Текст книги "Дороги моря"

Автор книги: Ольга Дехнель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Он все еще смотрит на меня как на раздражающую его муху.

– У меня не то, чтобы был выбор, знаешь? Могла хотя бы выслушать. Не понимаю, зачем вообще перед тобой оправдываюсь. За это обещали большие деньги. Думал, это мой шанс выйти из дела, наконец-то. Мне так много, как за нее, не предлагали уже очень давно. Если предлагали вообще. Тем более, мне сказали, мол там девчонка беспомощная, с ней проблем не возникнет вообще. И она все равно умирает.

ЧТО?

– Вроде талант выжигает ее изнутри, не достанем ее в ближайшее время, она сама себя разрушит. Думал, благое дело делаю.

Ах да, забыла вам рассказать, Андреас у нас моралист. Браконьер с кодексом чести, охотится на диковинных зверей и теперь вот диковинных людей.

Живет по своей правде и нет, вы его не согнете.

Моя лавандовая фаза отражается в лавандовом геле для душа, мешочке с сухой лавандой в шкафу, в общем от лаванды после взгляда на плед Скарлетт меня начинает тошнить. Эта девочка любила смотреть, как я занимаюсь сексом и делать наброски, была занозой в заднице и неисправимой вуайеристкой, а теперь боится собственной тени. Эту мысль я тоже выбрасываю как ненужную. Чувствую, как внутри меня сжимается стальная пружина – скоро долбанет так, что мало не покажется. Пристегните ремни, дамы и господа, Фредди не зря нам завещал, ой не зря. Шоу должно продолжаться! (Между цитированием группы Queen и упоминанием овец существует самая прямая связь, я вам точно говорю.)

– Что с заказчиком? Ты ведь не собираешься ее отдавать? Или ты позвал меня в надежде на то, что мы заплатим больше?

Справедливости ради – мы заплатим. За нее заплатим.

Андреас, детка, этот нежный трогательный гигант, боже мой, выглядит почти смущенным, даже игнорирует мою ремарку про деньги, пока его благородное лицо снова не принимает выражение сдержанного страдания: – Заказчика больше нет.

О-хре-неть.

Андреас – ранимый великан, честный браконьер, ангельский фруктовый пирожок – и убийца?

Мне точно нужно выпить. Мне нужно выпить, мне нужно к психотерапевту, мне нужен секс, мне нужно на маникюр, мне нужно, чтобы меня погладили по голове и взяли на ручки, как принцессу и трахнули потом как последнюю шлюху, мне нужно вытащить ее отсюда, причем мне нужно это срочно. Истерика дышит мне в затылок, БУДЕМ ВЕСЕЛИТЬСЯ. О да. Будем.

Андреас чувствует, что пауза затянулась, потому начинает пояснять. Осторожно.

Я только что замечаю, что смотрит он на меня как на бомбу с тикающим часовым механизмом, будто притащил в дом австралийского тайпана и ждет, пока тот атакует. Тайпаны лапушки и скромняжки, не загоняй их в угол и переживешь этот день. Кстати.

– Если бы ты видела, в каком состоянии я ее нашел, ты бы не задавала таких вопросов, мне пришлось решить эту проблему, подобный опыт бы ее убил, как врач (ВЕТЕРИНАР, АНДРЕАС, ВЕТЕРИНАР) говорю, Фиона..

– Скарлетт.

– Что?

– Ее зовут Скарлетт, – и боже, он хмурится, напоминание о реальности, где у этой девочки была другая, настоящая жизнь, а не занавесочки в психоделичный цветочек, они в этом доме просто повсюду, у тебя самого крыша от этого не едет?

– Она не любит, когда ее называют этим именем. Напоминает ей о чем-то.

Врешь. Я ее видела ровно пять минут назад, у нее было выражение местной сумасшедшей на лице. Ей вообще ничто и ни о чем не напоминает, а фокус внимания еще хуже моего, не надо. Не надо вот этого всего, тошнотворно, просто мерзко.

Я даю этому соскочить, я не придираюсь.

Это про меня говорят, что я святого доведу до греха и любого до безумия. Я МОЛЧУ. ПРОШУ ВСЕХ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ, Я МОЛЧУ, Я ДАЮ СОСКОЧИТЬ И ЭТОМУ. Андреас, детка, лапочка, кисуля, не заставляй меня жалеть об этом.

