Текст книги "Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину"

Автор книги: Олесь Бузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Иван Франко – масон, «расист» и украинофоб

Не менее занятным фруктом, чем Леся Украинка, был и человек, первым почуявший в ней мужчину, – Иван Франко. Этот добрый господин в вышиванке, большую часть жизни проживший в польско-австрийском Лемберге, негров и папуасов считал низшей расой, а в мужчинах видел не только друзей, но и объект для влюбленности.

Общеизвестно, что Франко родился 27 августа 1856 года в селе Нагуевичи на Львовщине, жители которого твердо верили в нечистую силу и еще незадолго до рождения будущего писателя сжигали колдунов. Но немногие помнят, что по мужской линии предки писателя были немцами. На это указывает их фамилия. «Франками» на Галичине называли выходцев из Германии – преимущественно кузнецов. Они селились между крестьянами-русинами и зарабатывали на жизнь своим ремеслом. Простым кузнецом был и отец писателя – весельчак и гуляка.

Дом Ивана Франко в Нагуевичах

Но «арийские» корни все-таки сказывались. В юности Иван Франко не только увлекался социализмом, но и был убежденным сторонником расистских теорий. Знания по этому вопросу он почерпнул во Львовском университете, где, кроме лекций по филологии, прослушал «бесплатные курсы психологии, палеонтологии и национальной экономии».

Свои воззрения, почерпнутые из немецкоязычных брошюр, он изложил в «Мыслях об эволюции в истории человечества», изданных, когда их автору едва исполнилось двадцать пять. Молодой Франко верил, что расы делятся на низшие и высшие. К первым он относил вымерших неандертальцев, а также негров, бушменов и папуасов, которых скопом вообще называл «найнижчими» – то есть самыми примитивными.

По теории Франко, примитивные расы раньше других «вирізнилися з мавп». И только от них через тысячи лет произошли более совершенные индивидуумы. Случилось это где-то между Африкой и Индией, где сейчас плещется океан, а в допотопные времена, по утверждению Ивана Яковлевича, находилась «суха земля» – утонувший впоследствии континент Лемурия.

К чести Франко следует сказать, что он всегда оставался расистом-теоретиком. Негров на улицах Львова не бил – как по причине отсутствия таковых в Австро-Венгрии XIX в., так и из-за слабого телосложения. Низкорослого, рыжего и физически недоразвитого литератора даже не взяли в армию. Специальная «суперарбитрационная» комиссия признала хилого расиста непригодным для службы императору Францу-Иосифу II с винтовкой в руках.

К сожалению, об интересных антропологических взглядах юного Каменяра у нас сегодня умалчивают.

Наверное, чтобы не привлекать внимание скинхедов к его творчеству.

Расистские взгляды Франко гармонично сочетал с масонством. Стихотворение Ивана Яковлевича «Каменярі» сегодня, как и в советские времена, входит в школьную программу. При социализме его трактовали как гимн революции – свидетельство истинно пролетарской ориентации украинского классика. «Лупайте сю скалу!» – учили мы на уроках, продираясь через завалы франковского творчества.

Иван Франко

На самом деле, в пору написания «Каменярей» поэт пережил бурное увлечение масонством. Именно их называли «вольными каменщиками». Да и вся символика стихотворения – отнюдь не рабоче-крестьянская.

По словам историка и политолога Константина Бондаренко, «в середине XIX столетия, наверное, процентов девяносто всей галицкой интеллигенции (и поляков, и немцев, и украинцев) принадлежали к масонам. Масонских лож существовало несколько. Некоторые вели свой отсчет еще с XVIII века. Некоторые только образовались. Система строгого признания со стороны мирового масонства еще не считалась обязательной. К какой именно ложе принадлежал Франко, неизвестно. Однако его творчество периода 70-х гг. во многом пронизано масонскими мотивами. В «Каменярах» это влияние, несомненно – мессианство, голос сверху, призывающий к жертвенности во имя других – все это очень характерно для идеологии «вільних каменярів». Но масоном Франко пробыл недолго. С конца 70-х годов он включился в социалистическое движение, которое отвергало и религию, и масонство как пережитки прошлого».

