Текст книги "Дело огня"
Автор книги: Ольга Чигиринская
Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Антрекот М. Т., Кинн Екатерина, Чигиринская Ольга
ДЕЛО ОГНЯ
Пролог. Повесть о хромой лисе
Киото, 1864 г.
Дождливыми зимними, а равно и летними вечерами хорошо собираться всей семьей – или тем, что семью заменяет – вокруг очага-ирори[2]2
Ирори – открытый очаг в центре японского деревенского дома.
[Закрыть], пить подогретое сакэ и рассказывать страшные и смешные истории о лисах-оборотнях, длинноносых тэнгу[3]3
Тэнгу, досл. «небесный пес» – адаптированный японской культурой персонаж китайского фольклора, носатый лесной дух, владеющий магией огня.
[Закрыть] и бродячих мертвецах. Но день был еще слишком молод, чтобы считаться вечером. Жара, несмотря на дождь, стояла такая, что сама мысль об ирори вызывала ужас, а людям, собравшимся в кружок на крытой галерее длинного здания, уж никак не подобало рассказывать о ком-то страшные истории. Потому что уже несколько месяцев как к стандартному набору ночных пугал старой столицы добавилась новая разновидность – «мибу-ро»[[4]4
Мибу-ро – сокращенное название «Мибу-росингуми», прежнего названия подразделения, переименованного впоследствии в Синсэнгуми. Названо по месту расквартирования, пригороду Киото Мибу.
[Закрыть]. И были Волки Мибу куда страшнее рокуро-куби[5]5
Рокуро-куби – чудовище. Днем имеет облик обычного человека, а ночью голова покидает тело и летает в поисках добычи. Если украсть тело, голова не может найти его и какое-то время спустя умирает.
[Закрыть], тэнгу или покойников, потому что этих покойников еще поди найди, а вот людей в светло-синих накидках с белым узором встретить было куда как просто – а уж встретив, особенно ночью, очень трудно разойтись.
Правда, сейчас страшные волки из Мибу не имели при себе ни накидок, ни оружия и занимались совершенно мирным делом – рассматривали большую карту Киото.
Сидевший с краю юноша едва ли двадцати лет, видимо, разглядев уже все, что нужно, достал из-за пазухи темно-рыжий комок меха размером в две ладони и положил рядом с собой на теплые доски. Мех зашевелился, в нем обнаружились розовый нос и черные круглые глаза. Рядом на доски легла толстая рыжая морковка длиною со зверька. Из шерсти показались лапки с розовыми пальчиками, грызун уцепился за угощение – и захрустел. Юноша улыбнулся – повадки диковинной твари, привезенной откуда-то из-за моря, его забавляли.
Крепко сбитый парняга в неопрятном кимоно с омерзением отвернулся от карты. Выглядел он как притащенный для допроса бандит, а на самом деле был командиром десятого звена.
– Одно ясно: патрулированием не поможешь. Даже с городским ополчением нас слишком мало. Что за говно!
Грубая речь выдавала в нем уроженца провинции Йо и выходца из самых низов общества – каковым, собственно, и был Харада Саноскэ[6]6
Харада Саноскэ – годы рождения и смерти неизвестны. Вел беспорядочную полукриминальную жизнь, пока не был принят в Синсэнгуми, где стал командиром звена. В отличие от прочих бойцов, мечников, Харада был копейщиком. Пропал без вести в 1867 году.
[Закрыть]. На его ругательства уже привыкли не обращать внимания, а с оценкой положения нельзя было не согласиться.
Красные и черные крестики на карте молча водили хороводы вдоль реки, по окраинам и в центре, в кварталах, где во внутренних двориках домов растут сливовые деревья, а в маленьких бассейнах плавают серебряные рыбки, и в кварталах, где в домах не найти ни единой расписной ширмы, а бумага на створках сёдзи захватана грязными руками и много раз заклеена. Старая столица – большой город, построенный в основном из дерева и бумаги. Летом, если неделю нет дождя, дома загорались даже от злых взглядов. А с началом нынешнего непокоя и злобы стало в людях больше, и к обычным пожарам добавились те, которые учиняют патриоты, сторонники императора, чтобы вызвать смуту; впрочем, и грабители, привыкшие жечь лавки для сокрытия преступлений, расплодились необычайно, и, конечно же, напропалую пытались свалить свои дела на патриотов. Да и как отличить грабителей от благородных бунтовщиков, когда в городе полно голодных неприкаянных ронинов, для которых каждый торговец – вроде губки, из которой только и выжимай денежки. Но и сами торговцы потеряли всякий стыд, и тоже принялись поджигать свои лавки, обвиняя в несчастье всех, кто под руку подвернется, – иные от отчаяния, а иные потому, что огонь прячет многое.
