Текст книги "Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России"
Автор книги: Ольга Христофорова
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
«А что они уехали? В Пасху все равно тра´ктора не достанут. А назавтра поедут – достанут». И точно – в тот день не достали, на второй день достали.
Очевидно, что подобное предсказание мог сделать не только колдун, но и, скажем, духовный наставник, поскольку оно касается запрета работать в праздники. Наверное, поэтому рассказчица добавила еще один аргумент:
А видимо, он ведь знал, – как-то пришел сюда: «Дай, – говорит, – мне попить». Квас кислый был. «Песок положь!» Я ему положила песок-то и стала мешать. Он говорит: «Ты не мешай! Я сам помешаю. Ты, – говорит, – мне испортишь там», – говорит. Чё-то им не ладится, колдунам.
Странные слова и непонятные поступки нередко оказываются достаточными для оформления репутации колдуна, это отмечали еще В. И. Даль и С. В. Максимов. Г. Верещагин писал, что «невольным» колдуном «сделаться легко – стоит только в сумерки или поздно вечером гулять одному по улице и вести разговор самому с собой» [Верещагин 1909:80]. Отец Александр (Шантаев) наблюдал в своем приходе такую ситуацию: набожная женщина, страдавшая бессонницей, за полночь читала Псалтырь, а ее досужие односельчане, наблюдая свет в окне и даже зная точно, что именно она делает, уверенно считали ее колдуньей – так как читать ночью Псалтирь, особенно 17-ю кафизму, которую обычно читают во время бдения у гроба покойного, значит тревожить, а то и вызывать покойников. Вокруг этой женщины даже во время самых многолюдных церковных служб всегда было свободное пространство [Шантаев 2004: 68]
Тем более важно, когда необычное поведение укладывается в фольклорную схему, например:
А вот когда у нас похороны были, она всегда вот к гробу лезла, доставала какие-то тряпки, что ли, или что… Я верю даже[88]88
В. Б. ж. 11 лет. Вер., зап. В. Костырко, А. Рафаева, О. Христофорова. В-2002 № В4.2.
[Закрыть] (ср.: У меня вот сестра старшая была, и ее напоили с покойного вехотью. А как это делают, знаете? Когда покойника обмывают тряпкой <…> а эти тряпки кладут под покойника. А колдун в это время вокруг покойника, поправляет – или голову, может, поправляет: «Надо поправить, – мол, – неправильно лежит». Или еще чё-нибудь. Раз – эти тряпки прихватит и отнесет к себе домой. А потом эту вехотку могут вымочить в браге, выжать, а потом человека напоить. Человек постепенно сохнет, желтеет и умирает[89]89
Е. Ф. Б. ж. 1969 г. р. Вер. В-2003 № В2.1. По словам другой информантки, она не могла найти тряпочки, которыми отца обмывали после смерти, – значит, кто-то взял портить других (Г. Е. М. ж. 1956 г. р. Вер., зап. И. Куликова, О. Христофорова. В-1999 № 4.3). Одна из соборных старушек, обязанность которой – обмывать покойников, призналась, что односельчане часто тайком просят ее отдать ветошки, которые она использовала в своем послушании (их положено сжигать) (М. И. В. ж. 1938 г. р. Вер. Полевой дневник. 2003. С. 165). А если с этой тряпочки напоят человека, он будет болеть, болеть, болеть, болеть и так и умирает (Е. Е. Н. ж. 1924 г. р. Сив. В-2003 № А4.3). По одной из версий, если напоить человека с покойницкой вехоти, он на время становится недвижим, а потом ходит тихонько, на недвижимых ногах, и стоит, как статуя, – так испортили дочь информантки (А. И. С. ж. 1920 г. р. Вер. ААЛ. ПВ-1997. Дневник И. С. Куликовой. Ч. 2. С. 23).
[Закрыть]).
Следующие способы, с помощью которых можно определить колдуна, широко известны в восточнославянской традиции. В мифологическом сюжете «Запирание колдуна/ведьмы в доме с последующим разоблачением» (по указателю Зиновьева, этот сюжет – ГI 20 – связан только с ведьмой [Зиновьев 1987:315]), речь идет об узнавании колдуна с помощью элементов домашнего пространства – ножа или ножниц, воткнутых в притолоку двери или порог с неким приговором (обычно с воскрёсной молитвой); иголки, воткнутой снизу в стол или стул; пальца, просунутого в дырку от сучка в скамье; ухвата или веника, поставленного у двери вверх ногами, а также перевернутой (дужкой внутрь) печной заслонки. В результате этой операции предполагаемый колдун не может войти в дом или, если он уже находится в доме, не может из него выйти. В Верхокамье наиболее распространена версия мотива, где колдуна «не выпускают» из дома ножницы. Например:
Соб.: А как уберечься от колдунов, чтобы не посадил ничего?
Воскрёсную молитву надобно. Вот если колдун, говорят, зайдет к тебе в избу, ты поставь ножницы выше дверей, кольцами вниз, а кончиками вверх <…> И с воскрёсной молитвой. Без креста не ставь. Вот с воскрёсной молитвой, прочитать, поставить – и он у тебя, говорит, и ночует, и напакостит, и все, но не уйдет[90]90
Т. К. В. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2000и № 12.3.
[Закрыть].
Полагают, что таким способом можно наверняка узнать, действительно ли подозрительный человек – колдун. Эта проверка оказывалась иногда решающей для репутации человека. Так, про мужа одной информантки ходили в селе слухи, что он может колдовать.
Дак они его сколько испытывали, сколько испытывали! <…> Чё, не знаю, каку-то молитву читал, да иголки втыкал, да чё дак – а этот чё, в двери идет, никаки иголки он не понимат, ничё. Он ничё не чувствует.
