Текст книги "Черный цветок"

Автор книги: Ольга Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Балуй. Перемена мест

Через три дня Есеня затосковал. Погода испортилась окончательно – дождь шел не переставая, мелкий и промозглый. Лес промок насквозь, одежда пропахла сыростью, а главное – ничего интересного вокруг не было, лагерь оказался скучнейшим местом. Днем Есеня либо собирал ягоды, либо учился драться – его тренировали все по очереди, кто оставался в лагере. Шипастые гири на цепах обматывали тряпками, но, надо сказать, била такая гиря все равно очень больно. Да и швыряли его об землю совсем не так, как это делал батька. За три дня Есеня весь покрылся синяками, у него постоянно гудела голова, и при этом он был уверен, что абсолютно ничему не научился.

Засыпая вечером в пропахшем дымом шалаше, он кусал кулак и чуть не до слез хотел проснуться дома, в своей постели, чтобы мама разбудила его к завтраку. Он был согласен даже на кузницу, теплую кузницу, ему мерещились ее едкие запахи, оглушающий звон молота, шипение масла, в котором закаляют металл. Он соскучился по друзьям, по знакомым, по баловству на базаре и веселью кабака. Он соскучился даже по отцу, и смотрел теперь на него совсем не так, как раньше – жалел его, и вспоминал кинжал, который тот повесил на стенку в кухне. Так же как это делали благородные господа, не хватало лишь собак для охраны. Он в первый раз в жизни подумал, что отец, на самом-то деле, его любил. Каким бы он ни был, и что бы про него не думали разбойники, он хотел Есене только добра. Он хотел, чтобы Есеня жил дома, а не в лесу. И, наверное, оказался прав.

Как ни странно, разбойники понимали его тоску, но никто не жалел его, и никто не делал ему скидок. Разве что мама Гожа подкладывала кусочки получше, да иногда гладила по голове. Сначала это Есеню раздражало, но потом он привык к ее «воробушку», и к ее ласке, и перестал обращать внимание на подтрунивание разбойников. Она ко всем относилась, как к своим детям, хотя Есеня успел заметить, что в ее шалаше каждую ночь кто-нибудь да остается.

Днем, на пятый день его пребывания в лагере, в первый раз произошло событие, заслуживающее внимания. Есеню обучал Хлыст, преимущественно валяя его по земле – впрочем, на этот раз Есеня почувствовал кое-какие сдвиги, во всяком случае, падал он мягче, и вскакивал быстрей. Он только поднялся на ноги, приготовившись отразить новое нападение, когда увидел, что под навес заходит какая-то женщина, худая и белокурая. Ему почудилось в ней что-то знакомое, и он отмахнулся от Хлыста, показывая на гостью.

– Ба! Да это же Загорка! Моя красавица! – Хлыст растопырил руки и направился к навесу.

Женщина оглянулась, и Есеня узнал несчастную горшечницу, которая изображала на рынке обворованную вдову.

– Убери лапищи, Хлыст. Я мужняя жена, мне твои ласки ни к чему, – женщина хлопнула его по обеим рукам и толкнула в грудь.

– Ой, гордая какая! – рассмеялся Хлыст, – подумаешь – мужняя жена! Чего пришла тогда?

– Я к Полозу, по делу. И Гоже принесла кое-чего. Иди, ты чем-то был занят.

Есеня смотрел на нее, и не знал, как к этому относиться. Он успел забыть о ней, и о золотом, и о том, каким дураком она его выставила в глазах базара, но тут обида с новой силой подступила к горлу. Он стиснул кулаки и смотрел на нее, не отрываясь, когда она заметила его и улыбнулась.

– Ой, у вас новенький появился! Молоденький какой!

– Воробушек, – кивнула мама Гожа.

Горшечница подошла поближе и всплеснула руками:

– Батюшки, да я же его знаю! Он мне золотой на базаре дал, представляешь, Гожа?

Есеня скрипнул зубами, развернулся и рванул в лес. Он не мог ударить женщину, не мог оскорбить, но ему очень хотелось сделать что-нибудь такое.

– Жмуренок! Куда? Щас обедать будем! – крикнул вслед Хлыст, но Есеня не остановился.