Убийства, отмеченные черными крестиками, в Киото последних лет также были делом обычным. Сторонники сегуната, сторонники императора, многочисленные жертвы случайных стычек между бродячими ронинами, просто люди, подвернувшиеся кому-то не вовремя – а в последние два месяца начали появляться трупы, из которых кто-то по каким-то непостижимым причинам сливал кровь. Трупы обычно находили на пожарищах – никто бы и не задумался о крови, но однажды потушить успели вовремя и два тела не прогорели, как того хотел убийца. А один раз такое тело нашли в реке – и на шее поверх разреза был синяк, похожий на отпечаток губ.
– Пожары – забота городской стражи. – говоривший сидел боком к карте. Тень от навеса почти полностью закрывала его лицо. – Потому мы и не знаем, сколько домов загорелось случайно, сколько подожгли кровопийцы, а сколько – на совести мятежников… или что там у них вместо совести. Ямадзаки-кун[7]7
Ямадзаки Сусуму – начальник разведки Синсэнгуми.
[Закрыть], есть ли какая-то возможность узнать, где и когда господа патриоты из Тёсю[8]8
Патриоты (японское название – «Исин Сиси», «Люди благородной цели») – нестойкое и пестрое объединение японских монархистов-националистов, политической целью которых было свержение сёгуната Токугава и изгнание иностранцев из Японии. Тёсю – провинция, знать которой находилась в наиболее острой оппозиции к сёгунату. Её название стало обобщением для всех оппозиционеров.
[Закрыть] в очередной раз начнут кроить мир? Кто-то у них вообще знает об этом заранее? Или, – голос человека и раньше был глуховатым и монотонным, а теперь потерял всякие остатки интонации, – они действуют по наитию?
Ямадзаки, как и Хараду, с первого взгляда можно было принять за кого угодно, кроме «волка из Мибу». И со второго тоже. Даже сейчас на нем конопляная накидка и серые момохики[9]9
Момохики – узкие штаны, рабочая одежда крестьян и бедных горожан.
[Закрыть] – одежда городской бедноты. Голос у него был ровный, и говорил он с кансайским акцентом, как и положено жителю Киото.
– Это неизвестно даже им самим. Патриоты не знают, кто у них за что отвечает и кто кому отдает приказы. Но всякий считает своим святым долгом принести пользу Японии, и оттого бесчинствует по своему разумению.
– Которого у них еще меньше, чем у Сайзо, – вполголоса добавил юноша со зверьком. Зверек на мгновение прервал трапезу, дернул носом и снова вгрызся в сочную морковку.
Послышались смешки.
– Господин фукутё[10]10
«Второй командир», звание Хидзикаты Тосидзо, прозванного за жестокость «демоном Синсэнгуми».
[Закрыть], – сказал еще один, доселе молчавший, худой, высокий, со слегка оттопыренными ушами. – Я вчера и позавчера помогал многоуважаемому Яманами[11]11
Яманами Кэйскэ – второй заместитель командира Синсэнгуми. Был приговорен к сэппуку за нарушение кодекса отряда в 1865 году.
[Закрыть] составлять эти списки. Так что у меня было лишнее время подумать. И я заметил нечто любопытное.
– Сайто-сан[12]12
Сайто Хадзимэ, он же Ямагути Хадзимэ – один из двух выживших командиров Синсэнгуми (вторым был Нагакура Синпати).
[Закрыть]?
– Господа патриоты пока, – ох, каким маленьким хрупким было это «пока», даже налитую в него иронию оно вмещало с трудом, – пытаются выбить верных сёгунату сановников и заодно доставить побольше хлопот верным сёгунату городским властям. – В частности, присутствующим. – Предсказать, где они ударят, мы заранее пока не можем. Но вот определить, где били они, а не кто-то другой, – вполне. И получается, что половина нашего списка – не их дела.
Слушатели недоуменно переглянулись. И как это, позвольте, можно определить?
– Не те цели, не те места, не то направление ветра. Не они. Так вот, если из этой половины хотя бы приблизительно вычесть случайности, разбой и сведение счетов, остается у нас вот что.
Командир третьего звена Сайто Хадзимэ вынул из рукава свиток, развернул, положил поверх карты и придавил с двух сторон неизвестно откуда взявшимися камешками.
Так бывает, если укажут на облако или на скалу со словами: «Смотри, на человека похоже!» Глядь – и верно, нос, глаза, уши, и даже пучок на макушке видно. И уже никакого другого образа в том облаке не различить.
Начерченный от руки приблизительный план города украшали два круга – большой, уже сомкнувшийся, и поменьше, разомкнутый.
– Что во внешнем? – спросил Харада.
– Разное. Дома, склад скобяных товаров, старый монастырь, несколько ворот, два пустыря.
