Текст книги "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы"

Автор книги: Олег Хлевнюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 3
«Потепление» 1934 года

Короткий период между всплеском государственного террора в 1932–1933 гг. и новым ужесточением «генеральной линии», последовавшим за убийством С.М. Кирова 1 декабря 1934 г., по многим признакам может рассматриваться как своеобразная «оттепель», разумеется, в рамках системы, сложившейся в 30-е годы. По мнению М.Я. Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, «антифашистской демократизацией сталинского результата»[238]238
  Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991. С. 260–261.


[Закрыть]. Ряд факторов (внутри– и внешнеполитических) определяли возможность такого выбора, направление и пределы «демократизации». Многое, несомненно, зависело и от того, какой была позиция руководства партии, существовали ли в Политбюро силы, способные возглавить и осуществить новый поворот.

1. Упрочение «умеренного» курса

Проводившаяся, невзирая на жертвы, политика усмирения стабилизировала ситуацию в стране. И когда осенью 1933 г. был собран сравнительно неплохой урожай, сторонники Сталина вздохнули с облегчением: победа! Именно поэтому XVII съезд партии, в начале 1934 г. политически закрепивший выход из «большого кризиса», поспешили назвать «съездом победителей».

Многие верили тогда, что самое страшное позади. Выстояв в пятилетием противоборстве с обществом, закрепив бесповоротность коллективизации и индустриального скачка, разгромив все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии, сталинская команда, казалось, и сама пойдёт на некоторые уступки во имя умиротворения страны. Расчёты эти не были безосновательными. Ведь относительная стабилизация, достигнутая к концу 1933 г., покоилась не только на насилии. В определённой степени она была также результатом проведения сравнительно умеренной политики.

Уже на январском 1933 г. пленуме ЦК ВКП(б), провозглашая развёртывание новых классовых битв, Сталин тем не менее пообещал, что во второй пятилетке прекратится «подхлёстывание страны» и будут значительно снижены темпы промышленного строительства. В отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путём, руководство страны проявило твёрдость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта 1933 г. вынесло строгое решение: «Ввиду попыток отдельных наркоматов установить объём капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это соответствует общей сумме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов рублей, как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на безусловную недопустимость таких попыток»[239]239
  Девис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 98–99.


[Закрыть]. Сокращение до более разумных пределов финансирования капитального строительства было важнейшей предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для более эффективной работы промышленности.

Не столь широко и очевидно, как в индустриальных отраслях, тенденции «умеренности» проявлялись в деревне. Однако и здесь к 1934 г. наметились слабые признаки смягчения прежней политики коллективизации и борьбы с «кулачеством». Административно-карательная деятельность политотделов МТС, многочисленные кадровые чистки и репрессивные кампании по «укреплению колхозов» сосуществовали с тенденцией ограничения продразвёрстки. Крестьян пытались заинтересовать в более производительном труде обещаниями придерживаться принципов продналога.

Некоторому ослаблению репрессивного нажима на деревню способствовала реализация инструкции ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, судам и прокуратуре от 8 мая 1933 г. Инструкция запрещала массовые выселения крестьян (устанавливала только индивидуальные выселения активных «контрреволюционеров», причём в рамках установленных лимитов – 12 тыс. хозяйств по всей стране), запрещала производить аресты должностным лицам, не уполномоченным на то по закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стражу до суда «за маловажные преступления». Был установлен предельный лимит заключённых в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления милиции (кроме лагерей и колоний) – 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фактически находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года, а оставшийся срок считать условным[240]240
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 922. Л. 58–58 об.


[Закрыть]. Для осуществления этой директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специальные разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции РСФСР Н.В. Крыленко. Уже 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову, что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ (кроме лагерей) и Главного управления милиции) содержалось 397284 человек, т.е. задача, поставленная директивой от 8 мая 1933 г., была решена[241]241
  ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 15а. Д. 1073. Л. 35.


[Закрыть].

Наметившиеся в годы кризиса ростки «умеренности» уже в 1934 г. оформились в новый поворот «генеральной линии». Его начало в определённой мере знаменовал XVII съезд ВКП(б). Во втором пятилетием плане, утверждённом на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной продукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы «Б». Одновременно на съезде проявились некоторые новые тенденции в политической сфере. Руководство партии продемонстрировало готовность примириться с бывшими оппозиционерами на условиях безусловного признания последними как их ошибок, так и права сталинской группы на монопольную власть. При этом прения на съезде позволяли надеяться, что примирение в партии будет первым шагом на пути политики умиротворения общества в целом.