Но не стоит полагать, что Иван Франко только то и делал, что горел на общественных работах. Искал он себя и в других сферах. Иногда довольно пикантных.

Вот отрывок из письма слегка растаявшего «каменяра» к невесте Ольге Рошко. В январе 1879 г. он признается ей в своих тайных увлечениях: «Красота людська, – чи то мужчин, чи то женщин, – все робить на мене дуже сильне враження… Впрочім женщини тутешні відстрашують, ні, відражають мене. З мужчинами я сміліший. Ти не знаєш, певно, що коли хто міг бути предметом твоєї заздрості, то скорше мужчини, ніж женщини. Я більше мужчин любив у своїм житті, ніж женщин знав. І знаєш що, – се в мене якась неприродна дика, любов».

Двадцатитрехлетний Франко описывает, как он обожает разгуливать по Львову, всматриваясь в мужские лица, иногда знакомится, заговаривает с приглянувшимися экземплярами, разочаровывается… Все это вызывает у него очень противоречивые чувства: «Мені встидно і страшно не раз, коли почну викликувати в своїй памяті ті лиця, що мені подобалися і притягали мене до себе, але що я можу зробити? Я знаю, що причина того неприродного потягу до мужчин дуже проста – виховання, зовсім відособлене від женщин, – але чи ж міг я се змінити?»

Наслушавшись таких признаний, Ольга Рошко – дочь священника – взяла и вышла замуж. Но не за Франко, а за надежного сельского попа – Владимира Озаркевича. И чего, спрашивается, испугалась? Ну, любил жених цепляться на улицах к понравившимся представителям своего пола. Что ж тут такого? Члены нашего Союза писателей, наверняка, в этом никакой крамолы не усмотрят. Мол, скучал человек, хотел поговорить…

В конце концов, Каменяру все-таки удалось жениться. Невесту он нашел аж «за границей» – в Киеве. Приехав в «мать городов русских» из австрийского Львова за деньгами для задуманного журнала, Иван Яковлевич встретил девушку, которая «созрела». Звали ее Ольга Хоружинская. Она приходилась сестрой жены преподавателя коллегии Галагана Е. К. Тригубова. Свела их так называемая «українська справа», имевшая порой сексуальный подтекст.

Вскоре Франко предложил Ольге руку и сердце. И сразу же получил положительный ответ. Ученой барышне страшно хотелось замуж! Чтобы жених, не дай Бог, не передумал, она приехала во Львов сама с двумя сотнями рублей, собранными на журнал. Впоследствии Франко признавался, что женился без любви – «з доктрини, що треба оженитися з українкою і то більш освіченою, курсисткою». Свой выбор он называл не архиблестящим, утверждая, что с другой женой мог бы «розвитися краще і доконати чогось більшого». В общем, по примеру большинства наших мужчин во всех неудачах винил не себя, а бабу.

Иван Франко и Ольга Хоружинская

Идейный украинский брак оказался не лучшим проектом. Буквально накануне свадьбы странный литератор познакомился с полной противоположностью своей невесты. Девушка была по национальности полькой, украинским вопросом не интересовалась и служила на почте. «Фатальне для мене було те, що вже листуючись з моєю теперішньою дружиною я здалеку пізнав одну паночку польську і закохався в неї, – признался Франко в письме историку Агатангелу Крымскому. – Отся любов перемучила мене дальших десять літ». Звали панночку Целина Журавская. Ради нее Каменяр, плюнув на идейность, даже опубликовал по-польски в одном из львовских изданий повесть «Манипулянтка». Да, да! Сначала по-польски, и только потом – на украинском языке. Чуть было не пропала «українська справа»!

Личная жизнь на два фронта подорвала молодую семью. Не получая должной порции мужниной ласки, супруга писателя медленно, но надежно сходила с ума. Как однажды выразился Иван Яковлевич, «на тлі зразу еротичнім». Если верить Франко, она даже покушалась на его жизнь.

После этого сердце Каменяра стало, как гранит.

