке, которую княгиня Воронцова поручила ему бросить в море, когда он ездил из Одессы в Крым»5.

Далее Бартенев сообщал о цензурной купюре из опубликованных воспоминаний князя Ф. Н. Голицына и цитировал ее текст: «…Императрица Екатерина, вследствие упор-ственного желания князя Потемкина и ее к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ее был в готовности, сопровождаемая одною Марьею Саввишной Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и граф Евграф Александрович Чертков».

Приводил редактор «Русского архива» и сведения, полученные от Александра Алексеевича Бобринского, внука графа Самойлова: «Когда совершалось таинство брака, Апостол был читан графом Самойловым, который при словах: "жена да боится мужа своего" поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб». Однажды в разговоре с графом В. П. Орловым-Давыдовым немолодой Александр Николаевич Самойлов проговорился. «А вот пряжка, – сказал он ему, – подаренная мне государынею на память брака ее с покойным дядюшкою».

«Всего убедительнее, – заключает Бартенев, – письма Екатерины к Потемкину, т. е. способ выражений в них. Можно полагать, что бракосочетание совершилось либо осенью 1774 года (когда вся опасность пугачевщины миновала), либо перед отъездом в Москву, то есть в половине января 1775 года».

Подобную информацию пожилой издатель «Русского архива» решился обнародовать только в 1906 году, после отмены цензурных ограничений. С этого времени вопрос о возможности тайного венчания Екатерины II и Потемкина не раз поднимался в историографии.

В начале XX века исследованием писем и записок наших героев занялся Я. Л. Барсков, тонкий знаток екатерининской эпохи, допущенный к разбору рукописей дворцового архива. Лишь к 1932 году сбор и комментирование этих материалов были закончены. В предисловии к подборке Барсков останавливается на особенностях взаимоотношений наших героев: «Потемкин стал рядом с Екатериной движущей силой в этой огромной машине, в свою очередь, сообщавшей свое движение бюрократическому аппарату империи… Потемкин делит с императрицей все мелкие делишки и большие заботы, а главное самою власть… В этом отношении из всех фаворитов он представляет собой исключение: никому не уступала императрица из своей власти так много, как Г. А. Потемкину, и при том сразу же, в первый же год его случая… Только его называла она своим "мужем", а себя "женою", связанною с ним "святейшими узами"»6.

Передав сведения, собранные Бартеневым, ученый делает вывод: «Все эти рассказы и приведенные здесь письма дают повод решительно утверждать, что Потемкин был обвенчан с Екатериной. Уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал для Потемкина исключительное положение; в нем действительно видели "владыку", как называла его в письмах Екатерина, и ему оказывали почти царские почести при его поездках в подчиненные ему области или на театр военных действий и обратно в столицу. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам так же велико было расстояние, отделявшее случайного любовника императрицы от ее мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя… Это был царь, только без титула и короны»7.

Когда в 1989 году публикация Барскова увидела свет на русском языке (ранее, в 1934 году, она вышла в Париже8), представивший ее читателям Н. Я. Эйдельман составил свое предисловие. Он также останавливался на вопросе о венчании: «Переписка содержит подробности, подтверждающие факт тайного брака Екатерины и Потемкина»9.

Современная английская исследовательница И. де Ма-дариага при написании фундаментальной монографии о екатерининском царствовании не обошла вопроса о положении Потемкина. «Письма Екатерины Потемкину подтверждают, что они были тайно обвенчаны. В ее письмах она часто называет его мужем и дорогим супругом… Возможно, из-за большого напряжения страсть Екатерины и Потемкина длилась недолго, однако в повседневной жизни они продолжали вести себя как женатая пара, до конца дней соединенная сильной привязанностью и абсолютным доверием… Десятилетняя разница в возрасте между ним и Екатериной значила все меньше по мере того, как оба старели. С годами он стал велик сам по себе… Вероятно, его пребывание рядом с Екатериной в масштабах страны играло стабилизирующую роль, так как отчасти удовлетворяло потребности русских в мужском правлении…

Екатерина обращалась с Потемкиным как с принцем-консортом. Она публично посещала его с целью подчеркнуть его статус, царские эскорты были обеспечены ему, где бы он ни ехал… Он вел себя как император, и люди видели в нем владыку. Без сомнения, зависимость Екатерины от Потемкина как от фактического, если не юридического, консорта объяснялась личной доверенностью… Он гарантировал Екатерине безусловную преданность, в которой она так нуждалась… Человек огромных познаний, он был более чем кто-либо при екатерининском дворе близок к родным корням русской культуры в ее церковно-славян-ском и греческом проявлениях и менее других затронут интеллектуальной засухой просвещения»10.