При чтении стенограммы съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на рубеже пятилеток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миролюбием, сравнительной сдержанностью формулировок, меньшей ориентированностью на обострение классовой борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамёками, но всё же были осуждены недавние эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. «Надо прямо и совершенно определённо сказать, что репрессии были в эти прорывные годы решающим методом «руководства» многих партийных организаций Украины… – говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П.П. Постышев. – А ведь враг этим методом «руководства» пользовался, и очень широко пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и единоличников против колхозного строительства, против партии и советской власти»[242]242
  XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 67.


[Закрыть].

Накануне съезда были срочно приняты решения о восстановлении в партии некоторых лидеров бывших оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить приём в партию в одном из районов Москвы Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева, а 20 декабря – восстановить в ВКП(б) ведущего теоретика троцкистской оппозиции Е.А. Преображенского[243]243
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 936. Л. 5, 15.


[Закрыть]. Как показали последующие события, эти восстановления были предприняты с определённой целью: группе оппозиционеров – Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову – была предоставлена возможность выступить с покаянием на съезде. Обычно, обращая внимание на этот факт, многие авторы пишут лишь о том, что выступления политических противников Сталина демонстрировали победу вождя и утверждение его единоличного лидерства в партии. В значительной степени это – правда, однако, не вся. Действительно, многие бывшие оппозиционеры на съезде в основном каялись, обильно пересыпая свои речи безвкусными здравицами в честь вождя. Но сам по себе факт их выхода на трибуну съезда демонстрировал также новую политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал «необычайной идейно-политической и организационной сплочённостью рядов нашей партии»[244]244
  XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 259.


[Закрыть]. Реабилитация многих высокопоставленных политических противников Сталина воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых оппозиционеров, прекращения репрессий и чисток.

Скорее всего, поверили в определённую прочность нового курса и сами бывшие оппозиционеры. Иначе трудно понять, почему некоторые из них позволили себе на XVII съезде некоторую строптивость и самостоятельность. Ведь вопреки распространённому мнению об общей бесцветной покорности всех кающихся оппозиционеров внимательное чтение стенограммы съезда убеждает, что фактически таковой не было. Не было её, на что уже обращалось внимание в литературе[245]245
  Tucker R. Stalin in Power. P. 258–259; Лацис O.P. Перелом. Опыт прочтения несекретных документов. М., 1990. С. 324–325.


[Закрыть], в выступлении Н.И. Бухарина, которое по существу противоречило внешнеполитическому разделу отчётного доклада Сталина. Сталин вновь много говорил о предательстве социал-демократов, угрозе СССР со стороны всего капиталистического мира и относительной слабости фашизма в Германии. А Бухарин доказывал: Советскому Союзу нужно опасаться прежде всего Гитлера. Не было бездумной покорности и в выступлении Е.А. Преображенского. «Как я должен был бы поступить, если бы я вернулся в партию? – игриво, судя по стенограмме, постоянно фиксировавшей «смех» в зале, говорил он. – Я должен был бы поступить, как поступали рабочие, когда ещё был жив Ленин. Не все они разбирались в сложных теоретических вопросах и в теоретических спорах, где мы, «большие умники», выступали против Ленина. Бывало, видишь, что приятель голосует за Ленина в таком теоретическом вопросе, спрашиваешь: «Почему же ты голосуешь за Ленина?» Он отвечает: «Голосуй всегда с Ильичём, не ошибёшься». (Смех)… Я, вернувшись в партию, должен был поступить именно так, как рядовой пролетарий мне тогда советовал. Если у тебя не поворачивается язык говорить всё в деталях так, как говорит партия, ты всё же должен идти с партией, должен говорить, как и все, не надо умничать, должен больше верить партии, поступать так, как советовал тот рабочий. Ведь понимал же я, что партия, в основном, права»[246]246
  XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 239.


[Закрыть].