В 1914 году великий писатель сдал Ольгу в знаменитое львовское заведение для сумасшедших – «до Кульпаркова». А на ее место пришла Целина Журавская – успевшая за тридцать лет этого кошмара превратиться во вдову с двумя детьми.

К этому времени и сам «идеалист» стал инвалидом – даже писать мог только левой рукой, выводя отдельно каждую букву. По словам канадского исследователя Томаса Примака, «в начале 1908 года Франко переболел тяжелым параличом и расстройством умственной деятельности, от которого так и не оправился».

О причинах болезни франковеды спорят. Одни называют сифилис. Другие – прогрессирующую шизофрению. Возможны, и другие версии. Как бы то ни было, под конец жизни Иван Яковлевич стал все чаще общаться с «духами» и слышать «голоса».

Несмотря на посмертный статус украинского классика, при жизни Иван Франко в основном добывал пропитание как газетный журналист и… корректор. «Я зарабатываю на хлеб, главным образом, корректурой, из-за которой литературная и научная работа является для меня только роскошью», – жаловался он в 1904 году петербургскому профессору Венгерову.

Растроганный Венгеров подбросил Каменяру работенку – заказ на статью «Южнорусская литература» для энциклопедии Броггауза и Эфрона. «Южнорусская» в то время означала то же самое, что сейчас «украинская».

С заданием Иван Яковлевич справился успешно. Работу сдал в срок и, получив 803 кроны гонорара, поинтересовался у Венгерова, не нужен ли какой-нибудь петербургской редакции корреспондент в Галиции? «Или, может быть, кому-нибудь была бы интересна моя беллетристика?» – спрашивал он. – Мне кажется, что работая и на русском языке, я не изменяю интересам моей родины»…

Но беллетристика Франко Петербургу не понадобилась.

Современники вспоминали Франко как человека со странностями – желчного и обидчивого. Трудно найти видную фигуру, о которой он отозвался бы с восхищением. Разве что Лесю Украинку признал «настоящим мужчиной» в литературе. Сейчас мы назвали бы такого субъекта мизантропом.

Но и весь украинский народ – или, по крайней мере, его западную ветвь – Иван Яковлевич не жаловал. До начала XX века название «украинцы» еще не устоялось. Жившие в Российской империи, официально именовались «малороссами». А те, кому посчастливилось появиться на свет в европеизированной Австро-Венгрии, галичанами или просто «русинами». В статье «Дещо про самого себе» Франко называет себя именно так: «Почуваю себе русином» – пишет он. И тут же разражается ядовитой филиппикой: «Не люблю русинів. Так мало серед них найшов я справжніх характерів, а так багато дріб'язковості, вузького егоїзму, двоєдушності й ПИХИ, що справді не знаю, за що я мав би їх любити, незважаючи навіть на ті тисячі більших і менших шпильок, яки вони, не раз з найкращим наміром, вбивали мені пiд шкіру. Зрозуміло, знаю між русинами декілька виняткiв, декілька осіб чистих і гідних усякої пошани (говорю про інтелігенцію, не про селян!), але ці винятки, нажаль, тільки стверджують загальний висновок».

Своих земляков-галичан Франко считал «расою обважнілою, незграбною, сентиментальною, позбавленою гарту й сили волі, так мало здатною до політичного життя на власному смітнику, а такою плідною на перевертнів найрізноріднішого сорту». Зато «справжню польську шляхту» считал «елітою польського народу». О ней у Франко другие слова: «Ціню і люблю, як люблю всіх благородних людей»…

Мечтал ли он о независимой Украине? Историк Константин Бондаренко считает: «Не стоит забывать, что за исключением некоторого периода в молодости, Иван Яковлевич был законопослушным гражданином Австро-Венгрии. Он родился и умер при одном императоре Франце-Иосифе. Франко мечтал стать депутатом парламента, но несколько раз проваливался на выборах. Вся его жизнь прошла в стабильном государстве, где были немыслимы социальные потрясения и, тем более, мечты об отделении какой-либо его части. Я думаю, Франко был реалистом и не ставил перед собой немыслимых задач. На что он мог надеяться, так это на культурную автономию и равноправный статус украинского народа в рамках Австро-Венгерской империи. О независимости Украины он никогда не говорил».

