Текст книги "Беглянка (СИ)"
Автор книги: Ольга Егер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Глава 26
Пусть он и шел по сухим веткам, по шелестящими травам, да только ни звука не раздавалось под его поступью. Мягко и приятно шуршали под натиском легкого ветерка перья его черной накидки. Светлый лик не выказывал ни одной эмоции. Правда, Элишке казалось, что за всем этим каменным спокойствием сегодняшний их провожатый скрывает какой-то секрет. И секрет тот дурной, неприятный. Потому владарь и молчит, шагая рядом с мамой, да глядит все в даль.
– А она перестала тебя бояться! – отметила такую перемену Лиина, и посмотрела на дочь, растянувшую на мордашке широкую улыбку, которая продержалась ровно до того момента, как владарь обратил взгляд на ребенка. Тогда уж Элишка нахмурилась.
Хозяин птиц ничего не ответил. Что ему было до смертного дитя!
– Ты ведь понимаешь, что и сегодня я не пойду с тобой? – уточнила Лиина, сжав маленькую ручку дочери в своей руке, будто опасаясь, что владарь схватит ее и, как серый волк в сказке, утащит куда-то.
Слегка заметная улыбка с оттенком ехидцы скользнула по его губам и исчезла. Даже в холодных глазах блеснула насмешка. И маленькой девочке подумалось: не ведает ли загадочный властитель Ирия о мыслях человеческих?
А меж тем, владарь расправил плечи и вскинул голову.
«Нет! Не знает! – подумала Элишка. – Значит, если подкрадусь, еще одно перышко выдерну!»
Квад замедлил шаг не то и впрямь прочитав мысли ребенка, не то не желая являться на свет людской, ведь лес закончился, и тропинка тонким ручейком заструилась вверх, к деревне.
– Прощай, владарь! – махнула рукой Лиина, не останавливаясь.
Элишка же обернулась и слегка склонила голову, прощаясь с провожатым. Он не торопился исчезать.
Бабушка так обрадовалась малышке, что тут же подарила ей красивый пряник сердечком, а тетка Любава – затрещину, потому как негоже хвастаться сладостями перед голодными детьми и вынуждать их орать, приговаривая: «А тебе такой не дали! Меня бабушка больше любит!».
– Бабушка любит вас всех одинаково! – успокаивала младшего Алешкиного сынишку Лиина, предлагая поделить пряник на всех: Элишку, Антошку и Любочку.
– А со мной делиться не обязательно? – обиделся Сережа.
– А у тебя, между прочим, здесь где-то залежи пряников! – припомнила названная сестрица, как мальчишка на праздник куда только возможно сладости краденные и честно полученные.
Радмила Меркуловна даже достала один пряник из горшка, стоявшего на самой верхней полке, и передала его внуку.
– Вот! Грызи, если зубы не поломаешь…
Сережа смерил взглядом старинный пряник в собственной ладони и задумался, настолько ли крепки его зубы. Коварным взрослым тоже было очень интересно и все ждали, начнет ли трапезничать мальчишка или нет. Он поступил хитрее: макнул засохший пряник в горячий чай.
– Смекалка работает! – одобрила Лиина.
Элишка подсела к Сережке на скамейку, и тоже попросила выдать ей сухой пряник. А свежий щедро пожертвовала маленьким крикунам – Антошке и Любочке. После плотного обеда детвора помчалась «наводить шороху» (как выразилась Радмила Меркуловна) во дворе. Живность, обитавшая в пределах дома, постаралась спрятаться, ведь даже свинью в прошлый раз не обошли вниманием: сначала дергали за ушки, потом придирчиво осматривали крючковатый хвост, затем кто-то особо умный решил проверить поместятся ли маленькие пальчики в дырочках большого пятака, остальное свинка Парася вспоминала с замиранием сердца, так как быть ездовым хряком ей категорически не понравилось. Сегодня шалопаи предпочли кататься на козе и собаке (чему те совершенно не обрадовались). И пока честная компания примерялась как бы половчее забраться на спины выбранным «коняшкам», Элишка зачарованно глядела вдаль, туда, где начинался лес.
– Что ты там рассматриваешь? – Сережка и не знал куда стоит пристроить взгляд, чтобы разыскать интересное в частых деревьях.
