Текст книги "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы"

Автор книги: Олег Хлевнюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

2. Новые исполнители

После убийства Кирова в руководстве ВКП(б) произошла определённая кадровая перегруппировка, выдвижение новых лиц, некоторое изменение обязанностей старых соратников Сталина.

1 февраля 1935 г. пленум ЦК ВКП(б) утвердил членами Политбюро А.И. Микояна и В.Я. Чубаря, а кандидатами в члены Политбюро А.А. Жданова и Р.И. Эйхе. Если оценивать эти перестановки, руководствуясь версией о существовании в Политбюро «фракций» «умеренных» и «радикалов», то придётся признать, что после убийства Кирова в Политбюро усилились позиции «умеренных». Достаточно осторожным и «умеренным» политиком был Чубарь, обвинённый в 1938 г. в связях с Рыковым и в «правых» настроениях. К «умеренным» некоторые историки причисляют также Жданова (подробнее об этом будет сказано в следующем параграфе). Скорее, к «умеренным», чем к «радикалам», можно было бы отнести также Эйхе, репрессированного в 1938 г.

Однако, на самом деле, перестановки в Политбюро не имели никакого особого политического значения, а предопределялись скорее формальной процедурой заполнения вакансий. Микоян и Чубарь заняли места полных членов Политбюро взамен Кирова и умершего Куйбышева потому, что имели на это право как старейшие кандидаты в члены Политбюро (с 1926 г.), занимавшие к тому же важные посты (Микоян был наркомом пищевой промышленности СССР, а Чубарь – заместителем председателя Совнаркома СССР). Эйхе был выдвинут на освободившуюся должность кандидата в члены Политбюро с явно демонстративной целью – как секретарь крупнейшей Западно-Сибирской партийной организации. Постоянно находясь за тысячи километров от Москвы, реально он не мог участвовать в работе Политбюро. Жданов же, наоборот, уже не мог оставаться вне Политбюро. Как секретарь ЦК ВКП(б) с начала 1934 г., он фактически работал как член Политбюро и нередко визировал решения Политбюро. Решающим обстоятельством, предопределившим его вхождение в Политбюро, был, конечно, тот факт, что Жданов наследовал Кирову на посту руководителя ленинградской партийной организации.

Гораздо большее значение для реального распределения ролей в высших эшелонах власти имело решение Политбюро о перестановках на руководящих партийно-государственных постах, принятое 27 февраля 1935 г. Судя по подлинному протоколу, это важное постановление могло быть принято на встрече группы членов Политбюро. Сам оригинал постановления был написан Поскрёбышевым (а, значит, скорее всего, продиктован Сталиным), после чего завизирован Сталиным. Под сталинской подписью одним тёмнокрасным карандашом расписались Каганович, Орджоникидзе, Молотов, Ворошилов, Микоян. Калинин, как следует из секретарской пометки, был опрошен (видимо, по телефону)[395]395
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1056. Л. 35–36.


[Закрыть]. В соответствии с этим постановлением, член Политбюро А.А. Андреев был освобождён от поста наркома путей сообщения и назначен секретарём ЦК ВКП(б). На его место в Наркомат путей сообщения был переведён Л.М. Каганович, который сохранил пост секретаря ЦК, но был освобождён от обязанностей председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и секретаря Московского областного комитета партии. Председателем Комиссии партийного контроля вместо Кагановича был назначен Н.И. Ежов, ставший незадолго до этого также секретарём ЦК. Ещё одну часть «наследства» Кагановича – пост секретаря московского обкома ВКП(б) – получил другой выдвиженец – Н.С. Хрущёв[396]396
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 142.


[Закрыть].