Тогда вынесли окончательный вердикт:
Другая женщина говорила:
Если там воткнутое – ножницы или ножик ли вот, хоть сломанный <…> с Исусовой молитвой воткни – ни один колдун не пройдет <…> Я пока не испытаю – я не верю в человека! Пока я его не испытаю, на себе не узнаю![93]93
В. И. С. ж. 1932 г. р. Кезс., зап. И. Бойко, И. Куликова, О. Христофорова. В-2000и № 13.2.
[Закрыть]
Наконец, последнее обстоятельство, влияющее на репутацию предполагаемого колдуна, это верификация post mortem: долгое, мучительное умирание, особенно сопровождающееся непогодой, а также отказ умирающего от покаяния оказываются для окружающих признаком того, что человек знал. Например:
По указателю Зиновьева, это сюжеты ГI 17 «Трудная смерть ведьмы» и ГII 17 «Трудная смерть колдуна» [Зиновьев 1987: 315, 318]. Объясняют такую смерть тем, что бесы, находившиеся у колдуна на службе, не дают его душе покинуть тело. Считается, что поэтому знаткой перед смертью должен передать свои знания/помощников кому-то другому:
Н. И. С.: Вот Гавшин Савелий есть, он всегда говорит – он в Перми учился, ездил, и к нему на вокзале старушка подходит, какая-то древняя-древняя, подходит к нему: «Сынок, дай я тебе передам…» Ну, вот то, чем она обладает…
С. В. С.: Свое. Перед смертью.
Н. И. С.: «Вот я, – говорит, – умереть не могу».
С. В. С.: Они должны передать обязательно, они так спокойно умереть не могут. Они должны свое дело передать. Кому-то.
Соб.: И что он?
Н. И. С.: Испугался, убежал, говорит, с вокзала. Молодой парнишка был.
С. В. С.: Они не могут умереть. Очень мучаются. Они должны передать свое дело.
Н. И. С.: А сейчас, говорит, интересно, надо было согласиться[95]95
Н. И. С. м. 1965 г. р., С. В. С. ж. 1963 г. р. Кезс., зап. И. Бойко, И. Куликова, М. Лебедь, О. Христофорова. В-2000и № 12.1. Любопытно современное осмысление колдовства – оно описывается не как сила или обладание сверхъестественными помощниками, а как дело, напоминающее то ли чиновничью службу, то ли своеобразную миссию. Ср.: Пока свои дела не сдаст, работу кому-то не передаст, кого-то не научит, он долго-долго не может, не знаю, сколько не может умереть <…> Да хоть кого, ему лишь бы главное сдать всё это, он не может умереть с этим делом (М. И. П. ж. 1936 г. р. Вер., зап. А. Рафаева, О. Христофорова. В-2002 № А5.4). Другая информантка вспоминала, как в молодости перед отъездом в город ходила по просьбе матери попрощаться к дальнему родственнику, слывшему колдуном, и как тот сказал ей на прощание: Наше дело будет жить (У. В. С. ж. 1924 г. р. Сив. Полевой дневник. 2005. Ч. I. С. 13).
[Закрыть].
Если человек не смог или не успел передать, близкие опасаются прикасаться к умирающему и брать что-либо из его рук – как бы не отдал бесов, – однако они могут помочь ему, открыв печную трубу или даже сняв князек с крыши дома. Например:
Дак это вылазят на крышу, и там этот, называется князёк, его пошевелят, и вот человек умрёт. А то он мучается, умереть не может. Если он знающий[96]96
М. И. П. ж. 1936 г. р. Вер., зап. А. Рафаева, О. Христофорова. В-2002 № А5.4. Этот широко распространенный на восточнославянской территории мотив быличек на моих глазах послужил основанием для оформления колдовского реноме. В 2003 г. в одном из верхокамских сел умерла пожилая женщина М. С. М., ведшая вполне благочестивую жизнь. После того как из дома вышли духовница и другие члены собора, приходившие исправлять (исповедовать) умирающую, крыша дома вдруг обвалилась. После этого окружающие стали уверенно говорить, что М. С. М. знала, и приводить в подтверждение тот факт, что мать М. С. М. заговаривала грыжу с помощью громовой стрелы и передала это умение дочери – та лечила грыжу у детей и портила, видно. Однако конкретных примеров порчи никто привести не мог, так что самым главным фактом оставалась упавшая крыша (Ф. С. И. ж. 1918 г. р. Вер. В-2003 № А5.2; А. А. Л. ж. 1942 г. р. Вер. В-2003 № А5.3; А. М. Ж. ж. 1936 г. р. Вер. В-2003 № А5.4. Полевой дневник. 2003. С. 180, 182, 185).
[Закрыть].
Обстоятельства смерти Климентия Леонтьевича не соответствовали фольклорному мотиву «Трудная смерть колдуна», тем не менее для окружающих они, как ни странно, стали очередным подтверждением его репутации:
Соб.: А вот, говорят, Климентий Леонтьевич был колдуном?