Впрочем, успокоился он быстро, и, погуляв минут двадцать, вернулся в лагерь, надеясь, что горшечница уже ушла. Но он ошибся. Напротив, она села обедать вместе со всеми, кто оставался в лагере, и разбойники слушали ее рассказ о событиях в городе – а говорила она без умолку.

– Воробушек, иди скорей, послушай! – позвала мама Гожа, и Есеня вдруг понял, что ему тоже ужасно хочется узнать: как там? Что изменилось за эти пять дней? Что на базаре делается, видела ли эта Загорка Звягу или Сухана, или слышала о них что-нибудь?

Он взял с чугунной плиты приготовленную ему миску с кашей и сел около очага, стараясь не смотреть на горшечницу.

– Давай познакомимся, воробушек, – сразу же предложила Загорка, – а то я так и не узнала, как тебя зовут.

– Я Балуй, – ответил он угрюмо.

– Он Жмуренок, – захохотали разбойники, – рассказывай, правда, что ли золотой ей отдал? На бедность!

Они снова захохотали, хлопая Есеню по плечам.

– Ну и отдал, – огрызнулся он.

– Чего ржете? – возмутилась Загорка, – я чисто сработала, а он – добрый мальчик, он меня пожалел. Небось, батька выдрал за золотой-то?

– А то, – хмыкнул Есеня.

Разбойники захохотали еще громче.

– Вот видите? А вы ржете, – Загорка потянулась и погладила его по голове, а Есеня отстранился, – ты что же, сердишься на меня? Не сердись.

– Ничего я не сержусь.

– Сердишься, я вижу. Работа у меня такая, кто-то вот обозы грабит, а кто-то на базаре деньги у лопухов выманивает.

– Ой, Жмуренок, ну какой ты... – Хлыст смахнул слезу из угла глаза, – какой ты пентюх! У нее же на лбу написано, что она лиса хитрющая, как же ты на такую дешевку клюнул-то?

– На свой лоб посмотри, – парировала Загорка, – не обижай ребенка, он добрый. Воробушек, на самом деле, воробушек!

– Сама ты... – скрипнул зубами Есеня.

Крик из леса заставил разбойников вскочить на ноги, Есеня поднялся вместе со всеми, мама Гожа побледнела и отставила в сторону миску с кашей.

– Это Полоз кричал, – пробормотал Хлыст.

– Пошли, пошли быстро!

Они побросали обед на широкую плиту очага, и побежали на крик. Есеня кинулся за ними, в лес, в сторону ручья, и вскоре они вышли навстречу Полозу и остальным разбойникам – те стояли у воды. Троих разбойников несли на носилках, собранных из тонких жердей и веток, и с носилок на землю капала кровь. Щерба опирался на палку, одна штанина пропиталась кровью, но он шел сам, еще один разбойник прижимал рукой рану на боку.

– Помогайте, – велел Полоз, и все, как один разбойники из лагеря вброд перешли ручей, и Есеня, хоть не любил купаться в одежде, не мог не последовать за ними, – да не нам, Щербе и Гурту, не надо им раны в грязной воде полоскать.

– Что случилось, Полоз?

– Нас в деревне ждали. Забой убит. Они хотели взять пленного, но мы не дались.

Есеня посмотрел на носилки и увидел рыжего Брагу – через его грудь прошел сабельный удар, рана были прикрыта повязкой, но та давно пропиталась кровью насквозь: по краям – черной, а в середине ярко-алой. Есеню замутило, и он шагнул обратно в ручей.

– Жмуренок! – окликнул его Полоз, – под носилки вставай, подстрахуешь.

Они подняли Брагу повыше, чтобы пронести над водой, и Есеня понял, что от него требуется – поддерживать носилки снизу, чтоб не перевернулись. Но с них капала кровь – Есеня никогда не видел столько крови. Он вообще-то крови не боялся, но ее было слишком много, слишком. Она стекала вниз и запекалась сопливыми сгустками, и по этим сгусткам бежали свежие капли, густели, и падали в воду тягучими шлепками.

– Ну? – рявкнул Полоз, – что встал?

