Текст книги "Врата в преисподнюю"

Автор книги: Олег Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава девятая

Пробуждение было долгим и мучительным. После совершенно черного провала, без видений и эмоций, реальность возвращалась нехотя, клочками и обрывками.

Сначала на лицо упал косой луч восходящего солнца, только я никак не мог сообразить, что это, и долго, недовольный, ворочался в постели, что привело к частичному пробуждению. И тотчас ощутил жуткую сухость во рту. Притом, сухость, настолько зловонную, что от нее можно было задохнуться. Затем мой слух уловил хлопанье двери, чьи-то неразборчивые голоса.

Закономерно возник вопрос: "Где я?", но пока что мне было трудно отыскать на него приемлемый ответ.

Несмотря на неопределенность, наждаком режущая горло жажда все же вынудила к активным действиям. Чудовищным усилием воли я заставил себя присесть. И содрогнулся от чувствительной боли в разных частях тела.

Боль, все же сослужила добрую службу, ибо сознание понемногу стало проясняться. Сквозь туманную пелену, надежно укутывающую мозг, начали пробиваться неясные очертания, и я понемножку, частицами, вспоминал события вчерашнего вечера и нынешней ночи.

Вопреки желанию, воспоминания, не подействовали успокаивающе. Как почти всегда бывает после крутой пьянки, нахлынула волна раскаяния, запоздалый стыд от содеянного.

Утро расставляет акценты по собственному усмотрению. Что на пьяную голову казалось само собой разумеющимся, представало в настолько ином свете, что от самих мыслей хоть в петлю лезь…

Каждый новый сюжет, выплывающий из глубины памяти, воспринимался до такой степени мучительно и болезненно, что почти полностью заглушал боль физическую.

Я проклинал себя последними словами, мне хотелось завыть от тоски и безысходности. Страшно подумать, что наступит момент, когда, волей-неволей, придется предстать перед друзьями. Какими глазами я буду на них смотреть?

И все же пришлось встать.

Я ощущал себя полной развалиной: и физически, и морально. Натянув джинсы и накинув рубашку, низко опустив голову, походкой узника, приговоренного к казни, я вышел в коридор и поплелся к веранде.

Илья уже не спал. Он полулежал на топчане, его, лишенный выражения, взгляд был направлен в окно, куда-то в бесконечные дали безоблачно-синего июньского неба.

Выглядел Илья очень плохо, наверное, так же, как и я. В его облике преобладали неизмеримая тоска и полнейшая безысходность.

Наверное, воспоминания также не доставляли ему удовольствия.

Илья лишь покосился в мою сторону и ничего не сказал.

Я, молча, прошествовал через веранду, спустился с затененного виноградом крыльца и окунулся в ласковые солнечные лучи, обильно заливающие просторный двор. От яркого света и резкой зелени даже больно глазам стало.

Во дворе в пыли греблись куры, чинно расхаживали важные индюки, где-то похрюкивал поросенок. На лавке у рукомойника блаженствовал упитанный рыжий кот. Все красноречиво свидетельствовало, что жизнь продолжается. Природе не было наплевать на мои физические недуги и душевные невзгоды.

Я разделся, сложил одежду рядом с котом, от чего тот недовольно фыркнул, приладил поливальный шланг на ветку абрикоса, открутил кран и мужественно ступил под ледяную струю.

Холодный душ слегка поправил пошатнувшееся здоровье, и я, вытершись колючим махровым полотенцем, заботливо повешенным кем-то у рукомойника, уже более бодрой походкой вернулся на веранду.

Илья пребывал в том же положении и, похоже, медитировал.

Я достал расческу и, наконец-то, решился посмотреть в большое настенное зеркало. Взгляд сразу отметил длинную рваную царапину, тянувшуюся через всю левую щеку, и уже начинавший желтеть фингал под глазом.

Воспоминания с новой силой заелозили по истерзанной душе.

Я скривился от мучительной боли, и с трудом нашел силы, чтобы привести волосы в порядок.