10 марта 1935 г. Политбюро утвердило постановление «О распределении обязанностей между секретарями ЦК», которое развивало и во многом объясняло истинный смысл постановления от 27 февраля. Новый секретарь ЦК Андреев был введён в состав Оргбюро ЦК и фактически стал руководителем этого органа – должен был вести заседания Оргбюро. Однако при этом в постановлении была сделана существенная оговорка – подготовка повестки Оргбюро возлагалась на двух секретарей ЦК – Андреева и Ежова. Андрееву было поручено также заведование промышленным отделом ЦК, которым до этого руководил Ежов, а также наблюдение за работой транспортного отдела и Управления делами ЦК ВКП(б). Ежов, освобождённый этим же постановлением от заведования промышленным отделом, получил под своё начало важнейший отдел руководящих парторганов. Наблюдение за работой остальных отделов ЦК, «особенно за отделом культуры и пропаганды», поручалось Сталину. Л.М. Каганович, оставшийся секретарём ЦК, также получил (дополнительно к своей новой должности наркома путей сообщения) «партийное поручение» – наблюдение за работой Московской областной и городской парторганизаций. Однако, в постановлении всячески подчёркивалось, что пост наркома путей сообщения для Кагановича отныне является основной обязанностью. Наблюдение за Москвой, оговаривало Политбюро, не должно проходить «в ущерб работе в НКПС». Последний пункт постановления от 10 марта гласил: «Разрешить т. Кагановичу обращаться как секретарю ЦК к обкомам и крайкомам за помощью и поддержкой по вопросам железнодорожного транспорта каждый раз, когда этого будет требовать обстановка»[397]397
  Там же. С. 143.


[Закрыть].

Кадровые перемещения в начале 1935 г. можно назвать рассредоточением влияния ближайших сталинских соратников. Л.М. Каганович, который в течение нескольких лет был первым заместителем Сталина в партии, в значительной мере утратил это положение. Формально на его место попал А.А. Андреев, назначенный секретарём ЦК, руководившим работой Оргбюро. Однако влияние Андреева на деятельность Оргбюро было изначально ограничено оговоркой о равной ответственности Андреева и Ежова за составление повесток Оргбюро, а также тем обстоятельством, что Каганович оставался как секретарём ЦК, так и членом Оргбюро. Роли Андреева и Ежова как бы уравновешивались в результате перестановок в руководстве отделами ЦК. Андреев – руководитель Оргбюро и член Политбюро, но заведующий относительно второстепенным промышленным отделом. Ежов – ответственный за составление повесток заседаний Оргбюро, не был членом Политбюро, но заведовал ключевым отделом руководящих партийных органов, а, значит, курировал кадровую политику партии и проведение важнейших политических кампаний.

Не входя формально даже в состав Политбюро, Ежов принимал активное участие в его работе. Именно ему Сталин поручал наиболее существенные задания, связанные с деятельностью НКВД, организацией политических чисток и решением кадровых вопросов. После успешного выполнения приказа Сталина об организации судов над зиновьевцами, обвинёнными в убийстве Кирова, Ежов фактически был назначен партийным надзирателем над НКВД. Уже 31 марта 1935 г. Политбюро передало на рассмотрение Ежова Положения об НКВД и Главном управлении государственной безопасности НКВД[398]398
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 961. Л. 58.


[Закрыть]. Контролируя в течение полутора лет деятельность НКВД, Ежов в конце концов был назначен руководителем этого наркомата. Одной из первых акций Ежова после его назначения на пост председателя КПК была также подготовка и проведение кампании «по упорядочению учёта, выдачи и хранения партбилетов». Внесённый Ежовым проект закрытого письма ЦК по этому поводу Политбюро одобрило 13 мая 1935 г.[399]399
  Там же. Д. 963. Л. 3.


[Закрыть] С этого времени на протяжении почти полутора лет Ежов занимался организацией чисток в партии.

Секретарём ЦК остался также назначенный в Ленинград Жданов. Причём в отличие от Кирова, который, секретарствуя в Ленинграде, почти не принимал участия в московских делах, Жданов выполнял многочисленные обязанности секретаря ЦК в Москве. В связи с этим 20 апреля 1935 г. Политбюро приняло специальное постановление: «Для облегчения работы Секретариата ЦК обязать т. Жданова из трёх десятидневок месяца одну десятидневку проводить в Москве для работы в Секретариате ЦК»[400]400
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 143.


[Закрыть].