– Он не уходит, – вздохнула девочка. И точно такой же вздох принадлежал ее матери, сердце которой забилось, заметалось в панике, не зная, куда и спрятаться от грядущей беды. Твердо решив, что из этой жизни в другую она перемещаться не желает, Лиина поинтересовалась у названной матушки:
– А, скажи-ка, Радмила Меркуловна, не стесним ли мы тебя, если останемся на ночь?
Хозяйка рассмеялась.
– Ну, коли все уляжетесь на моей кровати, то стесните. А так оставайтесь!
– А вот, хоть за ноги меня отсюда теперь выволакивай! – угрожающе адресовала владарю женщина, и вернулась к женским разговорам.
– Что-то не пошел мне этот пирог! – скривилась Любава, откладывая надкушенный кусок обратно на тарелку (к слову, кусок был даже не пятым, и не седьмым).
– Ты б его рассолом не запивала, глядишь, и пошел бы! – хмыкнула Радмила.
– Что-то мне совсем не хорошо… – пожаловалась молодица. Встала, размяла ноженьки, прошлась по комнате, призадумавшись, обернулась к чаевничавшим женщинам, и решила: – Рожать буду!
– Прям сейчас? – уточнила Лиина, округлив глаза.
– Сейчас! – уверенно кивнула Любава, подтвердив намерения лужицей отошедших вод. А потом как закричит!..
И все закрутилось, завертелось. В миг собрались бабы: одни пели, другие подсказывали роженице как дышать, как толкать… Любава всех растолкала, подсказала, куда пойти и чем заняться, чтоб не мешали ей заниматься важным делом и не отвлекали по чем зря. Детвора норовила подслушать, поглядеть происходящее, выстраиваясь под окошками. Но тут-то песни становились громче, а соседки оттирали ребятню от окон и заставляли выполнять всякие мелкие поручения. Впрочем…
– А чего она орет? – не понимал Ванька.
– От счастья! – убеждала детвору тетка Федора.
– От счастья так не орут! – помотала головой Элишка.
– А я знаю! – затанцевала на месте Любочка. – Это она так аиста зовет!
Алеша нервно рассмеялся, но смолчал.
– Ты-то чего тут? Сходи, вон, к мужикам, выпей! – посоветовала ему тетя Катя.
– Дык, не пью я. – Виновато пожал плечами молодой отец.
– Нет, ну чего так орать? – не понимала Элишка, пытаясь забраться на лавку под окном и подсмотреть. Ее трижды оттягивали за уши, а потом нервы тетки Федоры сдали, и на требование Элишки: «Я хочу посмотреть, откуда ребеночек появляется!», девочку ввели в дом…
– Нет никаких аистов! – кричала, заливаясь слезами она пять минут спустя.
– Не реви, а то тебя такую замуж никто не возьмет! – выдала тетка Федора.
Элишка прикусила язык, и мгновением позже разревелась еще пуще, грозясь затопить слезами весь двор.
– Не хочу замуж! Буду плакать, пока не состарюсь! – избрала свой жизненный путь девочка, развеселив своим детским горем женщин.
Барин, Евлампий Сидорович, отчаянно пытался умерить свой нрав, пригласив деревенских мужиков обговорить налоги. Впрочем, за «торжественным» обедом (на котором подавали в основном дешевое пойло и объедки замаскированные под блюда) меньший правитель регулярно срывался, стучал кулаком по столу и грозился всех посадить в тюрьму. Уберегал гостей от гнева барина только Герасим.
– Евлампий Сидорович, в тюрьмах нет мест. Да и стоит ли так горячиться? – нашептывал ему верный помощник. – Ваши крестьяне сами добровольно отдадут вам налог, если вы найдете общий язык. Поговорите спокойно!
– Ты так говоришь, потому что здесь и из твоей деревни приехали? – местный государь скрипел зубами. Сжимал в руке кубок с вином, и обводил присутствующих таким злобным взглядом.
– Я говорю это вам на правах человека, выросшего в крестьянской среде и хорошо понимающего мотивы простого люда.
– Опять ты мне мозги пудришь! – разбушевался Евлампий Сидорович.
– Нет. Просто пытаюсь помочь вам стать богаче и войти в историю. – Чуть тише проговорил Герасим.