Мать Ильи перед уходом на работу здорово постаралась. Со стола исчез весь хлам, остававшийся после вечерней попойки. Он был застелен свежей белой скатертью. Посредине высилась небольшая горка, накрытая полотенцем. Там я увидел миску с нарезанным салатом из зеленого лука и редиски, яичницу на сковороде, порезанное сало. Рядом – трехлитровый бутыль с кисляком, бутылка со знакомой мутной жидкостью и четыре маленькие рюмочки.

Марья Григорьевна позаботилась обо всем.

Не в силах сдержаться, я схватил бутыль с кисляком и надолго присосался к нему.

– Я тоже хочу… – раздался с топчана голос умирающего лебедя.

Илья приподнялся и тянул руки к бутлю. Нужно было срочно спасать человека. Я оторвался от холодного, освежающего пойла и протянул спасительный напиток Илье.

С каждым новым глотком мой друг преображался на глазах. Куда-то исчезли тоска и безнадежность, в глазах появились осмысленность и интерес к жизни.

Когда жажда была утолена, Илья потянулся к стулу, извлек из-под скомканного покрывала помятую пачку "Примы". Мы с удовольствием закурили.

Солнце весело подмигивало из-за листьев громадного клена, словно убеждая, что жизнь не такая плохая штука…

Покурив, Илья выбрался из-под одеяла. Его взгляд рассеянно прошелся по столу и внезапно озарился радостным блеском.

По-заговорщицки кивнув, Илья взялся за бутылку.

От одного воспоминания о вкусе пойла, нервный озноб прокатился по телу. Но я был взрослым человеком, понимал, что в иных случаях лучшим противоядием может служить сам яд, и для восстановления здоровья иногда необходимы радикальные меры.

Илья щедро наполнил рюмки, мы, молча, чокнулись.

Я едва протолкнул в себя вонючую обжигающую жидкость. По пути к желудку термоядерный напиток пару раз останавливался, словно раздумывая, не стоит ли вернуться, но в результате, хотя и с трудом, достиг точки назначения. Дабы удержать его там, я набил рот салатом и запил оставшимся кисляком.

Все принятое прекрасно прижилось, приятное тепло блаженной волной разлилось по телу. Жизнь больше не казалась мрачной и безнадежной.

После второй порции, она прокатилась легко и весело, словно по смазанной дорожке, происшедшее накануне перестало видеться в мрачных тонах и даже приобрело некий романтический окрас. А после третьей я снова почувствовал себя нормальным человеком.

Илье лечение также пошло впрок. Здоровый румянец окрасил его, до того мертвецки серые, щеки, и он даже стал интересоваться, казалось бы, ничего не значащими мелочами. Например, спросил у меня, который час?

Посмотрев на часы, я сам удивился, что еще только начало восьмого. Дома в такую рань меня могли поднять лишь очень неотложные дела.

Правду говорят, что сельская местность и чудный свежий воздух способны проделывать с человеческим организмом неимоверные чудеса…

Илья собрался разлить по четвертой, когда на улице послышался шум мотоциклетного двигателя, который заглох в непосредственной близости от дома. Скрипнула калитка, бетонной дорожкой протопали чьи-то тяжелые шаги.

– Кого еще черт принес?

В дверь громко постучали и, не дожидаясь ответа, открыли.

На пороге возник громадный мужчина, под два метра росту с широкими плечами, едва помещающимися в дверном проеме. На нем была фуражка с красным околышем, а на сером кителе поблескивали звездочками погоны капитана милиции.

– Юрченко Илья Владимирович здесь проживает? – громко спросил он, не обращаясь к кому-то конкретно, но цепко держа нас обоих в поле своего зрения.

От неожиданного появления мы на некоторое время утратили дар речи и, молча, сверлили взглядами незваного гостя. Илья застыл с занесенной над рюмкой бутылкой, я, поднеся зажигалку к очередной сигарете, так и не смог ее подкурить.

