Текст книги "Дороги моря"

Автор книги: Ольга Дехнель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ольга Дехнель
Дороги моря

Вот, чему научили меня волки:

самое красивое слово – это девушка.

Самая красивая часть ее тела

это все то, что она сделала, чтобы выжить.

Топаз Винтерс, «Одиночка/Стая».

Пролог

Я вся сосредоточена, я в единственной точке пространства, я всецело настроена на фигуру у кромки воды, тянусь к ней всем существом. Ветер не тревожит ее волосы, вода не касается ее ног, она неподвижна, словно старая фотография и ровно в эту секунду я узнаю ее. Узнаю ее безошибочно. Множество старых фото, просмотренных мной ранее, не оставляют мне ни единого шанса.

На море не бывает такого штиля, ничто не тревожит огромного голубого гиганта, ни ветерок, ни вздох. На море не бывает такого штиля, но у моря встречаемся мы. Тишина у моря может быть оглушительной. Здесь, где неподвижное море касается неподвижной же земли, весь мир кажется крошечным, я кажусь себе крошечной, все выглядит ненастоящим, каким-то сюрреальным.

Я знаю это место. Я была здесь.

Я возвращаюсь сюда неизбежно, я возвращаюсь сюда неизменно, к застывшему морю, лишенному даже намека на дыхание ветра, и картинка замыкается в эту секунду, сходится в ней, как будто она единственная точка пространства, которая все еще имеет смысл.

Я бросаюсь фигуре навстречу, не думая, я жду ее так давно, я ищу ее постоянно, я все пытаюсь за ней угнаться и мучительно не могу догнать.

– Альба!

Она остается неподвижной, не оборачивается, фигура со старой фотографии, но я стремлюсь догнать ее с упрямством присущим только настырному ребенку – для нее я буду настырным ребенком и через тридцать лет. Внучкой. Вот только я не буду, вот только нас уже будто и нет.

– Альба! Постой! Подожди!

Здесь она навечно молодая, застывшая в юности, такой я помню ее на страницах множества старых альбомов, такой ее помнят те, кто ее любил. Здесь все застыло, нам бы почувствовать хоть немного ветер с моря, легчайшее дуновение, но природа нам безответна. Я скучаю по ней невыносимо. Я скучаю по ней каждую секунду, и эта секунда кажется мне бесконечной, я знаю уже сейчас – мне за ней не угнаться.

Мы встречаемся здесь все чаще, я с ней встречаюсь, она в свою очередь остается мне безответной. Иногда она достает что-то из кармана и роняет в воду, ее последний дар морю. Что еще она может подарить, что у нее осталось? Иногда рядом стоит мужчина в черном, это он забрал ее? Верни мне ее, верни мне ее. Все они остаются мне безответны. Все они по-прежнему стоят ко мне спиной, мне достаточно очертания, мне достаточно легкого намека.

– Альба!

Я продолжаю звать с нарастающим отчаянием, когда наконец добираюсь до нее, когда, наконец, прикасаюсь к ее запястью, я впитываю ее взглядом – ее светлые волосы, замечательно прямую спину – много лет позже она не изменится ничуть, останется гордой и останется несломленной.

Пока не исчезнет вовсе. Она не поворачивается.

– Где искать тебя? – я сбиваюсь окончательно, не могу и этой малости, но цепляюсь за нее крепче, пока мы не проваливаемся в огромное, в соленое, пока мы не падаем в море.

Позволяем ему слизать нас с берега. Море ни у кого не спрашивает разрешения, на самом деле.

Я просыпаюсь, пытаюсь перевести дыхание, путаюсь в простынях и в мыслях, мне часто снится сон. Один и тот же. Мне снится моя бабушка, моя Альба. И я скучаю, я скучаю по ней невыносимо, я скучаю по ней каждый день. В каждом сне она ускользает от меня с неповторимым изяществом, в каждом сне я позволяю этому случиться.

Я обвожу взглядом темную комнату и не вижу ни души. Ни Альбы, ни чьей-либо пришлой.