В общем, кадровые перестановки в высших эшелонах власти в начале 1935 г. можно охарактеризовать как рассредоточение функций в Секретариате ЦК. К трём секретарям ЦК (Сталин, Каганович, Жданов), разделившим между собой работу по управлению аппаратом ЦК в начале 1934 г., в 1935 г. добавилось ещё два секретаря, принявших на себя достаточно значительный груз обязанностей. Благодаря новому распределению функций фактически исчез пост могущественного второго секретаря ЦК, заместителя Сталина по партии, который на протяжении нескольких предыдущих лет занимал Каганович. Власть второго секретаря была разделена между несколькими функционерами. В определённой степени о рассредоточении в 1935–1936 гг. функций и влияния высших руководителей партии свидетельствуют также записи посетителей кабинета Сталина (приложение 4). Они демонстрируют две, видимо, взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, явное сокращение времени, выделяемого Сталиным для общения с членами Политбюро, а с другой – определённое выравнивание интереса вождя к своим соратникам, причём, прежде всего, за счёт сокращения длительности встреч с прежними лидерами в этом отношении – Кагановичем и Молотовым.

Это, конечно, вовсе не означало, что Молотов или Каганович утратили свои позиции. Судя по протоколам Политбюро, Каганович, например, продолжал достаточно активную деятельность как один из руководителей партии, хотя основная часть вопросов, выносимых им на рассмотрение Политбюро, касалась теперь проблем железнодорожного транспорта. Как и прежде, во время отпуска Сталина в августе-сентябре 1935 и 1936 гг., Каганович руководил работой Политбюро – регулировал прохождение вопросов, визировал решения Политбюро и протоколы его заседаний. На имя Кагановича поступали в эти периоды обращения в ЦК.

Однако в 1935–1936 гг., судя по протоколам Политбюро, Каганович демонстративно старался согласовывать свои решения со Сталиным, воздерживался от проявления инициативы. Например, при утверждении в сентябре 1935 г. постановления СНК о придании контрактационным договорам силы закона Каганович оставил на сопроводительной записке Молотова следующую резолюцию: «Вопрос затрагивает широкие массы колхозников. Надо запросить мнение т. Сталина». Документ был послан Сталину (на нём имеется сталинская резолюция: «За»), и только после этого принят[401]401
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1079. Л. 140.


[Закрыть]. Аналогичные резолюции: «За (голосовать с т. Сталиным)», «За с запросом т. Сталина», «За (голосовать по телеграфу с т. Сталиным)» Каганович поставил на проектах решений Политбюро (за сентябрь 1935 г.) о награждении артиста В.И. Качалова орденом Трудового Красного Знамени, о разрешении приезда в Москву и предоставлении отпуска секретарю дальневосточного крайкома ВКП(б) Лаврентьеву, о предоставлении отпуска с лечением за границей Ежову и т.д.[402]402
  Там же. Д. 1081. Л. 88, 92; Д. 1079. Л. 63.


[Закрыть] Во многих случаях решения Политбюро, принятые в период отпуска Сталина в 1935 г., были результатом консультаций между Кагановичем и Молотовым[403]403
  Там же. Д. 1081. Л. 22; Д. 1082. Л. 155, 160 и т. д.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание изменение тональности писем Кагановича коллегам по Политбюро. И ранее восторженно-оптимистические в оценках Сталина и его деяний, в 1935–1936 гг. письма Кагановича превратились в неуемно льстивые и нелепые панегирики: «У нас тут дела идут неплохо. Чтобы коротко охарактеризовать, я могу коротко повторить то, что я и Микоян сказали т. Калинину, когда он поехал в Сочи. Перед отъездом он спрашивает нас, что передать Хозяину? Мы и сказали ему: передай, что «страна и партия так и хорошо заряжены, что стрелок отдыхает, а дела идут – армия стреляет». То что происходит, например, с хлебозаготовками этого года – это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа – победа Сталинизма»[404]404
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 146 (письмо Орджоникидзе от 4 сентября 1935 г.).


[Закрыть]; «Главная наша последняя новость – это назначение Ежова. Это замечательное мудрое решение нашего родителя назрело и встретило прекрасное отношение в партии и стране»; «Вообще, без хозяина очень тяжело, а вот когда вы уехали – ещё тяжелее. Но приходится, к сожалению, загромождать делами в большом количестве хозяина и срывать ему отдых, в то время как словами не выскажешь насколько ценно его здоровье и бодрость для нас, так любящих его и для всей страны»[405]405
  Там же. С. 148–149 (письмо Орджоникидзе от 30 сентября 1936 г.).