Есеня стиснул зубы и зажмурил глаза, нагибаясь под носилки, взялся руками за липкие жерди, и тут же почувствовал, как за шиворот плюхнулось что-то теплое и склизкое. Рот наполнился вязкой солоноватой слюной. По руке вниз побежала темно-красная дорожка, заползая в рукав, капнуло на макушку, желудок попытался выбросить недоеденный обед, но Есеня плотно зажал рот и запрокинул голову. Всего-то десять шагов... Густая капля крови упала на поднятое лицо, и, как только Есеня услышал: «Опускаем», так выкатился из-под носилок, и хотел сбежать в лес, но его вывернуло тут же, прямо в воду, под ноги Хлысту, который вдвоем с Рубцом тащил через ручей стонущего Щербу.

– Ах ты сморкач! – рявкнул Щерба и слегка подтолкнул Есеню под зад здоровой ногой.

– Сиди спокойно, – огрызнулся Хлыст, – и так тяжело.

– Жмуренок! Там еще двое носилок, вперед! – велел Полоз, оглянувшись.

Есеню вырвало снова, по дороге на другой берег, но, как ни странно, во второй раз лезть под носилки оказалось проще. Или крови было меньше, или в желудке ничего не осталось. К третьим носилкам вернулся Хлыст.

Когда раненых переправили через ручей, Есеня немного отстал, прополоскал рот и опустил голову в воду, отмывая волосы и лицо. Его пошатывало и трясло крупной дрожью, так что стучали зубы.

Раненых положили под навесом – над ними хлопотала мама Гожа, Полоз, и еще один разбойник по имени Ворошила: говорили, что он смыслит в лекарском деле. Помощников у них хватало – разводили огонь, ставили кипятить котел с водой, несли льняные тряпки и рвали их на бинты. Загорка стояла в стороне, бледная и испуганная.

– Жмуренок! – крикнул Хлыст, – флягу принеси из шалаша. И воды из бочки набери.

Есеня кивнул, и, спотыкаясь, побежал выполнять – ему было стыдно: все вокруг оставались спокойными и действовали быстро и слаженно, только он один трясся и не мог прийти в себя. Он стиснул зубы, чтобы они перестали стучать, и вернулся к Хлысту, немного успокоившись, но именно в ту минуту Ворошила, склонившийся над раненым, сделал что-то такое, от чего тот закричал. Есеня оглянулся, снова увидел кровь, хлынувшую из раны на животе, и бледное до синевы лицо разбойника, искаженное криком: у него опять закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Хлыст вырвал флягу у него из рук и презрительно фыркнул:

– Иди прочь отсюда, еще стошнит прямо здесь.

– Не, – попробовал оправдаться Есеня, – я могу. Скажи, что надо, я могу...

– Иди, не путайся под ногами.

– Мне воды принеси, Жмуренок, – попросил Щерба, до которого не дошла очередь – он сидел, прислонившись к стволу дерева спиной, с перетянутым веревкой бедром, и тоже был бледным, и на лбу у него выступил пот.

Есеня, подхватив кружку, метнулся к бочке и через секунду вернулся с водой.

– Щерба, может, тебе еще чего надо? Может, я тебя перевяжу?

Щерба хохотнул, залпом выпил всю воду и ответил:

– Еще принеси. Перевяжет он... Может, и зашьешь?

Есеня опустил глаза и увидел широкую рану выше колена, с вывернутым наружу неестественно красным мясом, и запекшуюся бурую кровь вокруг.

– Да не смотри, не смотри... Сморкач, – Щерба потрепал его по волосам, – воды неси, пить хочу, много крови вылилось.

В двух шагах, под навесом, Полоз и Ворошила начали зашивать рану на груди Браги, и тот стонал, жмурил глаза и кусал губы – двое разбойников придерживали ему руки, а еще один сидел на его коленях.

– Ничего, Брага, – приговаривал Полоз, – жив будешь, поверху прошло. Кровь остановим только...

Есеня тоже зажмурился и закусил губу, слушая стоны Браги, и Щерба подтолкнул его вперед:

– Да не смотри ты! Потом привыкнешь. Все поначалу так, а потом привыкают. Воду неси и иди отсюда.