Эти слова Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно, что Преображенский просто высмеивал насаждаемое в партии единомыслие по принципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, смеявшиеся там, где, казалось бы, нужно аплодировать. Помимо прочего этот смех свидетельствовал о том, что в руководстве ВКП(б) ещё оставались люди, способные понять иронию Преображенского. Думаю, что, возникни подобная ситуация на следующем, XVIII съезде в 1939 г., делегаты приняли бы тезис о слепой преданности вождю аплодисментами и здравицами в честь Сталина. А пока, на XVII съезде, Сталину пришлось даже предпринимать некоторые усилия, чтобы преодолеть неловкость, возникшую в связи с откровениями Преображенского. Выступивший вскоре после него секретарь Уральского обкома партии И.Д. Кабаков, скорее всего получив соответствующие инструкции, заявил: «…Мне кажется, здесь в корне неправильно и неуместно было заявление Преображенского, когда он говорил о том, что ему надо поступать так же, как поступил рабочий, который, будто бы, слепо голосовал за тезисы товарища Ленина. Неверно, что программа, выдвигаемая Лениным и Сталиным, когда-то принималась рабочими, голосующими за эти тезисы, слепо. Рабочие голосовали за тезисы Ленина-Сталина как раньше, так и теперь горячо и убеждённо… Но когда выходит на трибуну человек, претендующий на определённый теоретический уровень, и говорит о том, что ему надо было бы тогда слепо голосовать за тезисы, то разрешите вам откровенно заявить, что здесь выражена целиком и полностью бесхребетность гнилого интеллигентика»[247]247
  Там же. С. 245.


[Закрыть].

В общем, подводя итоги этим крайне беглым и отрывочным наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда партии проявились настроения в пользу «умеренности», смены преимущественно террористической политики предшествующих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. «…Основные трудности уже остались позади»[248]248
  Там же. С. 259.


[Закрыть] – такими словами завершил своё выступление на съезде С.М. Киров. Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кадровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, большая часть партийных чиновников превратилась в сторонников стабильности и умиротворения. С этим должно было считаться высшее руководство партии.

Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельствовала о том, что проявившиеся на съезде политические настроения не были простой декларацией. После XVII съезда продолжалась демонстративная реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро нового созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты «Известия» был назначен Бухарин[249]249
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 939. Л. 2.


[Закрыть]. По всем признакам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже ещё одного лидера «правого уклона», бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии, кандидата в члены Политбюро в 1926–1929 гг. Н.А. Угланова[250]250
  Там же. Д. 941. Л. 20.


[Закрыть]. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о «безоговорочном» разрыве «с контрреволюционным троцкизмом» от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции Х.Г. Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: «т.т. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву». 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вызове Раковского[251]251
  Там же. Оп. 163. Д. 1016. Л. 143.


[Закрыть]. 22 апреля, после публикации в «Правде» заявления Раковского, Политбюро постановило поставить перед Комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)[252]252
  Там же. Оп. 3. Д. 944. Л. 17.


[Закрыть]. В конце апреля – начале мая Политбюро решило вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала «Большевик», а второй – директором литературного института[253]253
  Там же. Л. 15, 42.


[Закрыть]. Конечно, сама процедура покаяния и «признания ошибок» для бывших оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже «прощённых», их третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г. так и не был принят в партию, оставаясь в «подвешенном» состоянии, Раковский. Зиновьев, несколько месяцев спустя после своего назначения в ж. «Большевик», по инициативе Сталина был изгнан оттуда с громким скандалом и т.д. Однако, несмотря на это, «прощение» лидеров бывших оппозиций, их освобождение из ссылок и тюрем и трудоустройство были демонстрацией не только окончательной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно было, например, расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спустя), но и жестом «примирения», консолидации партии вокруг единственного наследника Ленина, демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы.

Более существенные перемены после XVII съезда произошли в экономической политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной продукции и капиталовложений, что означало отказ от прежней стратегии «больших скачков», период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен многочисленными экспериментами и «реформами», направленными на расширение экономической самостоятельности предприятий, оживление материального стимулирования труда. Своеобразным символом этих «реформ» был тогда экономический эксперимент на Макеевском металлургическом заводе. Проводил его по личному поручению Г.К. Орджоникидзе руководитель этого предприятия Г.В. Гвахария. Ещё в 1928 г. он был исключён из партии и выслан в Казахстан за принадлежность к троцкистской оппозиции. В 1930 г. в ВКП(б) его восстановили, а в 1933 г. назначили директором завода. Под его руководством макеевцы после долгих опытов разработали свою систему так называемого агрегатно-бригадного хозрасчёта. Её смысл заключался в улучшении материального стимулирования труда. Макеевский завод добился неплохих экономических показателей.