– Давай по порядку. Ты получил заказ на..

– Одного из сильнейших медиумов современности.

Супер. Я начинаю повторяться. Внесем разнообразие. Восторг. Экстаз. Ай. Прелесть. Это он тоже знает. Чего Андреас не знает? Кроме того, что такое Скарлетт Фиона, потому что вот эта обезьянка за дверью – это не моя названая сестра.

– Хорошо, ты взял заказ. Что случилось дальше?

Слушать я не умею. Вообще. Но поехали. Попробуем. Когда я ловлю его в фокус глаз, Андреас отводит взгляд в сторону, будто смотреть на меня ему некомфортно.

Как славно. Я здесь вовсе не для того, чтобы сделать тебе комфортно, солнышко, лапушка, мальчик мой.

Он ныряет явно дальше, чем я от него ожидаю, когда он начинает говорить, я понимаю, что события той ночи для него остаются кошмаром, который преследует его даже днем.

Вот так думаешь, что у человека эмоциональный диапазон отсутствует как таковой. А он все еще тебя удивляет.

– Знаешь, это аббатство, ну, монастырь, в котором ее держали. Оно маленькое такое. Неприметное. По всем параметрам, ты не будешь туда заглядывать. Не туристическое место от слова вообще. Но такой толпы я давно не видел, прямо как на Рождество в супермаркете. Все пришли увидеть «девочку, шептунью душ», никто не называл даже ее имени, она его не помнила, я узнал только из документов, позже. Они были там же, в комнате. Не знаю, сколько наши милые монахини заработали на подобном развлечении, но это напоминало паломничество, массовое безумие, понятия не имею, что еще.

Слушать его мне в очередной раз становится мерзко, представляю, как они рвут ее на клочки, как недобитую рок-звезду на концерте. И то, что сопротивляться она не может.

Насилие, насилие, насилие, насилие.

Мерзко.

– Я умею быть незаметным, ты знаешь, но им было абсолютно наплевать, по-моему, что происходит вокруг, все ждали своего часа. Или ее приемных часов. Дальше было еще веселее. Ее даже не охраняли, больше скажу, около ее комнаты коридор был пустой, какая-то мертвая зона. Мертвая во всех смыслах, кажется, пусто, холодно и знаешь.. Пространство густое такое, заполненное. И голоса. Я думал, что она шарлатанка, боялся даже, что мне не заплатят, но открываю дверь и мне навстречу ломится что-то темное, страшное. И исчезает. А она сидит на стуле, вид безумный совершенно, улыбка кривая такая, все лицо ломает.

«Я вас ждала, мне о вашем визите говорили. Женщина. Рыжая. Красивая и очень грустная. Камилла, кажется? Я вообще все это время кого-то жду. И люди приходят, но это не то.»

Камилла – это его бывшая жена. Понятно. И кого ждала моя несчастная подружка мне тоже понятно, сжимаю зубы, чтобы не зарычать. Андреасу сообщать не спешу. Пусть чувствует себя важным. Пусть вообще чувствует. Во мне все будто вырубили. Дико, мерзко, глухо, тошно. Списком ощущений озадачусь позже.

Ситуация меня бесит. Момент меня бесит. Собственное богатое воображение меня тоже бесит, визуализировать все это я не хотела. Андреас, о, малыш Андреас вообще не замечает смену моих настроений. Видимо давно ждал шанса хоть с кем-то. С кем-нибудь. Об этом поговорить.

– Вытащить ее было несложно, за исключением того, что тени будто.. Не хотели ее пускать. Она не могла идти сама, что-то вокруг выло, стонало, падало, гудело, цеплялось за нее, не хотело выпускать категорически. Она плакала, Лана, она постоянно плакала, постоянно за меня цеплялась, постоянно о чем-то просила, я не мог разобрать ни слова. Совсем плохо стало к Лондону, чем ближе был город, тем агрессивнее становилась истерика, это.. знаешь. Мы в метро ехали, а она просто забилась мне в руки и шепчет, мол, они смотрят на меня, они хотят меня сожрать. И когда она меня коснулась.. Все окно было облеплено этими штуками. Темные. Невнятные. Лица. Все смотрят на нас, а она на глазах будто уменьшалась. Потом Фиона объяснила, что в городах, особенно таких древних как Лондон, сущностей больше. Ей в ее неустойчивом положении там было находиться небезопасно.