– Как я понимаю… – сидевший в тени повернулся лицом к собеседникам, и стало видно, что он очень красив. Вернее, был бы красив, если бы что-то (не то в осанке, не то в посадке головы, не то в выражении лица) не вызывало острого желания закричать, немедленно убежать и больше никогда, слышите, никогда… Собравшиеся, впрочем, были люди привычные.
– Как я понимаю, внутренний круг куда интереснее. – рука потянулась к красной точке. – Что это?
Сайто улыбнулся.
– Храм О-Инари-сама[13]13
Бог/богиня риса и благоденствия, покровительница старой столицы.
[Закрыть].
– Это?
– Статуя лисы на перекрестке[14]14
Белая лиса-обротень – гонец и помощница Инари.
[Закрыть].
– Это?
– Храм Дайкана[15]15
Дайкан – буддистское божество, чей культ в Японии слился с культом Инари.
[Закрыть].
Ладонь легла на незамкнутую часть круга.
– Здесь?
Вообще-то этого вопроса можно было не задавать. Среди командиров Синсэна не было уроженцев Киото, но за месяцы патрульной службы город они успели изучить вплоть до подворотен. Но Сайто с удовольствием ответил:
– Фусими Инари Тайсё.
Главный храм Инари в старой столице.
– Это не Тёсю.
– Отчего нет? – удивился Харада. – Раз уж они готовы запалить город? Им на пользу все, что нам во вред.
– Нет, – сказал фукутё. – Те из них, кто не верит в богов, не станут тратить время на храмы. А те, кто верит, побоятся оскорбить хранителей Японии. Боги – это не горожане, их дома не спалишь безнаказанно.
– Сейчас неважно, зачем они это делают. Это мы узнаем, когда их поймаем. А мы их поймаем, если подождем их у храма в следующий благоприятный день, – сказал юноша со зверьком и улыбнулся. Голос у него был негромкий и приятный, а улыбка вышла такая, что вполне подошла бы человеку с лицом в тени.
– Тут еще хорошо бы знать, – фыркнул Сайто, – не ловит ли кто-то нас. Слишком уж завлекательно выглядит этот круг на карте. Может быть, кому-то нужно, чтобы мы пришли именно туда. Или, что вероятнее, чтобы нас не было в то время в другом месте.
Однотонный шорох дождя как-то враз сменился звоном ливня, и потемнело так, что впору стало зажигать фонари. К Мибу подошла гроза, и в отдалении сверкнула молния.
– Сомнительно, – сказал человек постарше, что сидел, прислонясь плечом к дверному проему. – У них нет организации, чтобы одних людей послать туда, других сюда. Дисциплины, – он вздохнул, – тоже нет. Среди Исин Сиси в столице только один человек мог бы придумать такой хитрый план и устроить дело, но он же и единственный, кто был бы против выбранного способа.
– Это кто же, Яманами-сан? – спросил Харада.
– Кацура Когоро[16]16
Кацура Когоро, он же Кидо Коин, он же Кидо Такаёси – (1833-1877) – государственный деятель периода Мэйдзи. Вместе с Окубо Тосимити и Сайго Такамори фактически создал новую Японию. В бытность свою мятежником прославился как «исчезающий Кацура» – за потрясающую способность просачиваться сквозь любые заслоны и избегать любых засад.
[Закрыть]. А это, – Яманами указал на рисунок Сайто, – дело рук человека, который хочет в общем смятении достичь какой-то своей цели, а вот цена ему неважна.
– И, – голос фукутё опять утратил всякое подобие человеческого тепла, – если судить по средствам, цель нам тоже не понравится. В любом случае, с исчезновением этого художника одним источником опасности для столицы станет меньше. Ямадзаки-кун, пошли кого-нибудь из своих людей на место – пусть посмотрят, где лучше расставить посты. Я изменю расписание так, чтобы с патрульными в храме всегда был кто-то из командиров. И, – тут в голосе послышалось – не может быть… – легкое колебание, да нет, померещилось, конечно. – Окита-кун[17]17
Окита Содзи, командир первой секции, лучший боец Синсэнгуми, уже в 15 лет был признан мастером меча и стал инструктором школы. Умер в 1868 году от туберкулеза.
[Закрыть], не сходишь ли ты туда, когда кончится дождь?
Близкая молния озарила его лицо вспышкой синего света – так что и он сам, и Окита, и все остальные на мгновение сделались похожи на демонов-они[18]18
В японской мифологии – злой дух-людоед.
[Закрыть]. Только сидевший дальше всех Яманами остался в тени.