Окончательно, как «левацкие», были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчёта, необходимости укрепления рубля. В ноябре 1934 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение принципиальной важности – отменить с 1935 г. карточки на хлеб. Такое же значение имело и другое постановление ноябрьского пленума – о ликвидации политотделов МТС в сельском хозяйстве. Эти чрезвычайные органы управления, созданные в 1933 г., когда колхозы буквально разваливались под гнётом голода и тотальной продразвёрстки, были символом административно-репрессивной системы руководства. Железной рукой работники политотделов почти два года «наводили порядок» в деревне. Ликвидация политотделов была одним из проявлений новой политики в деревне – прекращения откровенной конфронтации с крестьянством, массовых депортаций; уступки в таком важнейшем вопросе, как некоторое расширение личных крестьянских приусадебных хозяйств.

В конечном счёте в основе относительно «умеренного» курса лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам явно сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда.

«Красная Россия становится розовой» – под таким заголовком 18 ноября 1934 года американская газета «Балтимор сан» поместила сообщение своего московского корреспондента (в Советском Союзе эта статья была замечена и включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего руководства страны). Среди фактов, подтверждавших это «порозовение», автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными предприятиями, но и распространение сдельной оплаты труда, отмену партмаксимума, увеличение ассортимента потребительских товаров, в том числе чулок из искусственного шёлка, до недавних пор числившихся в «идеологически невыдержанных», распространение тенниса, джаза и фокстрота, ранее порицавшихся за «буржуазность».

Действительно, с началом политики «великого перелома» досуговая культура находилась под особо жёстким идеологическим контролем и была, как и все другие социально-экономические сферы, подчинена единой цели – строительству политически монолитной индустриальной державы. Культура и досуг в идеале подлежали такому же огосударствлению, как экономика. Всякие попытки сохранить «хутора» личных неидеологизированных культурных запросов воспринимались как вражеское воздействие. Это касалось всего. Даже танцев. Идеологи новой культуры призывали, например, создать свой, советский танец, «в котором ощущалась бы могучая индустрия, темпы наших дней, лозунги, мысли, чувства наших дней». Зарубежные заимствования, например, фокстрот, клеймились как «танцы деградирующей буржуазии», «кровные братья кокаина и рулетки»[254]254
  Советское искусство. 1926. № 10. С. 22.


[Закрыть].

Ничего хорошего из этих проектов, конечно, не получилось. А советские люди, и особенно молодёжь, устав от мелочной регламентации и заорганизованности, всё настойчивее тянулись к «запретному плоду». Власти пошли на уступки. Выдвижение в качестве перспективы социалистического строительства достижения «культурной и зажиточной жизни» сопровождалось некоторыми послаблениями в одной из самых ортодоксально-неприступных крепостей – культурно-идеологической. «Ещё недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или Утёсова, просыпался в холодном поту и бежал в «Советское искусство» признавать свои ошибки… А сейчас? Сейчас от «моей Маши» нет житья. Куда ни пойдёшь, она всюду сидит у самовара… Джаз Утёсова, джаз Ренского, джаз Скоморовского, джаз Березовского, английский джаз, чехословацкий джаз, женский джаз, джаз лилипутов» – этот пассаж из «Комсомольской правды» от 27 октября 1934 г. даёт некоторое представление о завоеваниях «чуждой культуры» в период «потепления» 1934 г.

Как обычно после долгого подавления «запретный плод» «поедали» судорожно-торопливо, без приборов и причавкивая. Под танцы стали занимать читальные и лекционные залы, конкурсами исполнителей румбы, фокстрота и чарльстона были переполнены программы клубов, парков и профсоюзных садов. Многих здравомыслящих людей эти «суррогаты культуры» пугали не меньше, чем бездумно идеологизированные образцы официально предписанного досуга. Однако немало было и тех, кто критиковал новые формы времяпрепровождения, так сказать, с левых позиций. «Это не просто случайное явление, – писал один из них в «Комсомольскую правду», – а плановый очередной трюк классового врага в нашей стране, это тормоз ликвидации пережитков капитализма в сознании людей… Джаз кинотеатра «Центральный» 75 процентов номеров исполняет фокстроты»[255]255
  Комсомольская правда. 1934. 30 мая.