Еще одно слово о безопасности и я сойду с ума, честное слово.

От кого мы теперь ее прячем, когда ты так лихо решил ВСЕ проблемы?

– В квартире она успокоилась, тоже постоянно цеплялась за меня, о себе ничего толком не могла рассказать, не ела, я не уверен, что спала. Я ее как-то обнял, пытался успокоить, и она снова как котенок, жалась ко мне, доверчивая была в той же мере. Это было.. всего лишь естественным. Защищать ее. Я понял, что любой опыт из тех, что могли ей приготовить добил бы ее.. А Фиона. Знаешь, Фиона чертовски сильно хотела жить, я не видел человека до нее, который с такой силой, с такой жадностью цеплялся бы за жизнь, когда я увидел ее впервые в монастыре, она.. умирала. Ей было все равно. Реально все равно. Куда ее поведут, что с ней будут делать, но в Лондоне. И после, когда я перевез ее сюда, она вцепилась в жизнь зубами и ногтями. Я очень ей горжусь.

Я чувствую, что у меня начинает ехать крыша, в списке слов на «с», которые я люблю, была смородина, но точно не было сумасшествия.

Занавесочки прыгают мне в глаза, телефон настойчиво вибрирует в кармане.

Безумие заразно. Безусловно.

Еще пять минут, и я начну видеть вещи тоже.

В ушах снова начинает немилосердно стучать, бом-бом-бом-бом-бом, Андреас не предлагает мне чая (зеленый с жасмином было бы неплохо, а? Недавно домой купила совершенно замечательный, ну и где теперь мой чай?) и не предлагает мне присесть. Приглашает только в дом и ждет не дождется, когда я уйду.

Обороняет свою территорию. Свое.

Но она не вещь, она своя собственная.

Если честно, терпеть не могу, когда мужчины думают, что они нами владеют. Точка.

Вместо гневного монолога, я снова цепляю на лицо самую сладкую из улыбок, – Зачем нужно было ее перевозить?

– Также в целях безопасности, я разобрался с заказчиком, но за ней могли прийти другие. Я нашел для нее этот дом, он чист, его история тоже, здесь никто не умирал. Привез ее сюда, чтобы она сама посмотрела. И Фиона ожила. Свою легенду она тоже придумала сама, притворяется моей женой. Из дома все еще не выходит, боится. Но охотно сидит с соседскими детьми, чистые души, как она говорит. Ей действительно лучше. Тогда, в монастыре, она была похожа на покойницу, на сумасшедшую, опасную покойницу. Я когда увидел ее – испугался. Реально испугался, а меня испугать очень сложно, ты знаешь. Девчонка походила на веточку, но я четко осознавал, что если она захочет, она меня прикончит. Или позволит им это сделать. Но у нее не было ни желаний, ни сил, ни воли к чему-либо. Ничего. Здесь она снова возвращается к себе. Снова становится на себя похожей.

Ядовитый вопрос так и вертится на языке, никогда не умею захлопнуться вовремя, но в итоге мне удается. Все встали, поем аллилуйя!

– А что нужно от меня?

– Помоги ей. Она тебя знает.

– Хорошо.

Как бы после моей помощи не пришлось вызывать докторов уже Андреасу.

Доктору, кстати, он ее так и не показал.

Насколько я знаю. «Чем доктора могут ей помочь, Лана?» Но что я, в самом деле, могу знать? Андреас все еще смотрит на меня и видит наивную дурочку. Вот и хо-ро-шо.

Я, знаете, не люблю, какими мерзкими становятся многие мужчины, когда понимают, что у меня есть мозги.

***

Вспоминать не люблю, люблю веселиться, смеяться, светить и светиться, проваливаться в мрачную пучину воспоминаний не люблю. Совсем. Люблю хохотать в голос, люблю кричать. Люблю прыгать от радости, разбрасывать во все стороны блестки.

Когда кручу в голове набор ситуаций – психую, дергаюсь и нервничаю. Топаю ногой раздраженно, а бутылку приканчиваю до половины.