Глава 1

Говорят, сложнее всего тем, кто остаётся. У тех, кто уезжает, видите ли преимущество новых мест, впечатлений, дороги. Хуже всего тем, кто возвращается. Старые места приобретают новые оттенки, убивают нежные ностальгические чувства. Это не мешает, впрочем, старым местам резать гораздо глубже, чем от них ожидаешь.

Возвращаться тяжелее, особенно если возвращаешься туда, где для тебя ничего не осталось, туда, где тебя больше никто не ждёт. Вернись, отстрой себя заново. У тебя был здесь дом? Его больше нет. Строй дом, сажай дерево, делай что хочешь – только делай хоть что-нибудь, иначе тишина и воспоминания съедят тебя.

Город по-прежнему стоит, по-прежнему пахнет солью и незнакомыми людьми: кафе, куда Альба водила меня есть мороженое до сих пор на месте, гадальный салон мадам Солары тоже на своём старом месте, туда меня водить не приходилось, я убегала сама. От него пахнет не солью, благовониями или травкой? Черт знает, с ней никогда не разберёшь. Дорога к дому Альбы, Дому на краю света стала лучше, и сколько ни едешь, как ни стремишься, всю дорогу за тобой следует море. На самом деле, конечно, море никуда не следует и уж тем более ни за кем – слишком много чести, море, огромное и ослепительное, продолжает облизывать берег как ребёнок конфету. Город спит, город пахнет солью, когда я паркую машину у дома Альбы, мне не отзывается никто, кроме моря. Бабушки здесь нет уже пять лет, ее собаки, Бруно, тоже.

Дом остался нетронутым, Альба будто вышла прогуляться и ушла сразу в открытое море. У меня – ключи, набор продуктов, сумка с вещами, новенькая жизнь за плечами и огромная нечеловеческая тоска.

Альба приходит ко мне во сне и не показывает лица. Альба не приходит больше ни в одном из видов, ни живая, ни мертвая, Альбы нет, мне говорят – умерла. А будто исчезла. Я все ищу, жду крупицы ее присутствия, но Дом пуст, будто заморожен, застыл во времени, ожидая ее возвращения.

Я касаюсь пальцами двери, дерево холодное, у меня для Дома плохие новости. Альба нас покинула и возвращаться не собирается.

Мне требуется двадцать секунд на то, чтобы убедить себя зайти внутрь, собраться с мыслями, мне иррационально страшно – я точно знаю, что ее там не будет и боюсь открыть для себя ее отсутствие в сотый раз. Я думала, что на третий, может быть на пятый или даже на сотый станет легче – ты признаешь отсутствие человека и просто перестаешь его ждать. Но каждый раз, без исключений, ударяет по мне с новой силой, это новое «здравствуй» и новое «ее нет». Я все не могу взять в толк, как же это возможно, Дом стоит, он полон ее вещей, море, непреклонно и неумолимо шумит совсем рядом, будто зовет нас, меня и Альбу. Но ее нет. И уже никогда не будет. Как же это возможно? Дом пуст и тих, каждый его сантиметр – это все о ней. Она обставила его под себя, она обжила его, вдохнула в него душу. Вот только ее здесь нет. И свое новообретенное (каждый раз как первый) сиротство мы с Домом воспринимаем особенно остро.

Мне говорят, в смерти вашей бабушки, Скарлетт, не было ничего не обычного, Альберта (Альба. Альба. Бабушка ненавидела свое полное имя.) ушла тихо, во сне, нам остается только мечтать о подобном конце. Но Дом на краю света пуст, но Дом на краю света тих, Дом на краю света затаился, будто ожидая ее возвращения. Я долго вожусь с ключами, поворачиваю ручку далеко не сразу – звука драгоценных шагов Альбы за этим не следует, в Доме всегда пахло парфюмом, она так любила классику, пять лет прошло, а мне невыносимо говорить о ней в прошедшем времени. Пять лет прошло, а она до сих пор смотрит на меня с фотографий, появляется недостижимым миражом во снах, маячит, манит, не показывается, остается моей неразгаданной тайной. Пять лет прошло, и я никак не могу решиться.

Я поворачиваю дверную ручку, усмехаюсь про себя. Выхожу тебя искать.