Есеня сбегал к бочке еще раз, отдал Щербе кружку, и отошел в сторону, зажимая уши – ему казалось, что это его тело протыкают иглами и ему стягивают края воспаленной раны.

– Ну что, Воробушек? – его обняла за плечи Загорка, – что ж ты так дрожишь-то?

– Ничего я не дрожу, – Есеня вырвался у нее из рук.

– Бледный-то какой. Страшно в первый раз?

– Ничего не страшно! – выкрикнул Есеня и вернулся к Щербе.

Костер развели, как только закончили возиться с ранеными – все были мокрыми после переправы через ручей, и никто не успел переодеться. Щерба в шалаш не пошел, остался со всеми, сел к дереву. Ворошила посматривал на него, но Щерба только махал рукой.

– Ну что, ребята... – начал Полоз, когда все развесили мокрую одежду по кустам около огня, – надо снимать лагерь. Неделю ждем, пока раненые чуть оклемаются, и будем уходить.

– Что случилось-то? – спросил Хлыст.

– Жмуренка они ищут, что... Весь лес перевернут.

Есеня вытаращился на Полоза – так это все из-за него? Это все случилось из-за него? И Забой погиб из-за него? Забой был добрым, он Есеню еще в первый день принял, и жалел его Есеня до слез. Но Полоз продолжил так, как будто Есени рядом и не было:

– Загорка рассказала: на все заставы команда дана брать вольных людей живыми, выпытывать, где лагеря стоят. В деревнях стража. Они поняли, что Жмуренок к вольным людям ушел, но не знают – к кому. Говорю же – пока не найдут, перевернут весь лес. В деревни хода нет – не знаешь, где нарвешься.

– А жрать мы что будем? – угрюмо спросил Рубец.

– За неделю надо успеть собрать, – пожал плечами Полоз.

– Раненых понесем, и весь запас на зиму, что ли? По лесу? Дожди идут, через неделю по колено воды будет.

– У тебя есть другое предложение?

– Да. Сидеть тихо и не высовываться. Уйти по снежку, пока сугробов не навалило.

– Нет, рискованно. Жидята знает, где мы, Загорка знает. Далеко не пойдем, день пути – не больше, верст тридцать. Если все сразу не унесем – вернемся.

Есеня сидел ни жив, ни мертв. Все из-за него! Раненых тридцать верст по лесу нести... И ведь никто не предложил отдать его страже, им это и в голову не пришло! И никто не спросил, почему его ищут, как будто им это было совершенно безразлично!

– Ты че скуксился, сморкач? – спросил Щерба.

– Да нет... – Есеня пожал плечами, – я – ничего...

– Да не боись ты. Мы страже ни своих, ни чужих не выдаем.

– Я не боюсь, – тихо ответил Есеня.

За ужином, в полной тишине, помянули Забоя крепким, горьким рябиновым вином. Есеня, который знал его всего четыре дня, не мог понять, почему все вокруг так спокойны – только мама Гожа смахнула слезу, да и то постаралась сделать это незаметно. Ведь они много лет прожили вместе!

– Послушай, Щерба, – решился спросить Есеня, – тебе что, Забоя совсем не жалко?

– Что б ты понимал, щенок, – скрипнул зубами разбойник и посмотрел так, что Есене расхотелось его о чем-то спрашивать.

Каждый день разбойники уходили из лагеря утром, а к ужину приносили мешки с мукой, крупой, сахаром. Есеня слушал их рассказы – обычно они старались достать денег, их не так тяжело носить с собой, теперь же грабили крестьян, которые везли в город собранный урожай. На четвертый день в лагере прибавилось раненых – Хлысту проткнули бедро вилами, а Ворошила так крепко получил по голове дубиной, что на следующее утро не смог подняться. В тот же день умер разбойник, раненый в живот.

Есеня просил Полоза взять его с собой, но тот отмахивался, и каждый раз, молниеносно выхватив нож и прижав его к животу Есени, смеялся и говорил:

– Ты убит, Жмуренок. Иди, учись.

И Есеня учился. В лагере всегда оставался кто-нибудь из разбойников, и в учителях недостатка не было. Обращались они с ним довольно жестко, но Есеня вскоре понял, что очень быстро приобретает острую реакцию, и боль уже не пугает его – он учится принимать удар с наименьшими потерями. Да и падал он теперь совсем не так, как в начале – мягко и без синяков.