* * *
Лиса сидела, обернув лапы хвостом. Рядом с ней в пожухлой от жары траве копошился смешной темно-рыжий зверек, чем-то похожий на приплюснутого сверху кролика с очень маленькими ушками. Лиса не обращала на него внимания. Это была очень старая храмовая лиса, перевидавшая на своем каменном веку немало чудес. Ее сестра, с трещиной поперек передней лапы, расположилась на отдых с другой стороны лестницы у ворот храма Фусими Инари Тайсё. А на верхней ступеньке, теплой от летнего солнца, сидел и жмурился, как кот, невысокий юноша в серых хакама[19]19
Длинные брюки очень просторного покроя.
[Закрыть] и белом косодэ[20]20
Кимоно с «маленьким», то есть узким рукавом, обычно мужское.
[Закрыть]. Лиса знала, что юноша тоже принадлежит к породе оборотней, только не тех многохвостых, которые кланяются полной луне с черепками на темечках, расплачиваются с людьми листвяными деньгами и морочат ночных путников, а к тем, что объявились в старой столице совсем недавно, хвостов не имеют и ночных путников не морочат, а убивают. Впрочем, хвостатые сестрицы не возражали против такого соседства.
Командир первой секции Окита Содзи понимал, почему Сайто-кун заподозрил неладное. Огромный храм, толпы молящихся – как всегда в беспокойные времена, жители столицы кинулись просить защиты у Инари, – «тысяча тоннелей», ведущая в главный зал. Все из дерева. Чтобы надежно уберечь такое здание от огня, не хватит сил всего отряда. Значит, им потребуются глаза. Чужие глаза. Много острых, внимательных глаз. А глаза такие есть везде, ну почти везде. Нужно только знать, как приманивать.
Зверек на площадке грыз траву. Лисы одобрительно щурились.
Солнце поднималось все выше, дуреющие от жары цикады стрекотали, и этот монотонный, успокаивающий звук убаюкивал. Прошлепали по мощеной камнем дорожке босые ноги. Прошуршали дзори[21]21
Плетеные из соломы сандалии.
[Закрыть].
– Нии-сан![22]22
Старший брат – достаточно распространенный в Японии способ обращения ребенка к юноше.
[Закрыть]
Окита открыл глаза. На пыльной мордашке Коскэ, привратникова сына, сияла щербатая улыбка.
– Вот, она вот видела! Они ходили вчера!
Коскэ держал за руку запыхавшуюся девочку лет десяти, серьезную, в аккуратном темно-синем кимоно, с дешевой лакированной заколкой в волосах. Гэта делали ее чуть повыше Коскэ, и в компании таких же взъерошенных воробьев в вылинявших, когда-то темных одежках, она выглядела синичкой. И синичка явно готова была улететь от чужого взрослого…
– Спасибо, Коскэ-кун. Вы так бежали, а-а… Садитесь, здесь тень, а у меня еще есть – раз-два-три-четыре-пять – пять слив. Хватит на всех. А может, – спросил он устраивающуюся стайку, – кто-нибудь хочет морковку?
Сливы расхватали моментально, а от морковки вежливо отказались. Тем более что морковка была маленькая, с ладонь всего. Птичка-синичка чинно села на траву рядом с каменной лисой и ойкнула, обнаружив рядом похрюкивавшего не то кролика без ушей, не то очень маленького и совсем на себя не похожего барсука.
– Это Сайзо, – снисходительно объяснил Коскэ. – Заморский зверь. Он не кусается.
– Поздоровайся с ним. Потом можешь погладить, – сказал хозяин зверька. – Он людей не боится, я его часто за пазухой ношу. А меня зовут Содзиро…
Каменная лиса у ворот одобрительно усмехнулась в усы.
* * *
Свет ложился на пол квадратами. Ровно, аккуратно. В этой комнате даже свет знал свое место. Чего, увы, никак нельзя было сказать о командире первой секции – тот и сидел, перекосившись, и руками размахивал, и время от времени поглядывал на спящего в солнечном квадрате зверька – не убежал ли. Зверек, впрочем, не бегал, зверек сопел во сне.
– Что она там делала ночью?
– Плакала. Она прислужница в веселом доме «Танабэ-я», хозяйка ее бьет. Решила cбежать, но ворота на ночь закрывают, и она пошла к храму, чтобы переночевать там, а утром смешаться с паломниками…
– И что же она видела?
– Какие-то люди ночью ходили с северной стороны от храма. Она, было, подумала, что ронины из недовольных, но потом решила, что это все-таки призраки.
– Призраки? – переспросил фукутё.
– Да. У них были белые лица, и они бесшумно летали по лестнице у северных врат, – серьезно подтвердил Окита. – А еще недавно в храм пришли люди дайнагона[23]23
Придворный титул – старший советник министра.
[Закрыть] Аоки, преподнесли в дар ламповое масло.
– А призраки у северных врат, – какая законопослушная нечисть пошла, ходит только через свои, «демонские», ворота, – тоже оставили подарки?
– Оставили. Тоже масло. Уж не знаю, ламповое ли. Все, что было деревянного с той стороны, пропитано маслом насквозь.