Более корректным, чем «принц-консорт», нам кажется термин, предложенный современным российским исследователем В. С. Лопатиным. Он именует Потемкина «фактическим соправителем» Екатерины. Огромное влияние князя на императрицу историк объясняет «великой тайной», связавшей Екатерину и ее соратника. «Сохранилось более двадцати писем-записочек Екатерины Потемкину, в которых она называет его "милым мужем", "бесценным супругом", а себя "верной женой". Записки не датированы, но по содержанию можно догадаться, что бракосочетание произошло весной». Исследователь называет и предположительную дату венчания – 30 мая 1774 года. Среди многочисленных наград и пожалований, которыми Потемкин был осыпан весной 1774 года, лишь чин генерал-аншефа, по мнению Лопатина, окутан некой таинственностью. Впервые Потемкин был назван генерал-аншефом в начале августа. В списках Военной коллегии Григорий Александрович следует сразу за Н. В. Репниным, получившим чин 3 августа, но с оговоркой: позволить ему считаться генерал-аншефом с 30 мая. «Совершенно очевидно, что этой датой отмечено какое-то важное событие, – пишет Лопатин. – Таким событием могло быть только венчание Потемкина с императрицей. Но присвоение нового чина своему избраннику в условиях неоконченной войны могло возбудить большое недовольство… Общий подъем, вызванный известием о мире, позволил огласить уже решенное производство без лишних кривотолков»11.

Приведенная гипотеза кажется весьма любопытной. Однако следует учитывать, что с 21 апреля по 5 июня двор провел в Царском Селе12, откуда незаметно выскользнуть для тайного венчания в Петербург было нелегко, особенно между Вознесением и Троицей, когда в загородной резиденции собралось множество гостей, для того чтобы вместе с государыней отметить эти праздники.

Кроме того, в мае, не боясь кривотолков, Екатерина вводит Потемкина в Совет. А летом ставит во главе Военной коллегии. Думаем, что «некая таинственность», которой окутан чин генерал-аншефа, связана именно с этим. Двигаясь наверх, Григорий Александрович серьезно нарушал старшинство. В данном случае задеты оказывались интересы Репнина, под началом которого, как мы помним, некоторое время служил Потемкин. По правилам бывший подчиненный не должен был получить производство раньше командира. Во всяком случае, об этом старались не заявлять гласно, поэтому и обнародовали пожалование только в августе, после Репнина. Однако в служебных документах пометили производство с 30 мая, чтобы дать Потемкину необходимое «старшинство» и сделать его назначение вице-президентом Военной коллегии не столь вопиющим нарушением субординации.

Приняв эти возражения, Лопатин в предисловии к изданию писем Екатерины и Потемкина сделал новую попытку установить дату венчания: «Сближение началось в феврале. Решительное объяснение произошло 27.11, а З.Ш начался Великий пост. По церковным правилам во время поста таинство бракосочетания не совершается. Не совершается оно и на Светлой пасхальной седмице. Пасха 1774 г. приходилась на 20.IV. Следовательно, до 28.IV Екатерина не могла венчаться. 29.IV двор переехал в Царское Село… Двор вернулся в столицу лишь 5.VI. Лишь 7-го Екатерина могла вздохнуть свободно: никого из Орловых в городе не было. Но 7-е – суббота – запретный день (наряду со вторником и четвергом) для венчания. Через неделю (15.VI) наступал Петровский пост, длившийся почти месяц… Остаются всего четыре дня, пригодные для венчания: воскресенье 8 июня, праздник Животворящей Троицы; понедельник 9.VI – праздник Сошествия Святого Духа; среда 11.VI и пятница 13-го. Близость Потемкина к церковным кругам, его приверженность к церковным обрядам позволяют утверждать, что венчание состоялось на Троицу – 8.VI. По приметам, брак, заключенный в такой большой праздник, считался особенно счастливым»13.

