Текст книги "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы"

Автор книги: Олег Хлевнюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Говоря о ликвидации «пятой колонны» как основной цели террора 1937–1938 гг., следует, конечно, иметь в виду, что массовые репрессии одновременно (можно сказать, попутно) были средством решения многих других важнейших социальных и политических задач[485]485
  Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. С. 74–90; Khlevnyuk О. The Objectives of the Great Terror, 1937–1938 // Soviet History, 1917-53. P. 158–176.


[Закрыть].

Признание особой роли центра, и прежде всего Политбюро, в организации террора предполагает следующий вопрос: кто именно из высших руководителей партии был инициатором такого поворота политического курса, в какой мере применительно к данному этапу правомерны предположения о наличии «радикальной» группировки в Политбюро, оказывающей давление на Сталина? При постановке подобных вопросов неизбежно обращение прежде всего к фигуре Н.И. Ежова, под непосредственным руководством которого находилось главное орудие террора – наркомат внутренних дел СССР.

2. Сталин и Ежов

Очевидно, что Ежов был одним из самых активных деятелей «большого террора». Именно с его именем в исторической памяти народа оказались связанными массовые репрессии – «ежовщина». В исторической литературе Ежова, как уже говорилось, нередко относят к той «радикальной» группе из сталинского окружения, влиянием которой объясняют ужесточение политического курса и проведение террора. Соответственно, в самом Ежове нередко стараются найти хоть какое-то объяснение невероятной жестокости массовых репрессий. Неоднократно отмечены физические недостатки наркомвнудела – «кровожадного карлика» – рост около 154 см, уродливые черты лица и фигуры, видные даже на тщательно отретушированных официальных фотографиях. Во всём этом многие авторы подозревают основу комплекса неполноценности, психической ущербности и жестокости. Ещё до того, как Ежов развернулся в полной мере как организатор репрессий, многим, отмечает Р. Конквест, «он напоминал мальчишку из трущоб, чьим любимым занятием было привязать к кошачьему хвосту смоченную керосином бумагу и поджечь её»[486]486
  Conquest R. The Great Terror. P. 14.


[Закрыть].

Несмотря на подобные характеристики, имеющие, конечно, все основания, можно отметить, что до определённого момента Ежов не выделялся из когорты сталинских высокопоставленных чиновников. Обычными были его политическая биография и административная деятельность на доверенных постах.

Н.И. Ежов родился в 1895 г. в Петербурге, в рабочей семье. Не получив образования (в анкете, заполненной после ареста в 1939 г., в графе об образовании он написал: «незаконченное низшее»), как и многие его сверстники рано, с 14 лет, начал трудиться. Был учеником портного, работал на Путиловском заводе. В годы первой мировой войны был призван в армию. Служил на Северном фронте, работал слесарем в артиллерийских мастерских. В мае 1917 г. вступил в партию большевиков. Был комиссаром одной из тыловых частей в Витебске. В годы гражданской войны назначался комиссаром ряда красноармейских частей. В Казани попал на работу в Татарский обком РКП(б). В августе 1921 г. был отозван на работу в Москву, где, по предположению Б. Султанбекова, Ежов мог найти поддержку у некоторых работников ЦК (например, Л.М. Кагановича или М.М. Хатаевича), с которыми познакомился ещё в Белоруссии[487]487
  Султанбеков Б. Николай Ежов // Татарстан. 1992. № 1. С. 30.


[Закрыть]. В начале 1922 г. Ежов был назначен секретарём Марийского обкома партии, ещё через год – секретарём Семипалатинского губкома, а в 1925 г. – заведующим орготделом Казахского крайкома партии.