Милиционер остался довольный произведенным эффектом. Он вошел в веранду, уселся на свободный табурет, отодвинул в сторону тарелку с салатом и положил на ее место висевший до этого на поясе планшет.

– Так кто же из вас Юрченко Илья Владимирович? – повторил изначальный вопрос.

Звук казенного голоса визитера вывел меня из прострации, и я, в свою очередь, поинтересовался, кто он такой? Хотел еще добавить, какого черта ему нужно, но повременил…

В селе, наверное, не было принято так разговаривать с представителями власти, потому что Илья, отложив, наконец, бутылку в сторону, испуганно заерзался на стуле, а милиционер испек меня уничижительным взглядом. Но все же, счел вопрос уместным и даже соизволил на него ответить.

– Инспектор уголовного розыска районного отдела внутренних дел капитан милиции Ященко, – пробубнил себе под нос и, раскрыв планшет, достал из него ручку и чистый лист бумаги.

– У вас и удостоверение имеется? – не отставал я.

Капитан дернулся от негодования, чувствовалось, что в его душе закипает вулкан. Но он сумел удержать эмоции при себе и, расстегнув нагрудный кармашек, извлек ламинированный в пластик квадратик, повертел перед моими глазами и сразу спрятал.

– Минуточку, – самым невинным голосом, на какой только был способен, попросил я. – Я ничего не успел прочитать. Вдруг вы – бандит, а удостоверение поддельное? Знаете, сколько сейчас таких случаев, особенно здесь, в глуши, где мало кто разбирается в казенных бумагах…

Капитана убедил мой тон, и он снова извлек удостоверение.

– Геннадий Сергеевич… – медленно, чуть ли не по слогам, прочитал я. – Что ж, приятно познакомиться…

Кроме всего прочего, я в нашей газете вел криминальную хронику, и иногда мне доставляло истинное удовольствие издеваться над доблестными правоохранителями, среди которых, если по правде, нормальных и порядочных встречалось не так уж много…

– И с чем вы к нам пожаловали?

– Вы – Юрченко Илья Владимирович?

– А в чем, собственно, дело?

– На вас поступила жалоба. Разбойное нападение с применением огнестрельного оружия.

Илья сидел бледный, как сама смерть. От волнения он, кажется, забыл, что нужно дышать.

– Круто! – стараясь растормозить друга, молвил я. – Обвинение серьезное. На пятнадцать лет с конфискацией тянет…

Эффект от моих слов оказался совершенно противоположным. Илья готов был свалиться без чувств, а капитан рассвирепел окончательно.

– Молчать! – рявкнул он и грохнул кулаком по столу. – Ты мне зубы не скаль! – его лицо набычилось и приобрело угрожающий свекольный оттенок.

Он долго сопел, после чего, немного успокоившись, более тихим, но не менее значимым голосом произнес:

– Сейчас вы оба поедете со мной в отделение. Если в доме имеется огнестрельное оружие, предлагаю сдать добровольно!

– Браво, капитан! А ордерок у тебя имеется?

По всему было видно, что столь важная бумага у капитана отсутствовала.

– Это не арест, а задержание, – выкрутился он.

– На каком основании? – тут же поинтересовался я.

– На основании заявления гражданина Сухорученко Федора Андреевича.

Кажется, начало проясняться. Оказывается, самый крутой сельский фермер, к тому же, еще и подленький стукачек…

Вот уж чего я от него никак не ожидал…

– Ладно, Геннадий Сергеевич, не кипятись. Я поеду с тобой в отделение. Сам собирался, а так еще лучше обернулось…

– Чего? – недоуменно протянул капитан.