Альба будто оставила мне страшную тайну и сначала мне не хватает самой себя, после не хватает времени и в конечном итоге не хватает смелости ее разгадать. Это ощущается как предательство, о какой любви мы говорим, если я не могу сделать для нее такую малость?

В смерти Альбы, говорят, не было ничего противоестественного, но почему же в Доме я не чувствую прикосновения смерти, почему в Доме все остается неизменным. Почему кажется, будто Альба этот мир не покидала? Почему кажется, что Альбы здесь нет?

Где же ты?

Мы со смертью были давними подружками, но отчего-то она не спешит открывать мне карты, не спешит признаваться. Мои глаза, привыкшие видеть слишком много, остаются надежно закрытыми темной, непроницаемой повязкой. В другой ситуации мне бы это понравилось, но сейчас я чувствую себя слепым котенком, я чувствую себя фатально потерянной.

Она сделала для меня так много, я для нее не могу малости.

Что если Альба где-то застряла? Что если Альба ищет меня, ждет моей помощи, а я вовсе не спешу ей навстречу? Что если я заставила ее душу ждать слишком долго? Что если я не смогу помочь?

Что если Альба вовсе никуда не уходила?

Где ты? Где ты? Где ты?

Мои воспоминания о ней, запечатанные в стены Дома, кажутся какими-то карикатурными, как может мое сознание, моя хрупкая человеческая память вместить так много? Ее руки, пахнущие неизменным, любимым кремом, что-то на основе розы. Ее привычку напевать себе под нос и катастрофическую ненависть к готовке, ее плавные движения? Как можно вместить ее, со всеми ее несовершенствами, ее безупречный вкус в одежде и безобразный вкус в мужчинах? Полагаю, разговоры о генетике все же не миф. Ее улыбку, меняющую все ее лицо, и тон, которым она разговаривала с моей матерью. Я все забывала, что они родственники. Тон, которым мать ей отвечала.

Альба не умещалась в моем сознании, ее не было в Доме на краю света, ее будто нигде не было.

Но ведь мы не уходим в пустоту, мы не исчезаем, не пропадаем бесследно, я это знаю точно.

Дом на краю света приветствует меня, по-прежнему пропитанный дыханием моря, ослепительно белый, море здесь не знает, что такое штиль. Дом на краю света был самым живым из домов, что я знала, им и остается, заключает меня в объятья, на секунду я слышу его голос «С возвращением, Скарлетт, дорогая». И мне снова четыре, мне снова шестнадцать, мне двадцать восемь, я – голодное цунами и я ищу правду.

Дом на краю света тем и хорош, что принимает любой: и маленькой принцессой, и угловатым подростком, и художницей в вечном поиске, ему неважно, он любит чуть дальше, смотрит чуть глубже. Напоминает свою хозяйку. Не только ты осиротел, хочется сказать Дому, он, конечно, слышит.

Я бы никогда не перепутала его голос с голосом Альбы, ее – низкий, с хрипотцой, еще одна вещь, которую я от нее унаследовала.

Нас связывает так много, больше нас только разделяет.

Сумка остается у порога, продукты тоже, когда я поднимаю рубильники, возвращая Дому внутреннее освещение, клянусь, мне кажется, что спустя столько времени я возвращаюсь домой. В том глубоком смысле, когда Дом – это чуть больше, чем просто здание, где ты бросаешь уставшие кости.

Альбы нет. Бруно нет. Детство живет на чердаке и закрывается от меня перемазанными краской ладонями.

Дом на краю света теперь действительно мой.

Чудесами хочется делиться и это самую чуточку больно, самую чуточку жалит: мое убежище остается неразделенным.

Больнее только то, что в какой-то момент я ловлю себя на том, что тишина в Доме на краю света становится привычной.

Сон повторяется один и тот же, в последнее время все интенсивнее, я прячу продукты в холодильник, а перед глазами все еще стоит неподвижная фигура у моря. Дом кажется одиноким. Дом кажется пустым, я стремлюсь его наполнить. Все без исключения решили, что это не попытка разрешить новую проблему, а волевое решение убежать от старых. Ты всегда бежишь, Скарлетт. От старой любви и от новой, от всего, что в старой жизни было важного, от того, что важность этих событий меня будто перевесила и в какой-то момент показалось, что я не справляюсь. Ты убегаешь от Илая и внутренне бесишься, что он не пытается тебя удержать. Ты убегаешь от Арта, чтобы не дать приблизиться. Ты убегаешь от Эллисон. Убегаешь от Ланы. От Мораг. Больше всего ты бежишь от самой себя.