Многие из тех, кто сталкивался с Ежовым в этот период, сохранили о нём благоприятные впечатления. Известный советский писатель Юрий Домбровский (автор лучшего произведения о времени «большого террора» – романа в двух книгах: «Хранитель древности» и «Факультет ненужных вещей», сам переживший несколько арестов, лагеря и ссылки) вспоминал: «Три моих следствия из четырёх проходили в Алма-Ате, в Казахстане, а Ежов долго был секретарём одного из казахстанских обкомов (Семипалатинского). Многие из моих современников, особенно партийцев, с ним сталкивались по работе или лично. Так вот, не было ни одного, который сказал бы о нём плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек. (А ведь годы-то в Казахстане были страшные – голод, банды, бескормица, откочёвка в Китай целых аулов). Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения «кровавого карлика». Многие его так и называли «кровавый карлик». И действительно, вряд ли был в истории человек кровавее его»[488]488
  Литературная газета. 1990. 22 августа. С. 6.


[Закрыть]. О том же пишет А.М. Ларина(Бухарина): «Мне, в частности, хорошо запомнился ссыльный учитель, казах Ажгиреев, встретившийся на моём жизненном пути в сибирской ссылке. Он близко познакомился с Ежовым во время работы того в Казахстане и выражал полное недоумение по поводу его страшной карьеры… Он часто подсаживался ко мне и заводил разговор о Ежове: «Что с ним случилось, Анна Михайловна? Говорят, он уже не человек, а зверь! Я дважды писал ему о своей невиновности – ответа нет. А когда-то он отзывался и на любую малозначительную просьбу, всегда чем мог помогал»»[489]489
  Ларина (Бухарина) А.М. Незабываемое. С. 270.


[Закрыть].

В 1927 г. Ежов попал в аппарат ЦК в Москву, в 1929–1930 гг. работал заместителем наркома земледелия СССР (это был период насильственной коллективизации и массового «раскулачивания», к чему Ежов приложил руку). Затем вновь был возвращён в ЦК, где занимал важные посты заведующего отделом распределения административно-хозяйственных и профсоюзных кадров, промышленным отделом. Непосредственным начальником Ежова в ЦК был Л.М. Каганович. Именно по его представлению 25 ноября 1930 г. Политбюро приняло специальное решение о Ежове: ему разрешили присутствовать на заседаниях Политбюро и получать «все материалы, рассылаемые членам и кандидатам ЦК»[490]490
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 805. Л. 16.


[Закрыть].

По свидетельствам некоторых современников, Ежов в этот начальный период своей карьеры в ЦК не выделялся какой-либо особой кровожадностью[491]491
  См.: Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. С. 320.


[Закрыть]. Американский историк Р. Турстон, изучавший репрессии 30-х годов на промышленных предприятиях, высказал предположение, что жизненный опыт Ежова, работавшего в металлопромышленности Петербурга в начале века в период усиления конфликтов между рабочими и владельцами заводов, мог оказать определённое влияние на активность органов НКВД, которые организовывали многочисленные дела против руководителей предприятий[492]492
  Thurston R. The Stakhanovite Movement: The Backrground to the Great Terror in the Factories, 1935–1938 // Stalinist Terror. P. 159–160.


[Закрыть]. Однако деятельность Ежова в качестве руководителя отдела, ведавшего кадрами в ЦК ВКП(б), не даёт оснований подозревать его в особых «антиспецовских» настроениях. Более того, документы показывают, что несколько раз Ежов выступал инициатором акций в защиту хозяйственников. Например, в ноябре 1932 г. по инициативе распределительного отдела ЦК ВКП(б) был поставлен вопрос о чрезмерной текучести руководящих кадров в угольной промышленности. Обследования, проведённые подчинёнными Ежова, показали, что невыполнение программы угледобычи было напрямую связано с частой сменяемостью руководителей-уголыциков. В среднем каждый руководитель и главный инженер рудоуправлений имели стаж работы на одном месте 6 месяцев, а заведующие шахтами – 3–3,5 месяца, в то время как для нормальной работы требовалось провести на предприятии несколько лет. Примерно такой же была картина по всем инженерно-техническим работникам.