А вот он так и умер – упал у колодца, и всё[97]97
О. А. Л. ж. 1942 г. р. Вер. В-2003 № А5.3. Впрочем, это суждение нельзя считать уникальным – в другом селе мне говорили: Они скоропостижно, колдуны-те, умирают (О. А. Б. ж. 1926 г. р. Кезс. В-2005 № А5.5). Возможно, этот мотив появился под влиянием книжной традиции. Так, мне встретилось упоминание (правда, единичное) о так называемой книге о скоропостижной смерти – по словам информантки, в ней речь шла о том, как некий царь не смог откупиться золотом от внезапной пришедшей смерти (А. А. Л. ж. 1942 г. р. Вер. ААЛ. ПВ-1997. Дневник И. С. Куликовой. Ч. 2. С. 61). Вероятно, имелась в виду евангельская притча о богатом и убогом Лазаре (Лк. 16:19–26), известная верхокамским старообрядцам и по Священному Писанию, и по сочинениям Иоанна Златоуста, и в виде духовного стиха. Возможно также, речь идет о какой-либо современной брошюре (в этом убеждает судьба несохранившейся книги – дети растрепали), впрочем восходящей, видимо, к тому же кругу текстов и, шире, к той же топике, объединяющей книжную и устную традицию. В соответствии с ней скоропостижная смерть воспринимается как крайнее следствие Божьего гнева, не оставляющего закоренелому грешнику (каковым и считается колдун) времени на покаяние и исправление. Ср.: Смерть идет, за плечами пестерь несет – в нем скоберки да ножи. Хорошего человека обыкновенно постепенно подрезат (А. И. С. ж. 1920 г. р. Вер. ААЛ. ПВ-1997. Дневник И. С. Куликовой. Ч. 2. С. 55).
С другой стороны, тяжелая смерть и сопровождающие ее необычные обстоятельства необязательно говорят о том, что человек был колдуном. Так, про одну пожилую женщину, мучительно умиравшую, говорили, что ее зять сделал (М. А. С. ж. 1912 г. р. Кезс. В-2005 № А4.2). Другая, имевшая пошибку, просила перед смертью открыть трубу и всем выйти из дома – это обычные обереги в случае смерти колдуна (С. В. С. ж. 1963 г. р. Кезс., зап. И. Бойко, И. Куликова, М. Лебедь, О. Христофорова. В-2000и № 12.1). В целом, позиции колдуна и жертвы часто обнаруживают поразительные параллели. Дело здесь в том, что с точки зрения нормы (социальной, психо– и физиологической) и тот и другая находятся (или помещаются обществом) «за гранью». Этот тезис может быть уточнен по-разному, в данном случае выберем язык психоанализа. Испорченный – что наиболее явно в случае одержимости – уже не вполне человек; он, так же как и колдун, имеет бесов, однако получил их иначе и на иных, так сказать, основаниях. Правильнее было бы сказать, что не они ему, а он им принадлежит, хотя в некоторых случаях это суждение справедливо и для колдуна: последний также может восприниматься как сосуд, в котором скрывается бес (в частности, такое восприятие мотивировало и оправдывало пытки в период «охоты на ведьм», см. [Гуревич 1987: 39–40]). Человеческая природа и колдуна, и жертвы страдает от союза с нечистой силой, разница лишь в том, добровольно или нет она вступила в этот союз. Эта разница, принципиальная для определения статуса героя рассказа, часто оказывается нерелевантной при описании его состояния и поведения, чем и объясняется сходство мотивов быличек о колдунах и их жертвах.
[Закрыть].
Итак, обстоятельства смерти человека оказываются завершающим штрихом к репутации и определяют его место в коллективной памяти[98]98
Есть также и «посмертные» мифологические сюжеты: Г1 18 «Ведьма после смерти встает из могилы: ночью приходит в свой дом, выполняет работу по дому, когда в могилу вбивают осиновый кол, перестает ходить» и Г1 18а «Похороны ведьмы: ведьма вылетает из гроба (в образе змеи), раздается гром, стук; падает (взрывается) крышка гроба» [Зиновьев 1987: 315]. Подобные сюжеты в Верхокамье мне не встретились, хотя рассказы о ходячих покойниках бытуют (по Зиновьеву, это отдельный класс персонажей, им посвящены сюжеты группы Г III). Мифологические рассказы дают основания утверждать, что явление покойника не может быть единственной причиной подозрений, что он при жизни был колдуном.
[Закрыть], а рассуждения о том, кому покойный колдун передал свои знания, в свою очередь влияют на реноме живых и позволяют объяснить события их жизни. Так, после смерти известного в селе К. колдуна Евдокима Софроновича люди обращались за помощью к его вдове:
Думали, мне передал. Не нужен мне этот грех! Я грешна и так, больно мне нужно.
Она всех отсылала прочь:
Ничего у меня не осталось, я не касалась этого, ничё я от его не приняла. Даже вы не думайте и вперед никому ничего не говорите.
Однако ее все же интересовало, кто унаследовал колдовские знания мужа, так как сама в свое время его уговаривала:
«Отдай слова-те!» И, видно, Оське-колхознику сдал,
но не всё – Оська пришел как-то уже после смерти колдуна, сказал:
«Ведь он мне велел придти дак, я не пришел дак». Тут я маленько догаднулась.
Оська по свадьбам ездил, приговорщиком был. Лет через двенадцать после того повесился:
В то же время соседи до сих пор говорят про вдову колдуна:
Духовница местного собора в этом видит причину того, что вдова колдуна, уже пожилая женщина, не идет к старикам молиться:
Да-да, он знаткой, знаткой. И он так и умер – исповедоваться даже он не стал. А жена ведь у него вовсе такая – грамотная, у ней мать тоже духовницей была… Дак вот она не идет. Может, он ей передал. Он ведь должен… это всё, говорят, в землю не ложат, кому-то он должен передать. Вот она это и не идет[101]101
П. Л. В. ж. 1925 г. р. Кезс. В-2005 № А4.3.
[Закрыть].
Роль репутации в деревенском коммуникативном пространстве настолько велика, что она сама по себе, вне связи с несчастьем и даже конфликтом, может быть пусковым механизмом для включения ситуации в колдовской дискурс, ср.:
Вчера приходил один человек. Пришел, взял что надо и пошел. Я выхожу за ним из двери, он мне что-то тут это, в дверях, что-то делает. Я понять не умею, но я знаю, что он колдун. Я говорю: «Чего ты делаешь?» А он взял и побежал совсем не в ту сторону. Испугался, с испугу-то. Вот. Такие вот люди бывают. Им надо вредить, они, говорят, колдуны, они без этого жить не могут[102]102
Е. Ф. Б. ж. 1969 г. р. Вер., зап. В. Костырко, А. Рафаева, О. Христофорова. В-2002 № В4.2.