[Закрыть]; «Вот брат, великая диалектика в политике, какою обладает наш великий друг и родитель в совершенстве»[406]406
  Там же. С. 151 (письмо Орджоникидзе от 12 октября 1936 г.).


[Закрыть].

Растущая лесть Кагановича и его стремление чаще согласовывать решения Политбюро с отдыхавшим вне Москвы Сталиным отражало общую тенденцию сокращения самостоятельности Политбюро и возрастания единоличной власти Сталина. В 1935–1936 гг. окончательно стали правилом нарушения регулярности созыва очередных заседаний Политбюро – в среднем они проводились реже, чем раз в месяц (см. приложение 2). Большинство решений принимались опросом. Способ оформления подлинников протоколов, а также некоторые другие факты позволяют с большой долей уверенности предположить, что широкое распространение получили разного рода встречи отдельных членов Политбюро, подменявшие регулярные официальные заседания. Например, 4 сентября 1935 г. в одном из писем Каганович сообщал Орджоникидзе: «Сегодня обсуждали план IV кв[артала] и прибавили тебе к годовым лимитам 100 миллионов рубл. (речь идёт о капиталовложениях НКТП. – О.Х.), послали в целом вопрос на одобрение в Сочи (в Сочи отдыхал Сталин. – О.Х.)»[407]407
  Там же. С. 146.


[Закрыть]. В протоколах заседаний Политбюро это явно имевшее место обсуждение не зафиксировано. После согласования со Сталиным, утверждение плана IV квартала было оформлено как решение, принятое опросом членов Политбюро 7 сентября. Причём фактически опрос не проводился – подлинник постановления завизировал один лишь Молотов[408]408
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1077. Л. 107.


[Закрыть]. Этот пример можно считать достаточно типичным.

Документы за 1935–1936 гг. (в отличие от документов предыдущих периодов) не содержат свидетельств об открытых демаршах членов Политбюро (заявлений об отставке, отказов делать доклады, ультиматумов по поводу ведомственных интересов и т.д.). По крайней мере, внешне Политбюро этого периода выглядит более «дисциплинированным».

Сам Сталин в 1935–1936 гг. детальным образом вникал в деятельность Политбюро. Его пометки и визы сохранились на большинстве принятых решений. Даже находясь в отпуске, он, как и прежде, тщательно контролировал деятельность Политбюро, в том числе получал и правил все принципиальные постановления. Время от времени к Сталину в Сочи приезжали отдельные члены Политбюро для согласования определённых ведомственных вопросов. По телеграммам Сталина неоднократно утверждались различные решения Политбюро. Очередной раз такую телеграмму, подписанную Сталиным и Ждановым, Каганович получил в Москве 25 сентября 1936 г. В ней говорилось: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД»[409]409
  Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 33.


[Закрыть]. Уже на следующий день, 26 сентября, Каганович оформил требования Сталина в качестве решения Политбюро: Г.Г. Ягода был снят, а Н.И. Ежов назначен новым наркомом внутренних дел СССР. Одновременно было принято постановление Политбюро о снятии А.И. Рыкова с поста наркома связи СССР и назначении на его место Ягоды.

Обращает на себя внимание способ оформления этих решений в протоколах Политбюро. Вначале следовало постановление о Рыкове и Ягоде, затем – о Ягоде и Ежове. Оба постановления в подлинники протоколов были записаны рукой заместителя Поскрёбышева Б. Двинского на плотных карточках, на которых обычно фиксировались решения Политбюро, принятые на заседаниях. В оба постановления Каганович внёс незначительную правку (например, вместо слова «снять» вписал «освободить» Рыкова от должности наркома связи). Каждое из этих постановлений заверено подписью Кагановича. На каждом имеется также секретарская отметка: «т. Петровский – за, т. Рудзутак – за, т. Постышев – за». В специальной графе об архивном хранении документов, относящихся к этим постановлениям (это была обязательная графа для любого постановления Политбюро), было указано, что материалов к данным решениям не имеется[410]410
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1123. Л. 146–147.


[Закрыть].