Ежов подготовил по этому поводу специальную записку[493]493
  РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 114. Д. 332. Л. 150–151.


[Закрыть], и 19 января 1933 г. вопрос был рассмотрен на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б). В принятом решении был установлен новый порядок назначения и смещения руководителей угольных предприятий – управляющих трестами только с разрешения ЦК ВКП(б), их заместителей – приказом наркома тяжёлой промышленности, управляющих шахтами – приказом управляющих трестами и т.д. В целом, ставилась задача добиться, чтобы командный состав работал на одном месте не менее 3–4 лет. Партийным организациям специально поручалось «обеспечить устойчивость руководящего состава угольных предприятий… гарантировав их от всяких наскоков и частых необоснованных снятий с работы во вред и ущерб делу, поставив их в такое положение, как и директоров промышленных предприятий»[494]494
  Там же. Л. 4, 20.


[Закрыть].

В апреле 1933 г. Ежов направил секретарю ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу докладную о самовольном, без согласования с НКТП и ЦК, снятии местными хозяйственными руководителями и Уральским обкомом партии директоров четырёх металлургических заводов. 7 июня Оргбюро ЦК приняло постановление, в котором отменило эти решения, наказав виновных[495]495
  Там же. Д. 353. Л. 37; Д. 351. Л. 14.


[Закрыть].

На XVII съезде партии Ежов был избран членом ЦК ВКП(б). После съезда он стал членом Оргбюро ЦК, заместителем председателя КПК при ЦК и заведующим промышленным отделом ЦК.

Коренной перелом в судьбе Ежова, как уже говорилось, произошёл после убийства Кирова. Сталин избрал Ежова своим главным помощником в осуществлении планов «политической чистки». Первым поручением такого рода было следствие по делу об убийстве Кирова. Несмотря на отсутствие каких-либо фактов, Сталин приказал разрабатывать версию причастности к убийству Зиновьева, Каменева и их сторонников. Руководители НКВД с недоверием отнеслись к этой версии и фактически попытались саботировать указания Сталина. Тогда сыграл свою роль Ежов. Сталин фактически назначил его своим представителем в НКВД. Ежов вникал во все детали следствия, направляя его в необходимое Сталину русло. Это вызывало недовольство чекистов, не привыкших к подобному контролю. Однако Сталин настоял на своём. На февральско-мартовском пленуме 1937 г. Ежов так рассказывал об этих событиях: «…Начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя ещё кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит…

Первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьём»…

Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак переварить этого…»[496]496
  Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 153–154.


[Закрыть].

Ежов выполнил поручение Сталина: следствие по делу завершилось двумя судебными процессами над бывшими оппозиционерами, в том числе над Зиновьевым и Каменевым, которых обвинили в политической ответственности за террористический акт. Назначенный в феврале 1935 г. секретарём ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля, Ежов продолжал контролировать НКВД и в тесном контакте с чекистами проводил чистку, известную под названием «проверка и обмен партийных документов».

Сталин в этот период оказывал Ежову особые знаки внимания. Например, 23 августа 1935 г. Сталин переслал Ежову предложения Крупской об обучении взрослых, о публикации её статьи в «Правде» и об организации музея Ленина. «Т. Крупская права по всем трём вопросам, – отмечал Сталин в сопроводительной записке. – Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовите т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.» Ежов не слишком быстро выполнил это поручение, но Сталин остался доволен. «Хорошо, что Вы цепко взялись за дело и двинули его вперёд», – писал он Ежову 10 сентября. Высказав свои замечания о проекте организации музея Ленина, Сталин добавил: «Теперь главное. Вам надо поскорее уходить в отпуск – в один из курортов СССР или за границу, как хотите, или как скажут врачи. Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял большой шум»[497]497
  19 сентября 1935 г. Политбюро приняло решение о предоставлении Ежову с 1 октября двухмесячного отпуска и направлении его в сопровождении жены за границу для лечения. На эти цели было ассигновано 3 тыс. руб. в инвалюте. Рассылая постановление для голосования, Каганович сделал на проекте приписку: «Членам ПБ. От т. Сталина в письме к т. Ежову было указано о необходимости пойти ему в отпуск» (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1079. Л. 63).