Люди дайнагона Аоки… Что ему там надо, в храме Инари? Кто он вообще такой?
Второй командир надолго задумался, потом внимательно посмотрел на сидевшего перед ним юношу.
– Ты не болен, Содзи?
– Нет, что вы! Просто перегрелся на солнце.
Сегодня сухо… И завтра должно быть сухо. Когда?
– Там за северными воротами есть маленькая площадка, – сказал командир первой.– Ее не видно, если не знать, куда смотреть. Дети там часто прячутся, когда играют. Наши призраки оставили там ветошь. Прошлой ночью оставили, раньше ее там не было. Значит, сегодня или завтра. Скорее сегодня. Потому что чем дольше они ждут, тем больше шансов, что кто-то наткнется на склад.
– Скажи Ямадзаки, чтобы послал туда нескольких своих. Тихо. И предупреди второго и десятого, что на эту ночь их секции снимают с патрулирования.
– Будет сделано, – Окита поклонился, подхватил справа меч, слева сонного любимца и умчался.
Долгий, долгий этот день наконец заканчивался. Солнце уходило на покой, тени стали длинны, и свет был уже вечерний, желтоватый. Скоро повеет прохладой, и спадет жара, от которой сухо в горле и все время хочется пить ледяную воду. Нет, из колодца не стоит, лучше чай. Но сначала…
На заднем дворе, за переделанным в казарму павильоном, был сооружен загончик. Совсем маленький. В загончике как раз поместились куст жимолости, травяной шалаш и поилка, в которой каждое утро меняли воду. Рядом с поилкой сейчас лежали куча овощных очистков и морковка. Учуяв их, Сайзо запыхтел и стал перебирать короткими лапами. Окита засмеялся и опустил зверька в загончик.
Вот за кого можно было не беспокоиться совершенно. Что бы ни случилось с ним самим, Сайзо не пропадет. Кому же не в радость прибрать такую редкость? Только вот на службу его с собой тащить все-таки не стоило. Мало ли – высунется из-за пазухи, подвернется кому под руку, а то и вовсе потеряется, и ищи его потом.
Нет, нужно все же пойти к себе и выпить горячего чая. Нельзя было целый день сидеть почти на самом солнцепеке.
Командир третьего звена устроился на приступочке веранды и занимался полезным делом – осматривал длинную кольчужную перчатку. Вообще-то он не очень любил железо, которое полагалось носить на себе – и жарко, и двигаться мешает. Но если речь идет о тесных помещениях и превосходящем противнике, то с железом все-таки лучше, чем без него. Вот догонять в нем сложно. Поэтому лучше делать так, чтобы не ты к ним, а они к тебе.
…И еще надо починить ремешок на нагруднике, он еле держится.
– Я не думаю, – сказал он подходящему Оките, – что их будет много. Но два звена и вправду взять надо – чтобы не искать сбежавших потом.
Командир первой любил работать с командиром третьей. С ним все любили работать – он как-то всегда успевал заранее прикинуть, как все устроить потише, почище и без лишних усилий. Одно удовольствие, а не товарищ – когда трезв, конечно. Но последние несколько месяцев – как раз с того дня, как ну совершенно неизвестные бандиты зарезали предыдущего командира Волков, – Сайто не пил вовсе.
Окита посмотрел из-под ладони на уходящее за крышу храма солнце и сел рядом с Сайто, привалившись к столбу. Харада, как обычно в это время, валялся кверху брюхом, распахнув дзюбан и почесывая время от времени шрам от неудачного (или удачного, это как посмотреть) харакири.
– А хорошо бы они сегодня пришли, – сказал он.
– Хорошо бы. Содзи, можешь повторить, что девочка говорила про призраков?
Окита поджал одну ногу под себя, усаживаясь поудобнее.
– Она сказала, что у них были очень белые лица и они летели – она так и сказала, летели – по лестнице вверх, к воротам. У них были мечи за поясом. Ночь жаркая, но ей стало холодно и так страшно, что она не могла двинуться с места. Она крепко зажмурилась, а когда холод ушел, открыла глаза и никого уже не увидела.
Сайто крутил в руках шпильку-когай, видно, хотел поправить звено и задумался.
– Дайнагон, может быть, и ни при чем. Он – сторонник императора, не из самых шумных, но его знают. Пожар ему скорее повредит. А вот летуны эти мне не нравятся. И что ветошь у северных ворот – не нравится.
– Почему?
– Потому что я, сколько ни думаю, а не могу придумать, кому выгодно, чтобы в городе пошел слух, что главный храм Инари в столице спалила нечисть.
– Поймаем эту нечисть – и будем знать, – махнул рукой Окита.
