Текст книги "Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину"

Автор книги: Олесь Бузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Как сиделось в тюрьме министрам при гетмане Скоропадском

Гетманский режим навсегда вошел в историю как самое веселое время гражданской войны на Украине. Даже на нарах при гетманщине «парились» с физическим и душевным комфортом.

Строгая власть. Слева от гетмана начальник его конвоя Сахно Устимович

Уже после того, как Петлюра с компанией в декабре 1918-го возьмет Киев, победители попытаются навязать массовому сознанию образ Скоропадского-тирана. Гетмана предложат судить как представителя «злочинної влади» – точь-в-точь, как Кучму в недавние времена. Петлюровская пресса будет публиковать по этому поводу лихие кровожадные статьи. В них бывшего главу Украины обвинят в узурпации власти, в том, что при нем злодей сидел на злодее, в том, что гетман и его министры семь с половиной месяцев только то и делали, что «розпродавали народне добро» и «катівськими засобами» предотвращали любые попытки вывести их на чистую воду.

Памятник Владимиру. Безропотно нес свой крест все годы гражданской

Однако «гетман-кат» из Скоропадского так и не получился. Новому режиму трудно было убедить киевского обывателя, помнившего порядок и полные магазины при Павле Петровиче, что украинизированные вывески на столичных домах и трупы, валяющиеся прямо на тротуарах, и есть признаки демократии и свободы. Единственным преступлением, которое удалось «нарыть», да и то не на самого Скоропадского, а на «распоясавшихся» при нем офицеров-добровольцев, был… бюст Тараса Шевченко. Его в лютой злобе «на все українське» эти самые офицеры якобы расколотили прикладами в октябре в Украинском клубе. Справедливости ради, замечу, бюст Кобзаря был, видимо, невысокого качества. Добротно отлитый монумент из бронзы прикладом не расколотишь. Разве что нос ему отобьешь. Разбили, скорее всего, какую-то халтурную гипсовую чушку с усами, не имевшую художественного значения. Может даже, и не Тараса вовсе. Или она сама впопыхах упала. Но больше, кроме этого «акта вандализма», о котором голосили потом все петлюровские мемуаристы, ничего «тирану» предъявить не удалось.

Зато сразу же возникал другой вопрос: если гетман такой кат, то почему он выпустил из тюрьмы Петлюру, тут же поднявшего против него восстание? Почему не посадил демагога Винниченко, все лето интриговавшего против гетмана по киевским подворотням? Почему не арестовал полковника Коновальца, а утвердил его командиром сечевых стрельцов, которых этот «командир» осенью и взбунтовал против «тирана»? На всех из них было достаточно компромата. У гетмана был весьма энергичный министр внутренних дел Игорь Кистяковский и вполне дееспособная полиция. Предотвратить так называемое «антигетманское восстание» можно было еще в зародыше, даже не перестреляв, а просто пересажав его будущих вожаков. Так бы сделал любой настоящий диктатор – представитель подлинно тиранической власти. Еще и несколько сотен «потенциальных противников режима» закрыл бы для спокойствия на Лукьяновке.

Экс-премьер Винниченко, отсидев месячишко, обозвал Скоропадского «дегенератом»

Но, разогнав Центральную Раду весной, Скоропадский даже не арестовал ее депутатов! Их только переписали и распустили по домам. «Репрессиям» подверглись лишь свергнутый премьер-министр Голубович и несколько его соратников, укравших в апреле киевского банкира Абрама Доброго с целью получения за него выкупа. Но их судили не за политику, а за уголовщину! И впаяли чисто символические сроки. Причем, в те времена, когда по всей России людей расстреливали без всякого суда и следствия. Да и то, сделал это не гетманский, а немецкий военно-полевой суд.

Те, кто «изучал» историю киевских событий 1918-го года только по роману Булгакова «Белая гвардия», могут подумать, что между Скоропадским и Петлюрой существовали непримиримые противоречия, что гетманская власть была герметически закупорена сама в себе. Но на протяжении всего правления Павел Петрович поддерживал тайные контакты с «оппозицией». 5 сентября это вылилось во встречу в гетманской резиденции с Владимиром Винниченко и Федором Швецом – двумя из пяти членов будущей Директории, которая всего через три месяца сменит Скоропадского в качестве «українського уряду».