[Закрыть]. Подобные письма, конечно, свидетельствовали не только об особом расположении Сталина к растущему выдвиженцу, но и о том, что пока ещё вождь (хоть и с помпой) поручал ему заниматься относительно второстепенными делами. Впрочем, Ежов едва ли замечал это. Вряд ли ему приходило в голову и то, что забота Сталина о его здоровье имеет сугубо меркантильный характер: Сталин решил использовать Ежова для решения самых грязных политических задач. Набравшийся в отпуске сил, Ежов был брошен на подготовку дела о «троцкистском террористическом подполье» и «объединённом троцкистско-зиновьевском центре».

Здесь повторилась ситуация начала 1935 г. – Сталин использовал Ежова для проталкивания своей версии вопреки определённому противодействию руководства НКВД. Проведя массовые аресты среди бывших сторонников Троцкого, руководство НКВД предлагало предать их суду и расстрелять. Однако Сталин требовал сфабриковать дело об объединённом «троцкистско-зиновьевском центре», который получал директивы о терроре против руководителей ВКП(б) из-за границы от Троцкого. В силу разных причин руководители НКВД отнеслись к этим планам сдержанно, и тогда подготовку дела взял в свои руки Ежов. На февральско-мартовском пленуме Ежов так рассказывал об этом поручении Сталина: «Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня. Я имел возможность наблюдать всё проведение следствия и должен сказать, что Молчанов (начальник секретно-политического отдела НКВД, который занимался «контрреволюционными делами». – О.Х.) всё время старался свернуть это дело…» Поскольку Молчанова поддерживал нарком внутренних дел Ягода, Сталин решил действовать через заместителя Ягоды Агранова и дал соответствующее поручение Ежову. Несколько месяцев спустя Агранов на совещании в НКВД сообщил подробности этой истории: «Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер.

Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовёт оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела»[498]498
  Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 178–180.


[Закрыть].

Результатом этой деятельности Ежова был первый «большой московский процесс» над Каменевым, Зиновьевым и другими бывшими оппозиционерами. Все они были расстреляны.

С энтузиазмом участвуя в фальсификации дела «объединённого троцкистско-зиновьевского центра», Ежов всё глубже вникал в чекистские дела. Пока трудно сказать, готовил ли Сталин Ежова на место Ягоды или собирался ограничиться игрой на противоречиях между наркомом внутренних дел и куратором НКВД от ЦК. Однако в конце августа, на завершающем этапе суда над Каменевым и Зиновьевым произошли события, которые делали более вероятной замену Ягоды.

После того как Каменев и Зиновьев дали на суде показания о своих связях с «правыми» – Бухариным, Рыковым и Томским, и было официально объявлено, что эти показания начала расследовать прокуратура, М.П. Томский 22 августа покончил жизнь самоубийством. В своём предсмертном письме на имя Сталина Томский отрицал показания осужденных. «Я обращаюсь к тебе не только как к руководителю партии, но и как к старому боевому товарищу, и вот моя последняя просьба – не верь наглой клевете Зиновьева, никогда ни в какие блоки я с ними не входил, никаких заговоров против партии я не делал…» – писал Томский Сталину[499]499
  Там же. С. 244–245.


[Закрыть]. Заканчивалось письмо неожиданным постскриптумом: «Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 года – спроси мою жену лично, только тогда она их назовёт»[500]500
  Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 163.


[Закрыть].