[Закрыть]. Но времена несколько изменились, и корреспондент газеты авторитетно разъяснил поборнику идеологической чистоты, что пора отбросить «пошлость нарочитого аскетизма, ещё так недавно считавшуюся хорошим советским тоном».

Постепенное улучшение условий жизни, попытки скорректировать экономический курс, твёрже опереться на материальные стимулы, разбудить инициативу не могли не сопровождаться некоторым смягчением репрессивной политики. «…Должен отметить ещё одну черту, которая бросается в глаза: исчезновение страха, – рассказывал тогда, после пятинедельного пребывания в СССР, сотрудник нью-йоркской газеты «Форвертс» М. Хиной. – Прежнего кошмарного страха нет ни перед ГПУ, ни тем меньше перед милицией. Это исчезновение страха наблюдается прежде всего среди интеллигенции и прежних нэпманов и кустарей. Не видно его и среди широкой массы обывателей. Исключение в этом отношении составляют коммунисты, ещё не прошедшие чистки. Но после чистки и коммунисты становятся откровеннее. Бросается в глаза изменение отношения к интеллигенции как к социальному слою. За ней ухаживают, её обхаживают, её подкупают. Она нужна»[256]256
  Социалистический вестник. 1934. № 19. С. 14.


[Закрыть]. Конечно, говорить о расцвете демократии и законности в 1934 г. не приходится. Однако по сравнению с предыдущим периодом уровень репрессий действительно несколько снизился. По официальным данным, в РСФСР в 1934 г. было осуждено около 1,2 млн. человек, примерно на 200 тыс. меньше, чем в 1933 г. Причём применение некоторых наиболее жестоких законов (например, закона от 7 августа 1932 г., уменьшилось в несколько раз)[257]257
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 171. Л. 50, 91.


[Закрыть]. Особо заметным в 1934 г. было снижение активности ОГПУ. Количество осужденных по делам, расследуемым ОГПУ (со второй половины 1934 г. НКВД), составило около 79 тыс. по сравнению с 240 тыс. в 1933 г.[258]258
  Попов В.П. Государственный террор в советской России. С. 20–31.


[Закрыть] Впервые за долгое время общество не лихорадили широковещательные политические суды над «вредителями» и «шпионами», слабели репрессии в оправлявшейся от голода деревне, власти в ряде случаев пресекали гонения на интеллигенцию, брали под защиту хозяйственных руководителей.

27 мая 1934 г. по инициативе ОГПУ было принято постановление ЦИК СССР, которое упрощало процедуру восстановления в гражданских правах крестьян-спецпереселенцев. Фактически восстановление в правах, вопреки ожиданиям крестьян, не избавляло их от проживания в ссылке, а лишь ослабляло комендантский надзор за ними. Но и эта возможность получить хотя бы формальное полноправие, по замечанию В.П. Данилова и С.А. Красильникова, отчасти была для спецпереселенцев «заманчивой перспективой»[259]259
  Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933–1938. Составители: Красильников С.А., Кузнецова В.Л., Осташко Т.Н., Павлова Т.Ф., Пащенко Л.С., Суханова Р.К. Новосибирск, 1994. С. 9, 31, 270.


[Закрыть].

Относительное затишье на фронте «классовой борьбы» в определённой степени было связано с продолжением действия инструкции ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. (ссылками на неё и в 1934 г. была переполнена официальная печать). Некоторое значение для стабилизации политического положения имела также реорганизация карательных органов.