Винниченко незадолго до этого выпустили после месячного ареста – гетманская полиция подозревала его в намерении организовать государственный переворот. Но на рандеву с гетманом небезызвестный драматург и экс-премьер Украины при Грушевском явился уже в статусе председателя Украинского Национального Союза – полувиртуальной организации, претендовавшей на дележ министерских портфелей. Говорили долго. Но ни до чего путного так и не договорились. Винниченко ушел очень недовольным. Ему крайне не понравилось, что гетман принял его в том же кабинете и за тем же столом, «за яким я приймав делегації, послів від Антанти, комісарів, большевиків». В болезненном воображении недооцененного писателя французский генерал Табуи и мелкий британский чиновник Бегге, которые побывали у него в кабинете в декабре 17-го, выросли до ранга «послов»! Хотя ни Франция, ни Британская империя никогда не признавали УНР независимым государством и посольств в Киеве, следовательно, не имели.

Но что значит побывать несколько дней в ранге главы правительства! Того печального факта, что за этим же столом теперь сидел гетман, Винниченко не мог простить. Он снова хотел быть премьером и не меньше. А предложить ему этот стул Скоропадский считал явно завышенной ценой. Хотя бы потому, что драматург-политик выглядел, по словам гетмана, «демагогом, находящимся во власти элементов уже прямо-таки антигосударственных… Ясно было, что этот человек покатится все ниже и ниже, пока не докатится до полного большевизма».

А неуравновешенный Винниченко об этой встрече выразился совсем уж недипломатично, обозвав в дневнике Скоропадского «нещасним, тупим і слинявим кретином». Но этого ему показалось мало, и, вознаграждая себя за то, что во время встречи с гетманом приходилось сдерживаться и не плевать на пол, он еще добавил «характеристик»: «обмежений, неосвічений, мабуть, хворий офіцер руської армії». И, наконец, просто – «дегенерат», в «слинявій душі» которого «міцно загніздилось переконання в своїй особливій місії на Україні».

Все это доказывает, насколько политические ярлыки отличаются от фактов. «Кретин» и «дегенерат» Скоропадский, в отличие от Винниченко и Петлюры, своих политических противников из страны не изгонял. И даже в Лукьяновской тюрьме с них разве что пылинки не сдувал. Лишь бы не вышло международного скандала. Ведь Павел Петрович оставался по-старорежимному интеллигентным «законником» – гетманом, а не атаманом.

Спецпоезд. Министр-казнокрад гордился, что его привезли в салон-вагоне

Среди министров Центральной Рады, ударившихся в апреле 1918-го от Скоропадского в бега, был некий Николай Ковалевский – «генеральний секретар продовольчих справ». Еще совсем молодой 26-летний человек украл из государственной казны крупную сумму денег – 5 млн. карбованцев. Правительство ассигновало их на развитие сельского хозяйства, а Ковалевский, по его словам, перебросил эти финансовые потоки на нужды партии украинских эсеров. Прилипло ли что-то по дороге к рукам самого «эсера-хозяйственника», он корректно умалчивает. Зато подробно описывает в мемуарах, вышедших в швейцарском Инсбруке аж в 1960-м году, свою одиссею по провинциальным украинским городкам.

Сначала Ковалевский решил спрятаться в Полтавской губернии на хуторе своих добрых знакомых – сестер Сулинич. Там еще в 1914–1915 годах он держал подпольную типографию, где печатал нелегальную газетку «Боротъба». «На цьому хуторі, що губився в безкраїх полтавських степах, – вспоминал министр-казнокрад, – я постановив затриматись деякий час, не тратячи зв'язку з нашими центральними установами». Вокруг царила сельская идиллия. Ни немцы, ни бродячие шайки еще не успели добраться до богоспасаемого местечка. Глядя на старые портреты на стенах и деревянные колонны скромного дворянского дома, можно было подумать, что еще не кончились гоголевские времена.

Но вскоре из Киева было получено сообщение, что на Полтавщину направляется немецкий отряд. Пришлось менять лежбище. Дальше Ковалевский описывает, как вместе с крестьянами-повстанцами он героически разбил человек шестьдесят германских солдат, после чего почему-то… вынужден был бежать дальше в Екатеринославль, а потом в уездный город Александровск – так тогда называлось Запорожье. Дальше путь беглого министра лежал в Геническ – на побережье теплого Азовского моря. Тут, в местах, кишевших бычками и камбалой, наш «свідомий українець», похитивший 5 млн., собирался отсидеться до лучших времен.