[Закрыть].
В подобных рассказах интерпретация идет не от происшествия к его причине, заставляя заподозрить в одном из участников события знаткого, а от уже существующего реноме человека.
Характерно, как по-разному описываются способы стать/прослыть колдуном в мифологических рассказах, с одной стороны, и с другой – в слухах и толках. В первом случае речь идет о чтении черной книги, учебе у колдуна, вольном или невольном получении от него слов (силы, бесов), о посвятительных обрядах в полночной бане, когда инициируемый должен быть проглоченным неким существом (жабой, щукой, собакой) или, наоборот, проглотить некую субстанцию, символизирующую колдовское знание. Во втором случае мы имеем дело с поиском причин болезней и несчастных происшествий, с толкованиями особенностей внешности и характера того или иного человека, фактически – с процессом построения репутации. Традиционные рассказы о том, как имярек стал колдуном, присоединяются к кругу текстов о нем позже, когда реноме колдуна уже сложилось. И хотя для людей гораздо важнее их повседневные проблемы и опасность магического вреда, чем подробности колдовского посвящения, любопытно, что в ответ на вопрос «Почему имярек – колдун?» информанты часто предпочитают не пересказывать деревенские сплетни об испорченной корове или заглохшем тракторе (особенно если исследователь – новый для них человек), а предлагают истории о черной книге и полночной бане.
Здесь мы имеем дело с двумя различными параметрами социально-коммуникативного пространства деревни – статусом и репутацией. Под статусами я понимаю стандартный набор «ячеек», обычно закрепленный в «общем знании» традиции, в частности в языковых и фольклорных клише (к примеру: «богач», «бедняк», «знаткой», «дурачок»), под репутацией – соотношение клишированного статуса и конкретного человека со всеми его личными особенностями. Если статус определяет стандартное отношение к своему носителю, то в конечном итоге решающее значение будет иметь именно репутация человека (перефразируя известную пословицу, можно сказать, что по статусу встречают, по репутации провожают), она может даже оказать влияние на стандартный набор статусов в какой-либо локальной традиции. Именно этой особенностью построения поведенческих стратегий в деревне как разновидности малой социальной группы можно объяснить, почему понятие статуса в живом бытовании оказывается семантически двойственным или нейтральным. Например, «богач» и «бедняк» могут оцениваться негативно, как, соответственно, жадный и ленивый, а могут и позитивно, первый – как хороший хозяин и второй – как нестяжатель: оценка будет зависеть от личной репутации человека. Во-вторых, этим же можно объяснить, почему людям с одинаковыми чертами поведения, внешности, достатка и т. п. порой приписывают противоположные статусные характеристики – лекаря и портуна, знаткого и порченого, Христа ради юродивого и одержимого нечистым духом, добропорядочного члена социума и вредоносного, опасного для общества человека.
Взаимозависимость статусов и репутаций в сельской социальной среде иногда воспринимается исследователями как искажение давно закрепленной в научной литературе традиционной русской языковой картины мира, согласно которой, например, «богатство» оценивается негативно, а «бедность» – позитивно. Тенденция столь однозначной оценки реальности действительно существует, если мы говорим о стандартном статусном наборе (к тому же ее – как и противоположную – всегда можно подкрепить ссылками на богатый русский фольклор), но бытование статусов и репутаций в живой социальной среде противится схематизации и не позволяет делать столь категоричные выводы.
Можно, конечно, утверждать, что оценка зависит от другого важного параметра социально-коммуникативного пространства – точки зрения. Действительно, логичным кажется утверждение, что «богач» и «бедняк» будут оценены положительно с точки зрения себе равных, а отрицательно – своими социальными оппонентами. Однако подобная («классовая») точка зрения почти не встречается в естественной, идеологически не возмущенной сельской социальной среде. Именно потому, что последняя состоит из людей с особыми личностными чертами и судьбами, связанных долговременными отношениями родства, свойства и соседства, внутренние поведенческие стратегии в ней определяются не столько набором статусов (классовых или других, закрепленных в языке, фольклоре или идеологии), сколько репутациями ее членов.
Кто верит в колдовство
«Колдовская» и «божественная» объяснительные модели представляют собой важный элемент дискурсивных практик всех взрослых членов сельского сообщества и не привязаны строго к конкретным социальным группам, хотя здесь и наблюдаются определенные тенденции. Так, в старообрядческой среде колдовству свои несчастья приписывают мирские (в основном женщины средних лет), тогда как соборные, грамотные по-стариковски и включенные в активную религиозную жизнь, неохотно разговаривают на темы колдовства (хотя и признают его существование), так как считают душегубительным многословие, а в особенности – осуждение других людей и пересказ сплетен, из которых колдовской дискурс большей частью и состоит. В православной среде наблюдается несколько иная картина: верят в колдовство пожилые женщины, многие из которых одновременно и активные церковные прихожане, а более молодые люди придерживаются секулярной объяснительной модели (когда несчастья приписывают естественным причинам) или, по крайней мере, декларируют это, стесняясь прослыть суеверными.
В большей степени в колдовской дискурс включены женщины, а среди мужчин, особенно молодых и образованных, считается не вполне достойным верить в бабьи запуки[103]103
Запука – примета, поверье, суеверие [СПГ 2000:305–306; СРГСУ 1964: 183; СГАКРПО 1984: 324; СГСРПО 1973:187].