Меня продолжали спрашивать, ты это делаешь потому что боишься? Просили о честности. Я это делаю потому, что иначе не могу, и неважно, от старого я бегу или к новому, скучаю по ней невыносимо или не могу смотреть кому-то в глаза. Решение находит меня утром после очередного падения в ледяную воду вместе с женщиной из сна. Решение находит меня, когда я просыпаюсь, прочно селится в голове, прорастает в кости. Я ловлю себя на мысли о том, что быть уверенной хоть в чем-то – чертовски приятно.

Что если я бегу не отчего-то, не навстречу чему-то, я просто прихожу в движение и каждая секунда кажется мне прекрасной?

Холодильник заполнен и чайник греется на плите, Дом все еще пуст, я все еще чувствую себя неловко, будто подглядываю, но слушаю, слушаю, слушаю.

Голоса находят меня, приходят издалека, шепчут, мягко проскальзывают в уши, кто-то приветствует меня как родную, поздравляет с возвращением. Чье-то внимание жадное, кто ты, кто ты, кто ты.

Все это сплетается в единую какофонию звуков, в ней ничего гармоничного, голоса зовут меня, голоса шепчутся с морем.

Шальная надежда одолевает меня, я подрываюсь на ноги, я бегу к окну, отчаянно надеюсь, вдруг, мне ведь послышался, правда послышался собачий лай, на секунду мне кажется, сейчас я увижу ее, прямую, белую, мою Альбу, с любимым догом. Бруно всегда любил нас безмерно, всегда был жуткий добряк. Альба смеялась, Милая, стоит ли заводить мужчину – я, пожалуй, заведу собаку.

На секунду мне кажется, что это приключение закончится, едва успев начаться, что ответы мои совсем близко, ждут меня, что их можно будет послушно есть у Альбы с рук, я с ней была совсем ручной, совсем ласковой.

Но за окном шумит и волнуется темное море, тени выходят из него, выстраиваются, тени – ничего общего с этим миром не имеют. Тени не принадлежат этому миру, этому времени, тени смотрят сразу мне в душу, мы знаем друг друга.

Всех их поглотило море, женщина в костюме, кажется, девятнадцатого века, если бы я что-то в этом понимала, поднимает руку, приветствуя меня.

Их глаза давно застыли, ищут меня, ищут меня, неизменно находят. Я называю их сущностями. Альба говорила, что не удивится, если однажды я открою проход прямо на ту сторону. Случайно. За завтраком.

Альба была первой, кто мне поверил. Сущности, души, мертвые – называйте как угодно, просто были первыми. Они всегда были первыми.

Женщина склоняет голову, ее спутники остаются рядом, никто из них не приближается к Дому, они замирают неподвижными. Я знаю, что они ждут. Знаю, что они будут здесь завтра.

Они приходят. Они остаются.

Они приветствуют меня Дома.

И остаются сплошным напоминанием о том, о чем я никогда не могла забыть по-настоящему, их холодные взгляды и бесплотные ледяные руки. Напоминание о давно пережитом страхе, легкое касание существующей цели – подарить голоса каждому. Каждая страничка, каждое действие приводит меня к заполненному сущностями берегу моря. Каждый шаг говорит об одном и том же. О том, о чем мне никогда не удавалось забыть до последнего, пока я не перестала пытаться, пока это не стало моей нормой. Чем-то привычным, неотъемлемой моей частью.

Призраки – это не вымысел.

Глава 2

Это случается четыре года назад. Это ощущается с той же фантастической четкостью сегодня. Мы повторяем друг друга и переживаем друг друга заново.

При взгляде на Мораг мне больно. При взгляде на Мораг мне тошно, я не могу даже понять, тошно мне от себя или тошно от нее. Мне хотелось, черт возьми, мне действительно хотелось, чтобы она изменилась. Чтобы все произошедшее ударило по ней также сильно, как по мне. Она остается непогрешимой, ее белоснежная блузка, ее идеальная укладка, ее прямая спина. Она остается невозмутимой, смотрит на меня, поджав губы.