По вечерам, в шалаше, он все так же тосковал, но к тоске примешалась обида и чувство вины – зачем Избор дал ему этот медальон? Все бы оставалось по-старому, никто бы не погиб, и не был ранен, Есеня жил бы дома – весело и счастливо. Ведь, как ни крути, а жизнь его несчастной называть не стоило.

Но долго пребывать в тоске Есеня не умел – душа требовала развлечений. Как-то утром, когда весь лагерь собирался купаться, ему в голову пришла презабавная мысль. Он спрятался в кустах, дождался, когда разбойники залезут в ручей, а потом осторожно подплыл к ним под водой, и ухватил одного из них за щиколотку. Тот дернул ногой, отпрянул назад, а Есеня успел, пока не кончилось дыхание, схватить за ноги еще одного, а потом благополучно вынырнул у противоположного берега.

Двое схваченных за ноги выскочили из воды – испуганные и готовые броситься в бой, остальные с недоумением и страхом подозрительно всматривались в воду. Лица у них были такими серьезными, что Есеня, не успев отдышаться, захохотал и плюхнулся на песок. Увидев его хохочущим, Рубец, счастливо оказавшийся одним из двоих, кто выскочил на берег, вмиг догадался, что произошло.

– Жмуренок! Ноги вырву! – рявкнул он, но от этого все, кто оставался в воде, поняли, в чем дело, и захохотали вслед за Есеней.

– Рубец! Признавайся, ты думал, это водяной тебя в омут тянет!

– Гнус, чего ты с лица-то спал? Страшно, что ли?

– Не, эт не водяной! Эт русалки!

Гнусу и Рубцу ничего больше не оставалось, как посмеяться над собой – все видели, как они испугались.

– Не все вам над самыми младшими потешаться, – гордо сказал Есеня и нырнул еще раз, уже не скрывая намерений. Кого он схватил за коленку, было непонятно, но теперь его поймали за волосы и не давали всплыть. Есеня подумал, подождал немного, а потом выдохнул весь воздух, пуская пузыри, и расслабился. Стоило только дернуться, и новая шутка бы не удалась, а дышать хотелось очень сильно. Но видно выпущенные пузыри произвели на разбойников впечатление, потому что его вытащили из воды почти сразу, все так же за волосы, но Есеня и тут не шевельнулся, осторожно втягивая воздух носом.

– Ты че! Полоз, ты че! Ты утопил его, что ли? – зашумели со всех сторон.

– Да не может быть, – тихо ответил Полоз. Он испугался! Он испугался, и взял Есеню подмышки, тряхнув безжизненное тело.

– Жмуренок... – шепнул подошедший Ворошила.

Есеня приоткрыл один глаз и цыкнул зубом.

– Ах ты шельмец! – Полоз швырнул его в воду и рассмеялся, – а я ведь чуть не поверил!

С этого дня Есеня окончательно осмелел и перестал скучать. В мешок с гречкой он насыпал сверху немного пшена, и наоборот, и мама Гожа долго разбиралась, в каком мешке у нее что лежит. Она так смешно щупала мешки и заглядывала внутрь, что не смеяться над этим было невозможно. И даже позвала Ворошилу, чтобы он объяснил ей, что происходит. Есеня, конечно, получил от нее ухватом по спине, когда она обнаружила его ухмыляющуюся рожу за деревом. Зато Ворошила хорошо посмеялся. За ужином его, правда, заставили выпить три кружки соленого кваса – он уверял всех, что от кваса с сахаром хмелеешь гораздо быстрей, но принес вместо сахара соли, когда эту идею подтвердил Полоз. Рубец и подраненный Хлыст держали его за руки и за ноги, а Полоз сам вливал ему в рот отвратительный напиток, под дружных хохот разбойников.

– Освоился, значит, – приговаривал Полоз, – осмелел! Смотри, Жмуренок, доиграешься!

Есеня тоже хохотал и вырывался, и под конец опьянел так, что наутро проснулся с больной головой. Но и тут решил схитрить – намочил лоб водой из фляги и терпеливо дождался, когда поднимется Хлыст.