Как же так случилось, что Иван Яковлевич попал в «корифеї»? Прозаик он – достаточно посредственный, скучный. «Борислав сміється», в отличие от «Милого друга» Мопассана, на десятки европейских языков не переводили. «Украдене щастя» – тоже не гоголевский «Ревизор». Поэзия Каменяра, за исключением нескольких стихотворных строк, в памяти не задерживается.

Но, как говорится, на безрыбье и рак – рыба, и Франко – классик. Литературный пантеон слепили из того, что было. А потом что было, то и полюбили. Или сделали вид, что любят. Не зная и не собираясь знать, кем были на самом деле предметы этой казенной страсти.

Поэт Михайль Семенко: «Я палю свій “Кобзар”!»

Но не все украинские литераторы были блеклыми «носителями национальной идеи». Среди молодого поколения зрел бунт против ограниченности «профессиональных украинцев». Уже в 1914 году – как раз к 100-летнему юбилею Тараса Шевченко – юный поэт-футурист Михайль Семенко заявил на всю Украину: «Я палю свій “Кобзар”!».

С этого громкого скандала начался модернизм в украинской литературе. Да и сама современная украинская литература тоже с него началась. Хотя нужно отдать должное жрецам официального культа Тараса Григорьевича. Эти угрюмые господа, простите, паны и товарищи, сделали все, чтобы сначала втоптать имя Семенко в грязь, а потом предать его полному забвению.

1910 год. 18-летний студент Семенко сфотографировался в Петербурге, поступив в институт

Имя этого поэта с такой тщательностью вычистили и до сих пор вычищают из истории «укрсучлита», что не только обычные граждане, окончившие школы, но и студенты филологических факультетов практически ничего о нем не знают. В лучшем случае слышали, что был такой украинский футурист Семенко, издавший когда-то книгу своих стихов под претенциозным названием «Кобзар» и расстрелянный НКВД в 1937 году. Но все, что предшествовало этим событиям, предпочитают не вспоминать. А редкие, крошечными тиражами переизданные стихи скандалиста Семенко печатают с жуткими купюрами, подвергая покойного поэта драконовской хуторянской цензуре.

Между тем, литературный бунт Михайля Семенко был абсолютно закономерным явлением – первым публичным проявлением неприятия того маразма, который породил демонстративное кобзарепоклонство со стороны людей, ничего не знающих о Шевченко и не желающих знать.

В 1914 году «украинство» готовилось встречать 100-летие со дня рождения Шевченко. Журналы печатали десятки пустых «похоронных» статей. Произносились длинные и нудные речи на литературных вечерах. Издавались «Кобзари». Ушлые проходимцы из числа «профессиональных украинцев» даже начали собирать деньги на первый памятник Шевченко.

Его должны были установить в Киеве на том месте, где сейчас клумба на площади Льва Толстого. Городская Дума уже дала согласие – как видите, никто в Российской империи Николая Второго чтить память Шевченко не препятствовал!

Но жулики-шевченкофилы пожертвования собрали, а монумент Тарасу… так и не отстроили, спрятав «налог» на Великого Кобзаря в свои еще более великие карманы.

(Примерно так же один уже нынешний «молчаливый» жулик-депутат собирал недавно с доверчивых граждан средства на так называемый «Храм Тараса» и выплачивал из госказны гонорары себе и своей супруге-графоманке за «промови», произнесенные ими на публичных мероприятиях в честь покойного Тараса Григорьевича. «Храм» он так и не построил. Зато до сих пор получает дотации из бюджета, делая вид, что «просвещает» массы и способствует распространению украинского языка.

Хватало таких «просветителей» и в начале прошлого века. Украв общественные средства на памятник Шевченко, им очень хотелось отвлечь внимание от своих финансовых махинаций. И тут, как нельзя, кстати, подвернулась эпатажная, но чистая душа начинающего стихотворца – 22-летнего поэта Михайля Семенко, которого буквально тошнило от киевских кобзарепоклонников во главе с хитромудрым строителем многих домов и дач будущим главой Центральной Рады Михаилом Грушевским и редактором унылой газеты «Рада» Сергеем Ефремовым.