Всё это порождает ряд вопросов. Первый – кто голосовал за решения о Рыкове, Ягоде и Ежове? Непосредственно в протоколе указано, что из членов Политбюро это был лишь Каганович, а из кандидатов в члены Политбюро – Петровский, Рудзутак и Постышев. Обычно, такое оформление применялось тогда, когда к карточке с формулировкой решения прикладывался инициирующий его документ, на котором имелись подписи членов Политбюро. В данном случае таким документом могла быть телеграмма Сталина и Жданова, адресованная тем членам Политбюро, которые оставались в Москве. Однако по каким-то причинам в протоколах она не сохранилась. Поскольку в подлиннике протокола указано, что материалов к данным постановлениям не имеется, можно утверждать, что сталинско-ждановская телеграмма не попала в аппарат Особого сектора при оформлении протоколов с самого начала.

Впервые об этой телеграмме упомянул в известном докладе на XX съезде партии Хрущёв. Затем, в конце 1980-х г., её использовали эксперты комиссии Политбюро по реабилитации жертв репрессий. Учитывая, что текст, приведённый комиссией, полнее, чем текст, процитированный Хрущёвым (а в совпадающих частях имеются разногласия)[411]411
  Сравни: Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 32, 221.


[Закрыть], можно предположить, что комиссия действительно опиралась на оригинал телеграммы, а не использовала в качестве источника лишь доклад Хрущёва. И Хрущёв, и авторы справок комиссии по реабилитации цитировали лишь часть телеграммы, где речь шла о смещении Ягоды и назначении Ежова. Однако логично предположить, что в этой же телеграмме шла речь о перемещениях в наркомате связи. Причины, по которым телеграмма не сохранилась в подлинниках протоколов Политбюро или среди материалов к ним, не известны. Соответственно, неизвестно, как голосовали (и голосовали ли вообще) за предложение Сталина и Жданова члены Политбюро, кроме Кагановича. Ни Хрущёв в 1956 г., ни авторы реабилитационных справок в 80-е годы не упоминали о наличии каких-либо отметок о голосовании на тексте телеграммы.

С учётом уже известных фактов можно утверждать, что даже если документы, проливающие свет на обстоятельства голосования по решению о смещении Ягоды, будут обнаружены, нас вряд ли ожидают сенсационные открытия. Однако загадка этого голосования, в частности, непрояснённость позиций Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова, Микояна, порождает дополнительные трудности при рассмотрении следующего вопроса: какой была реакция сталинских соратников на нараставшие репрессии, пытались ли они противостоять арестам и расстрелам хотя бы в самой партии? Некоторые известные и новые факты на этот счёт собраны в следующем параграфе.

3. Противодействие террору

Дополнительное основание для самой постановки вопроса о существовании противодействия репрессивному курсу даёт то очевидное обстоятельство, что подготовка к массовым государственно-террористическим акциям, как уже говорилось, велась постепенно и сопровождалась временными отступлениями. В связи с этим вполне возможно предположение, что инициаторами таких отступлений были некоторые советские лидеры, располагавшие властью, достаточной для корректировки «генеральной линии». На этот счёт имеется несколько версий. Первая из них (по времени возникновения) касается Молотова.

Как это ни парадоксально, но именно Молотов, имеющий устойчивую репутацию сторонника жёсткого курса и последовательного помощника Сталина, в конце 1936 г. был заподозрен наблюдателями на Западе в противодействии сталинской политике террора. Основанием для этих слухов послужило то обстоятельство, что на первом «большом» московском процессе по делу так называемого «объединённого троцкистско-зиновьевского центра» Молотов не был назван в числе тех советских вождей, против которых якобы готовились террористические акты.

Действительно, сначала в закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», а затем и на августовском процессе было заявлено, что «объединённый троцкистско-зиновьевский центр» готовил убийства только Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева[412]412
  Там же. С. 200.