…Выпить чаю, чтобы перестало давить в груди и стало легче дышать – и может быть, хоть часок поспать до темноты…
Сайто полюбовался законченной работой, отложил перчатку, вытер руки и взял с подноса вторую чашку.
– Чего мы не знаем… – словно бы про себя сказал он. – Или кого мы не знаем…
По его лицу нельзя было сказать, нравится ему чай или нет.
– Хидзиката-сан тоже не понимает, – продолжал Окита. – Но он считает, что это не важно. А важно, что могут погибнуть люди и что храм будет нам благодарен. И, – в голосе его и речи послышался совсем другой человек, – от размеров этой благодарности будет зависеть, сможем ли мы купить винтовки сразу на всех, или только на первые три звена.
Это важно, подумал командир третьей. Это, пожалуй, важнее всего. Но…
Но приближается война, которую не остановят триста заграничных ружей. И три тысячи ружей не остановят. И три мана[24]24
Ман – десять тысяч. В Японии десятки тысяч выделены в особый разряд чисел.
[Закрыть]. Ее остановили бы чиновники бакуфу[25]25
Бакуфу – так называемый «совет военной палатки», правительство сёгуна.
[Закрыть] и императорского дворца, но им выгодно раскачивать лодку. Как это ни смешно, но среди господ патриотов есть люди, с которыми можно о чем-то договариваться, – тот же Кацура или тот же Сакамото Рёма[26]26
Сакамото Рёма (1835-1867) – ронин из провинции Тоса, один из лидеров мятежа против режима бакуфу. Создал торгово-промышленную компанию «Кайентай», впоследствии ставшую концерном «Мицубиси». Много сделал для развития японского военно-морского флота. Был убит в 1867 году, как раз тогда, когда ему удалось заставить все стороны конфликта сесть за стол переговоров. В его смерти обвиняли сначала Сайто Хадзимэ, командира третьей секции Синсэнгуми.
[Закрыть]. А с сановниками во дворце и в замке Эдо договориться нельзя. Даже мятежникам не все равно, сколько крови прольется, когда падет сёгунат, а этим… Да, именно так – не «если», а «когда». Об этом пишут в воззваниях патриоты, об этом шепчутся девицы в Гионе и Понтотё[27]27
Кварталы развлечений в Киото.
[Закрыть], об этом тяжело и мрачно молчит командир Кондо[28]28
Кондо Исами – сын фермера из Тама, усыновлен самурайской семьей. Руководитель фехтовальной школы Тэннен-рисин-рю, сменил Серизаву Камо на посту лидера «Ронинов из Мибу» и переименовал соединение в «Синсэнгуми». С 1864 по 1869 годы «Синсэнгуми» оставалось самым дисциплинированным и боеспособным подразделением на службе сёгуната. В 1968 году был схвачен и казнен сторонниками императора.
[Закрыть].
Сёгунат падет, и даже сам регент юного сёгуна, господин Хитоцубаси Кэйки[29]29
Хитоцубаси Кэйки – будущий пятнадцатый и последний сёгун династии Токугава.
[Закрыть], ничего с этим не сделает. Бездарное дурачье в обеих столицах ненавидит его за ум, отвагу, ученость и талант. За то, что он выскочка из младшего дома Мито[30]30
Во время сёгуната страна была разделена на «ханы» – провинции, возглавляемые князьями из знатных родов. Мито, как и Сацума, была провинцией с высоким процентом самурайского населения – и вследствие этого очень бедной и очень консервативной.
[Закрыть], любимец и надежда патриотов. За то, что не боится заморских новшеств и не лебезит перед бабьем из свиты сёгунской матушки. За то, что не спешит развязать войну против иноземцев и Тёсю, так как лучше всех понимает: эта война будет последней не только для сёгуната, но и для Японии. Сановники ненавидят его и изо всех сил подкапывают его башню. Скольких еще она погребет под развалинами – им безразлично. С ними-то ничего не случится – потому что с ними никогда ничего не случается. Да, в этих делах с поджогами святилищ чувствуется рука сановника, рука человека знатного, считать потери не привыкшего…
– До чего же тошно иметь дело с сумасшедшими, – вырвалось у Сайто.
– А мы кто? – искренне удивился Харада, приподнимаясь на локте.
Окита рассмеялся. Да, в устах человека, вспоровшего себе брюхо на спор, вопрос куда как уместный.
Сайто покосился на товарища, усмехнулся краем рта.
– Когда кто-нибудь из нас будет готов ради чего-нибудь поджечь город, я тебе отвечу.
* * *
Северные ворота и слова о призраках все-таки сбили Волков с толку. Раз уж поджигатели притворяются нечистью, значит, и ждать их надо где-то в час быка, в самое черное, нехорошее время. А тут еще собака в крысу не перешла – еще целый хвост от собаки той остался, – как дохнуло холодом по одной из боковых улочек, и человек Ямадзаки – торговец булавками, вопреки городским установлениям просто расстеливший свою циновку в тихом сухом месте между заборами, шевельнулся беззвучно, готовясь подать сигнал. А потом обвалился на свою циновку. Уже не совсем беззвучно и не так, как падают живые люди.