Буквально в день празднования 100-летия Тараса в некоторых киевских магазинах появилась крошечная (всего 8 страниц!) книжечка, на титуле которой красовалось слово «Дерзання». Но самым скандальным была даже не сама книжечка, а предисловие к ней под названием «Сам». В нем Михайль Семенко писал: «Ей ти, чоловіче, слухай сюди! Я хочу сказати тобі декілька слів про мистецтво… тільки декілька слів… Ти підносиш мені засмальцованого «Кобзаря» й кажеш: ось моє мистецтво! Чоловіче, мені за тебе соромно… Ти підносиш мені заяложені мистецькі «ідеї» й мене канудить. Мистецтво є щось таке, що тобі й не снилось. Я хочу тобі сказати, що де є культ, там немає мистецтва. А передовсім воно не боїться нападів. Навпаки. В нападах воно гартується. А ти вхопивсь за свого «Кобзаря», від якого тхне дьогтем і салом. І думаєш, що його захистить твоя пошана. Пошана твоя його вбила. Й немає йому воскресення. Хто ним захоплюється тепер? Чоловік примітивний. Як раз вроді тебе, показчиком якого є «Рада». Чоловіче. Час титана перевертає в нікчемного ліліпута і місце Шевченкові в записках наукових товариств. Поживши з вами, відстаєш на десятиріччя. Я не приймаю такого мистецтва. Як я можу шанувати тепер Шевченка, коли я бачу, що він є під моїми ногами? Я не можу, як ти, на протязі місяців витягувати з себе жили пошани до того, хто будучи сучасним чинником, є зьявищем глибоко відразливим. Чоловіче! Я хочу тобі сказати, що в сі дні, коли я от се пишу, гидко взяти в руки нашу часопись. Якби я отсе тобі не сказав, що думаю, то я б задушився в атмосфері вашого «щирого» українського мистецтва. Я бажаю йому смерті. Такі твої ювілейні свята. Отеє все, що лишилося від Шевченка. Але не можу й я уникнути свого святкування. Я палю свій “Кобзар”».

Михайль Семенко: «Поживши з вами, відстаєш на десятиріччя»

Большинство украинских книжных магазинов авангардную книжку Семенко продавать отказались. Впоследствии сам автор вспоминал: «Чудний край ся Україна… року Божого 1914, в февралі місяці, Україна вперше виявила той скарб, який вона в собі носить. Об'явила його моя маленька брошура (Семенко – «Дерзання» поези, ц. 11 к.) яку ідейні крамарі відмовились продавать і виявили не мале, справжньо ідейне, обуреннє, мотивуючи вчинок так: 1) книгарня «Української Старини» – «якийсь капосник облив помиями батька Тараса», 2) книгарня «Час» – «не продаємо прінціпіяльно», 3) книгарня «Л. -Н. В.» («Літературно-наукового вісника») – «хай полежать, не продаватимемо, поки не побачимо, що скаже преса»…

«Критика» набросилась на первого украинского футуриста, как стая зараженных бешенством собак. Один из деятелей тогдашнего «профукраинства» Никита Шаповал, скрывшись под псевдонимом Сриблянский, назвал творчество Семенко «бандитизмом». Хотя за всю жизнь Семенко никого не ограбил и не убил.

Зачитана до дыр. «Кобзар» Михайля Семенко не переиздавался с 1920-х годов. Сегодня это самая замалчиваемая украинская книга

Другие называли автора антишевченкоманского манифеста «юродивым», «садистом», «хамом» и обещали «набить ему морду». Бичеватели Семенко даже не заметили, что, защищая «высокое», они пользуются лексиконом уголовников и базарных торговок.

Семенко по праву занял место первого украинского литературного провокатора. Он выявил всю лживость культа Кобзаря. Если жрецы нового «божка», навязываемого обществу, ведут себя, как дикари, то каков же тогда сам божок? Это было глотком чистого воздуха в болотных испарениях того, что называло себя «украинской культурой». Болото сочло себя смертельно оскорбленным. Болото думало, что оно чистое озеро, и уверяло всех в этом. Но 8-страничная книга Семенко развеяла все иллюзии.