[Закрыть]. Отсутствие в этом списке второго лица в государстве – председателя Совнаркома – вызвало пересуды наблюдателей, следивших за ситуацией из-за границы. Этот факт рассматривался как свидетельство возможной опалы Молотова. Правда, через несколько месяцев, на втором процессе в январе 1937 г., Молотов (наряду со Сталиным, Кагановичем, Ворошиловым, Орджоникидзе, Ждановым, Косиором, Эйхе, Постышевым, Ежовым и Берия) был назван среди объектов покушений, готовившихся «параллельным антисоветским троцкистским центром»[413]413
  С этой целью был использован реальный факт: небольшая автомобильная авария, в которую Молотов попал в сентябре 1934 г. во время пребывания в Прокопьевске. Машина, в которой Молотов следовал с вокзала, съехала правыми колёсами в придорожную канаву и остановилась. Никто не пострадал.


[Закрыть]. Однако это обстоятельство только усилило подозрения. Заговорили о том, что Молотов сдался и был прощён Сталиным, а значит, конфликт между ними действительно существовал.

Некоторые намёки по поводу гипотетического столкновения Сталина и Молотова сделал уже в начале 1937 г. «Социалистический вестник». В известном «Письме старого большевика» говорилось, что подготовка к августовскому процессу над Каменевым, Зиновьевым и их сотоварищами велась втайне от части Политбюро, в том числе от Молотова и Калинина, которые «уехали в отпуск, не зная, какой сюрприз им готовится»[414]414
  Социалистический вестник. 1937. № 1–2. С. 24.


[Закрыть]. В подобном контексте Молотов выглядел противником террористической кампании против бывших оппозиционеров. Закрепил эту версию, «подтвердив» её многочисленными «подробностями», А. Орлов. В своей книге он писал, что именно Сталин вычеркнул фамилию Молотова из показаний арестованных оппозиционеров о подготовке террористических актов. Орлов утверждал также, что по поручению Ягоды за Молотовым, уехавшим в отпуск на юг, было установлено постоянное наблюдение (чтобы предотвратить якобы возможное самоубийство). По слухам, писал Орлов, Молотов попал в немилость, пытаясь отговорить Сталина «устраивать позорное судилище над старыми большевиками»[415]415
  Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 154–159.


[Закрыть]. Основываясь на свидетельствах Орлова, Р. Конквест полагает возможными некоторые колебания Молотова по поводу планов уничтожения старых большевиков[416]416
  Conquest R. The Great Terror. A Reassessment. London. 1992. P. 90–91.


[Закрыть].

Однако до сих пор версия Орлова не подтверждена никакими фактами. Прежде всего сомнительно, что Сталин использовал невключение в списки «жертв» «террористов» как способ давления на своих соратников. Во всех списках присутствовал, например, Орджоникидзе, с которым Сталин действительно (о чём будет сказано далее) находился в конфликте по поводу репрессий. Был в списках и Постышев, снятый в январе 1937 г. со своего поста на Украине. Но не было в них, например, Калинина, не представлявшего для Сталина никакой угрозы. Подобные логические аргументы можно продолжать достаточно долго. Однако самым важным доказательством отсутствия конфликта между Сталиным и Молотовым по поводу нового курса, возможно, являются свидетельства самого Молотова. В своих рассказах, которые в 70-80-е годы записывал Ф. Чуев, Молотов, не раз возвращаясь к годам террора и пытаясь оправдать себя, ни разу не упомянул о таком выгодном для него факте, как конфликт со Сталиным по поводу репрессий. Он откровенно рассказал о столкновении со Сталиным по поводу ареста жены, об опале, в которой оказался сам в последние месяцы правления Сталина. Рассказал о том, что в годы «большого террора» были арестованы его ближайшие помощники, и у них, очевидно, требовали показаний на Молотова[417]417
  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 414–415.


[Закрыть]. Что же касается отношения к репрессиям, Молотов твёрдо заявлял: «Нет, я никогда не считал Берию главным ответственным (за репрессии. – О.Х.), а считал всегда ответственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я всё время был активным, стоял за принятие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовали очень круто»; «Я не отрицаю, что я поддерживал эту линию»[418]418
  Там же. С. 338–339, 416.


[Закрыть].