И, однако, именно в Геническе его арестовала гетманская полиция. Случилось это ночью в простой рыбачьей хате, в которой Ковалевский уже прятался однажды в самом начале 1918 года от большевиков. В значительной мере гетман унаследовал дореволюционные полицейские кадры, хорошо ориентировавшиеся в дислокации секретных «схованок» разномастных революционеров. Они проверили старые «норы» Ковалевского и в одной из них обнаружили беглеца. С гордостью Ковалевский рассказывает, как за ним был прислан специальный салон-вагон, как по дороге чины полиции заботились о его пропитании, покупали ему папиросы и развлекали ненавязчивыми, но занимательными беседами о политическом положении, а потом отвезли в Старокиевский участок, где поместили «у великій просторій кімнаті».

Лукьяновка. Место встречи лучших людей

Естественно, никаких пыток и поджаривания на медленном огне. В конце июля Ковалевского перевели в Лукьяновскую тюрьму: «Мене прийняв той самий помічник начальника в'язниці Мальований, який був у 1914 році під час мого першого арешту. Мені дали ту саму камеру. З цікавістю оглядав я своє прізвище, вирізьблене на стіні п'ять років тому назад».

Николай І. Монумент ему еще стоял в 1918-м напротив Университета

Неподалеку некоторое время сидел Симон Петлюра. Каждый день полагалась получасовая прогулка. Как рассказывает Ковалевский, «на дозвіллі тюремного життя було нам, українцям, дуже цікаво провадити дискусії на актуальні теми і робити оцінку минулих революційних подій та шукати шляхів на будуче. Часто вдавалось мені розмовляти з Симоном Петлюрою, який змінив шаблю на перо публіциста… Ми всі були переконані, що гетьманщина не зможе утриматись, що новий революційний вибух змете опереткову державу». Но вскоре гетман выпустил «публициста Петлюру» на волю, и Ковалевскому пришлось беседовать в основном с двумя соседями по камере – моряками-черноморцами. Те упорно склоняли его перейти на большевистские позиции. Но министр-казнокрад упорно держался «самостийнической» идеологии.

Изредка подследственного допрашивали. Но дело о пяти миллионах тут же увяло. Прокурор Зубилевич пытался выяснить судьбу пропавших ассигнований на сельское хозяйство. Но Ковалевский сразу же отрезал, что суда не боится и даже с большим нетерпением ждет его, так как сам собирается утрясти с гетманом «одно финансовое дельце». Услышав это, Зубилевич, если верить мемуаристу-жулику, даже подскочил: «Какое дело?»

Цепной мост. Придавал киевским берегам неповторимое очарование

Тогда Ковалевский, шантажируя гетманский режим, заявил, что еще в декабре 1917 года, когда гетман был не гетманом, а всего лишь простым украинским генералом, он получил от Ковалевского 350 000 рублей на свое военное формирование, но отчета о потраченной сумме не предоставил. Зато расписка Скоропадского у Ковалевского имеется и спрятана в надежном месте у партийных товарищей. После этого шантажиста оставили в покое, а однажды, уже в октябре, в Лукьяновскую тюрьму приехал адъютант гетмана Сахно-Устимович и передал, что суда не будет вообще и что гетман просил передать, что «ничего плохого» с Ковалевским не случится. Финансовые шалости деятелей украинской революции из «непримиримых» лагерей переплелись так тесно, что воевать друг с другом им следовало с предельной осторожностью. Чтобы не пораниться самим.

Скоропадскии и Петлюра были связаны невидимыми нитями

Ковалевский спокойно досидел на Лукьяновке до самого прихода в Киев Петлюры 14 декабря 1918 года, жалуясь в основном на то, что персонал тюрьмы общается с ним по-русски (какой позор для независимой Украинской державы!), а охраняют его «офицеры-золотопАгонники». Министр так и писал это слово через «А», чтобы подчеркнуть свое призрение к ненавистному антиукраинскому режиму. Но приключения его показывают, почему и сам гетман живым и здоровым улизнул из Киева. Петлюровцы побоялись его трогать, ограничившись собачьим лаем в прессе. Все произошло точь-в-точь, как в Киеве в декабре 2004-го. Компромат слился в хитрых объятиях с другим компроматом. Очень по-украински.