А Накадзима из первого звена, карауливший посреди северной лестницы, успел заметить белые пятна лиц, и даже меч выхватить успел, а вот закричать – нет, сумел только бросить меч на ступени, на истертый тысячами ног камень, чтобы зазвенела об него сталь, чтобы услышали там, наверху, у ворот, где каменные лисы стерегут вход.
Камень принял звук и подбросил его в небо. Сколько бы ни смеялись лисы над своими более крупными и более драчливыми сородичами, но тех, кто летел – действительно почти летел – вверх по лестнице, они ненавидели всем существом.
Самих они звон смутил мало. Даже если люди наверху будут готовы – ну что они успеют?
Кровь плеснула на камень, на сохнущую траву, – не спас и нагрудник, от плеча через грудь разрубленное тело упало, перекатилось ниже. Но второй удар встретил пустоту, а не теплую, упругую плоть. Со всей возможной быстротой черная тень с бледным пятном лица обернулась к источнику тепла и запаха, но меч обрушился на нее, раз – поперек живота и второй – на шею. Невнятный вскрик, звук падения, из тех троих, что стояли выше, остается один, а вторая тень устрашающе быстро несется наверх, сверкает льдистое лезвие, черным дымом вьются длинные волосы, – и падает. Такой же грудой тряпья, и совсем немного крови вытекает из перерубленного горла.
– Быстрый какой… поджигатель, – говорит человек с копьем. Харада. Задыхаясь говорит. Потому что угораздило же из трех рядовых остаться в живых самому тяжелому. Пока перевернешь, перетянешь рану наскоро, оттащишь в сторону…
Окита Содзи стоит на площадке между двумя лисами и помочь не пытается. Неизвестно, сколько там еще этих… привидений. Железом их достать можно, а так и вправду очень похоже.
Харада возвращается. Смотрит на мертвых. Нагрудник развален пополам, человек тоже. Есть в стране люди, способные так бить, только до этой ночи считал Харада, что всех их знает. Но это уж как водится. Вечно что-то упустишь. Гости тоже вот оказались не вполне совершенны.
Он наклоняется над телом, упавшим прямо перед каменной лисой. Странно, крови не очень много, хотя удар, как всегда, пришелся точно в горло. И тело уже остыло. В мертвых зрачках на белом лице мерцало отражение прибывающей луны. Выпавший из-за пазухи сверток с кремнем и трутом промок в темной лужице. Харада поднял его, развернулся было к Оките…
И тут воздух дрогнул и сложился сам в себя…
Тот, кого называли дайнагоном Аоки – впрочем, сейчас в нем трудно было узнать придворного, – стоял в маленькой бамбуковой роще… впрочем, нет, «стоял» – неточное слово. Дайнагон Аоки был маленькой бамбуковой рощей, и дрожащим теплым воздухом в ней и над ней, и даже сухой землей на несколько сяку[31]31
Сяку – мера длины, примерно 30 см.
[Закрыть]вглубь.
И он был тремя тенями, что летели сейчас, едва касаясь ступеней, к северным и восточным вратам Фусими Инари Тайсё. Мимоходом свистнул клинок, потный человечек в смешном нагруднике выронил меч из худой руки, и звон падения прогремел для изощренного слуха дайнагона как звон большого гонга.
А потом теплый воздух вдруг исчез, желтая, нет, желто-зеленая морозная полоса скользнула через небо – и дайнагон понял, что он один. Его младших (учеников? рабов? выкормышей – ведь он же кормил их кровью, сначала своей, потом чужой?)… Как ни назови – а их уже не было. Были ровно пылающие призрачным пламенем фигуры у незримой границы – и еще немного живого тепла рядом с ними и в них. Дайнагон темным облаком, тенью приблизился к ним. Один призрачный хранитель стоял в проходе, под аркой с изогнутыми краями, другой поднимался к нему, и их мечи были холодны от темной крови.
Когда убийцы оказались в поле зрения, дайнагон едва не остановился от неожиданности. На верхней ступеньке стояли два очень молодых человека в одинаковых сине-белых накидках. Один – даже ниже самого Аоки. И в их жилах текла теплая кровь. Это не божественные хранители храма, просто волки-оборванцы из Мибу. Дайнагон поднял руку – ладонью вперед, и толкнул воздух перед собой. Мир вокруг них колыхнулся, как отражение в пруду, ветки сливы дрогнули и застыли, а потом невысокий юноша в синей накидке нырнул навстречу. Волна ужаса остановила бы человека, в этом дайнагон был уверен. Ее нельзя было преодолеть ни яростью, ни доблестью, ни… но навстречу ему летели не ярость или отвага, а… спокойное внимание служанки, заметившей пылинку на лакированной поверхности.