– Того… – передразнил его. – Если хочешь, можешь записывать в свою бумагу. Вчера, около 23 часов по местному времени в селе… – назвал деревню, – было совершено разбойное нападение на журналиста областной газеты, – продиктовал свою фамилию, имя, отчество, – и на научного сотрудника Киевского государственного университета кандидата исторических наук Свиридову Татьяну Сергеевну. Нападавших было трое. Один из них – местный житель Сухорученко Федор Андреевич. Во время инцидента журналист областной газеты получил телесные повреждения средней тяжести. Медицинская справка о наличии побоев прилагается… По пути заскочим в больницу, чтобы меня осмотрели… Так, пиши дальше. При инциденте присутствовали свидетели Юрченко Илья Владимирович, учитель истории местной общеобразовательной школы, а также… – я замешкался, вспомнив, что не знаю фамилий ни Рыжей, ни невесты фермера.

Но милиционер давно уже не писал. Он смотрел на меня взглядом побитой собаки и от напряжения неистово грыз колпачок дешевой шариковой ручки.

– Кстати, у вас в райцентре есть отделение Службы Безопасности? – поинтересовался. – Избиение журналиста относится к особо тяжким преступлениям. Вдруг здесь – политика или, не дай Бог, проделки вражеской агентуры?

Я откровенно издевался, только капитан этого уже не воспринимал. Он выглядел потухшим и очень задумчивым.

Его можно было понять. Как и большинство коррумпированных собратьев по оружию, он, вне всякого сомнения, находился на довольствии у богатых людей, и сейчас оказался в затруднительном положении. Даже своими куриными мозгами он сумел понять, что птичка оказалась – не по зубам…

– Ну, что, капитан?

Он буркнул под нос нечто неразборчивое и стал застегивать планшет.

– Может, сразу и объяснения свидетелей приложим? – не отставал я. – Илья, продиктуй Геннадию Сергеевичу показания…

Казалось, из тупиковой ситуации нет выхода. Но Илья, неожиданно для самого себя и для всех нас, сделал единственно правильный ход.

– Андрюша, а, может, замнем? – слезно попросил он. – Федька, в сущности, не такой уж плохой парень. А чего сдуру, да еще и по пьяне не наделаешь…

Капитан с надеждой посмотрел на меня. Я минутку, для солидности, помялся, затем махнул рукой, мол, так и быть, я сегодня добрый…

– Капитан, покажи-ка, что эта свинья на нас накапала…

Милиционер с готовностью снова расстегнул планшет, протянул мне исписанный неровным почерком лист.

Донос был составлен по классической форме и изображал Илью, чуть ли не рецидивистом.

– Успел зарегистрировать? – спросил у капитана.

Тот отрицательно и как-то заискивающе, покачал головой.

– Правильно сделал, в следующий раз умней будешь…

Я разорвал заявление на мелкие кусочки и выбросил в консервную банку, заменяющую Илье пепельницу.

– Ну что… – милиционер поспешно поднялся, но я жестом усадил его обратно.

– По пять капель за знакомство?

– Мне нельзя, я на службе…

– Да брось ломаться, словно старая дева…

Я расставил рюмки и самолично наполнил их вонючим самогоном.

Пил капитан лихо, даже не скривился. Зачерпнул ложкой салат и начал тщательно его пережевывать.

Вторую он принял безропотно, после третьей мы общались, как старые знакомые. А стоило мне рассказать несколько анекдотов из жизни областного милицейского начальства, он прям-таки расцвел от удовольствия.

Когда в бутылке ничего не осталось, мы ощущали себя если не друзьями, то уж хорошими приятелями – точно.

Глава десятая

Не знаю почему, но мне было неимоверно стыдно перед Татьяной. Вроде бы я ей чем-то обязан и на Библии клялся вести себя пай-мальчиком.

Ничего такого, конечно, в помине не было, и, тем не менее, я ощущал себя последним подонком, нашкодившим первоклашкой или еще чем-то наподобие.

Поначалу я усердно, конечно же, мысленно, проклинал самого себя, но, когда подобное самобичевание поднадоело, стал, как это принято, искать недругов на стороне. В результате вся моя мысленная злость свалилась на плечи ни в чем неповинной Татьяны. И именно ее невиновность в моих злоключениях отчего-то раздражала больше всего.