Бомба для лучшего друга Украины

В последний день июля 1918 года все киевские газеты вышли с устрашающими заголовками, сообщавшими об убийстве командующего германскими войсками в Украине. «Покушение на генерал-фельдмаршала Эйхгорна», – кричали «Последние новости», – «Сегодня, в половине второго дня было сделано покушение на генерал-фельдмаршала Эйхгорна, который возвращался со своим адъютантом пешком домой. Брошенной бомбой тяжело ранен адъютант и получил тяжелые ранения генерал-фельдмаршал. Преступники задержаны. На место покушения немедленно прибыл пан Гетман и в его присутствии генерал-фельдмаршал, который был в сознании, был перевезен в одну из киевских клиник. Врачи выражают надежду, что невзирая на тяжкие поранения, жизни генерал-фельдмаршала не угрожает опасность».

Генерал-фельдмаршал Эйхгорн по прибытии в Киев осматривает на вокзале почетный караул синежупанников (весна 1913-го)

Вслед за этим текстом шло сообщение германского пресс-бюро о том, что командующий и его адъютант в момент покушения возвращались «из офицерского собрания на квартиру» и заметка «Смерть ген. Эйхгорна». В газете так спешили, что даже не заметили ошибки в первом сообщении. «Сегодня» следовало заменить на «вчера». Ведь покушение произошло 30 июля, во вторник, а газета вышла 31-го, в среду. Но, видимо, потрясение газетчиков было таким сильным, что полученную из УТА (Украинского телеграфного агентства) рассылку поставили в номер без всяких правок.

Именем убийцы Эйхгорна, Бориса Донского, в 20-е годы 6 Киеве назывался Липский переулок

В претендующем на респектабельность «Русском голосе», в отличие от легковесных «Последних новостей», успели подумать. Тут та же фраза звучала правильно: «Официально. Вчера в половине второго дня было совершено покушение на генерал-фельдмаршала Эйхгорна»…

Военныи оркестр одного из немецких пехотных полков на Думской площади (сейчас это Майдан Незалежности)

Дальше шли подробности: «Сотрудникам газеты удалось беседовать с врачом, который пользует генерала Эйхгорна и его адъютанта. По словам доктора, положение фельдмаршала очень тяжелое, но все же есть некоторая надежда на его выздоровление. Что же касается адъютанта, то его ранение очень серьезно, оторвана одна нога, а другую придется ампутировать. Надежды на выздоровление почти нет». И завершала подборку краткая заметка «Кончина г.-ф. Эйхгорна»: «В 1 ч. ночи нашему сотруднику сообщили в германской комендатуре, что генерал Эйхгорн скончался около 10 ч. вечера. Незадолго перед тем скончался его адъютант».

«Голос Киева» перепечатал то же сообщение УТА, добавив только, что, по распоряжению германских властей, «ввиду покушения» были «отменены зрелища во всех театрах».

И только «Киевская мысль» – самая популярная и велеречивая газета города, не ограничившись пересказом официальных сообщений, прямо на первой полосе успела выдать даже пространную редакционную статью. «Убийство фельдмаршала фон Эйхгорна, – по-бабьи причитала она, – будет, несомненно, встречено населением Украины с негодованием и ужасом. Истомленное и измученное событиями этого года оно в безумном и бессмысленном акте террориста увидит основание для новых тревог. Кто послал этого бомбиста на его преступление, к тому времени, когда пишутся эти строки, еще неизвестно».

Немецкое, австрийское и украинское командование принимают парад Синежупанной дивизии на Софиевской площади

Германский патруль проверяет документы на Крещатике. Немцы 1918-го вели себя совсем не так, как их наследники в 1941 г.

Здесь на углу Липской улицы (в начале прошлого века – Екатерининской) и Липского переулка террорист Борис Донской бросил гранату под ноги фельдмаршалу фон Эйхгорну и его адъютанту Дресслеру; фото автора

Но памятливая «Мысль» тут же припомнила (и, нужно заметить, очень кстати!) недавнее убийство левыми эсерами в Москве германского посла Мирбаха и последовавшее за ним «бессмысленное восстание» (то есть, левоэсеровский мятеж), назвав его участников «кучкой фанатиков и искателей приключений». «Кем бы ни было совершено убийство фельдмаршала Эйхгорна, – негодовала газета, – ясно, во всяком случае, одно: это дикая авантюра тех, кто в общей массе населения является безответственными одиночками, не имеющими за собой никаких народных сил».