[Закрыть], несмотря на то что многие, по их словам, имеют опыт встречи с колдунами[104]104
Например: Н. И. С. м. 1965 г. р. Кезс. В-2000и № 12.1.; П. Н. М. м. 1955 г. р., Ф. М. м. ок. 45 лет. Вер. В-2000и № 10.2. Один из трех информантов – директор сельской школы.
[Закрыть]. Хотя все члены сообщества обычно с детства знакомы с рассказами о колдунах и способами уберечься от сглаза и порчи, в детской субкультуре эти представления отличаются рядом особенностей (они фантастичны, менее связаны с бытом, проблемами и конфликтами взрослых). Женщины начинают «на самом деле» верить в колдовство, как правило, лишь после создания своей семьи и, в особенности, рождения детей. Показательно, что на вопрос: Оберегал ли вас дружка от колдунов на свадьбе? – информантки очень часто отвечают: Не знаю, молодая была, ничего не понимала[105]105
О. С. Ч. ж. 1936 г. р. Сив. Полевой дневник. 2005. Ч. I. С. 10. То же: М. А. Г. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2004 № А4.2. Полевой дневник. 2004. С. 19; С. В. С. ж. 1963 г. р. Кезс. В-2000и № 12.1.
[Закрыть]. Создание собственной семьи меняет статус женщины, увеличивается сфера ее ответственности и, следовательно, беспокойства и тревоги. Вхождение в материнскую субкультуру сопровождается овладением новыми знаниями и навыками, среди которых важное место занимают приемы народной медицины и средства профилактики и устранения магического вреда[106]106
Ср.: От сглаза каждая мать должна знать, как лечить (И. К. Г. ж. 1926 г. р. Вер. Полевой дневник. 2003. С. 172); Если после гостей дети кричат долго, я их святой водой обмываю – и обязательно надо полой материнского халата, внутренней стороной, слева направо. Не верю сама, но так делаю. Специально для этого храню крещенскую воду. Но сама не верю. – Соб.: Помогает? – Помогает. – Соб.: А простой водой пробовали? – Пробовала, простой не помогает. Но не верю. М. Е. К. ж. 1968 г. р. г. Ставрополь, зап. в 2003 г. в г. Екатеринбурге. Информантка – кандидат наук, сотрудник университета.
[Закрыть]. Эти знания передаются не только в форме прямого обучения, но и с помощью примеров – сюжетных нарративов, а также приобретаются опытным путем.
Таков один из способов включения в колдовской дискурс, другой путь – обращение к магическим специалистам (знахарям, колдунам, бабкам) для решения жизненных проблем. Во время сеанса диагностики они предлагают стандартную схему интерпретации несчастья. Основа этой схемы – утверждение, что у клиента есть враг (конкурент, соперница, завистник) и несчастье – результат его мистических происков. Специалист лишь направляет мысли клиента по этому пути, а тот сам отыскивает в своем окружении искомого врага (недружелюбную свекровь, менее удачливого коллегу по работе, завистливую соседку и т. п.):
Дак чё вот, кого исколдуют, дык они йиздят вон к лекарям дак, ворожат дак, как-то на воде смотрят, рассказывают, которые лечат. Поэтому узнают. Вон тожно покажут в воде дак – говорит: «Похож вот на этого человека!» Знакомого человека. Вот так[107]107
Е. А. Г. ж. 1933 г. р. Кезс. В-2004 № А4.1.
[Закрыть].
Моя сестра жила с соседкой, ну, подруга она у нее была, Маша. И вот она это делала – напоила ее. И она стала со временем сохнуть, сохнуть, прямо худеть на глазах стала. А потом вообще заболела, заболела и умерла.
Соб.: А почему вы знаете, что это соседка?
А потому, что когда мы ездили к гадалкам, к лекаркам ездили, всё, как она начала болеть-то, начали ездить по гадалкам. И только вот она зашла – а она с ней же приехала, с этой подругой, которая ее напоила… Она с подругой зашла к ней, а она говорит: «А ты зачем ко мне пришла? Я тебя лечить не собираюсь. Приедешь в следующий раз одна – тогда полечим». В следующий раз она приехала одна, и она ей сказала: «Ты, – говорит, – приехала с чернокнижницей. Она, – говорит, – тебя сделала, ты, – говорит, – зачем с ней дружишь?» И она ей показала, говорит, в кольцо даже, что она ей сделала. А вот кольцо – там они снимают кольцо, ложат в воду, наговаривают чё-то, и этот человек показывается в воде. Лицо показывается человека. У нас случаев много таких. Вот она же и сказала моей сестре, что у нас в деревне очень много таких вредителей[108]108
Е. Ф. Б. ж. 1969 г. р. Вер. В-2003 № В2.1.
[Закрыть].
Указанный способ определения «врага» – не единственный. Подозрения, по указанию знахаря, могут пасть на того, кто приснится в ночь после лечения, придет в дом клиента с какой-либо просьбой или первым встретится на пути, как в следующем примере.
Соб.: А были колдуны?
У нас? У нас вот была соседка моя, ну, она давно была, умерла. Говорили на нее, говорили.
Соб.: А что говорили? Почему?
А почему говорили, потому что у нас тут одна женщина была на поселке, у нее дети рождались уроды, вот первый мальчик дурачок родился, потом девочка дурочка родилась. Ну, она пошла к бабке, и она ей отчитывала воды, и говорит: «Вот, матушка, возьми воды из трех колодцев и опять придешь, принесешь мне воды из трех колодцев, и – говорит, – кто будет с тобой встреваться – ни слова не говори». Вот пошла она в один колодец, в другой, в третий – она встревается, вся мокрая по росе бежит, говорит: «Настюшка, где ты была?» – «А я ничего ей не сказала, подчерпнула воды и пошла к бабке». Она говорит: «Ну, ето, встретился тебе кто?» Она: «Да, вот эта женщина». – «Вот это она, – говорит, – тебе и сделала». Ну, а после пошли дети хорошие <…>
Соб.: И вот так узнали, что она [колдунья]?