Тоже мне, интеллигенточка выискалась…

Строит из себя, черт знает что…

Татьяна, естественно, мыслей моих слышать не могла, если, конечно, не была ясновидящей, и мои проклятия оставались при мне, ничуть ей не досаждая. А потому девушка себя вела, как обычно, уверенно огибала глубокие сельские ухабы, мурлыча под нос нечто веселенькое и жизнерадостное.

В отличие от нашей троицы, настроение у нее было прекрасное, и она даже не пыталась этого скрывать. Наши хмурые физиономии, судя по всему, ее только забавляли. Каждый раз, когда я встречался с ней взглядом в зеркальце заднего вида, лицо Татьяны расплывалось в иронической ухмылке, от чего справедливое негодование накатывало на меня с новой силой.

Илья чувствовал себя не лучше моего. Вчерашнее донжуанство напрочь выветрилось из его головы и мирно спящая на его коленах Рыжая доставляла ему страшные неудобства. Он оробел, ушел в себя, сидел неподвижно, словно восковая фигура, и лишь иногда подавал голос, когда Татьяна спрашивала дорогу. Не нужно быть великим мыслителем, чтобы догадаться, что их отношениям с Рыжей суждено развиваться заново, исходя из полного нуля.

Мы направлялись к председателю сельсовета. Татьяне необходимо было заверить печатью "Открытый лист", позволяющий проводить научные исследования на вверенной территории.

Илья, по непонятной мне причине, проявил просто-таки ослиное упрямство, столь несвойственное ему, особенно в отношениях с женщинами, доказывая, что это никому не нужно, и что на Монастырище пускают всех, независимо от того, имеется разрешение или нет. Но Татьяна оказалась слишком законопослушной, и Илья вынужден был смириться с сокрушительным поражением.

Извилистая колея вывела автомобиль на не менее разбитую брусчатку, которая полукругом огибала крайние дворы деревни. Слева виднелись сооружения непонятного назначения, из сорняков, высотой в человеческий рост, то и дело возникали металлические монументы заржавевшей сельхозтехники. Внизу, у широкого пруда, нарисовались традиционно длинные, приникшие к земле здания коровников.

Стоило к ним приблизиться, как на дороге возникло престраннейшее существо с вилами в руках, и преградило нам дорогу. Это был невысокий мужчина неопределенного возраста, одетый, несмотря на летнюю жару, в ватную телогрейку, теплые галифе и кирзовые сапоги. Все – основательно испачкано навозом. Поначалу даже показалось, что взору явилась большая коровья какашка, которая, неизвестно зачем, решила вдруг принять человеческий облик. Но какашка двигалась, размахивала руками, что-то говорила, судя по всему, неприличное. В деревне прилично разговаривать почему-то не принято.

Татьяна нажала на тормоз и опустила стекло.

– Блин… Блин… Блин… – пересиливая гул мотора, несся в кабину неразборчивый говор аборигена.

– Кто это? – спросил у Ильи, нутром чуя, что появление страшилы каким-то образом связано с нашими ночными похождениями.

– Петр Тимофеевич, зав. фермой…

– А какого хрена ему от нас нужно?

Илья сдвинул плечами.

– Его трогать нельзя. Бешеный!

– Он вчера был в клубе?

Илья напряг память, от чего его лоб покрылся длинными глубокими морщинами.

– Кажись, не… – выдавил после глубоких размышлений.

Это меня успокоило. Я отворил дверцу и выскочил из автомобиля.

– Привет, мужик! – гаркнул что есть мочи. – Потерял что-то?

Очередь "блинов" прервалась, мужик, запах от которого вполне соответствовал первому впечатлению, тупо уставился на меня.

Разглядывал недолго. Через минуту его снова понесло…

– Ты, блин… блин… блин…

Выражение лица заведующего фермой при этом не предвещало ничего хорошего. А, учитывая вилы в руке…

– Тебя что, бык забодал?