Эйхгорн жил на Екатерининской улице, 16 (ныне – Липской) в шикарном особняке графа Уварова, незадолго до революции перепроданном киевскому домовладельцу Попову. В советские времена в этом здании находилось управление КГБ по Киеву и области, а теперь – Украинский фонд культуры. Интерьеры сохранились до сих пор, хотя и в весьма изношенном виде дубовая лестница на второй этаж, парящие амурчики под потолком, массивный камин – 70-летний вояка предпочитал пошлую роскошь, как сказал бы Остап Бендер.

На параллельной улице (сейчас она называется Шелковичной, а тогда – Левашовской) располагалась резиденция гетмана Скоропадского. Поэтому гетман хорошо слышал взрыв, который описал в своих мемуарах: «Мы только что окончили завтрак в саду, и я с генералом Раухом хотел пройтись по саду, примыкающему к моему дому. Не отошли мы и нескольких шагов, как раздался сильный взрыв. Я по звуку понял, что разорвалось что-то вроде сильной ручной гранаты… Я и мой адъютант побежали туда. Мы застали действительно тяжелую картину, фельдмаршала перевязывали и укладывали на носилки, рядом с ним лежал на других носилках его адъютант Дресслер, с оторванными ногами, последний, не было сомнения, умирал. Я подошел к фельдмаршалу, он меня узнал, я пожал ему руку, мне было чрезвычайно жаль этого почтенного старика».

Эйхгорн со своими офицерами

«Русский голос» в номере от 1 августа добавил еще и чувствительную подробность в духе булгаковского Шервинского из «Дней Турбиных», обожавшего фразы вроде «и прослезился». «Пан гетман, – писал «Голос», – наклонился и поцеловал раненого. Фельдмаршал открыл глаза, улыбнулся, и пытался было заговорить, но силы оставили его».

Сенсация. Статьи в киевских газетах «Русское слово» и «Последние новости» от 31 июля 1918-го года, сообщавшие о покушении на фельдмаршала

Аж плакать хочется! Как бы то ни было, но на вокзал, когда тело фельдмаршала будут отправлять на родину, Скоропадский не поедет. Зато накануне по сообщению того же «Русского голоса», в Лютеранскую кирху, где отпевали убитого, был доставлен венок от гетманского МИДа с трогательной надписью: «Генералу-фельдмаршалу Эйхгорну, другу и защитнику Украинской державы»!

Вот ведь как получается! Целых три года Скоропадский и Эйхгорн сражались по разные стороны фронта в Первой мировой войне. Первый – как генерал-лейтенант русской армии. Второй – как генерал немецкий. Потом произошла революция. Пала монархия. Возникла Центральная Рада, пригласившая немцев «защищать Украину» от большевиков, и Эйхгорн явился во главе своей железноголовой армии в стальных касках в Киев, где, сбросив беспомощную Раду, посадил на украинский «престол» гетмана Скоропадского. А теперь он лежал в гробу, с венком от Украинской державы, несмотря на то, что именно ему принадлежала не без иронии сказанная историческая фраза: «Россия – понимаю, Украина – не понимаю!»

Да любой тут скажет: абсурд какой-то! Но именно абсурдом и является то, что профессиональные историки называют «закономерностями исторического процесса».

Абсурдом было все это бессмысленное покушение. Германский патруль догнал бомбиста, бросившегося бежать. Им оказался балтийский матрос Борис Донской – 24-летний уроженец села Гладкие Выселки Рязанской губернии. Ни своей личности, ни убеждений он не скрывал, заявив на допросе, что явился в Киев согласно решению партии левых эсеров, чтобы исполнить смертный приговор фельдмаршалу как душителю русской революции.

Добиться чего-то большего немецкие следователи от него не смогли, и Донской был повешен на Лукьяновской площади в Киеве 10 августа 1918 года. Теперь тут, словно по насмешке судьбы, находится базар, где продают свиные и телячьи туши. Само же место для казни было выбрано, наверное, лишь потому, что рядом Лукьяновская тюрьма, где держали террориста. Лукьяновская площадь – ближайшее к ней публичное место. И конвоировать недалеко. И соратники точно не отобьют.

Лютеринская кирха. Храм, где отпевали Эйхгорна, стоит в Киеве; фото автора

А тайные обстоятельства покушения приоткрылись только через несколько лет, когда в Берлине в сборнике «Пути революции» в 1923 году вышли воспоминания некой левоэсеровской деятельницы И. Каховской «Дело Эйхгорна». Каховская – очередное воплощение русской политической террористки, идущее еще от Софьи Перовской – вспоминала, что поначалу «сконструировалась» группа из трех человек, куда вошли «тов. Смолянский, занимавший в то время ответственный советский пост; тов. Борис Донской, кронштадтский матрос, пользовавшийся доверием в глазах товарищей, большой любовью и уважением, и я».