Мы позволили себе это историографическое отступление, поскольку без приведенной информации трудно разобраться в отношениях наших героев. Екатерина и Потемкин считали друг друга мужем и женой и, вероятнее всего, были ими. Желание найти документ с гербовой печатью, подтверждающий факт заключения брака, упирается в невозможность тралить дно Черного моря от Одессы до Крыма в поисках заветного сундучка Е. К. Воронцовой или проводить эксгумацию могилы А. Н. Самойлова, который в буквальном смысле унес тайну венчания в гроб. Вернемся к событиям 1775 года, когда «молодожены» отправились в Москву.

НАСЛЕДНИК-СОПЕРНИК

Практически весь 1775 год императрица провела в Первопрестольной. После подавления крестьянской войны ей необходимо было показаться в Москве, еще недавно трепетавшей при приближении Самозванца. «В детской сидят наши мамушки и толкуют о нем, – вспоминала мемуаристка Е. П. Янькова, – придешь в девичью – речь о Пугачеве; приведут нас к матушке в гостиную – опять разговор про его злодейства, так что и ночью-то, бывало, от страха и ужаса не спится: так вот и кажется, что сейчас скрипнет дверь, он войдет в детскую и нас всех передушит»14. Вереница блестящих праздников и красочных зрелищ, тянувшаяся несколько месяцев, призвана была излагать мрачное впечатление от пережитого.

8 января 1775 года двор выехал из Петербурга. 22 января царский поезд прибыл в подмосковное село Всесвятс-кое15. Из Камер-фурьерского журнала видно, что еще до официального въезда в Москву 25 января16 Екатерина и Потемкин вдвоем в одной карете посетили город и осматривали приготовленный для «высочайшего» пребывания Пречистенский дворец17.

Отношения между нашими героями царили в этот момент самые нежные. Екатерина беспокоилась по поводу обустройства на новом месте, и опять самой страшной угрозой для влюбленных стали длинные коридоры. «Голубчик, – пишет императрица, – сего утра вздумала я смотреть план московского Екатерининского дворца и нашла, что покой, кой бы, например, могли быть для тебя, так далеко и к моим почти что нет проходки… а теперь нашла шесть покой для тебя так близки и так хороши, как луче быть не можно»18.

В церкви у Пречистенских ворот, примыкавшей к дворцу, были помещены красноречивые иконы-портреты с изображением великомученицы Екатерины и Григория, просветителя Армении19. В церковь Большого Вознесения пожертвованы серебряные свадебные венцы с небольшими эмалевыми портретами наших героев20. Тогда же была изготовлена изящная табакерка-раковина с вензелями Екатерины II и Г. А. Потемкина, накрытыми соответственно императорской и княжескими коронами21. Императрица и ее избранник если и не говорили вслух об изменении статуса Потемкина, то разными способами намекали на это. Имеющий глаза да увидит.

Екатерина с благосклонностью принимала родных своего возлюбленного, сама делала им визиты, подчеркнуто благоволила к матери Потемкина. В течение 1775 года Дарья Васильевна несколько раз побывала при дворе. 19 марта императрица поздравила свекровь с именинами и послала ей подарок. В одной из записок того времени Екатерина пишет Григорию Александровичу: «Я приметила, что матушка ваша очень нарядна сегодня, а часов нету. Отдайте ей от меня сии»22. Императрица еще не раз будет делать госпоже Потемкиной разные презенты: флакончики в футлярах, перовики, табакерки из кости, свой портрет, усыпанный бриллиантами. В самом начале следующего, 1776 года Дарья Васильевна даже окажется пожалована в статс-дамы. Конечно, старушка уже не выезжала из Москвы и не «блистала» при дворе, но дорог был знак внимания.