У меня была привычка винить Илая, потому что каждый раз как случалась какая-то немыслимая дичь, отпечатки рук Илая можно было разглядеть по всему ее телу, я любила смотреть на обоих и со временем задумалась, что их вообще нельзя смешивать.

Это не клубничка с мороженым, получится коктейль. Это сера и селитра, смотрите, «щас рванет!» И даже когда думаю, что все, все, кончено – понимаю, что оказываюсь радикально и катастрофически, у меня ВСЕ катастрофически, неправа.

В какой-то момент мне становится плевать на Илая, я просто поверить не могу в то, что он найдет, что еще в этой истории порушить. Как уязвить и сделать больно.

Я не склонна даже винить ее. Существует лимит тому, сколько может пережить один человек, сколько мрака и темноты может выгрести одна девочка.

Не виню даже себя за то, что оставила ее тем утром, когда все у нее пошло наперекосяк. Была привычка, по-моему, винить себя и в этом. В итоге я куралесила месяц. И брат был достаточно мил, чтобы спасти меня от последствий.

Все это не то, но ее отсутствие, лишенный жизни голос – оказывается напоминанием слишком сильным. По спине ползут мурашки.

Я издаю смешок, ах, так хочется, не думать вообще. Может выйти замуж? Научиться варить три вида каш и оставить чужие проблемы в прошлом, пусть они меня не тревожат.

Брак, Лана, тебя убьет. И всякая серьезность.

Не говоря уже о том, что моя истерика «Ни в какой замуж я не пойду, если мой брат не будет жить с нами» произведет неизгладимое впечатление на любого.

Я ей не перезваниваю, жду, пока одиночество куснет ее за задницу.

И она придет сама.

Мы всегда возвращаемся. Всего лишь так устроены.

Дай ей время. Ненавижу, когда брат оказывается прав, знаете?

И все равно нестерпимо люблю все слова, что на «Т»: первым лотом идет разумеется Тейт, безотчетно, безоговорочно. Вы удивитесь, но тишину люблю иногда тоже. Трамплины, травести-шоу, очень красиво и ярко. Тополя, тревожиться (любую эмоцию, если на то пошло), Тейт, Тейт, Тейт, но мы не говорим об этом, трогать, трогаться, терпеть, тандемом – в смысле работать, татуировки, на себе, правда, едва ли, тушь, чтобы не сыпалась, и тени – много-много палеток, тюль, тюленей, ну такие славные! Тостеры, люблю смотреть, как выпрыгивает хлеб. Туман. Когда мне томно. Терпкость. Трение. Талантливых и творческих людей.

И тебя, *имя вставить*.

Сегодня – Скарлетт Фиона.

Глава 8

Разговор с Ланой оставляет за собой неприятный осадок, коктейль из чувства вины, злости, тотального недовольства собой, окружающими и всем, что я считала дорогим и близким.

С ней невозможно поругаться, Лана до сих пор нежно дружит со всеми своими бывшими, просто потому что с ней действительно невозможно поругаться – при всем желании. То, что происходит между нами, ссорой в полной мере назвать нельзя. Лана тактично и почти нежно выписывает мне кусок своей жизненной мудрости, он для меня оказывается слишком большим, чтобы я могла его вот так, запросто, проглотить и переварить.

В итоге мы расходимся, взаимно недовольные друг другом.

Лана – дальше, по своим делам. Я – тоже дальше, разбираться с Домом на краю света. Возможно готовить. Черт знает, чем еще можно заниматься в это время людям, которые совершенно не знают, куда им спешить. Вся спешка, вся суета, все приятное напряжение, которое держало меня в тонусе – все это остается в Лондоне. А здесь так невероятно тихо. И я также невероятно потеряна, что это становится почти грустным. Напряжение сползает с меня, давно стало моей второй кожей и я кажусь себе похожей на медузу, растекаюсь, теряю форму.

Я досадую на Лану. И больше досадую на себя, потому что.. Разговариваю с ней таким образом, мне это отвратительно, и я ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, ты не остаешься прежним после того, как потеряешь хоть кого-то из близких. Момент начинаешь ценить больше, кажется? Все чаще ругаешь себя за то, что был резок с теми, кто у тебя остался. Вдруг завтра их уже не будет?