Приехавший на дачу Томского, где произошло самоубийство, начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов получил это письмо. Однако людей, о которых шла речь в постскриптуме, жена Томского называть Молчанову отказалась. Письмо Томского было переправлено Сталину, а на свидание с женой Томского Каганович и Орджоникидзе, остававшиеся «на хозяйстве» в Политбюро, послали Ежова. Ежову удалось узнать, что Томский имел в виду Ягоду, который якобы «играл очень активную роль в руководящей тройке правых, регулярно поставлял им материалы о положении в ЦК и всячески активизировал их выступления». Вернувшись в ЦК, Ежов доложил об этом ожидавшим его Кагановичу и Орджоникидзе. Сначала было решено, что Ежов должен поехать к Сталину на юг и лично доложить ему о текущих делах. Некоторое время спустя, возможно, после совета со Сталиным, Каганович поручил Ежову не ездить к Сталину, а составить письменный отчёт.

Черновики этого документа сохранились в архиве Ежова. Ежов подробно информировал об обстоятельствах самоубийства Томского и содержании его письма. Демонстрируя объективность по отношению к Ягоде, Ежов писал, что не верит заявлению Томского, а считает его клеветническим, попыткой свести с Ягодой счёты. Это, впрочем, не помешало Ежову обрушиться с резкой критикой на руководство НКВД. Несмотря на то, что связи троцкистов внутри НКВД выявить не удалось, писал Ежов, существует множество свидетельств, что сигналы о террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев и их блоке поступали и в 1933, и в 1934 гг., но на них не обращали внимания. В НКВД «вскрылось так много недостатков, которые, по-моему, терпеть дальше никак нельзя. Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов всё больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сделать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счёте это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины».

Похоже, Ежов делал заявку на смену руководства НКВД. Скорее всего, он хорошо знал настроения Сталина в этом отношении и подыгрывал им. Тезис об опоздании НКВД с разоблачением заговора (тезис скорее сталинский, чем ежовский) через месяц появится в телеграмме Сталина с требованием сместить Ягоду.

О том, что не Ежову принадлежали основные сценарии организации террора, свидетельствовала та часть письма, в которой Ежов информировал Сталина о состоянии дел с разоблачением троцкистов и «правых» (Бухарина, Рыкова). «Лично я сомневаюсь в том, – писал Ежов, – что правые заключили прямой организационный блок с троцкистами и зиновьевцами. Троцкисты и зиновьевцы политически настолько были дискредитированы, что правые должны были бояться такого блока с ними». Правые имели свою организацию, стояли на почве террора, знали о деятельности троцкистско-зиновьевского блока, но выжидали, желая воспользоваться результатами террора троцкистов в своих интересах. Пришло время, писал Ежов, принять меры. «Самым минимальным наказанием» для «правых» Ежов считал вывод их из ЦК и высылку на работу в отдалённые места. «Тут нужны Ваши твёрдые указания», – запрашивал Ежов Сталина. Что касается Пятакова, Радека и Сокольникова, Ежов писал, что он не сомневается в том, что они являются руководителями «контрреволюционной банды», однако, понимает, что «новый процесс затевать вряд ли целесообразно». «Арест и наказание Радека и Пятакова вне суда, несомненно, просочатся в заграничную печать. Тем не менее, на это идти надо». Ежов докладывал, что выполнил поручение Сталина и организовал пересмотр списков всех арестованных по последним делам и по делам об убийстве Кирова на предмет вынесения новых приговоров. «Стрелять придётся довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью». «Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Всё можно сделать в упрощённом порядке по закону от первого декабря и даже без формального заседания суда», – добавлял Ежов.

Итак, Ежов предстаёт в этом письме достойным учеником своего учителя. Однако, он явно ещё не знает о намерениях Сталина организовать новые процессы и широкомасштабную чистку. Пока всё сводится к расправе с бывшими оппозиционерами (причём, без акций, подобных суду над Каменевым и Зиновьевым) – только этот план, составленный Сталиным, Ежов проводил в жизнь летом и в начале осени 1936 г. Возможно, Сталин ещё и сам не знал, как будет действовать в последующие месяцы. Но в любом случае, не Ежов подсказывал Сталину новые сценарии и «вдохновляющие» идеи.