Однако жизнь в старой столице вовсе не была безмятежна. Иностранные наблюдатели подчеркивали, что горожане Москвы холодно встретили государыню. А вот за каретой великого князя Павла Петровича бежали восторженные толпы. Молодой друг цесаревича Андрей Разумовский, склонившись к уху Павла, многозначительно прошептал: «Если бы вы только захотели…»23

Екатерине необходимо было вернуть свою популярность в народе. Ей казалось, что она придумала способ. Война закончилась, внутреннее возмущение тоже, казна могла позволить урезать подати. Ко дню рождения императрицы был приурочен указ о снижении налогов на соль. 21 апреля «для народной выгоды» цена соли с пуда была уменьшена на 5 копеек24. Эту идею подал Потемкин25.

Против всякого ожидания высочайшая милость не произвела впечатления на горожан. Французский министр Дюран де Дистроф писал, что «императрица нарочно выбрала день своего рождения, чтобы обнародовать известие, которое способно было вызвать… благодарность населения большого города. Она уменьшила налог на соль, и полицеймейстер вышел с поспешностью из дворца, чтобы сообщить народу об облегчении, которое относится главным образом к нему. Вместо радостных восклицаний…эти мещане и мужичье перекрестились и, даже слова не вымолвив, разошлись. Императрица, стоявшая у окна, не могла удержаться, чтобы не сказать громко: "Какая тупость!" Но остальные из зрителей почувствовали, что ненависть народа к Екатерине столь велика, что ее благодеяния принимаются равнодушно»26.

Зато, по словам английского посла сэра Роберта Гун-нинга, большой любовью пользовался в это же время цесаревич Павел. «Популярность, которую приобрел великий князь в день, когда он ездил по городу во главе своего полка, разговаривал с простым народом и позволял ему тесниться вокруг себя так, что толпа совершенно отделяла его от полка, и явное удовольствие, которое подобное обращение доставило народу, как полагают, весьма не понравилось»27. Екатерина была задета, она считала, что цесаревич еще ничего не сделал, чтобы заслужить любовь подданных. Но в том-то и заключена разгадка симпатий к Павлу: он почти никому не был известен, а его мать царствовала уже четырнадцать лет. И добавим: лет непростых. Война, чума, внутренняя смута – достаточно, дабы охладеть к главе государства и возложить чаяния на нового человека.

Отношения Екатерины с сыном становились все напряженнее, и Потемкин играл в этом семейном расколе не последнюю роль. В государственном управлении России он занял то место, которое по достижении совершеннолетия сторонники прочили Павлу Петровичу. Стал членом Совета, фактическим главой Военной коллегии, первым человеком после государыни. С ним, а не с наследником императрица обсуждала все важнейшие дела.

Именно Григорию Александровичу Екатерина жаловалась на непомерные расходы великокняжеской четы. «Великий князь был у меня и сказал, что на него и на великой княгине долг опять есть, – пишет Екатерина. – Я сказала, что мне это неприятно слышать и что желаю, чтоб тянули ножки по одежки и излишние расходы оставили… она имеет содержание и он такое, как никто в Европе, что сверх того сие содержание только на одни платья и прихоти, а прочее – люди, стол и экипаж им содержится…Он говорил, что дорога им дорога стала. На что я ответствовала, что я их вижу и что за них вдвое пошло противу моего проезда… Одним словом, он просит более двадцати тысячи, и сему, чаю, никогда конца не будет. Говори Андрею Розумовскому, чтоб мотовство унял, ибо скучно понапрасну и без спасибо платить их долги. Если все счесть и с тем, что дала, то более пятисот тысяч в год на них изошло, и все еще в нужды, а спасибо и благодарность не получишь»28.

Императрица была недовольна долгами невестки, которой отпускалось на содержание 50 тысяч рублей ежегодно29, но реальные расходы великой княгини в десять раз превосходили эту сумму. Екатерина никогда не была скупа, но она по личному опыту знала, что подобные суммы тратятся не на булавки, а на подкуп сторонников. Государыня хотела, чтобы Потемкин повлиял на друга Павла, Андрея Разумовского, а тот, в свою очередь, на сына и невестку.

