Текст книги "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы"

Автор книги: Олег Хлевнюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Заключение

Наиболее распространённая версия советской политической истории 30-х годов исходит из того, что до начала «большого террора» в Политбюро противостояли друг другу две «фракции» – сторонники жёстких мер и приверженцы относительно «умеренного» курса. Разные авторы строят различные предположения по поводу состава этих «фракций» и отношения к ним Сталина. В большинстве случаев в числе «умеренных» называют Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева. В «либерализме» подозревают также тех членов Политбюро, которые погибли в годы террора (логика здесь проста: не случайно же, именно на них был обрушен удар репрессий). К радикальным лидерам, отстаивающим политику террора и эскалации классовой борьбы, столь же часто относят Кагановича, Молотова, Ежова. Сталин, в принципе симпатизирующий «радикалам», как считают многие историки, колебался между двумя группировками (должен был считаться с наличием противников жёсткого курса в своём окружении) до середины 30-х годов, пока окончательно не встал на сторону приверженцев террора.

Очевидно, что все эти предположения по поводу противостояния «фракций» в Политбюро имеют принципиальное значение для понимания политической истории 30-х годов. Если придерживаться этой точки зрения, то механизм функционирования высшей партийно-государственной власти в СССР описывается при помощи достаточно чёткой, непротиворечивой схемы. Прежде всего, наличие и противоборство двух «фракций» объясняет колебания «генеральной линии» в 30-е годы между всплесками государственного террора и «реформами». Понятно, что в том случае, когда верх брали радикалы, усиливались репрессии и преобладала чрезвычайная политика, победа же «умеренных» приводила к попыткам «реформ». Более объяснимыми становятся также обстоятельства подготовки «большого террора» и сам террор 1937–1938 гг. Наличие «умеренных» сдерживало Сталина и его радикальных сторонников. Воспользовавшись ослаблением позиций «умеренных» после убийства Кирова и смерти Куйбышева, Сталин, опираясь на радикалов, сделал окончательный выбор в пользу массовых репрессий. Причём «умеренные» члены Политбюро, ограничивающие власть Сталина, были одной из первых целей террора. Их уничтожение способствовало завершению сталинской «революции сверху», утверждению единоличной диктатуры Сталина.

Эта достаточно логичная схема всегда подтверждалась определёнными источниками и фактами. Уже современники событий наблюдали некоторые колебания политики высшего советского руководства. В экономике – от индустриальных скачков до резкого снижения планов промышленного роста, от коллективизации и раскулачивания до поощрения личных приусадебных хозяйств, от попыток свернуть торговлю и ввести прямой продуктообмен до провозглашения «социалистичности» товарно-денежных отношений. В идеологии – от проповеди «революционного аскетизма» до лозунгов «зажиточной жизни». Во внешней политике – от обличения социал-демократии до поддержки «народных фронтов». Даже в проведении государственного террора, представлявшего собой наиболее устойчивую основу режима, наблюдались как всплески чрезвычайной жестокости, так и периоды демонстрации относительной «умеренности». Всё это позволяло предполагать наличие сторонников различных политических линий в высшем руководстве СССР. Подобные предположения, появлявшиеся в западных изданиях в 30-е годы, завершились солидным обобщающим материалом Б.И. Николаевского в «Социалистическом вестнике». В свою очередь, «Письмо старого большевика» было подтверждено (во многих случаях, можно сказать, проиллюстрировано) некоторыми утверждениями беглецов из СССР. Например, самый знаменитый из таких эмигрантов, бывший генерал НКВД А. Орлов, свою широко известную книгу построил в основном на концепции Николаевского, придав этой концепции дополнительный вес и правдоподобность.