После того как II съезд Партии левых эсеров в апреле 1918 г. постановил применить «интернациональный» террор против врагов революции, ЦК наметил «центральные фигуры» – графа Мирбаха в Москве и фельдмаршала Эйхгорна в Киеве, «которые приковали к себе внимание всех трудящихся России» и «становились естественными объектами нападения» По ее свидетельству, только «в силу случайного стечения обстоятельств» теракт против Мирбаха предшествовал теракту против Эйхгорна.

Герман фон Эйнхорн (1848–1918)

Но при любом стечении обстоятельств, в это время он уже полностью потерял практический смысл. Большевики разгромили левоэсеровский мятеж в Москве, вспыхнувший после убийства Мирбаха 6 июля. Никаких надежд захватить власть во всей бывшей Российской империи у эсеров больше не оставалось. К тому же Эйхгорн, как пишет Скоропадский, «был как бы не у дел, а всеми вопросами ведал генерал Гренер». Семидесятилетний фельдмаршал являлся тем, кого называют «свадебным генералом». Не от него зависела судьба Украины, России и, тем более, мира. Она решалась в этот момент на Западном фронте, во Франции, где немецкие армии стали трещать под ударами французов и американцев. В какой-то мере бомба Донского избавила старика Эйхгорна от печальной возможности увидеть капитуляцию Германии, немецкую революцию, словно подражавшую русскому образцу, и крушение Рейха, которому он служил чуть ли не с детства.

Фельдмаршал Герман фон Эйхгорн по женской линии приходился внуком известному немецкому философу Шеллингу. Но философией не занимался, предпочитая ей армейскую службу. Гетман Скоропадский родился в Висбадене, на территории Германии, где отдыхала на курорте его мать. А Эйхгорн появился на свет в 1848 г. в нынешней Польше – в ее западной части, которая тогда входила в состав Германской империи. Его родной город назывался Бреслау. Теперь это Вроцлав.

Карьеру офицера он начал, вступив в 1866 г. во 2-й гвардейский пехотный полк, и сразу же оказался на войне с Австрией. Так вышло, что тогда он сражался против будущего союзника Германии в Первой мировой. Судьба словно демонстрировала, что нет ни вечных друзей, ни вечных союзников.

Второй войной будущего командующего немецкой оккупационной армией в Украине стала франко-прусская 1870-71 гг., после которой рухнула Французская империя Наполеона Третьего.

Долгое время Эйхгорн служил в германском генеральном штабе – лучшей военной школе для полководца его эпохи. Потом командовал дивизией и корпусом. Накануне 1914 года он был уже военным пенсионером. Но вернулся на службу и успешно командовал частями на Восточном фронте. Его X армия разгромила русских в сражении в Августовских лесах зимой 1915 года, добившись красивого окружения XX корпуса. А вершиной военных успехов Эйхгорна стало взятие Риги в 1917 году.

В декабре этого же года он стал фельдмаршалом, а 31 марта 1918 г. – главнокомандующим группы армий «Киев».

Медаль в честь генерал-полковника Ейхгорна. 1915 год

Скоропадский называет его человеком, который «умел умиротворять все страсти». «Это был безусловно честный, неподкупный человек, – писал гетман. – Он явился на Украину с армией и в сущности мог сильно увеличить требования, которые немцы нам предъявляли, это многие на его месте сделали бы, так как мы были совершенно бессильны, в нем же, наоборот, я находил всегда полное сочувствие». Скоропадский вспоминал, как за несколько дней до убийства фельдмаршала «запросто» зашел к нему в гости: «Он сам варил кофе, и в разговоре я ему указал на целый ряд беззаконностей, которые себе позволяли кое-кто из его многочисленных подчиненных, и он возмущался этим и обещал принять меры»…

Сразу же после убийства Эйхгорна гетман почувствовал, что «его уход может лишь осложнить еще больше положение на Украине». Однако Павел Петрович так и не осознал главного: задуманная как антирусский проект Украинская держава, державшаяся только на немецкой помощи, не имела ни малейших шансов на существование. Потом эту же ошибку повторит Петлюра, который понадеялся в 1920 году на поляков. Ныне немцев и поляков в раскладах украинской «элиты» заменили американцы. Осталось совсем немного времени, чтобы проверить, на сколько хватит этой опоры.