Однако вскоре до Екатерины дошли сведения о связи молодого Разумовского с великой княгиней и о их честолюбивых планах30. Информацию подобного характера передавали к своим дворам иностранные дипломаты. Особенную заинтересованность в ней проявил французский посол Дюран31. В 1775 году он через Разумовского предложил цесаревичу денежный заем в размере 40 тысяч рублей, узнав о котором, Екатерина сделала сыну серьезный выговор32.

Франция долгие годы была самым опасным врагом России на международной арене. Год назад, 25 сентября 1774 года, когда шло следствие над Пугачевым, А. Г. Орлов писал Потемкину из Пизы: «Я все подозреваю, и причины имею подозревать, не французы ли сей шутки причина?…Не дурно было бы расспросить его (Пугачева. – О. Е.) о всех обстоятельствах, и нет ли кого при нем из чужестранных? Я только то знаю, что для нашего Отечества великие недоброжелатели – французы»33. Русский посол в Париже И. С. Барятинский доносил о неких французах Ламере и Каро из поволжских колонистов, которые, по слухам, являлись эмиссарами Пугачева и пытались завязать контакты с французским правительством34. Направляя Барятинского в Париж, Н. И. Панин предупреждал его, что служить ему придется «в таком месте, где концентрируется злоба, ненависть и ревность против империи». «Общая система Франции против нас, – писал Никита Иванович в инструкции, – состоит в том, чтобы… стараться возвратить Россию в прежнее положение державы, действующей не самостоятельно, а в угоду чужим интересам»35.

В этих условиях сближение Павла с французами выглядело в глазах Екатерины как измена. О деньгах она узнала из перлюстрированного письма Дюрана и немедленно сообщила Потемкину36. Послу дали понять, что он в России больше не ко двору. Его сменил маркиз Жак-Габриель Луи де Жюинье.

После скандала с «французскими деньгами» Павлу недвусмысленно намекнули, что если он не прекратит претендовать на большую власть, то может лишиться и той малой, которая у него уже есть. Наследник командовал кирасирами. Потемкин потребовал, чтобы рапорты о состоянии полка предоставлялись не цесаревичу, а лично ему как вице-президенту Военной коллегии37. Это вызвало открытое столкновение между ним и великим князем.

Однако их стычки только начинались. Потемкин прекрасно понимал, как опасно усиление сторонников наследника в столичном гарнизоне. Еще до отъезда двора из Петербурга в Москву, не сообщив императрице, он поместил брата великой княгини принца Людвига Гессен-Дармштадт-ского не в Петербургскую дивизию, а в Лифляндскую. Конечно, такое самоуправство не могло не вскрыться. Императрица была недовольна случившимся. «Вел. Кн. просит, чтоб любезный шурин написан был в С.-Петербургской дивизии, – обращалась она к Григорию Александровичу с явным раздражением. – Я на сие ответствовала, что посмотрю. Мне стыдно было сказать, что не знаю, не ведаю; прежде сего репартиции наперед мне показывали и не выпускали ее, не показав мне; голубчик, я тебе все показываю и не имею от тебя сокровенного; и так, и ты не введи мне в людях в простяки, что со мною люди говорить будут, кто куда написан, а я принуждена буду или казаться людям о своих делах несведущею, или же непопечительною»38.

Видимо, это был не первый случай самоуправства Потемкина. Со временем, устав от подобного поведения, императрица напишет ему так: «М[уж], пророчество мое сбылось, не уместное употребление приобретенной вами поверхности причиняет мне вред, а вас отдаляет от ваших желаний, и так прошу для бога не пользоваться моей к вам страсти… Ну, хотя единожды послушай меня, хотя бы для того, чтоб я сказать могла, что слушаешься»39.

УНИЧТОЖЕНИЕ ЗАПОРОЖСКОЙ СЕЧИ

1 марта в Пречистенском дворце Потемкин представил императрице полковника Мартемьяна Бородина и 20 казаков40. Яицкий старшина Бородин возглавил казаков, выступивших на стороне правительства во время пугачевщины41. Екатерине казаки очень приглянулись, о чем она и сообщила Григорию Александровичу: «Душа милая и без-ценная, казаки твои, знатно, что хороши, ибо я от них без ума… муж родной»42.