Я входила в смерть, чужую, совершенно постороннюю смерть бесчисленное количество раз, она ко мне почти привыкла. Но близкая, ощутимая, смерть, которая коснулась бы меня, по-настоящему коснулась меня, случилась всего однажды.

И это переворачивает меня. Это выкручивает мне кости до неповторимого хруста. В смерти Альбы, все еще говорят мне, повторяют эти слова в голове снова и снова, не было ничего противоестественного. Но я все еще не могу пережить ее потерю, я все еще жду ее звонка, что она появится. И случайное, даже случайное прикосновение улетучивающихся остатков ее запаха разбирает меня изнутри по кирпичику. Я жду, что встречу ее на улице, всматриваюсь в каждую пожилую леди. Иногда мне кажется, что я чувствую ее запах. И я замираю, застываю – морская фигура, замри! – и не могу надышаться. Я, если честно, до сих пор не верю.

Это случается именно так, потеря накрывает тебя черным коконом и ты перед ней совершенно беспомощен. Ты не готов. К ней нельзя быть готовым.

Вас будет заставлять плакать голос на пленке, фотографии, прикосновения к старым вещам, воспоминания о каких-то трогательных привычках и абсолютная безнадежность. Радикальная. Тошнотворная. Вы больше не услышите голоса. Вы больше не прикоснетесь, не уткнетесь носом в теплую кожу. Кожа не будет теплой, я не видела Альбу мертвой и не хочу ее даже представлять такой, мне от этой мысли дурно.

Мертвой, холодной, застывшей. Далекой.

Но Альбы в моей жизни больше не будет, сколько ее ни проси. Вот это невыносимо. Ты живешь с этим ощущением, нужно было видеться чаще. Обнимать дольше. Нужно было говорить о том, как любишь, чаще. Но в итоге изо дня в день переходишь с ощущением, что ничего уже нельзя исправить.

Зачем я был так груб в тот день? Или почему не сказал, что буду скучать, когда я уезжаю?

Я не успела к Альбе.

Ее драгоценного присутствия нет нигде и не намечается, но я случайно улавливаю ее запах, здесь повсюду ее вещи, и понимаю, что меня ждет еще одна бессонная ночь.

Я по тебе так скучаю. Приди ко мне, приди ко мне хотя бы во сне. Почему ты не приходишь?

Оттого ссоры переносятся тяжелее, ранят больше, я учусь постепенно. До Альбы казалось, что все мы бессмертны, смерть была повсюду, но смерть, подумаешь, это то, что бывает с другими. Мы будем всегда. Я реагирую на расставания болезненно, немного завидую таланту Ланы не ссориться по-настоящему ни с кем. Мы с ней не поссорились, это не ссора вовсе, мелкое разногласие, но я прекрасно понимаю, что именно она хотела сказать.

Не говоря уже о том, что как только ее голос исчезает из телефона, мне становится нестерпимо одиноко. Дом на краю света все еще самое лучшее, самое светлое и самое приятное место в мире, вот только без Альбы такое одинокое.

Или это я приношу одиночество в каждую комнату и в каждую жизнь, к которой прикасаюсь. Говорю о нем в каждой своей картине.

Поцелованная в лоб тысячами смертей, могу ли я хотя бы притвориться нормальной? Что во мне вообще осталось нормального?

Лана же.. Лану это будто не волновало, Лане было неважно, какие демоны меня вели, и кто приходил ко мне ночами. Лана – утренняя звезда, я вспоминаю, как в ее присутствии они всегда тревожили меня меньше, я замечаю это только что, безумно запаздываю. Илай, с его удивительными способностями к эмпатии, умело ставил в моей в голове заслон, мне не было страшно, я действительно могла с этим справиться, я успокаивалась от одного его прикосновения, вот он ведет рукой по спине и все исчезает, все становится легким, понятным и простым. Сейчас я испытываю почему-то стыд. Мне нечего стыдиться, ни в любви, ни в доверии к нему, ни в наших отношениях. Но мне все еще невыносимо стыдно. Я вспоминаю как он сердится, как швыряет в меня обвинения в пассивности, потом сразу же в истеричности, без перехода. И мне стыдно, стыдно, стыдно, что я не могла справиться с этим сама. Послушай, я могу все на свете, я могу все на свете и не смей меня в этом упрекать. В конце концов не я каждый раз бежала так, будто за мной гонятся демоны. Вот тебе, вот тебе мои демоны, столько лет, и ты все еще ничего о них не знаешь.