Да, так по этому и узнали[109]109
М. А. А. ж. 1929 г. р. Коз., зап. Л. Борисов, М. Крамар, О. Христофорова. АЦСА. Козельск-2003. № 10. То же: Полевой дневник. Козельск. 2003. С. 45.
[Закрыть].
Подчеркну, что знахарь постулирует в жизни клиента конфликт не внутренний (как, например, психотерапевт), а внешний. Клиенту навязывается роль жертвы – фигуры цельной, страдающей от действия чужой злой воли. Роль жертвы пассивна, она не предполагает ни ответственности, ни чувства вины, ни серьезной душевной работы (нельзя не заметить здесь отличия от «божественной» объяснительной модели, где несчастье не превращает человека в невинную жертву, но, напротив, взывает к его совести, учит видеть причины происшедшего в собственных проступках). Соответственно строятся и методы символического лечения: знахарь выступает как защитник, внешняя сила, способная преодолеть злую волю врага и устранить ее последствия; недаром основной термин лечения – снять (порчу, сглаз, приворот и т. п.).
Знахарь предлагает клиенту мифологическую модель для объяснения его неблагополучия (болезни, несчастья, невезения), сводит хаос фактов, симптомов и ощущений к умопостигаемой, простой схеме. Даже если клиенту уже были известны ключевые понятия колдовской объяснительной модели, роль знахаря остается важной – он убеждает клиента в том, что эта модель – не теоретическая абстракция, а единственный способ найти причину неблагополучия и, следовательно, устранить ее. Знахарь учит клиента выражать свой социальный, эмоциональный и телесный опыт в терминах колдовского дискурса, учит его говорить на этом символическом языке. В результате подобной диагностики и соответствующего лечения, независимо от его исхода, человек часто становится носителем этого языка и впоследствии распространяет соответствующие идеи в своем окружении.
Говоря о важной роли диагностов в трансляции колдовских представлений, вместе с тем подчеркну, что для сельских жителей такими диагностами становятся прежде всего старшие родственники и близкие знакомые. Магические специалисты занимают доминирующую позицию в определении причин и лечении порчи лишь в современной городской культуре. Это результат, с одной стороны, редукции колдовского дискурса, уменьшения числа его носителей среди населения городов (и в целом уменьшения роли семьи и семейных традиций в жизни современных горожан) и, с другой – коммерциализации института «символической медицины».
Сглаз и порча
«Божественная» объяснительная модель едина, тогда как «колдовская» модель предлагает две относительно самостоятельные когнитивные парадигмы – колдовская порча и сглаз (ср. фрагмент заговора: Также бы рабу Божью (имярек) никто не мог бы ни испортить, ни изурочить [СМ 1995: 357–358]). Под колдовством, или порчей, в рамках этой модели понимается сознательное причинение вреда магическими средствами, под сглазом – невольное (считается, что человек может даже не знать о том, что обладает дурным глазом). В Верхокамье полагают, что для занятий колдовством необходимо учиться по черной книге (отсюда и наименования колдуна: чернокнижник, знаткой), в то время как умение глазить – врожденное[111]111
В других районах России считается, что и колдуны бывают природные – например, третий подряд внебрачный ребенок в роду становится колдуном [Максимов 1989: 69].
[Закрыть]. Рассмотрим подробнее эти концепты.
Акцент на грамотности колдунов, как кажется, специфичен для Верхокамья и, возможно, других районов проживания старообрядцев[112]112
Впрочем, и в Калужской области мне говорили: Мама не лечила – неграмотная была; Какая она колдунья – она ни праздников не знает, ничего не знает, и даже так: Соб.: А мама ваша не рассказывала про домового? – Ну, мама тоже была неграмотная (Н. А. М. ж. 1938 г. р. Коз.; М. А. А. ж. 1929 г. р. Коз.; М. Р. К. ж. 1924 г. р. Коз. Полевой дневник. Козельск. 2003. С. 42, 43, 45).
[Закрыть]. Еще не так давно многие умели читать по-старинному, были специальные люди, обучавшие детей церковнославянской грамоте, во многих домах до сих пор хранятся образчики рукописной и старопечатной книги, а в устной традиции бытуют пересказы сюжетов из святоотеческой и житийной литературы. Высокая сакрализация письменного слова, обострившаяся в условиях угасания книжной культуры, нашла отражение в рассказах о черной книге, по которой учатся колдуны. Мотив передачи знания без специального обучения встречается в Верхокамье не так часто, люди полагают, что колдовству обязательно надо учиться по книге, например:
Соб.: А это надо как-то учиться или так, само передается?
Это черная книга, говорят тоже, кака-то есть. По книге. А как это – уж я не знаю[114]114
М. И. С. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2004 № А4.3. То же: И. Е. С. м. 1942 г. р., М. П. С. ж. 1945 г. р. Кезс. В-2004 № А2.3. Полевой дневник. 2004. С. 12.
[Закрыть].
Те информанты, которые под грамотностью понимают не владение церковнославянским языком, а современное школьное образование, имеют противоположное мнение: сейчас колдунов полно
Вот черны-те книги бывают, магии какие-то. Учатся и садят боли всякие людям <…> Я не знаю, зачем такие книги выпускают, зачем распространяют? Весь народ изгубить? Вот ведь люди читают и пускают эту болезнь. Их ведь биси-те тычут под задницу, если не пустит какую болезнь – и на скотину, какие-то килы привязывают, и на людей, на лес наделают <…>.
Соб.: А есть еще в С. колдуны?
Черну книгу читают – дак как не есть? Зачем ее читать-то, если не портить-то?[118]118
В. Ф. Н. ж. 1922 г. р. Вер. В-2003 № А4.6, А5.1.