По мысли Потемкина, личное знакомство Екатерины с яицкими казаками должно было убедить императрицу в том, что при хорошем управлении представители этого сословия готовы служить власти верой и правдой. Отгремевшая пугачевщина показала необходимость серьезных реформ в отношении казачества. Ведь Яик и Дон поставили повстанцам немалое число недовольных, принявших участие в гражданской войне. Между тем в составе империи имелся еще один крупный очаг казачьей вольницы – самый старый и самый «обстрелянный» во множестве столкновений с Турцией.

Во время недавней войны на Юге многие русские офицеры записывались в курени запорожцев, вместе с войсками которых они действовали. Так проще было осуществлять командование воинственной вольницей. Среди таких «новобранцев» был и Потемкин, принявший в 1772 году, по казацкому обычаю, прозвище Грицко Нечеса. Под Си-листрией у него под началом действовали запорожцы, молодой генерал всячески старался обласкать старшин и ближе познакомиться с их нравами43.

Многое в обычаях Сечи не понравилось Потемкину. На Дону и на Яике казаки обзаводились хозяйством, женились, жили семейно, обрабатывали землю, пасли скот. При таком устройстве правительству легче было привести их к покорности, договориться о службе в обмен на льготы. Законы запрещали запорожцам обременять себя семьей и хозяйством, они вели походный образ жизни, а все имущество, полученное в набегах, шло на прокормление вольницы. Это было чисто мужское военное содружество, насчитывавшее 60 тысяч человек44.

В военное время запорожцы получали плату от русского правительства, но были и такие, кто со своими отрядами уходил к туркам и воевал на противоположной стороне за султанские деньги. Основной доход казакам приносила добыча. По окончании боевых действий грабеж продолжался, только теперь его жертвами становились и вчерашние союзники. За неимением своего хозяйства запорожцы не могли жить мирным трудом.

С продвижением границы империи на юг Запорожское войско оказалось внутри страны. Переселенцы, двигавшиеся из Центральной России в малонаселенные степные края по нижнему течению Днепра, стали подвергаться нападениям казаков. После войны Потемкин, назначенный генерал-губернатором Новороссии, столкнулся с многочисленными жалобами жителей на бесчинства запорожцев.

Во всей губернии в это время насчитывалось 158 тысяч жителей, в Сечи в плену находилось еще 50 тысяч поселян, угнанных казаками на продажу. Такого положения правительство потерпеть не могло.

22 марта 1775 года Екатерина поручила Румянцеву подготовить военные меры против казачьей вольницы. «Запорожцы столько причинили обид и разорения жителям Новороссийской губернии, – писала императрица, – что превосходит все терпение. Смирить их, конечно, должно, и я непременно то сделать намерена»45. Потемкину она поручила подготовить Манифест 3 августа 1775 года, в который «вносить нужно все их буйствы, почему вредное такое общество уничтожается»46. Это был манифест, извещавший об уничтожении Сечи жителей империи. Высочайший же рескрипт по этому поводу возник годом раньше, 21 июля 1774 года47, но Потемкин «придерживал» его до более удобного времени. По окончании крестьянской войны представилась возможность осуществить задуманное.

Еще в январе 1775 года Григорий Александрович энергично отклонил предложение поселить на вверенных ему землях в Новороссии бывших сподвижников Пугачева, которые по приговору суда были освобождены от наказания. Девять видных участников возмущения – И. А. Творогов, Ф. Ф. Чумаков, В. С. Коновалов, И. С. Бурнов, И. П. Феду-лев, П. А. Пустобаев, К. Т. Кочуров, Я. Ф. Почиталин и С. М. Шелудяков – были помилованы, поскольку первые пятеро захватили и выдали правительству Пугачева, а остальные либо явились с повинной и привели с собой отряды повстанцев, либо передавали правительственным войскам сведения. Сначала по просьбе Потемкина генерал-прокурор А. А. Вяземский поместил девятерых «раскаявшихся» в Туле под присмотром драгунского полка48, а затем их препроводили на поселение в Рижскую губернию49.