Одна из последних версий по поводу противостояния в высших эшелонах власти сторонников «умеренной» и жёсткой линий принадлежит Дж. А. Гетти. В 1985 г., опираясь на опубликованные источники, в частности, анализируя советскую партийную прессу, он предположил, что после смерти Кирова существенное значение для поддержания «умеренного» курса имела позиция Жданова. Именно Жданов, считает Гетти, пытался провести реформы в партии для того, чтобы искоренить болезни низового аппарата сравнительно мирными, не террористическими средствами. Противником Жданова в этих начинаниях, по мнению Гетти, был Ежов, который предпочитал репрессивные меры. Сталин в конце концов принял сторону Ежова[419]419
  Getty J.A. Origins of the Great Purges. Chaps. 4, 6, 7. А. Гетти подтвердил свою приверженность этой версии в новой работе: Stalinist Terror. New Perspectives. Ed. by Getty J.A. and Manning R.T. Cambridge University Press. 1993. P. 5.


[Закрыть].

Точка зрения Гетти, однако, не вызвала особой поддержки у других историков. По мнению Ф. Бенвенути, например, утверждения Гетти о роли Жданова «выглядят слишком предположительными»[420]420
  Отечественная история. 1995. № 3. С. 204.


[Закрыть]. С такой оценкой можно согласиться.

Версия Гетти о противостоянии Жданова и Ежова – результат достаточно свободной трактовки реальных фактов. Гетти верно подметил, что после убийства Кирова началось заметное выдвижение Жданова и Ежова в высшие эшелоны власти, что в принципе позволяет всерьёз рассматривать их как относительно влиятельных политиков. Между Ежовым и Ждановым действительно существовало (что и заметил Гетти) определённое разделение обязанностей: Ежов занимался чисткой партии и организацией репрессий, а Жданов идеологической работой, точнее, идеологическим обеспечением репрессивных акций, созданием видимости стабильности и приверженности руководства страны прежней «умеренной» политике. Это, однако, не даёт оснований для далеко идущих выводов о принципиальной разнице позиций Ежова и Жданова. Они оба лишь выполняли порученные каждому функции.

В общем, приходится констатировать, что пока существует единственный, подтверждённый документами факт некоторого противостояния террористическому курсу Сталина в Политбюро. Это – настойчивые попытки Г.К. Орджоникидзе отвести репрессии от своего наркомата, спасти от арестов друзей и близких.

С того момента, когда Н.С. Хрущёв на XX съезде партии открыто заявил, что смерть Г.К. Орджоникидзе в феврале 1937 г. была ничем иным, как самоубийством, вызванным преследованием Сталина, этот сюжет нашей истории привлекает постоянный интерес и специалистов и читателей. Отдавая должное воспоминаниям, в какой-то мере проливающим свет на это событие, следует всё же сказать: мемуары почти не проясняли обстоятельств смерти Орджоникидзе. Самое главное – они не давали ответа на вопросы: почему произошёл конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, почему Орджоникидзе не пошёл по пути Молотова, Кагановича, Ворошилова? Было это вызвано какими-то претензиями Орджоникидзе или коварством убиравшего всех потенциальных конкурентов Сталина? Был ли Орджоникидзе бессловесной жертвой, или его конфликт с вождём имел всё же некие принципиальные основания?

Начать, пожалуй, можно с того, что Орджоникидзе являлся одним из самых известных вождей партии в 30-е годы. Наркомат тяжёлой промышленности, которым он управлял, был крупнейшим ведомством. По нынешним меркам, это – своеобразное министерство министерств, каждый главк которого руководил целой отраслью. Деятельность наркомата постоянно находилась в центре общественного внимания. Его объекты символизировали растущую мощь страны, и именно их возведение с самого начала было объявлено главной целью индустриализации. Предприятия наркомата оснащались самой передовой техникой, значительная часть которой закупалась за границей, и на это уходила львиная доля валютных ресурсов государства.

Управляя столь сложным хозяйством, Орджоникидзе – человек энергичный и работоспособный – в какой-то мере менялся. Между Орджоникидзе конца 20-х годов, когда он возглавлял карательный по сути орган – ЦКК-РКИ и, ни за что не отвечая, мог безнаказанно громить всех неугодных, и Орджоникидзе середины 30-х годов, на котором лежала ответственность за нормальное функционирование наркомата, – дистанция огромного размера. И один из важнейших уроков, которые, судя по всему, усвоил Орджоникидзе за эти годы, заключался в том, что без определённой кадровой стабильности хозяйственные успехи невозможны. Крайне болезненно Орджоникидзе относился к малейшим попыткам «обидеть» «его» ведомство и «его» людей. На этой почве у Орджоникидзе неоднократно происходили столкновения с другими советскими руководителями, включая Сталина[421]421
  См. подробнее: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 29–42.