Торги продолжались. Деревенские уперто твердили, мол, такой высокий налог платить не способны, и вообще, барин их не выполняет своих обязанностей: лекаря в деревню не прислал, только и может, что требовать. Варн старался не вмешиваться во все это. Он стоял в стороне, под стенкой, рядом с кузнецом Григорием, пока старосты сидели за столом, да пили квас. Ора летал за окном, кружа, иногда уставая и опускаясь на ветку в черемухи в саду.
– Все еще Лиина тревожит? – допытывался Гришка.
– Снилась она мне.
– Хорошо, – ухмыльнулся мужчина.
– Снилась птицей. И что я охоту на нее вел. Понимаю, что птица та – моя. Но руки сами поднимаются, лук крепче сжимаю, и тетива натянута, и стрела вот-вот полетит. Страшно становится. Холодею весь. А поделать ничего не могу. Острие прошивает птицу, она падает. Я бегу, надеюсь, что обознался, что не она то. Но потом вижу, как лежит она на земле мертвая… и все… Самому жить не хочется. – Накипевшее все излилось словами, и настолько проняло кузнеца, что и Гришка невольно задрожал, словно от озноба.
– Брось ты! Глупости какие! Приедешь домой. Обнимешь, все пройдет! – сказал на то уже не такой жизнерадостный мужчина.
– Следите за словами! Вы оскорбляете своего хозяина! – грозный оклик промчался по небольшому залу эхом.
Варн и Гришка уставились на примолкших старост, и на чем-то рассерженных барина с Герасимом.
– Сынок, – обратился к писарю и помощнику в одном лице Еремей Федотыч. – Мы же при таком налоге на земли, на скот, да на торговлю помрем с голоду: и я, и мамка твоя, и сестра. Да ведь князь даже столько не требует!
Стражи, стоявшие за спиной Евлампия Сидоровича, нахмурились, слыша такие речи, и крепче перехватили секиры.
– То князь! Он далеко. А барин здесь. Он над вами главный. Он ваши жизни в своем кулаке держит: решает кого миловать, кого казнить. Он занимается вашей защитой! – возразил сын, и его барин раздулся от важности, кивая головешкой, как игрушечный болванчик.
– Да, защищает нас от доброго и хорошего. Боится, ожиреем мы, вот и налоги поднимает. – Не выдержал Ефим Валерьянович, что был старостой Серых Мельниц. – Ты, барин, не чуди! Народ ведь долго терпеть не сможет! Глядишь, и бунты начнутся, как пожары! И сколько не ссы, а ни один не потушишь!
– Смелый выискался! Бунтарь значит? – скосил подслеповатые глаза Евлампий Сидорович. – Мы про бунты ваши все знаем!
Герасим тут же услужливо подсунул барину бумагу, в которой деревенские с замиранием сердца признали собственное народное творчество, не так давно отосланное в Златов, великому князю.
– Гришка, подписали мы себе смертный приговор тем письмом! – шепнул Варн кузнецу. – Закрывай двери, скорее! Руби охрану, пока не началось…
И он первым бросился к выходу, чтобы вмазать кулаком стражнику в морду, вырубить ударом по башке и отобрать оружие. Кузнец уже закрывал двери покоев, подпирая их лавкой, а рассудительный и мудрый Еремей Федотыч лез через весь стол, грозя кулаками Герасиму:
– Что ж ты, сволочь, наделал!
– Думать надо было, батя, когда вы меня на посмешище выставляли! – сцедил, стиснув зубы и хватая отца за руки Герасим.
Евлампий Сидорович орал охране, дозорным и стражам, отдавая приказ подавить бунт и разобраться с невежами, посмевшими кляузничать на барина князю. Стража ломилась в запертые двери. Те немилосердно трещали под их натиском. Ора бился в оконные стекла, но не мог пробраться, чтобы спасти хозяина. Кто-то из старост, понимая, что терять уже нечего, поставил фингал барину, а другие осмелевшие запинали его ногами. Только Варн стоял, подпирая дверь спиною, и думал о жене. В его мыслях он уже вернулся домой, поцеловал маленькую дочурку. Стоит на пороге дома в лесу, и Ора кружит над полянкой. Лиина в его объятиях, такая теплая и родная, она пахнет полевыми цветами, травами и сладкой выпечкой. Варн крепко-крепко обнимает ее, и старается не замечать, как по его рукам течет кровь из раны, и что из спины любимой торчит его стрела…
Глава 27
Красная от потуг, измочаленная, Любава крепко держалась за руки своих повитух. И те выли вместе с роженицей, потому как силищи у нее хватало!