Уже позже, после революции, Семенко издаст свою главную книгу, которую эпатажно назовет «Кобзарем». И даже трехтомное собрание своих стихов. Писал он невероятно много. И не без таланта. Его завещание стоит привести полностью. Это страшные строки для всех председателей, бригадиров и рэкетиров из литературного колхоза под названием «Спілка письменників України»:

 
Комусь попаде і ця книжка.
Історії літератури – не обійти, —
як би я не заплющував очі і не опускав їх низько.
Не обдуриш історії, читачу, й ти.
Знайдуться моськи, що будуть плювати,
доводячи свою «революційність теж»:
«і яке, мовляв, хутористичне нахабство,
і яке не сучасне, і чуже без меж».
Кумовством обдуриш хіба себе й кума.
Не всі народились однаково. Й знову ж
доводиться й далі працювати й думать.
От чому про історію в мене коротка мова.
4/X 1930 Харків.
 

Десятки выданных благодаря кумовству Шевченковских премий не стоят ни одной строчки Михайля Семенко, которого не миновала пуля, но, слава богу, обошла эта позорная награда за выдающиеся достижения в области украиноязычной графомании.

XXI век еще откроет Семенко. Он недаром назвал свой журнал, который издавал в Харькове в конце 1920-х годов, «Новою генерацією». Время этого поколения людей будущего уже наступает. Давно назрела необходимость переиздать в полном объеме «Кобзар» Михайля Семенко. Тем более, что если быть честным, он имеет куда больше прав на книгу с таким названием чем… Тарас Шевченко.

Сборник поэзий Тараса Григорьевича на самом деле назывался «Кобзарь», с мягким знаком в конце. Этот мягкий знак отбросили твердолобые украинизаторы в те же 20-е годы, чтобы отдалить Тараса Григорьевича от русского языка, на малороссийском диалекте которого он писал. Было бы справедливым переиздавать знаменитую шевченковскую книгу так, как ее озаглавил сам автор, а не горе-производители литературного фальсификата – самогонщики от литературоведения и псевдопатриотизма.

Семенко вернулся в Киев весной 1918 года. Он пережил тут гетманский переворот и приход Петлюры. Но петлюровцем не стал. Более того – подался в революцию, к большевикам. О том, что он погиб в застенках НКВД, в узких кругах специалистов по «розстріляному відродженню» любят проливать крокодильи слезы. Но боятся печатать стихи самого Семенко, написанные в 1920 году, во время советско-польской войны:

 
Придавила кнопку пальцем Антанта.
Обізвались вранці.
Хто – Варшава?
Смикніть Петлюру – уже час —
нехай виводить банди – на комуни.
– Пан наказав.
Пішла робота. Брат на брата.
Обдурені – на робітників
в ворожий наступ. На фронті зрада – i захопили червоний Київ…
Хіба це не кожному ясно?
Xiба забракне червоного вогню?
Революція ще горить прекрасно,
всміхаючись завтрашньому дню!
 

Абсолютно не разделяя политических взглядов Семенко и сочувствуя среди всех сил в Гражданской войне, прежде всего, белогвардейцам, я не могу не отдать должное его таланту и поэтическому темпераменту. Ибо литература выше любой политики.

«Семенко, Шкурупий и Бажан семафорят в будущее» Карикатура на украинских футуристов из журнала «Глобус» за апрель 1927 года

То, что это так, доказывает то, что одна из первых достойных статей о Семенко появилась в мюнхенском националистическом журнале «Сучасність» в мае 1989 года. Ее автор – профессор украинской литературы и языка Альбертского университета (Эдмонтон, Канада) Олег Ильницкий, не побоялся вспомнить добрым словом Семенко и украинских футуристов – его последователей. А редактор журнала – Тарас Гунчак не побоялся поставить эту статью в номер, рискуя навлечь на себя гнев «тарасопоклонников».