Я проваливаюсь в мысли о нем точно также, как проваливаюсь в него каждый раз как вообще его вижу. Они пытаются сожрать меня, внутри так черно. Внутри топко и грязно. Особенно грязно от того, что я прекрасно знаю – я бы позволила ему сделать с собой все эти вещи снова. Я знаю, что колени станут непослушными, а тело начнет просить в ту же секунду, что он войдет в комнату.

Знакомый голосок в голове просыпается, язвителен и мерзок, у него ко мне вполне конкретные вопросы. Что еще ты пожелаешь осквернить, что еще будешь готова потерять, лишь бы снова его почувствовать? Как далеко ты готова зайти, испортить все то немногое, святое и чистое, что тебе осталось?Кого еще ты сможешь предать? Как извернуться?

Этот голод не дает мне покоя. Когда я думаю об Илае, мне всегда голодно. Мне всегда хочется. Это было почти смешным, если честно это было страшным. То, с какой силой я его хотела. Любила ли я его с той же силой?

(И как ты смеешь, как ты смеешь быть ко мне равнодушным? КАК ТЫ СМЕЕШЬ? И как ты можешь закончить со мной, когда я еще не закончила? Я понятия не имею, что он испытывает. Выглядит совершенно пустым. Не по отношению ко мне даже, вообще. Раньше воспоминания об этом пугали или вызывали раздражение, сейчас вызывают усталость, я прыгаю между состояниями. Но танцевать перед ним, выпрашивая еще толику внимания, мне отчего-то решительно не хочется. Еще капельку. Дотронься же до меня, дотронься.)

Из мыслей о нем я выдираю себя заново, все боюсь, что если смотреть на меня под ярким светом на мне не будет живого места, повсюду отметины – шрамы старой любви.

Возвращаться к Лане мысленно приятно. Свет Ланы был непринужденным, совершенно естественным, просто любая комната, в которую она входила, становилась чуть проще, понятнее и светлее. Праздничнее. Лана – Рождество посреди июля. То, как она могла осветить любую комнату, пожалуй, могло сравниться только с тем, как Тейт одним своим появлением сводит любую драму в помещении к нулю. Может быть, это знаменитая близнецовая связь. Может быть, исключительный талант. Может быть, это всего лишь магия, которую творит над нами дружба.

Так или иначе, господи, я совершенно не хочу с ней ругаться. Голос Ланы исчезает из помещения, оставив за собой пустоту.

«Эй, Ланни. Слушай, это глупо. Я люблю тебя.»

Отправить.

В самую последнюю ночь перед тем, как все становится черным, погружается во мрак и хор, нестройный, хаотичный, состоящий из чужих голосов, Лана сидит рядом. Бодает носом мою щеку, поглаживает по волосам. У Ланы фруктовые духи, а дыхание пахнет мятной зубной пастой. Когда она заглядывает мне за плечо, то усмехается, узнает знакомый носатый профиль, хочет укусить меня за ухо, но я ловко уворачиваюсь.

Лана всегда была на моей стороне, она принимала Илая, когда мне было это важно, все это такое понятное и простое, когда вы подростки, когда вы удираете после комендантского часа или в свободные часы, и лучшая подружка всегда вас прикрывает. Когда исчезаете в неизвестном направлении на выходных. В девятнадцать, в колледже, с мамой, которая нашла для меня подходящего, по ее мнению, человека все совсем по-другому. И тогда Лана занимает поддерживающую позицию, я до конца не понимала, что значит «Я на твоей стороне. Всегда. Чтобы ни случилось.»

Когда Илай в нашей игре выходит победителем и исчезает из моей жизни, мне тогда казалось, что навсегда, я подолгу гипнотизирую телефон, я глупо плачу у нее на плече, Лана принимает и это, принимает меня все равно. Он не возвращается и тогда Лана раздраженно фыркает, говорит, да пусть он катится.

Лана любит его, пока он мне нужен. Лана любит меня постоянно. Ее «я на твоей стороне» имеет под собой конкретные значения.

Лана со мной девяносто процентов времени, мы ходим на вечеринки, она устраивает их пачками, знакомит меня с людьми, безумная авантюра с Юджином, с которым мы встречались тогда по очереди, – безусловно ее идея. (Хорошо, это процентов на восемьдесят ее идея.)