– Пацана родит! – твердили они, пыхтя, как ежики.
– Лиина, воды бы еще нагреть!
Не разбираясь кто просит, она подхватила на ходу ведро и поторопилась выскочить на улицу к колодцу. Элишка поймала ее на пороге и обхватила за ноги, не позволяя и шагу ступить.
– Погоди, детка. Не до игр сейчас! – сухо ответила уставшая мама, и отцепив от себя ребенка, добралась до колодца. Бросила ведро, ухватилась за рычаг…
Оклик ястреба заставил ее поднять голову к небу, позабыв о суете, о дочери, о Сережке, который что-то спрашивал. Сердце вдруг оборвалось, упало и разбилось.
Она не слышала больше никого, кроме птицы, кружащей высоко-высоко. Слушала его вести и менялась в лице.
– Набери воды, отнеси в дом. И за Элишкой присмотри! – приказала Лиина, срываясь с места.
Она бежала прочь от людской толпы, проверить, узнать. Она всей душой сопротивлялась вере в дурные новости.
Лиина торопилась скрыться в лесу. Не разбирала дороги. Но бежала по тропе к своему дому. А застав его пустым, уже медленно, едва дыша попетляла обратно. Каждый глоток воздуха приносил боль. Остановившись на одной из небольших полянок, Лиина просто упала на колени в траву. Крик Оры, «Убили. Нет его! Никого нет!», казалось, подхватывают деревья, и раскачиваясь, насмехаются: «Нет его на земле! Убил его барин! Одна ты теперь!».
Ей захотелось свернуться калачиком под пеньком и умереть сию минуту, пойти на тот свет искать своего охотника. Однако, что-то удерживало среди живых.
– Уйди! Не хочу тебя видеть! – обратилась убитая горем Лиина к тому, кто всегда является тихо, как та самая смерть.
– Ты опять плачешь. Как тогда, когда я впервые пришел за тобой. Мы уже переживали это с тобой. Ты сидела у реки, оплакивала убитых. От тебя пахло пеплом, и рядом истекал кровью, просивший за тебя шаман. – Вспомнилось владарю. – За годы в Ирие ты позабыла как это больно, не так ли?
– Умеешь ты утешить! – зашипела на него Лиина.
– Вот все и повторилось. Плачущая ты. Смерть дорогих тебе людей. И запах гари… – Холодно и отстранено говорил он, стоя напротив. Показал раскрытую ладонь, призывая дотронутся и уйти. – Как и тогда – вот тебе моя рука. Возьмись, и я заберу тебя домой. Там никто не посмеет обидеть, и боль со временем пройдет. Все раны заживут. Ты ведь знаешь…
Ее слезы не успели высохнуть, как она потянулась к его прохладной руке, словно в те далекие и темные времена, когда она не понимала, зачем добрый и мудрый Пхар отдал почти всю свою кровь ради нее – проклятой, и почему ее родные убили ее детей, ее мужа… И почему этот красивый, чуждый человеческому миру мужчина хочется избавить ее от горя и боли, даровать ей благодать… Она до сих пор не знала ответа на все эти вопросы. Кроме очевидного: в Ирие она сможет забыться.
– Гарь… – вдруг слетело с ее губ, и Лиина вскочила на ноги так и не дотронувшись до ладони владаря. Она потянула носом запах гари. Присмотрелась, и увидела, как там, далеко, за деревьями валит дым, поднимаясь аж до самых небес. А стоило прислушаться, и слух уловил крики, вопли, мольбы о помощи и бесконечно сыплющиеся на кого-то проклятья. Скорбившее и умирающее, разбитое сердце в миг забыло о скорби, решив оставить ее на потом, восстало из пепла и забилось ради единственного смысла существования.
– Элишка, – кричала Лиина, опасаясь не успеть.
Да даром только звала и ноги в кровь сбила. Деревня занималась грозным пламенем, пожирающим дома, скот и людей. Кони и коровы, козы, которым удалось выбраться из огненного плена бежали, вытаращив глаза, на ходу затоптав кого-то маленького, потерявшегося, не сумевшего спрятаться за спасительной маминой юбкой. Присев на одно колено около распластанного тельца, Лиина с облегчением выдохнула – не ее Элишка.