Будучи исполнителем и действуя в абсолютной тайне, Ежов сумел даже сохранить репутацию относительно умеренного деятеля. Время от времени он помогал руководителям ведомств защитить от репрессий их работников. По поручению Сталина Ежов уже полным ходом готовил дело о «террористической деятельности» «правых», но не знавший этого Н.И. Бухарин, по свидетельству А.М. Лариной, к Ежову «относился очень хорошо». «Он понимал, что Ежов прирос к аппарату ЦК, что он заискивает перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом. Он считал его человеком честным и преданным партии искренне… Бухарину же представлялось тогда, как это теперь ни кажется парадоксальным, что Ежов хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести… Назначению Ежова на место Ягоды Бухарин был искренне рад: «Он не пойдёт на фальсификацию»…»[501]501
  Ларина (Бухарина) А.М. Незабываемое. С. 269–270.


[Закрыть]. Судя по данным В.Ф. Некрасова, не затаила злобы на Ежова, несомненно, несущего свою долю ответственности за смерть Орджоникидзе, и вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна, дружившая в своё время с женой Ежова. Она, свидетельствует Некрасов, не считала Ежова «страшным злодеем». «Он был игрушка, – говорила она. – Им вертели, как хотели»[502]502
  Некрасов В.Ф. Тринадцать «железных» наркомов. История НКВД-МВД от А.И. Рыкова до Н.А. Щёлокова. 1917–1982. М., 1995. С. 211.


[Закрыть].

На известном февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Ежов был одной из главных фигур. Он выступил с двумя докладами: по делу Бухарина и Рыкова, и о вредительстве в органах НКВД. Занимаясь первостепенными государственными вопросами, Ежов фактически вошёл в состав высшего руководства страны, хотя формально не являлся членом Политбюро. По предложению Сталина Ежов был включён в постоянную комиссию Политбюро по подготовке и решению вопросов секретного характера (подробнее об организации этой комиссии будет сказано далее). Старые члены Политбюро в условиях массового террора в определённой мере зависели от НКВД и его шефа, согласовывая с ним многие существенные вопросы, прежде всего кадровые. 2 сентября 1937 г., обращаясь в Политбюро с просьбой утвердить ряд кадровых перемещений в Наркомате обороны, Ворошилов, например, мотивировал свою просьбу так: «Вчера т. Ежов принял тов. Грибова. После этого я говорил с т. Ежовым по телефону и он заявил мне, что против Грибова у него нет никаких материалов и дел. Считаю возможным назначить т. Грибова ком[андующим] войсками СКВО (Северо-Кавказский военный округ. – О.X.), а т. Тимошенко перевести на ХВО (Харьковский военный округ. – О.Х.), командующим войсками»[503]503
  РЦХИДНИ. Ф. 17. Он. 163. Д. 1163. Л. 71 (решение о назначении Грибова и Тимошенко было принято Политбюро на следующий день, 3 сентября).


[Закрыть].

В какой мере всё это свидетельствовало о том, что Ежов стал самостоятельной политической фигурой? Существует большое количество документальных свидетельств о том, что деятельность Ежова в годы «большого террора» тщательно контролировал и направлял Сталин. Он правил основные документы, готовившиеся в ведомстве Ежова, регулировал ход следствия и определял сценарии политических процессов. В период следствия по делу Тухачевского и других военачальников, обвинённых в «военном заговоре», например, Сталин принимал Ежова почти ежедневно[504]504
  Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 291.


[Закрыть]. Как следует из журнала записей посетителей кабинета Сталина, в 1937–1938 гг. Ежов побывал у вождя более 270 раз и провёл у него в общей сложности более 840 часов. Это был своеобразный рекорд: чаще Ежова в сталинском кабинете появлялся только Молотов (см. приложение 4). Как уже говорилось, Политбюро утверждало все приказы НКВД, касавшиеся проведения массовых репрессивных акций, а также организации отдельных наиболее крупных судебных процессов.