Я не называю ее мамой – она не была мне матерью, хотя мы обе любили притворяться, играем в дочки-матери до сих пор. Может быть, наша семья была бы чуть больше похожа на семью, называй мы друг друга «мама», «бабушка», «дочка», говори мы друг другу о любви? Люби мы, в конце концов, друг друга?

Мама, ты меня любила? Хоть чуть-чуть?

Ее дом по-прежнему идеален, белые стены, мрамор, множество картин – даже подлинников, чьи угодно, но только не мои. В доме по-прежнему прохладно, полы по-прежнему сверкают, он по-прежнему похож на музей, из которого меня исключили как черную овцу из стада. Я не захожу в свою комнату, хотя, возможно стоило бы. Просто чтобы убедиться, что хоть что-то от меня здесь осталось. Что я действительно жила здесь, что до всего, что со мной случилось, я вообще была. И была настоящей. Каждый сантиметр дома – ее территория. Здесь никогда не было ничего моего, я неловко ежусь, стряхиваю наваждение, фокусируюсь на ней, не отвожу взгляда: отвернуться в случае с Мораг – почти всегда «враг бежит», и враг бежит с позором.

Я ищу в ней изъяны, покажи мне, хоть словом, хоть взглядом, что тебе было не все равно. Я ловлю эту усталость в ее позе, в ее взгляде, она смотрит чуть в сторону. Раньше я не могла рядом с ней находиться, было слишком много голосов. Тише не стало. Просто я научилась убавлять им громкость. Ее лицо – лицо снежной королевы из датской сказки, было последним, что я помнила прежде, чем провалиться в черное ничто.

Мы с Мораг встречаемся спустя столько времени потому что мне кажется нечестным заставлять ее ждать дальше. Все мое появление – я вернулась, мама. И теперь я лучше. Теперь я готова.

Я не жду радости, не жду бурных приветствий – она не позволяла себе даже обняться, чтобы не дай бог не помять свое платье или укладку, почему должна начать сейчас?

Мы встречаемся и это похоже на скрещивание клинков. Я не хочу быть на нее похожей.

Мы не умеем быть цивилизованными, никогда не могли, бросаемся друг на друга будто голодные акулы, разговор на спокойных тонах длится считанные секунды.

Все заканчивается примерно на том этапе, когда Мораг спрашивает, как я теперь живу, и я отвечаю, что живу с Илаем, ее губы – тонкая линия, если бы Мораг могла убить меня взглядом, она бы это сделала.

– Снова этот мальчишка?

Я не могу ей поверить.

Я просто не могу, не хочу ей верить. Столько лет, и у нее для меня один единственный вопрос.

– Шесть лет, мама. Шесть ли жизни, которые ты у меня украла. И все, что тебя волнует – то, с кем я сейчас?

Этот мальчик, говорила мне Мораг, портит нашу семейную репутацию. Ты портишь ее своими неосмотрительными решениями. Нужно думать о последствиях, милая. Каждое твое действие будет иметь последствие.

Я смотрю как гневно раздуваются ее ноздри, она не хочет выдать недовольства, ничем не хочет выказать.

Но, мама, ты кипишь внутри, выпусти же, выпусти!

Мне хочется, чтобы она разозлилась, спустила на меня всех собак, сделала хоть что-нибудь.

Четыре сущности, бесформенные и голодные, продолжают жужжать за ее спиной.

– Я всего лишь делала то, что было для тебя лучше.

Она цедит, произносит сквозь зубы, комкает слова и швыряет мне их в лицо. Мне ненавистно то, как она снова берет себя в руки, как запирает себя под замок, как смотрит на меня, вскрывает взглядом, ей не нужен для этого даже скальпель.

Я отвечаю тихо, слишком тихо, – Шесть лет в одиночестве. Шесть лет безумия. Когда никто. Никто не мог мне помочь, сколько бы я ни звала. Шесть лет вдали от дома, мама. Это, по-твоему, было для меня лучше?

Я слышу звон. Клинки снова ударяются друг о друга, я и Мораг, мы продолжаем танец.