В 50-60-е годы, во время хрущёвской «оттепели» версия о конфликтах в высших эшелонах власти получила новое развитие. Руководителям партии, сплотившимся вокруг Хрущёва, по политическим причинам было необходимо разделить старых соратников Сталина на «плохих» и «хороших». К первым причислили Берия, Маленкова, Молотова, Кагановича, Ежова. Среди вторых остались сам Хрущёв, Ворошилов, Микоян, Калинин, Орджоникидзе, а также все репрессированные в 30-е годы члены Политбюро. На «плохих» вождей были списаны преступления прежнего режима (при этом сам Сталин нередко выводился из-под критики, объявлялся жертвой интриг «плохих» членов Политбюро). «Хорошие» вожди, на интриг «плохих» членов Политбюро). «Хорошие» вожди, наследовавшие власть, намекали, что они и их «хорошие» сторонники пытались бороться с произволом уже в сталинские годы. В наиболее полном виде эти идеи были сформулированы в докладе Хрущёва на XX съезде партии, а потом и в воспоминаниях старых большевиков, собранных историками-диссидентами. Благодаря этому появились новые сведения: о неких совещаниях высших партийных функционеров, которые во время XVII съезда ВКП(б) якобы вынашивали планы замены Сталина Кировым на посту генерального секретаря ЦК; о том, что сам Киров был убит по приказу Сталина, видевшего в ленинградском секретаре своего политического противника; об обстоятельствах смерти Орджоникидзе в результате конфликта со Сталиным, о выступлении Постышева на февральско-мартовском пленуме против репрессий и т.п.

Ни одно из вышеперечисленных свидетельств, правда, не было подкреплено какими-либо подлинными документами. Странным образом даже Хрущёв, в распоряжении которого находились все архивы партии предпочитал пользоваться воспоминаниями старых коммунистов, вернувшихся из лагерей. Однако это обстоятельство мало смущало историков. Абсолютная закрытость советских архивов и, мягко говоря, скрытность советских политических деятелей была общеизвестной. Для многих историков было достаточно лишь намёков, прозвучавших в докладе Хрущёва и в официальной советской печати, чтобы предположить, что за этими намёками стоят какие-то реальные факты и документы.

Открывшиеся несколько лет назад архивы, однако, пока не подтверждают распространённые версии о наличии в Политбюро «фракций». Документы показывают, что отношения между членами Политбюро зависели в основном от их служебных контактов. Немаловажную роль играли также личные связи. Дружеские отношения, например, существовали между Орджоникидзе (которого традиционно причисляли к «умеренным») и Кагановичем (как повелось считать со времён Николаевского, одним из лидеров «радикалов»). Эти личные связи накладывали существенный отпечаток на решение деловых вопросов. Оставаясь во время отпусков Сталина на «хозяйстве» в Политбюро, Каганович, как показывают документы, старался максимально удовлетворять все просьбы и требования Орджоникидзе. После перехода Кагановича в наркомат путей сообщения, дружеские контакты между ним и Орджоникидзе подкреплялись общностью ведомственных интересов: оба конфликтовали с Госпланом и руководством правительства за капиталовложения, оба старались предотвратить бесконтрольные чистки в их наркоматах и т.п.

Другой очевидно прослеживаемый по документам тандем представляли Куйбышев и Молотов. Работая вместе в 1930–1935 гг. (Куйбышев был заместителем Молотова в СНК), они придерживались схожих взглядов по основным проблемам социально-экономического развития и поддерживали друг друга во всех конфликтных ситуациях с ведомствами. Переписка между Молотовым и Куйбышевым свидетельствует, что обычно они предварительно согласовывали между собой инициативу по наиболее важным проблемам. Подобные отношения между Куйбышевым и Молотовым также выпадают из привычной схемы: «умеренные» (к ним однозначно причисляется Куйбышев) – «радикалы», (одним из основных лидеров которых многие историки считают Молотова).

Что касается личных позиций, то один и тот же советский лидер в разных обстоятельствах и ситуациях мог выступать то как «умеренный», то как «радикал». Историки уже давно обратили внимание на тот факт, что Орджоникидзе, например, находясь на посту председателя ЦКК, в конце 20-х годов был одним из активных сторонников форсированной индустриализации и борьбы с «вредителями». Однако после перехода на должность председателя ВСНХ (затем наркома тяжёлой промышленности), придерживался иной точки зрения: ратовал за более сбалансированные темпы прироста промышленного производства, требовал прекращения гонений на специалистов и вмешательства карательных органов в управление предприятиями. Сходные метаморфозы можно наблюдать и у Кагановича после перехода его на пост наркома путей сообщения. Ежов, инициировавший ряд дел в защиту хозяйственников в начале 30-х годов, когда он занимал пост заведующего промышленным отделом ЦК, «прославился» как организатор кровавых террористических акций 1937–1938 гг. Молотов был одним из последовательных сторонников снижения капиталовложений в промышленность, что способствовало более сбалансированной экономической политике. В то же время Орджоникидзе требовал новых вложений в тяжёлую индустрию, что отвечало интересам возглавляемого им ведомства, но подрывало экономическую стабильность и способствовало распространению чрезвычайных методов управления народным хозяйством. Подобные примеры можно продолжать.