Илая со мной не было, и я на себя походила мало.

Как вышло, что я позволила себе потерять себя же?

Кошмаров становилось больше, в Лану я вцеплялась крепче, она смеялась, неизменно в голос.

И в самую последнюю ночь, мы обе уставшие, я прошу ее остаться и кажусь себе отвратительно тихой, в доме никого. Отец с матерью в больнице, они ждут моего брата. Я не могу заставить себя испытывать ровным счетом никаких эмоций по этому поводу. Может быть, он будет лучшим ребенком, чем я? Может быть, вы будете любить его больше?

Мои мысли возвращаются к Илаю то и дело. Может быть, будь я другой, будь я лучше, он бы любил меня больше?

Лана смотрит на его портрет, хмыкает, карандаш скользит по бумаге, я так к нему будто снова прикасаюсь. Я бы могла открыть галерею с его портретами.

Но определенно не собираюсь этого делать.

Ты бросил меня. Ты оставил меня совсем одну.

– Как считаешь, – обращаюсь я к ней, – О чем он думает?

Указываю обратной стороной карандаша на портрет. Я думала, что моя подпись красовалась на каждой его мысли. Мой вытянутый, летящий почерк. Всегда стремящийся вверх.

Я понимаю особенно четко, я ошибалась, я понятия не имею, о чем он думает.

Лана вкусно разгрызает конфету, и зачем чистила зубы? Усмехается. Лана все делает вкусно, все делает с чувством, полумеры – это не для нее, это то, что бывает с другими.

– Честно? – уточняет вкрадчиво, я слышу смех в ее голосе, но он так и не разливается, не звенит по комнате, я не помню, когда я смеялась в последний раз. Вот новое утро и новое нет его. Мораг была, кажется, впервые за всю жизнь мной довольна, – Понятия не имею, о чем он думает, Скарлетт. Скажу тебе больше, я практически уверена, что он сам совершенно не врубается, куда несет его мыслительный процесс на этот раз. А еще я совершенно точно знаю одно, что бы там ни думал Илай, это явно для нас с тобой добром не кончится.

Этот мальчишка, говорила Мораг, сплошная проблема. Сплошная проблема, сплошная головная боль, Карли, детка, он нам совершенно не нужен, ты заслужила лучшего, ты достойна большего.

Я бы ей поверила, но именно она говорила мне, посмотри на себя, длинная, нескладная, кому ты будешь нужна? Что ты умеешь, кроме рисования? И кому сейчас нужны будут твои картины?

Вопрос «Кому я буду нужна?» преследует меня по жизни постоянно, я не находила на него ответы тогда и едва ли нахожу сейчас.

Тогда мы с Ланой смеемся, я тогда еще не знаю, что скоро закрою за ней дверь, закажу доставку цветов, отец с Мораг должны были вернуться с минуты на минуту. Я тогда еще не знаю, что скоро загляну в лицо своему брату. Что скоро увижу их. Мелких, жужжащих, совершенно беспощадных. Я тогда понятия не имела, что скоро я засну, крепким, беспробудным сном. Засну будто бы навсегда.

Я понятия не имела, что просплю делирийным, бредовым сном долгих шесть лет.

У Ланы всегда был ответ на мой вечный вопрос: кому же я буду нужна, кем же я буду без него, кому я буду нужна, Ланни?

Лана усмехалась, детка, Скарлетт, ты такая глупая, в самом деле. Зачем нужна дружба?

Ты будешь нужна мне. Ты будешь нужна себе. Будет сотня людей, которым ты будешь нужна. Ты удивительная.

Вина грызет мне голову, как ребенок с единственным зубом пытается расправиться с головой шоколадного зайца.

Обратное сообщение от нее не заставляет себя долго ждать: «Привезешь немного моря в наш усталый, как ворчливый дед на пенсии, город.»

Почему-то именно в этот момент я понимаю, что разговор мы не закончили. И не знаю, бояться мне или радоваться.

Она остается на моей стороне даже когда я не имею ни малейшего понятия, где она вообще, эта самая моя сторона. Есть ли она вообще. Но решаю хотя бы попытаться ее найти. Не в первый и не в последний раз, конечно же.