В 20-е годы в СССР наряду с Объединённым государственным политическим управлением (ОГПУ), занимавшимся преимущественно политическими делами, существовали республиканские наркоматы внутренних дел. В 1930 г., как уже говорилось, по требованию Сталина НКВД были упразднены. Часть их функций передали советским органам, а ОГПУ осталось безраздельным хозяином на поприще карательной политики. В течение нескольких лет активной «борьбы с врагами» Государственное политическое управление превратилось в глазах народа в одиозный символ насилия и произвола. Этот факт, видимо, учитывался авторами очередной реорганизации. В соответствии с постановлением Политбюро от 10 июля 1934 г. (оформленным затем как постановление ЦИК СССР), ОГПУ вошло как одно из подразделений во вновь созданный Наркомат внутренних дел СССР, чисто внешне как бы растворилось среди других многочисленных и менее одиозных управлений: рабоче-крестьянской милиции, пограничной и внутренней охраны, отделов актов гражданского состояния и административно-хозяйственного. Одновременно вновь созданный НКВД лишался значительной части судебных функций. Дела по расследуемым наркоматом и его местными органами преступлениям по окончании следствия было предписано «направлять в судебные органы по подсудности в установленном законном порядке». Упразднялась судебная коллегия ОГПУ, а полномочия созданного при Наркомате внутренних дел аналогичного органа – Особого совещания – были несколько сокращены.

В этот же день, 10 июля 1934 г., Политбюро приняло постановление «О работе судов и прокуратуры», в котором определялся новый порядок судопроизводства «в связи с организацией Наркомвнудела Союза ССР и предстоящей передачей на рассмотрение судебных органов дел, проходивших ранее во внесудебном порядке». Постановление предписывало создать специальные коллегии при верховных республиканских, краевых и областных судах и главных судах автономных республик для рассмотрения дел о государственных преступлениях и преступлениях против порядка управления. Определяло судебное рассмотрение дел «об измене родине, о шпионаже, о терроре, взрывах, поджогах, диверсиях» в военных трибуналах и военной коллегии Верховного суда СССР, а дел о преступлениях на железнодорожном и водном транспорте – в линейных и водных судах и транспортной коллегии Верховного суда СССР. Все остальные дела, по постановлению Политбюро, подлежали «рассмотрению в народных судах в общем порядке». Для рассмотрения протестов на решения верховных судов союзных республик и коллегий Верховного суда СССР при Верховном суде СССР учреждалась судебно-надзорная коллегия. Причём все решения судебно-надзорной коллегии по приговорам с расстрелом вносились на утверждение Политкомиссии Политбюро. Приговоры к высшей мере наказания, выносимые верховными судами союзных республик и не проходящие через судебно-надзорную коллегию Верховного суда, также вносились на утверждение в Политкомиссию, но Верховным судом СССР непосредственно, кроме приговоров Верховного суда РСФСР, вносимых Наркоматом юстиции РСФСР. Политбюро поручило также специальной комиссии под председательством А.С. Енукидзе внести соответствующие изменения в уголовные и уголовно-процессуальные кодексы и в другие документы. В пакет решений, принятых 10 июля, входили помимо этого постановления об укреплении кадров суда и прокуратуры, о коллегиях защитников и т.д.[260]260
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 948. Л. 95-100.


[Закрыть]

Постановление об организации НКВД преподносилось пропагандой, да и воспринималось народом, как знак определённой демократизации, гарантии укрепления роли закона. «Правительство Союза, – комментировала решение от 10 июля редактируемая Бухариным газета «Известия», – постановило организовать Наркомвнудел СССР, влив в него ОГПУ и изъяв судебные дела. Это значит, что враги внутри страны в основном разгромлены и разбиты; это значит, что борьба, которая ещё отнюдь не кончена, будет продолжаться, но в значительной мере уже другими методами; это значит, что в огромной степени возрастает роль революционной законности, точных, фиксированных законом правил; это значит, что возрастает роль судебных учреждений, которые разбирают дела согласно определённым нормам судопроизводства… Теперь враги разбиты, поражены, обезглавлены, рассеяны в решающих пунктах борьбы, а пролетарская диктатура меняет характер своих методов борьбы, переходя в значительной мере к методам судопроизводства и в гораздо большей степени опираясь на точные формулы революционного закона»[261]261
  Известия. 1934. 11 июля.


[Закрыть].

Порождая у современников многочисленные надежды, «потепление» 1934 г. вызывает у историков столь же многочисленные вопросы. Один из главных – кто стоял за новым поворотом «генеральной линии», каким был расклад сил в этот период в высших органах власти, прежде всего, в Политбюро.