– Ты была не в состоянии принять решение, врачи разводили руками, эта ситуация начала привлекать внимание. Что мне оставалось делать, Скарлетт? Скажи мне, что я должна была сделать? У тебя нет детей, с этим мальчишкой, к слову, у тебя не будет нормальных детей, люди его сорта превращают в хаос все, к чему они прикасаются. Ты не знаешь, какого это. Я пыталась уберечь тебя. От тебя же. Я знала лучше, тебя здесь не было, и ты не имеешь права осуждать меня. Ситуация требовала решительных мер, твой отец на это решение оказался не способен.

Зато ты оказалась.

Хочу сказать. Зато ты смогла. Молчу. Я чувствую ее взгляд, но не могу ответить ей тем же. Мне кажется, что сейчас меня стошнит прямо на ее мраморный пол. Она смотрела на Илая как на бездомного пса, замаравшего грязными лапами ее белоснежный ковер. Интересно, как будет смотреть на меня?

Она до сих пор не понимает. Она до сих пор думает, что, изолировав меня, заперев меня, поступила правильно. Она до сих пор не желает знать, что именно со мной сделала. Она до сих пор смотрит на меня как на болезнь, которую можно и нужно лечить.

Иногда я слышу внутри этот голосок. Люби меня. Пожалуйста. Люби меня.

И наступаю себе на горло.

Что мне действительно нужно ей сообщить, – Я бы осталась с тобой. Понимаешь? Я бы осталась с тобой, я бы пыталась тебе помочь. Ты.. Ты просто испугалась, ты пугалась каждый раз, начиная с моего рождения, ты так и не прекратила. Ты же мать, господи! Ты же моя мать!

– Я никогда об этом не просила!

Она выпаливает прежде, чем успевает себя остановить, и глаза ее чуть округляются, она не ожидает этого от себя, точно также, как не ожидала я. Мы с тобой так похожи, посмотри, у меня твой нос, твои глаза, твоя осанка, я говорю с теми же интонациями, что же ты делаешь, мама, что же ты делаешь. Я жду, что она остановится, – Ты не была нормальной, с самого твоего рождения, ты не была нормальной, я не просила об этом, я не была к этому готова, если бы твоя дочь вернулась с того света, Скарлетт, если бы твоя дочь была.. такой. Ты бы так не говорила. Ты даже не кричала. Ты не кричала, они сочли тебя мертвой, ты по всем параметрам должна была быть мертвой, мысленно я тебя почти оплакала, они отложили тебя на стол, занялись мной. Они посчитали тебя за границей спасения. Ты закричала от боли и от холода, ты ничего кроме боли и холода не знаешь.

Будь мы с Мораг хоть чуточку нормальными. Мы обе. Мы бы заплакали.

Но слез нет, в этом доме нет места слезам и нет места любви, в этом доме безумно холодно.

И я снова позволяю ей. Снова позволяю ей вскрыть меня как раковину. Сделать мне больно.

– Кто должен был научить меня другому? Разве не ты? Но ты и этого боялась.

Я тоже боюсь. Боюсь, что она скажет, что хотела бы, чтобы я оставалась мертвой. Что я не имела права на жизнь.

Она молчит. Впервые за долгое время я ей благодарна.

– Папа не знал, что делать, но не боялся. Не боялся любить меня. Альба не боялась, а ты..

Она хочет возразить, и осекается. Замолкает. Ее тишина пугает меня больше всего, что она успела сказать, что может сказать еще, она молчит как-то слишком долго, я считаю про себя секунды, то и дело сбиваясь на ее вдохи. Я благодарна ей и за тишину, я все еще не уверена, что смогу продолжить этот спор, ее слова обрывают меня на середине мысли.

– Скарлетт, мама умерла.

С каких пор, лживая, лживая, лживая, ты называешь ее матерью?? С КАКИХ ПОР.

Я рассматриваю информацию под лупой, пытаюсь уложить в голове, вытягиваю вдоль спинного мозга, но я не верю.

я не верю, я не верю, я не верю, я не верю, я не верю тебе, ПРЕКРАТИ.