Особо следует сказать о Кирове, которого многие историки традиционно считают чуть ли не лидером «умеренной фракции». Пока создаётся впечатление, что главной причиной подозрений по поводу реформаторских наклонностей Кирова является его трагическая гибель. В этом случае срабатывают чисто логические построения. Раз Киров был убит, и в результате этого относительно «умеренный» курс 1934 г. сменился явным наступлением террористической линии – значит Киров был одним из столпов «умеренности». Никаких основательных фактов, подтверждающих это точку зрения, однако, не существует. Из известных документов трудно сделать заключение о наличии у Кирова политической программы или хотя бы отдельных политических намерений, отличных от сталинских. Материалы Политбюро вообще выявляют минимальную роль Кирова в деятельности высших органов партийной власти. Крайне редкими были его появления в Москве. Лишь в исключительных случаях подпись Кирова можно найти под решениями Политбюро, принятыми опросом членов Политбюро. Инициативы и предложения Кирова не выходили из ряда инициатив, выдвигавшихся другими секретарями крупных партийных организаций. Он просил о дополнительных ресурсах для Ленинграда, боролся за местные, ленинградские интересы в различных спорных вопросах, защищал своих подчинённых и т.п.

На основе имеющихся фактов инициатором разного рода акций, предопределявших направление политического курса, может быть назван прежде всего Сталин. По его предложениям (в большинстве случаев, можно сказать, приказам) проводились как государственно-террористические акции, так и «реформы». Пока не известно ни одно принципиальное решение, принятое в 30-е годы помимо Сталина, а тем более против его воли. Это не означает, конечно, что вся советская история этого периода предопределялась исключительно личными пристрастиями и представлениями вождя, что он был абсолютно свободен в собственном выборе. Подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов – реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т.п. – не входило в задачу данной книги. В ней рассматривался преимущественно один вопрос – о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, «фракций») в принятии политических решений. И пока, отвечая на этот вопрос, можно отметить, что именно Сталин в одном лице представлял собой и «радикальную» и «умеренную» фракции в Политбюро, на счёт которых историки нередко относили решения о поворотах «генеральной линии».

Известные факты и документы позволяют говорить о Сталине как о жестоком, циничном, но достаточно прагматичном лидере. Не останавливаясь ни перед чем на пути к своим целям, предпочитая всем иным методам управления обществом насилие и террор, он был способен осознать и подчиниться некоторым социальным и экономическим реальностям. Проводившиеся по его инициативе политические манёвры, не затрагивая основ системы, позволяли режиму сохранять устойчивость. Расплачиваясь за свои авантюры и преступления жизнями миллионов соотечественников, Сталин сумел до конца своей жизни оставаться не только символом, но и реальным центром особой социально-экономической системы, о сути и предпосылках возникновения которых уже десятилетия спорят историки. В понимании принципов конструирования и поддержания жизнеспособности этой системы Сталин стоял на голову выше своих соратников, что было естественным следствием победы сталинской фракции и отстранения от власти всех сколько-нибудь значительных советских лидеров в 20-е годы.

Взаимоотношения Сталина и его соратников по Политбюро на протяжении 30-х годов менялись. В начале этого десятилетия члены Политбюро обладали относительной самостоятельностью, а само Политбюро ещё можно было рассматривать как орган коллективного руководства. Это предопределялось, вероятно, несколькими причинами. Прежде всего действовала инерция прежних традиций руководства партией. Будучи первым среди равных, вождь должен был считаться как со своими ближайшими помощниками, так и с более широким кругом партийных функционеров, входивших в ЦК и имевших относительную свободу рук на местах. Положение Сталина, только недавно одержавшего победу в длительной борьбе с оппозициями (Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Рыковым и т.д.) было ещё не столь прочным, чтобы он мог открыто пренебречь принципами «коллективного руководства». Более того, до тех пор, пока в стране нарастал острейший кризис, вызванный левым поворотом конца 20-х годов, сам Сталин был заинтересован в поддержании прежних традиций руководства, в разделении ответственности между группой вождей.