Простой и безобидный вопрос, тем не менее, озадачил агрессивного мужика. Трель "блинов" снова захлебнулась, и он уставился на меня, словно на восьмое чудо света. Хотя, скорей всего, и о существовании первых семи заведующий фермой не подозревал. В его вытаращенных глазах трудно было уловить хотя бы намек на присутствие интеллекта.

Воспользовавшись его замешательством, я осторожно отобрал вилы и глубоко вонзил их в землю.

– А теперь, Тимофеич, рассказывай, в чем проблема?

Лишившись вил, мужик порастерял уверенность в собственных силах. Некоторое время он еще трепыхался, пытаясь выдернуть их из земли, только я не позволил этого сделать.

– Ну, ты че? Отдай… – уже совсем не грозно взмолился зав. фермой.

Естественно, я не спешил выполнять его просьбу.

– Так в чем проблема, Тимофеич? – повторил изначальный вопрос.

– Ты, того… Говорят, к Верке моей в клубе приставал…

Странно было слышать столь долгую и вполне осмысленную фразу после продолжительной нецензурщины. Оказывается, длительное общение с парнокопытными не противоречит знанию нормального человеческого языка…

Не менее странной показалась мне и суть высказанной претензии: вспомнить, кто такая пресловутая Верка и видел ли я ее вообще, оказалось непосильной задачей для моих подрастрепанных за последнее время извилин.

Однако нельзя было упускать инициативу.

– Ты че, мужик, офонарел? – вызверился я. – На кой мне сдалась твоя Верка, когда у меня вон какие бабы…

Я кивнул в сторону автомобиля. Рыжая к этому времени высунулась в приоткрытую дверцу и вместе с Татьяной внимательно наблюдала за происходящим. Илья на свет Божий показываться не спешил. Как я понял, он побаивался заведующего фермой и решил не мозолить глаза своим присутствием.

Мой аргумент сразил Тимофеича.

Он долго внимательно осматривал моих подруг, что-то прикидывал в уме, и по его кислой физиономии было понятно: Верка конкуренции не выдерживает.

– Оно то, конечно, так… Но ведь люди говорят…

– Мало что люди говорят. Тебе скажут, земля плоская, ты – поверишь?

Не знаю, каковы были познания зав. фермой в географии, но с доводом моим он согласился.

– Врут, наверное… – миролюбиво молвил он, полез в карман ватника, достал оттуда клочок бумаги и щепотку самосада.

Дабы закрепить мировую, я вытащил пачку "Примы" и протянул мужику. Тот некоторое время помялся, затем методично, в обратной последовательности, спрятал извлеченные накануне табак и бумагу.

– Вообще-то, я к своему привык… – словно оправдываясь, промямлил он и вытянул сигарету.

Я услужливо поднес зажигалку.

– Тебя как зовут?

– Андрей.

– Ты, Андрюша, того, не серчай… Люди наговорили…

– Чего уж там, с кем не бывает?

Я повернулся и направился к автомобилю, но Тимофеич придержал меня за рукав.

– Слышь, отойдем на минутку, – заговорщически, словно старому приятелю, прошептал он и настороженно покосился в сторону девчонок.

Я невольно посмотрел туда же. Рыжая с Таней о чем-то мирно болтали, несомненно, комментировали разыгравшийся перед их глазами спектакль. Илья по-прежнему скрывался в чреве автомобиля, притворяясь невидимкой.

– Я на минутку… – бросил им и пошел вслед за мужиком.

Почалапав по лужам жидкого навоза, кое-где присыпанных соломой, мы вошли в раскрытые створки коровника. В нос шибанул убойный аромат смеси запахов кизяка и парного молока, назойливые мухи облепили со всех сторон. От ясел раздавалось сонное мычание и умеренное чавканье.

Тимофеич провел меня в небольшую отгороженную дощатой стеной каморку. Покопался в сваленной в углу куче сена, извлек бутылку, закупоренную пробкой из туго скрученной газеты. Достал с полки две алюминиевые кружки.

– Ну что, за знакомство!