Всадники, гремя доспехами топтали людей, бросали зажженные факелы в окна и крыши, прокалывали копьями беззащитный народ. Те, кто пытался дать отпор беде, уже лежали на земле. Только женщины, старики и дети метались в суматохе и кровавом хаосе.
– Элишка! Элишка! – изо всех сил кричала Лиина, шаря взглядом по лицам мертвых и живых.
– Мама! – бальзамом пролился тонкий испуганный голосок, бежавшей ей навстречу дочурки.
– Стой! – кричал измазанный кровью, грязью, притрушенный пеплом, обожженный огнем, Сережка, не поспевая на малышкой. В самую последнюю секунду он успел оттащить ее из-под копыт коня.
– Сережа! Где бабушка? Где Алеша и Любава? – подоспев к детворе, Лиина прижала их к земле, затолкав под телегу.
– В доме. – Ответил мальчик, и тут же поймал за руку, чтобы сестра не смела ходить. – Горит он. Вместе с ними горит. Всадники все дома пожгли.
– Элишка, иди ко мне! – подняв дочь на руки, Лиина собралась с духом. Нужно было очень быстро бежать из этого кошмара, и при том не столкнуться с убийцами, не привлечь их внимание к себе. – Сережа, держись меня. Не отставай ни на шаг! Укроемся в лесу!
Мальчик кивнул, и они попробовали пробраться к кузнице. Элишка дрожала, но очень старалась не кричать и не плакать. А мама так сильно прижимала ее к себе, что девочке порой становилось сложно дышать. Крадучись, прижимаясь к земле, иногда ползя в грязи, смешанной с кровью, натыкаясь на тела соседей, им удалось добраться до кузницы. Пригорок и соседский огород были слишком уж открыты для обозрения. Лиина почему-то подумала, что стоит им побежать к забору на том краю и они не успеют даже отвернуть выбитую палицу, чтобы скользнуть в нее, а там скатиться по пригорку и убежать через лужок в лес, как их непременно увидят, отловят аки скот и убьют. Видеть гибель детей Лиина не собиралась больше. Так что решила немного выждать время. Оставалось только найти подходящее местечко, где схорониться до тех пор, пока воины не уйдут. Однако живых в деревне почти не было, и взгляды убийц стали выискивать хоть кого-то шевелящегося, хоть полуобморочного, подающего признаки жизни, чтобы поиздеваться и добить. Они обходили каждое тело, протыкая его копьями и мечами.
Совсем скоро даже в огне утихли крики.
– Сиди здесь и что бы ни случилось, не смей вылезать! Понятно? – спрятала дочку в бочонке Элишка, и оглянулась на Сережу. Мальчик следил за передвижением мучителей, и попутно искал какой-нибудь острый и увесистый предмет, которым бы, наверняка, порешил всех и вся. Лиина ухватила его за плечо.
– Не смей! – зашептала она. – Ты и Элишка – все, что у меня осталось!
Сережка стиснул зубы, и согласился спрятаться под брошенными кожаными фартуками, зарывшись в свалке бревен.
Воины еще не утолили жажду крови, рыскали по опустевшей улице, любовались пожарами. А меж тем, столбы дыма тянулись с той стороны, где была когда-то деревня Серые Мельницы, и с других сторон тоже.
– Всех положили. – Доложил старшему мужчина в жестяных доспехах и перевернул на себя ведро воды.
– И в соседней? – уточнил его старшой, вестник кивнул.
– Не хорошо это. А если б так с твоей родной деревней расправились? – единственный здравый голос обратился к старшине сбоку.
– А я сирота. Нет у меня никого. Я при барине вырос. – Хмыкнул тот.
– А будет ли у тебя барин, после того, как князь прознает о самоуправстве? – не унимался рассудительный.
– Будет. Куда ж он денется. До князя все этой дойдет, как сожжение мертвых деревень, которые чума покосила. Вот и все. А будешь сам болтать много, и ты чумой заболеешь! – намекнул старшина. – Осмотрите все и поворачиваем домой!
Воины сожгли то, что еще оставалось целым. И даже бросили немного огня на свалку бревен около кузницы. Но отчего-то не торопились уходить, то ли любуясь бушующим пламенем, то ли ожидая кого-то.