– Что-то знобит меня... – пожаловался он слабым голосом.

Хлыст посмотрел на его бледное лицо, потрогал мокрый лоб, и встревожился не на шутку, разбудил Щербу.

– Надо чаем с малиной его напоить, – тут же посоветовал Щерба, – и Ворошилу позвать. Щас, парень, ты лежи... Вот он, дождь то постоянный... Мы-то люди бывалые.

– Хуже нет лихорадки осенью в лесу, – проворчал Хлыст, – да еще перед переходом. Ни согреться, ни обсушиться толком.

Но когда раненый Щерба, морща лицо, начал выбираться из шалаша, чтобы принести Есене горячего чаю, Есеня не выдержал – это было бы слишком.

– Щерба, погоди... – он поднялся и сам полез к выходу, – пошутил я. Все со мной в порядке.

– Как – «пошутил»? – не понял Щерба.

– Ну, обманул... Голова у меня только гудит после вчерашнего квасу.

– Да? Какая же ты сволочь. А я вот испугался...

– И я, между прочим, тоже, – поддакнул Хлыст, и ощутительно хлопнул Есеню ладошкой пониже спины – тот как раз стоял на четвереньках.

– Ай! – вякнул Есеня.

– Это чтоб голове было легче.

– И я добавлю, – Щерба тоже врезал ему по заду, так что Есеня выкатился из шалаша прямо под ноги проходившей мимо маме Гоже.

– Тетенька! Не бейте меня! – захохотал Есеня, вскочил на ноги и побежал купаться.

– Освоился, – вздохнула она ему вслед, вздыхая, – воробушек.

Теперь разбойники никуда не ходили, разве что ловить рыбу – за несколько дней успели набрать столько, что и за три перехода не смогли бы на себе унести. Полоз оттянул немного день отхода, чтобы легко раненые могли идти сами, но все равно считал, что больше ждать нельзя. Как-то раз он снова позвал Есеню к себе в шалаш. Теперь – вечером, когда все, кроме дежурных, спали.

– Ну что, я смотрю, тебе с нами весело, – он потрепал Есеню по плечу.

– Это вам весело со мной, – широко улыбнулся Есеня.

Полоз качнул головой и хмыкнул.

– Я хотел сказать тебе. Чтобы ты был готов. Когда перейдем на новое место, землянки поставим, наладим все – после этого мы с тобой вернемся в город, заберем медальон и отправимся в Урдию. Это гораздо опасней, чем перезимовать в лесу, но все же... Ты согласен?

– Конечно! – Есеня нисколько не задумался.

– Вот и хорошо. Ты что-нибудь умеешь, кроме как веселиться?

– Ну... у батьки чему-то научился, но, если честно, у меня плохо получается. Молотобойцем могу быть в кузне.

– Что-то хлипок ты для молотобойца, – усмехнулся Полоз.

– Ну, какой есть... Еще отжигать умею, и закалять, и отпускать. Это у меня лучше батьки получалось – я температуру чувствую, по цвету. Еще по звездам могу ходить, никогда не заблужусь.

– Это полезно, – кивнул Полоз, – сам научился?

– Ага.

– А ты не такой дурачок, каким прикидываешься. Еще чего умеешь?

– Булат варить! – вдруг вспомнил Есеня, – только ковать его не могу. Пробовал – ерунда получилась, вот.

Он продемонстрировал Полозу нож, который, как мог, поправил его отец.

– Булат варить? – Полоз поднял брови и посмотрел на нож повнимательней, – Ничего себе. И как благородный Мудрослов к этому отнесся?

– Не знаю! Я уже сбежал, когда батька ему мои отливки показывал. Он их с собой забрал, а денег не оставил.

– Эх, Жмуренок... Денег не оставил... Да если бы медальон был у них, ты бы уже давно стал ущербным. Такого бы они не пропустили. Негоже подлорожденному уметь что-то, доступное лишь благородным.

– Как ты меня назвал? – вскинулся Есеня – он почему-то подумал, что это имеет отношение к его отцу, и острая боль оцарапала его изнутри: он сын ущербного...

– Подлорожденный. Никогда не слышал? Так нас называют благородные. Всех.