[Закрыть].

Серьёзное недовольство Сталина вызывала дружба Орджоникидзе с В.В. Ломинадзе. На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме, когда Орджоникидзе не было в живых, Сталин вспомнил о деле Ломинадзе и резко критиковал Серго за примиренчество и либерализм. Он утверждал, что Орджоникидзе состоял с Ломинадзе в откровенной переписке, хорошо знал о его «антипартийных настроениях», но скрыл их от ЦК. Однажды, говорил Сталин, «тов. Серго получил одно очень нехорошее, неприятное и непартийное письмо от Ломинадзе. Он зашёл ко мне и говорит: «Я хочу тебе прочесть письмо Ломинадзе». «О чём там говорится?» «Нехорошее». «Дай мне, я в Политбюро доложу, ЦК должен знать, какие работники есть». «Не могу». «Почему?» «Я ему дал слово». – «Как ты мог ему дать слово, ты – председатель ЦКК, хранитель партийных традиций, как ты мог дать человеку честное слово, что антипартийное письмо о ЦК и против ЦК не покажешь Центральному Комитету. И что ты будешь иметь с ним, с Ломинадзе, секреты против ЦК?..» «Вот не могу». Он просил несколько раз, умолял прочитать. Ну, видимо, морально он хотел разделить со мной ответственность за те секреты, которые у него имелись с Ломинадзе, не разделяя, конечно, его взглядов, безусловно против ЦК. Чисто такое дворянское отношение к делу, по-моему, рыцарское, я бы сказал». По словам Сталина, Серго тяжело переживал гонения, обрушившиеся вскоре на Ломинадзе, «потому что лично доверял человеку, а он его личное доверие обманул». Орджоникидзе, утверждал Сталин, узнав об участии Ломинадзе в «право-левом» блоке», даже требовал его расстрела[422]422
  Вопросы истории. 1995. № 11–12. С. 16–17.


[Закрыть].

Однако в этом случае Сталин, воспользовавшись смертью Орджоникидзе, скорее всего лгал. Ни один из документов по делу Ломинадзе не подтверждает информацию о том, что Орджоникидзе выступал за расстрел Ломинадзе. Более того, Серго продолжал оказывать ему помощь. Благодаря Орджоникидзе, Ломинадзе достаточно быстро упрочил своё положение, был награждён орденом Ленина и получил (благодаря личному обращению Орджоникидзе в Политбюро[423]423
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 988. Л. 167.


[Закрыть]) престижный пост секретаря Магнитогорского горкома партии.

Сталин до поры до времени не вмешивался в судьбу Ломинадзе. Однако после убийства Кирова, когда начались репрессии против бывших оппозиционеров, вождь вспомнил и о нём. У арестованных зиновьевцев в НКВД выбили соответствующие показания и завели на Ломинадзе дело. Не дожидаясь ареста, в январе 1935 г., он покончил с собой. Заместитель Ломинадзе тотчас продиктовал по телефону в Москву предсмертное письмо: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят. Видимо, на меня ещё наговорили чего-то… Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести это всё я не в состоянии… Мне предстоит процедура, которую я порой не в состоянии вынести. Несмотря на все свои ошибки, я всю сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела… Прошу помочь семье»[424]424
  Коммунист. 1991. № 13. С. 58.


[Закрыть]. Орджоникидзе выполнил эту просьбу. Пока Серго был жив, жене Ломинадзе выплачивали за мужа пенсию, приличное денежное пособие по постановлению Совнаркома[425]425
  ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 1.Д. 101. Л. 170.


[Закрыть] получал сын Ломинадзе, названный в честь Орджоникидзе Серго. Это был невиданный случай – щедрая государственная поддержка семье человека, объявленного врагом! Не исключено, кстати, что по этому поводу у Орджоникидзе и Сталина состоялись какие-то объяснения. Во всяком случае, сразу же после смерти Серго жену Ломинадзе лишили пенсии, а вскоре арестовали.