Если бы Альбы больше здесь не было – я бы почувствовала. Если бы Альба ушла, неужели, она не заглянула бы попрощаться? Она ведь знала. Она все обо мне знала. Если бы Альба действительно была мертва – ее отсутствие, зияющую пустоту в моей картине мира – я бы почувствовала. Если бы суть души Альбы изменилась, я бы об этом знала. Мне ли, вечному медиатору между мирами, не знать о таких вещах.

Если бы Альба действительно была мертва..

– Я тебе не верю. Если бы это случилось, я бы знала.

В голове в очередной раз все расплывается, мне кажется, я этого почти боюсь, что перед собой она снова видит опасную сумасшедшую, бледную тень человека, кого угодно, но не собственного ребенка – во всяком случае явно не того человека, которым она бы предпочла меня видеть. Я ничего не знаю об этой девочке.

Она не пытается меня убеждать, показывает документы, я спрашиваю о Бруно, Мораг пожимает плечами, отвечает, что собаку с тех пор никто не видел.

Их всех будто затянуло в какой-то коридор, они будто ушли, не оставив и следа, не оставив мне ни малейшего намека на то, куда именно они ушли.

Я не чувствую ее в мире живых – и мне мучительно стыдно за то, что я замечаю это так поздно.

Я не чувствую ее и в мире мертвых, мое сознание расширяется до размеров вселенной, тянется к ней.

Упирается в воспоминание, в Дом на краю света, но Альбы там нет.

Результаты моего бездумного перекладывания и попытки вникнуть в документы не кажутся мне сколько-то утешительными.

Из плюсов: дополнительная круглая сумма на счете, Альба умела распоряжаться деньгами, Дом на краю света в единоличном пользовании, я чувствую ледяную удавку на шее и не представляю, как заставить себя войти в это место.

Из минусов: ощущение собственного духовного сиротства. Минус человек, который принимал меня, с которым мы любили друг друга.

Я все еще ей не верю. Вот только Мораг при всей специфичности ее чувства юмора не стала бы шутить со мной настолько злую шутку.

Альбы нет и мир будто осиротел. Я смотрю на Мораг и возможно осиротели мы обе. Я ощущаю это особенно четко, она тоже потеряла кого-то. Мать.

Слово «мать» для нас обеих удару кнута подобно и я говорю хоть что-то, просто чтобы заполнить тишину, – Ты ни на что не претендовала?

Она еле заметно кривится, будто я ее ударила, будто она не хочет об этом даже вспоминать, я изучаю ее заново, белая хлопковая рубашка прячет тело от взгляда, мне хочется смотреть на нее, в этом есть что-то нарцисстичное, если честно. Мораг ведет рукой в воздухе, – Мне ничего от нее не нужно.

Мне отчего-то не хочется отступать, столько лет, а я все еще жду, что она скажет что-то важное? Я сама себе смешна в эту минуту, я продолжаю, – Ты могла продать его, пока я была.. Не в себе.

Усмешка матери становится шире, лицо ее от этого не делается менее холодным, менее бесстрастным, если недавняя вспышка и была, она успела задушить ее на корню. Я пытаюсь сделать вид, что мне не жаль. Делать вид – это то, что записано у нас в генетическом коде, то, что мы с мамой умеем лучше всего.

– Я знаю, что ты любила этот дом.

Я хочу спросить «Как ты?», но не спрашиваю. Не решаюсь. Больше всего на свете я боялась свою мать. Возможно, она платила мне тем же.

Как ты? Не спрашиваю я. И не получаю в ответ «Это тебя не касается.»

Когда я ухожу, мы прощаемся сухо, еле слышно, избегая смотреть друг на друга. У меня в руках – ключи и документы, совершенно новая жизнь. Я не рискую предложить ей помощь – четыре голодные сущности у нее за спиной, она – не пожелает слушать. Я – не уверена, что справлюсь.

Она не просит меня вернуться домой, не просит заглядывать в гости.

Самое смешное в этой ситуации то, что ничего другого я от нее и не ждала. Самое смешное в этой ситуации то, что я ей за это почти благодарна, далеко не в первый раз за сегодняшний день.

Мысленно я снова тянусь к Альбе, ищу ее, ищу отчаянно, напряженно.

И не получаю никакого ответа.