Аоки повернул руку, сделал шаг вперед. Что-то рыжее, с теплой кровью, брызнуло из-под ног. Он не упал, конечно же, не упал, не мог упасть, даже не потерял равновесия – только потратил лишнюю долю секунды, неважную в этом плотном мире, обычно не важную…
И еще прежде, чем (тройной выпад: плечо-плечо-горло!) сталь коснулась дайнагона, его обожгло болью, словно плеснуло в него по клинку слепящим солнечным светом.
Одинокая лисья тень на площадке одобрительно кивнула.
* * *
– Что скажешь? – спросил фукутё.
– Вот это, – факел в руке Сайто качнулся, – сделано не умением. Только силой.
Что ж, такое они видели – разваленное одним-единственным ударом бревно, обернутое тремя слоями войлока. И от плеча до бедра рассеченное тело в защитном нагруднике, точно таком же, как на Накадзиме, – бывший командир Волков, Серизава Камо (к счастью, ныне окончательно и бесповоротно покойный), славился чудовищной силой и точностью удара. Но оба ночных убийцы сложением ничуть на него не походили.
И крови было мало. Для теплой летней ночи совсем мало. Непонятно мало. Может быть, и в прошлые разы ее не сливали? Может быть, ее просто не было? Или этим нужна чужая кровь, потому что своей нет? С виду – люди как люди, головы при теле, ноги на месте…[32]32
По японским верованиям, у бродячих покойников ног нет, ниже колен – туман.
[Закрыть] А с другой стороны, не такой она была теплой, эта ночь, чтобы… сколько там прошло после смерти? пока подождали, нет ли других гостей, пока собрались, ну деление свечки сгорело, не больше, – чтобы оба тела пошли уже пятнами.
– Наш тоже оплыл, – сказал Сайто Хараде. – Но ты же сказал, что у вас было трое?
– Было, – кивнул Окита. – Третьего я достал вон на той ступеньке. Я потом сразу наверх – вдруг еще навалятся? А потом смотрим – нет его.
Те, кто искал недостающего покойника, подтверждали – кровь и даже следы были, а потом исчезли. Обшарили весь склон – мог же труп и укатиться вниз с крутизны, но ничего не нашли.
– А может, он живой уполз, – предположил кто-то, явно из новичков. На него посмотрели с сожалением – что поделать, не знает еще парень, что если Окита сказал «убит», ошибки тут быть не может.
– Стало быть, – заключил Харада, – он был не один. И это такая шишка, что остальные бросили все, чтобы его вытащить. Что за говно, как мы это их проворонили?
– Или, – добавил фукутё-сан, – это был кто-то, кого нам никак нельзя было видеть. Если завтра кого-то объявят больным, будем знать точно.
Ему очень хотелось как следует разглядеть лица убитых, но к рассвету странные мертвецы уже почернели, а когда взошло солнце, плоть стала опадать с их костей, словно не половина ночи прошла, а три жарких дня. Вот и остались из всех примет только длинные волосы одного – которого уложил Окита у самых ворот. Нет, ясно, что по нынешним временам многие уж и лба не бреют, и пучок с маслом не укладывают, а просто вяжут волосы в хвост на затылке – и удобнее так, и хлопот меньше, но чтобы хвост этот был едва ли не до пояса длиной…
Соображение, что они столкнулись с настоящей нечистью, высказанное все же Ямадзаки, когда наутро все важные персоны, как назло, оказались здоровехоньки, командование отмело как несущественное. Нечисть, не нечисть – мало ли кто, в самом деле, занимается по нынешним временам политикой в старой столице, – а Волки отвечают лишь за тех, кого берет сталь.
Если бы дайнагона Аоки спросили, зачем ему понадобилось уничтожать защиту старой столицы, он бы замешкался. Не потому, что не знал ответа, а потому, что ответ был очевиден. Разве может они, демон, пожирающий людей, действовать свободно, пока небесные покровители столицы бдят? Ками[33]33
Ками – божество, дух-покровитель.
[Закрыть] не защитили страну от бед и последнего нашествия варваров, но вот для него были помехой. Как? Он не понимал. Он никогда не видел ками, но знал, что они существуют. Точно так же, как в молодости, еще человеком, узнал о том, что существуют они, и о том, как стать одним из них. И применил это знание, когда возникла в том необходимость. Применил с успехом. Мудрость предков не подвела его в этом и, без сомнения, не может подвести и во всем прочем. Да, он никогда не встречался с ками, но защиту чувствовал – как бы за краем видимости. Он помнил о ней, она мешала ему – а значит, существовала.