[Закрыть]
Это же с чертями уже знаются, они же… нечистой же силой… поэтому… «Домашняя библиотека», говорят, можно купить книгу, заказать, там, чё-то… «Черная магия»… Вот ведь думаю, говорят людям, ведь вот не знают, что ведь это очень грешно. Ведь люди вот не знают, чё, люди ведь купят и вот… себе… это же ты с нечистой силой уже… продаешь свою душу сатане. Вот что это делается.
Соб.: Эти книжки, что сейчас выпускают, такие же сильные, как старые?
Это вообще… Такие же сильные, и вообще-то это очень нельзя. Даже в землю хоронить таких людей не положено[119]119
М. М. Ф. ж. 1953 г. р. Сив. В-2000 м № 1.1.
[Закрыть].
Если черную книгу в дом внести, сразу Бог отворачивается, становишься как бес. А сейчас полно продают – и черную, и белую магию. В Лебяжий на ярмарку привезли книги, сразу все раскупили. Как портить – теперь каждый сможет, и к марийцам ходить не надо[120]120
Л. Г. Ч. ж. 1939 г. р. Урж. Полевой дневник. 2003. С. 38.
[Закрыть].
Соб.: Еще много знатких?
Счас говорят – чуть не все знают! Чё, нонче не работают, дак поэтому и занимаются. Чё, не работает народ дак. Только и делать. Напьются – дак чё больше делать дак. Поломают, подекаются только.
Соб.: Что поломают?
Мозга поломают, ну! Все равно ведь чё-тося ведь надо читать дак это чё-то знать же всё, каки-то слова[121]121
М. И. С. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2004 № А4.3. Есть и еще суждение: сейчас больше колдунов, потому что люди не боятся ни Бога, никого (О. А. Л. ж. 1942 г. р. Вер. В-2003 № А5.3). Противоречия во мнениях информантов во многом объясняются их личным опытом, в том числе памятью о годах молодости. Те, кто родом из небольших деревень, где жили дружно, говорят, что раньше колдунов было мало (ср.: В маленьких деревнях дружно жили – не было колдунов, а в К., говорят, есть. А. Ф. В. ж. 1926 г. р. Кезс. Полевой дневник. 2005. Ч. II. С. 10); те, кто в детстве и молодости сталкивался с социальным расслоением и разнообразием образов жизни, утверждают обратное. Очевидную связь между усилением веры в колдовство и разрушением эгалитаризма, ростом социальной дифференциации и возможностей для улучшения положения отмечают также исследователи, работавшие в других культурах [Brain 1981; Rowlands, Warmer 1988].
[Закрыть].
Специальное обучение и знание слов отличает колдунов от людей, которые могут сглазить, или, как чаще выражаются в Верхокамье, сурочить. Возможность причинить магический вред взглядом, словом, мыслью обозначается в русских говорах несколькими локальными терминами (сглаз, урок, призор, прикос, озёв, одумка), в Верхокамье наиболее употребительны урок и сглаз, причем оба термина сейчас означают причинение вреда взглядом, реже – словом[122]122
Этимологически урок (‘сказанное’) от слова реку – ‘говорю’, др. – русск. урок – ‘условие, сделка, правило, платеж, налог’ [Фасмер 1986, т. 4:168]. У Даля слово урекать наряду со значениями, связанными с речью (‘укорять, попрекать, условиться, назначить срок’) имеет значения ‘опризорить, сглазить’, связанные со зрением [Даль 2006, т. 4: 838]. По современным словарям народных говоров, урок – 1. Сглаз, порча; болезнь, вызванная наговором. 2. Дурной глаз, взгляд, приносящий, по поверьям, несчастье [СРГСУД 1996:542]. Изурочить – 1. По суеверным представлениям, накликать на кого-либо несчастье злыми речами, заклинанием. 2. По суеверным представлениям, причинить вред кому-либо, пристально посмотрев на него и похвалив его при этом [СГАКРПО 1990: 20]. Термины сглаз/сглазить имеют синонимичные значения [СРГСУ, 1964:203; СГСРПО 1973: 213]. О том, насколько концепты зрения/говорения сближены, свидетельствует следующий пример:
Соб.: А что делать, чтобы не сурочить?
Идешь теленка поить дак – берешь соломинку в рот, чтобы чё-нибудь…
Соб.: Значит, урочат все-таки словом? Или взглядом?
Взглядом.
Соб.: А как же соломинка от взгляда спасает?
А вот, берешь соломинку – и всё (И. К. Г. ж. 1926 г. р. Вер., зап. Н. Литвина, О. Христофорова. В-2003 № А4.5). Ср.: Сглазили – глаз плохой буваеть и словище нехорошее [Ивлева 2004: 231] (текст записан в Псковской области).
[Закрыть].
Соб.: Что такое урок?
Кто-нибудь на тебя посмотрит, полюбуется и сурочит.
Соб.: И что будет?
Все может быть, всяко, по-своему может быть[123]123
П. И. М. ж. 1933 г. р. Сив. В-2003 № А4.4. Ср.: Урок – если поинтересуешься над ним (В. Ф. Н. ж. 1922 г. р. Вер. В-2003 N° А5.1), порадуешься (К. Ф. Л. ж. 1932 г. р. Урж. Вя-2003 № 2.2).
[Закрыть].