Между прочим, в той статье, называвшейся «Шевченко і футуристи», приводились слова младших современников Михайля Семенко, высмеивавших вслед за ним официозный культ Кобзаря: «Шановний Тарасе Григоровичу! Ви заплямовані гоппошаною просвіт», «Лозунг наш – геть Тараса іконописного!», а шевченкопоклонники назывались «шевченкоїдами».

Помните эти слова Михайля Семенко:

Тарас Шевченко —

жива людина,

а не легендарний Ісус Христос.

Тарас Шевченко —

з черевом і мозком

а невсихлi

підмащені олією

мощі.

Тарас Шевченко

обідав і пив горілку…

В 1999–2000 гг., в пору написания «Вурдалака Тараса Шевченко», я еще ничего не знал о «шевченкоборстве» Михайля Семенко. Но, открыв для себя эту историю, удивился тому, что меня ругали теми же словами, что и автора футуристической книги под названием «Кобзар». Значит, тяга к новой информации и исторической правде – не убиваема. Сам того не подозревая, я выполнил мечту украинских футуристов – показать Шевченко без штанов.

Именно этого Шевченко и боятся больше всего некрофилы от шевченколюбия. Ибо, как заметил один из друзей Семенко, футурист Гео Шкурупий, обращаясь к Шевченко: «Дотепний богемець, передовик, член товариства «Мочеморд». Ви тепер були б опудалом, як і ми, для всіх просвітянських орд!».

Мальчишка с Полтавщины. Фото будущего футуриста

И тут самое время спросить: как могло появиться в украинской литературе такое явление, как автор «Дерзань»? Семенко родился в той части Украины, которая породила больше всего литературных талантов, – на Полтавщине. Из этих мест происходили и сам литературный украинский язык, и основатель украинской литературы Иван Котляревский, и Николай Гоголь, которому эта литература была тесна, как детские штанишки взрослому, и такой современник Семенко, как Остап Вишня. Край веселых и свободных людей просто не мог не родить человека, которого искренне тошнило от ежегодной шевченкофильской мертвечины.

Семенко настаивал, что Шевченко – обычный человек, и отказывался почитать его новым «богом». Тем более, что в те времена многие еще помнили живого, неотретушированного Тараса – пьяницу, обжору, скупердяя и бабника. В конце XIX века множество мемуаров о Тарасе печатал журнал «Киевская старина». Каждая интеллигентная семья в Украине подписывала это издание. Нужно было быть полным идиотом, чтобы поверить в «божественную сущность» Шевченко, начитавшись подлинных документов и воспоминаний о его похождениях.

А Семенко, слава Богу, родился в небогатой, но интеллигентной семье, жившей в маленьком местечке Хорол. Его отец был мелким чиновником, мать – писательницей. Сам Михайль учился сначала в реальном училище, а потом в Петербургском психоневрологическом институте. Он закончил только три курса. На четвертом – началась Первая мировая война, призвавшая поэта в армию и отправившая его аж во Владивосток – в радиотелеграфную роту. Но три года в Петербурге (заметьте. в том же городе, где получил развитие и талант Шевченко) навсегда сделали из Михайля Семенко футуриста – человека, влюбленного в будущее, а не приносящего жертвы прошлому.

Студент из Украины попал в столицу империи в тот самый момент, когда она переживала пик Серебряного века в литературе. Только что отгремела слава символистов. Брюсов и Блок на глазах становились историей. Всходила звезда акмеизма – Ахматовой и Гумилева. И главное – на литературную сцену, буквально наперегонки, ломились футуристы. И эгофутуристы в лице Игоря Северянина. И куда более многочисленные кубофутуристы, самым ярким из которых был Маяковский – еще не бритый налысо, но уже в желтой кофте.

Михайль Семенко одновременно испытал влияние и Северянина, и Маяковского. Он изобрел собственную разновидность этого литературного течения, назвав ее «кверофутуризмом». («Кверо» по-гречески – «искать»). Не будет преувеличением сказать, что автор «Дерзань» оказался самым крупным искателем в украинской поэзии XX века – настоящей антитезой шевченковскому «Кобзарю», который он швырнул к своим ногам.