Несмотря на то, что большинство директив о терроре оформлялись как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин. Как утверждал в своих мемуарах Хрущёв, значительную роль в 1937 г., помимо Сталина, играли также Молотов Ворошилов, Каганович[505]505
  Вопросы истории. 1992. № 1. С. 57.


[Закрыть]. Активность этих соратников Сталина, а также других членов Политбюро в проведении репрессий подтверждается многочисленными фактами. Многие решения, судя по всему, Сталин принимал фактически единолично. За подписью Сталина на места шли директивы ЦК о проведении арестов и организации судов[506]506
  Центр хранения современной документации. Ф. 89. Перечень 48. Д. 2, 3, 7, 9, И, 12, 15, 16, 17,20.


[Закрыть]. В ряде случаев Сталин рассылал телеграммы с указаниями от своего имени. Например, 27 августа 1937 г. в ответ на сообщение секретаря Западного обкома партии Коротченко о ходе суда над «вредителями, орудовавшими в сельском хозяйстве Андреевского района», Сталин телеграфировал: «Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати». Аналогичную телеграмму от своего имени в тот же день Сталин послал в Красноярский обком[507]507
  Известия. 1992. 10 июня. С. 7.


[Закрыть]. С большей долей уверенности можно предполагать, что по мере открытия документов Президентского архива обнаружится ещё множество дополнительных свидетельств о ведущей роли Сталина в организации террора.

Сам Ежов был способным и инициативным «учеником» Сталина. Он достаточно успешно справился с подготовкой нескольких открытых процессов, которые, несмотря на отдельные «погрешности», завершились полным признанием подсудимыми – видными деятелями большевистской партии – своей вины. Ежов лично участвовал в допросах и отдавал приказы о применении пыток. От НКВД, который возглавлял Ежов, исходила инициатива в проведении многих репрессивных акций. Желая угодить Сталину, доказать свою «незаменимость», Ежов поощрял своих подчинённых к «перевыполнению» «планов» на массовые аресты и расстрелы, установленные Политбюро.

Сталин, несомненно, подталкивал Ежова к более активным действиям. В литературе неоднократно отмечался факт невиданной по интенсивности пропагандистской кампании, которая была организована вокруг НКВД и лично Ежова в 1937–1938 гг. Ежов получил все возможные награды и звания, занимал сразу несколько ключевых партийно-государственных постов (секретарь ЦК, председатель КПК, нарком внутренних дел, кандидат в члены Политбюро с октября 1937 г.). Его именем называли города, предприятия, колхозы.

Несмотря на это, есть основания полагать, что с самого начала Сталин расчётливо сохранял определённую дистанцию между собой и Ежовым, явно предпочитал возлагать «лавры» за массовое «разоблачение врагов» на НКВД и его руководителя. «Сейчас мне думается, когда я вспоминаю то время, – рассуждал в 70-е годы по этому поводу известный советский писатель К. Симонов, – что раздувание популярности Ежова, его «ежовых рукавиц», его железного наркомства, наверное, нисколько не придерживалось, наоборот, скорее, поощрялось Сталиным в предвидении будущего, ибо, конечно, он знал, что когда-то наступит конец тому процессу чистки, которая ему как политику и человеку, беспощадно жестокому, казалась, очевидно, неизбежной; раз так, то для этого последующего периода наготове имелся и вполне естественный первый ответчик»[508]508
  Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 78.


[Закрыть].

В связи с этим можно обратить внимание на многие факты сдержанности Сталина по отношению к Ежову. Более чем скупой была процедура избрания Ежова в Политбюро на пленуме ЦК ВКП(б) 12 октября 1937 г.:

«СТАЛИН… Второй вопрос. О составе Политбюро. Политбюро предлагает ввести тов. Ежова в кандидаты в члены Политбюро и утвердить его кандидатом в члены Политбюро.