Для начала 1930-х годов было характерно соблюдение формальных процедур деятельности Политбюро. Существовала также относительная самостоятельность отдельных членов Политбюро в управлении своими ведомствами. Документы позволяют выдвинуть предположение о наличии определённых «группировок» высшей и средней номенклатуры, включая руководителей регионов, связанных особыми отношениями с тем или иным членом Политбюро. Будучи хозяином на своём участке, каждый член Политбюро безусловно подчинялся высшему арбитру и «хозяину». Однако и сам Сталин, чувствуя себя вождём, должен был считаться с наличием «вотчин». На практике это выражалось в том, что члены Политбюро активно и настойчиво отстаивали интересы своих ведомств, своих сотрудников и людей из своего окружения. В принципе пытаясь разрешить возникающие проблемы «мирными» аппаратными способами, члены Политбюро в особо острых ситуациях позволяли себе некоторые демарши вплоть до заявлений об отставке, а Сталин, как правило, достаточно терпимо относился к такой практике, даже поощряя соперничество между отдельными ведомствами и их руководителями.

Относительно прочные политические позиции отдельных советских лидеров и наличие реального влияния различных партийно-государственных структур могли стать важной предпосылкой постепенного формирования более предсказуемой, сбалансированной и очищенной от террористических крайностей системы, системы своеобразного «смягченного сталинизма». Во всяком случае именно такая «номенклатурная независимость», несмотря на многие издержки и противоречия, обеспечивала определённое равновесие и относительную кадровую стабильность в высших и средних эшелонах партийно-государственной власти в начале 30-х годов.

Наиболее очевидно «особая позиция» отдельных ведомств проявлялась при выработке экономической политики в начале второй пятилетки. Отрезвление, наступившее после кризиса на рубеже пятилеток, сопровождалось нарастанием относительного «разномыслия» в различных структурах партийно-государственного аппарата. Не имея более возможности беспрекословно подчиняться принципам форсированного развития и вынужденные считаться с социально-экономическими реальностями, различные инстанции всё чаще предлагали решения, противоречащие политике «большого скачка». Всё откровеннее проявляли себя прагматичные ведомственные интересы, ранее абсолютно подавленные «единой волей», нацеленной на беспрекословное выполнение амбициозных планов. Корректировка же «генеральной линии», придание ей большей гибкости происходили в результате сложного взаимоучёта интересов и позиций различных государственных инстанций: хозяйственных наркоматов, Госплана, Наркомфина, руководства правительства. Политбюро и Сталин чаще всего выступали в роли арбитра, который хотя и обладал решающим голосом, но должен был считаться с претензиями конфликтующих сторон. В советской партийно-государственной системе весомость этих претензий напрямую зависела как от степени приоритетности задач, которые решало то или иное ведомство, так и от влияния его руководителя.

Борьба за «независимость» и отстаивание ведомственных интересов, однако, никогда не перерастали в формирование какого-либо подобия «фракций», объединявших нескольких членов Политбюро. Даже те советские ведомства, во главе которых стояли члены Политбюро, не играли сколько-нибудь значительной политической роли и не смогли составить серьёзный противовес единоличной власти вождя. В определённый момент Сталин сумел сравнительно легко нарушить властное равновесие начала 30-х годов.

Изменение системы взаимоотношений, сложившейся в Политбюро в конце 20-х – начале 30-х годов, особенно активно началось в начале 1935 г. Объективно этому, конечно, способствовали смерти двух старых членов Политбюро – Кирова и Куйбышева. По инициативе Сталина тогда фактически был ликвидирован пост второго секретаря ЦК, заместителя Сталина по партии, который до конца 1930 г. занимал Молотов, а затем Каганович. Обязанности второго секретаря были разделены между несколькими членами высшего руководства. Усилилось значение молодых выдвиженцев Сталина – Жданова и Ежова. Несмотря на их официальные посты (Жданов был только кандидатом в члены Политбюро, а Ежов не входил в Политбюро вовсе), они ведали многими важнейшими вопросами, получая задания непосредственно от Сталина. Всё чаще нарушалась традиционная процедура работы Политбюро – реже проводились заседания, большинство вопросов решались опросом и т.д. Репрессии, затрагивающие в предыдущие годы в основном рядовых граждан, обрушились на многих высокопоставленных членов партии, входивших в непосредственное окружение отдельных членов Политбюро. Сталинским соратникам по Политбюро становилось всё труднее отстаивать свои «вотчинные» права.