От колдовства урок отличается тем, что наколдуют на предмет – а урочат взглядом. Еще отличают по признакам (по общему контексту ситуации), а также по знахарской диагностике и лечению:
В отличие от колдовского знания, способность к сглазу бывает врожденной или приобретенной в младенчестве, например, если ребенка, отнятого от груди, мать снова начнет кормить своим молоком: А другая пожалеет – плачет ребенок; возьмет, даст, когда вже яна отлучила, и подала – и всё! – етого человека вже бойся. Ён несчастливый, его матка скалечила [Новиков, Тримакас 2001:328] (этот мотив очень популярен, см. [Мазалова 2001:120, Ивлева 2004:137,140])[126]126
Эта идея может быть связана с представлением о детском соперничестве. По Фостеру, мексиканские крестьяне полагают, что отнятый от груди ребенок ревнует к нерожденному сиблингу, от этой ревности он болеет (синдром чипил). Возможно, возвращение к груди в такой ситуации коррелирует с «получением» вожделенной ценности в результате способности к сглазу – ведь не всякий же завидующий, в традиционном понимании, может сглазить, а только тот, у которого есть особое свойство.
[Закрыть]. Теоретически сглазить может любой человек, не в добрый час похваливший или на что-либо посмотревший, однако есть визуальные признаки такой способности – необычный цвет глаз (у восточных славян – черный, у народов Южной Европы и Азии – наоборот, голубой [Herzfeld 1981:570]; в обоих случаях цвет глаз означает этнически чужого).
Соб.: А колдуны и те, кто сглазить могут, – это одни и те же люди?
Ну, нет, сглазить-то могут, говорят, у кого черные глаза, они могут даже сглазить. Просто сказать, что: «Вот какой хорошенький, – например, – ребенок у тебя» или еще чё-нибудь, – это, говорят, сглаз. А которые вредители – это колдуны, это совсем другое. Даже на человека не подумаешь, а он может человека испортить[127]127
Е. Ф. Б. ж. 1969 г. р. Вер. В-2003 № В2.1.
[Закрыть].
Понятие сглаз и ему подобные – метафора скрытой, но подозреваемой зависти[128]128
По Фасмеру, этимологически зависть – от видеть, «основано, вероятно, на представлении о дурном глазе», родственно лат. invidia [Фасмер 1986, т. 2: 72].
[Закрыть], латентной агрессии, связанной с «чужестью», какой бы она ни была (о зависти в связи с представлениями о колдовстве подробнее говорится в третьей главе, о страхе «чужого», хорошо заметном в этих представлениях, – в пятой главе). Однако в отличие от колдовского знания, почти всегда принимаемого добровольно, в способности к сглазу человек невиновен (если он не нарушает сознательно правил коммуникации, о которых будет сказано в следующей главе). Как выразилась одна информантка, колдун – сердитый, а тот, кто может сглазить, – нет[129]129
И. К. Г. ж. 1926 г. р. Вер., зап. Н. Литвина, О. Христофорова. В-2003 № А4.5.
[Закрыть]. Возможно, поэтому такие люди присутствуют в текстах быличек и заговоров лишь описательно, но отсутствуют как отдельный класс вредоносных агентов в номинации, за исключением редких диалектных терминов, например, на Урале: глазунья[130]130
Например: Кака глазунья короу мне спортила, доить нечего [ТКУ 2000: 55].
[Закрыть], призорник, урочник [СРГСУД 1996:105,458,543], прикосливый [СРНГ1997:259], урошливый [СГСРПО 1973:655; СРГСУ 1987: 133]. Два последних термина обозначают и тех, кто может сглазить, и тех, кто особенно восприимчив к сглазу; эта омонимия характерна и для Верхокамья. Замечу, что людей, которым приписывается способность глазить/урочить, в этом регионе никогда не называют ни знаткими, ни портунами, ни еще каким-либо термином, обозначающим колдуна.
Способность к сглазу имморальна, не считается грехом (Ён не хочет, ён такой человек! <…> Это природа, ето от родителей все так получается! [Новиков, Тримакас 2001:328]), не карается социальными установлениями (хотя способов профилактики и устранения сглаза в традиционной культуре предостаточно) и даже не препятствует хорошим отношениям:
А насчет сглазов я знаю, что вот… у меня другая соседка есть, с которой у нас очень хорошие отношения, вот… они такие добрые очень люди, но… моя бабушка очень крепко с ней дружит, она тоже бабушка, старушка, соседка. Но тем не менее, когда она приходит от нее из гостей, она всякие исполняет ритуалы от сглаза, там, какие-то. И даже считает, что… какие-нибудь… если в этот день у нее не удастся, там, допустим, какую-нибудь кружку с молоком уронит или что-то, она сразу говорит: «Вот, вот я так и знала, вот я пошла к ней в гости, она меня там похвалила, и вот это вот все из-за нее!» И вот она всегда говорит, что у нее такой дурной глаз, вот, но тем не менее все равно она с ней дружит, ходит к ней постоянно в гости и постоянно мучается. То какую-нибудь доску на ногу уронит, то еще что-то, и все на нее – все эти причины, все свои беды – что она ее сглазила! Но тем не менее хорошо к ней все равно относится, хотя вот в такие моменты сердится: «Вот, опять сглазила!» Идет к ней, какие-нибудь булавки прилепляет <…> Когда она ходит с моей дочерью к ней в гости, то она потом обязательно ее умывает по всем правилам, что вот…
Соб.: Даже не дожидаясь, пока ребенок заплачет?
Нет, для профилактики <…> «Сегодня мы были у Г. И., надо обязательно ее умыть». Обязательно. Сразу раз, ее умоет. «Пошли…», в чашечку что-то там…
Соб.: А кем работала эта Г. И. до пенсии?
Она работала… директором детского садика она была[131]131
М. Ю. Г. ж. 1977 г. р., зап. в 2005 г. Моск. Описанные события происходили в г. Пенза.
[Закрыть].
Разновидности объяснения несчастий, характерные для колдовского дискурса: порча и сглаз – различаются по силе вредоносного воздействия, прямо пропорциональной степени ответственности деятеля: зло, причиненное невольно, легко устранимо, сознательный вред ликвидировать сложнее.