ГОЛОСА. Правильно.

АНДРЕЕВ. Какие предложения будут.

ГОЛОСА. Голосовать.

АНДРЕЕВ. Кто за то, чтобы принять предложение Политбюро – ввести тов. Ежова в кандидаты в члены Политбюро тех прошу поднять руки. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принято единогласно»[509]509
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 159.


[Закрыть].

Историки неоднократно обращали внимание на тот факт, что Сталин отсутствовал на торжественном заседании в честь 20-летия органов ВЧК-ОГПУ-НКВД в декабре 1937 г., в день, как справедливо отмечает Б. Султанбеков, «наивысшего торжества Ежова, на фигуре которого сконцентрировалось всё почтение к органам»[510]510
  Султанбеков Б. Николай Ежов // Татарстан. 1992. № 2. С. 28. Наблюдения по поводу этих событий см. также: Getty J.A. Origins of the Great Purges. P. 185.


[Закрыть].

В общем, Ежов вряд ли мог претендовать на роль организатора «большого террора», самостоятельного политического деятеля, в сколько-нибудь серьёзной мере предопределявшего размах и направление чистки. Ежов был старательным исполнителем воли Сталина, действовал в рамках чётких указаний «сверху». Неизвестно ни одного факта, который хоть в какой-то мере свидетельствовал бы, что Ежов вышел из-под сталинского контроля. От дел Ежов был отстранён в тот момент, который счёл целесообразным сам Сталин.

Так же, как в своё время «большую чистку», новый поворот «генеральной линии», отказ от массовых репрессий, а, следовательно, устранение Ежова и его соратников, Сталин начал готовить загодя, медленно дозируя его и тщательно скрывая свои истинные намерения. 8 апреля 1938 г. Политбюро утвердило назначение Ежова по совместительству наркомом водного транспорта СССР[511]511
  РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 998. Л. 21.


[Закрыть]. Внешне это выглядело как новое почётное задание в духе продолжения большевистской традиции (первый председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский был назначен по совместительству наркомом путей сообщения для наведения порядка в этой важнейшей отрасли народного хозяйства). Однако фактически новое назначение Ежова было поводом для очередной перетасовки кадров в НКВД. В последующие недели Политбюро санкционировало перемещение в наркомат водного транспорта большого количества ответственных сотрудников НКВД[512]512
  Там же. Л. 37, 40, 41.


[Закрыть]. Значительные кадровые перестановки продолжались и в последующие месяцы.

Недавние «герои-чекисты» почуяли недоброе, и некоторые попытались предупредить свой арест. Широкий резонанс в ежовском наркомате получило известие о бегстве за границу одного из высоких чинов этого ведомства, начальника УНКВД Дальневосточного края Г.С. Люшкова. В 1937-м – начале 1938 г. под его руководством проводились аресты, расстрелы, депортации из приграничных районов в Среднюю Азию советских корейцев. В конце мая 1938 г. Политбюро приняло решение освободить Люшкова от работы на Дальнем Востоке и отозвать его в центральный аппарат НКВД. Опытный Люшков понял, что означает это «повышение». В ночь с 12 на 13 июня, прихватив ценные документы, под видом инспекционной поездки он перешёл границу с Маньчжоу-Го. В дальнейшем Люшков сотрудничал с японской разведкой, сообщая ценные данные. В августе 1945 г. отступавшие японцы застрелили много знавшего перебежчика.

Побег Люшкова был сильным ударом по Ежову, на которого в любом случае ложилась ответственность за столь крупные провалы. Видимо, именно тогда Ежов почувствовал всю шаткость своего положения. В конце ноября 1938 г., уже после своего смещения, Ежов в своеобразном письме-исповеди на имя Сталина отмечал: «Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: Ну теперь нас крепко накажут… Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал всё время».