Такое положение не могло устраивать ни одного из членов Политбюро. По отношению к усилению террора против партийно-государственных функционеров все члены Политбюро имели основания быть «умеренными». Все они, несомненно, хорошо понимали, что репрессии, затрагивающие их сотрудников, объективно ослабляли позиции ведомств перед натиском карательных и контролирующих органов, дискредитировали самих руководителей ведомств – членов Политбюро и ограничивали их власть и влияние. Сталин же использовал репрессии как способ давления на своих соратников.

Большинство членов Политбюро не только не оказывали существенного сопротивления, но поспешили присоединиться к новому курсу, демонстрируя повышенную бдительность и верность вождю. Исключение составлял Орджоникидзе. Как показывают многочисленные документы, по поводу репрессий в НКТП и в окружении Орджоникидзе между Сталиным и Орджоникидзе действительно происходили конфликты. Орджоникидзе отстаивал своё «традиционное» право самостоятельно «казнить и миловать» своих людей. Конфликт обострялся в силу личных качеств «горячего» Орджоникидзе, а также в силу того, что Сталин впервые дал санкцию на арест родственника одного из членов Политбюро – старшего брата Орджоникидзе. Это столкновение закончилось гибелью Орджоникидзе.

В литературе обсуждается вопрос о том, насколько далеко был готов пойти Орджоникидзе в противостоянии Сталину. Известные документы показывают, что Орджоникидзе вряд ли был готов к серьёзной борьбе. Для этого он был слишком сталинистом и слишком политически несамостоятельной фигурой. Имеющиеся пока факты свидетельствуют скорее о том, что Орджоникидзе лишь пытался переубедить Сталина, хотя делал это настойчиво и, можно сказать, бесстрашно. Объективно Орджоникидзе выступал в защиту традиции «коллективного руководства» начала 30-х годов, которая предусматривала, в числе прочего, относительную стабильность в партийно-государственной номенклатуре. Позицию Орджоникидзе в принципе могли бы поддержать все другие члены Политбюро, также заинтересованные в сохранении стабильности. Если бы это произошло, и Сталин отказался от проведения «большой чистки», характер режима остался бы во многом прежним, но общество и правящая номенклатура, вполне возможно, избежали бы крайностей государственного терроризма, всплеск которого пришёлся на 1937–1938 гг.

Гибель Орджоникидзе была предвестником установления новых отношений между Сталиным и его ближайшими соратниками. В 1938 г. были арестованы и расстреляны несколько членов Политбюро, причём в ряде случаев без соблюдения даже формальных процедур, предусмотренных партийным уставом. В той или иной мере пострадали почти все члены Политбюро: одни находились под постоянной угрозой политических обвинений, у других были репрессированы родственники и ближайшие сотрудники. Всё это отражало новый расклад сил между Сталиным и его окружением. Политбюро после «большого террора» уже не играло своей прежней роли. Полностью была нарушена уставная процедура созыва и деятельности Политбюро. Важнейшие решения принимались Сталиным, который посвящал в свои планы лишь некоторых членов Политбюро по своему выбору. Даже формально был подтверждён порядок замены Политбюро двумя комиссиями Политбюро. Всё более активную роль в Политбюро играли молодые выдвиженцы (Жданов, Берия, Маленков), не имевшие «революционных заслуг» старых членов Политбюро, и приведённые к власти лично Сталиным. Явно обнаружилась тенденция перемещения центра власти из Политбюро в Совнарком, которая была окончательно закреплена после назначения Сталина в мае 1941 г. председателем СНК. По существу, перед войной была оформлена та система высшей политической власти, которая сохранялась до последних дней жизни Сталина. Как регулярно действующий орган политического руководства, Политбюро фактически было ликвидировано, превратившись, в лучшем случае, в совещательную инстанцию при Сталине.