Он щедро разлил содержимое бутылки в кружки, и окружающее пространство сразу пропиталось преотвратительным запахом уже знакомого мне маляса. Вероятно, зав. фермой пользовался тем же источником, что и друзья Ильи.

Собрав волю в кулак, я мужественно вылакал обжигающий горло напиток и, вытерев проступившие слезы, потянулся за сигаретами.

– Погодь, не спеши. – Тимофеич насыпал мне в руку жареных семечек. – Зажуй…

Я послушно воспользовался его советом, после чего, все же, не удержался и закурил.

– Тебе Федька про Верку наплел?

Спросил просто так, лишь бы что-то сказать, и неожиданно попал в точку.

– Он самый, – ответил Тимофеич, разливая остатки самогона. – Слышь, а чего вы с ним не поделили? Шото злой он на тебя, как собака…

– Да подруга его стала ко мне ласты клеить, а он все наоборот вывернул.

– Катька, что ли? – неизвестно с чего развеселился зав. фермой. – Так она не только к тебе, она ко всем клеится. Как увидит мужика, так на него и лезет…

– И на тебя тоже?

– Ша! – Тимофеич приложил палец к губам. – Федька, он ведь – дурак. Разбираться не станет, сразу ноги повыдергивает…

– А сам не такой? – засмеялся я. – Кто на меня с вилами кидался?

– Дак, то… что… – замялся Тимофеич и, дабы избавить его от ненужных угрызений совести, я поднял кружку.

– За все хорошее!

Похоже, я уже начал привыкать к экзотическим напиткам. Выпил и даже не скривился. Загрыз семечками. Поднялся.

– Пора, Тимофеич. Труба зовет!

– Ты к нам надолго?

– Как получится. Даст Бог, еще свидимся…

Девчонки, едва я появился в поле их зрения, встретили меня заливистым смехом.

Я осмотрел себя.

Кроссовки оказались безнадежно испачканными коровьим навозом, джинсы обильно покрывали бурые пятна неизвестного происхождения. Провел ладонью по волосам, и оттуда посыпалась соломенная труха.

Я постепенно превращался в аборигена…

– Спиваемся? – едко поинтересовалась Татьяна, когда я забрался в салон автомобиля и наполнил его концентрированным сивушным перегаром.

– Ты не права в определении, – строго поправил я. – Спиваться – одно, а налаживать дипломатические отношения с агрессивно настроенным местным населением – совсем иное. Я, между прочим, только что жизнью рисковал…

– Герой! Александр Матросов, как минимум! – продолжала издеваться Татьяна. – А присовокупить вчерашние подвиги, так вообще сравнить не с кем…

Я с негодованием посмотрел на Рыжую: неужели она все рассказала? Но та, прикинувшись овечкой, равнодушно смотрела в окно. Илья, угадав суть моего немого вопроса, лишь недоуменно сдвинул плечами.

– Веселый ты парень, как я погляжу… – смилостивилась, наконец, Татьяна и завела двигатель.

А мне почему-то вдруг стало хорошо и приятно на душе.

Может, мне только показалось, но в предыдущей реплике девушки я уловил нотки ревности, что очень и очень польстило моему самолюбию.

В бардачке мне удалось отыскать мятную карамельку, которая, если и не облегчила для спутников восприятие выдыхаемого мною перегара, то, хотя бы, создала иллюзию для меня самого, что нет необходимости комплексовать и можно общаться с окружающими нормально, на трезвых паритетах.

Было в бардачке еще кое-что, вынудившее меня насторожиться, ибо увиденный предмет не был похож на косметичку и как-то не совсем вязался с образом хрупкой женщины. Поразмыслив, я, все же, решил не приставать к Татьяне с неудобными расспросами и перенести разговор на будущее, когда нас никто не сможет услышать.

Татьяна, начавшая заметно нервничать, когда я бесцеремонно залез в бардачок, поняв, что я ничего выяснять не собираюсь, успокоилась и полностью сосредоточила внимание на дороге.