Чувствуя, как занимается древесина над ее головой, и как уже перескакивает на одежду огонь, Лиина отчаянно сжимала челюсти. Терпела до последнего – пока алчное пламя не перекинулось на голову. И вот тогда она выкатилась из убежища, крича и катаясь по земле.
– Каланча, добей, что ли! – брезгливо приказал старшина, и тетива в руках воин зазвенела.
– Нет! – словно черт из табакерки, раскидав горящие поленья, сам в огне выскочил Сережка. Стрела впилась в него так жадно, будто была оголодавшей псиной, которой дали кусок мяса. С хрипом, булькая кровью, мальчик рухнул навзничь и замер. Следующая стрела лишила мук саму Лиину, не успевшую и доползти до названного братца.
– Теперь точно все. – Подсчитал вестник.
Старшина махнул рукой, и получившие свое слуги барина, повернули назад, туда, откуда прибыли по души крестьян.
И словно смерть в черном одеянии, над Лииной склонилась фигура.
На прекрасном лице владаря не было ни намека на отвращение. Он приподнял ее голову, слегка присев.
– Этого могло не случится… – сказал он.
Пусть и получалось плохо, но Лиина попробовала улыбнуться.
– Видишь, мой владарь, мой Квад… Я умираю на твоих руках… – Хрипя и корчась в судорогах, говорила она. – Та, которую ты прочил себе! И ты даже слезинки не проронил. Это не любовь, Квад…
Захлебываясь собственной кровью, она успела сказать только:
– Мои крылья… Отдай ей!
Ее взгляд навсегда остановился. В поле его зрения была белокурая маленькая, плачущая девочка, робко стоящая в стороне, позади хозяина птиц, среди разрухи и смерти.
– Спи сладко, горлица! – пожелал погибшей владарь и поднялся на ноги. Маленькие светящиеся голубки уже поднимались в небо и могли разбрестись без его внимания. Он торопился вернуться в свои владения, оставив все плохое здесь, раскинул широкие черные крылья, и… маленькая ручка настойчиво потянула его назад. Квад обернулся.
– Мама не встает… – пожаловалась Элишка.
Она заметила, как раздраженно сузились его глаза, будто на букашку посмотрел. А потом он словно оледенел весь и отмер.
– Идем, – сказал, подхватив девчушку на руки.
Вместе со светящимися голубями они взмыли в небо. Земля отсюда показалась такой крошечной, и маму уже не было видно. Только Ора – папин ястреб – смиренно летел за черным владарем и Элишкой, словно на привязи.
Ирий совсем не походил на райское местечко: повсюду лил проливной дождь и небо настолько затянуло тучами, что солнце, даже при большом желании, не смогло бы коснуться лучами земли, чтобы пробудить красивые цветы. Да и земли тут сонная Элишка не заметила. Огромная черная башня и вода вокруг. Крошечную девочку хозяин этих мокрых земель принес на руках, с долей брезгливости. Сгрузил ее на свою постель (к слову, единственную во всей башне) и устало опустился в кресло. Голуби, пересекая черту миров, превратились в огоньки, скользнули сквозь стены черной башни и поселились в глубоком подземелье.
Ора – этот верный ястреб, стоял на окне, повернувшись к владарю спиной и глядел на бескрайний серый простор, где границу неба и земли нельзя отличить.
Хозяин Ирия погрузился в тяжелые думы. И те были так непосильны, что владарь темнел лицом.
Было задремавшая девчушка, перевернулась на бок, и ни капли не испугавшись ни того где она, ни того с кем, ни того, что нет рядом родителей, спросила спасителя:
– Ты плачешь?
– Нет! – сухо ответил владарь.
– А это что? – она подползла поближе, чтобы снять блестящую капельку с его щеки.
– Это разочарование! – сухо ответил владарь, покидая помещение и притворяя за собой тяжелую дверь.
Элишка опустилась на постель, свернулась калачиком, и уставилась в окошко, за которым не переставая лил дождь. Ора чистил перья, и его клекот убаюкивал малышку. Она совсем уснула, когда знакомый сокол принес в клюве теплое одеяло, чуть не столкнув (исключительно по случайности) ястреба с подоконника. Ее укрыли, пожалели, погладив по головушке и пожелали легких, мягких, как пушинка, снов, пообещав, что завтра страхи, боль, горе исчезнут. Не обещали только искоренить тоску…
