Текст книги "Петля времени (Сборник)"

Автор книги: Олег Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Неудачный эксперимент

Деревянный борт проскрежетал вдоль покрытой склизкой зеленью причальной ступеньки. Притянутая к толстому ржавому крюку, лодка мерно закачалась на желтых мутных волнах Арно.

– Эй, Джакобо!– закричал с моста мальчишка лет четырнадцати в щегольской малиновой накидке.– Пойдем на ночь вместе к сеньору Чудаку?

– Привет, Лео!– отозвался с лодки парень в потрепаной широкополой шляпе.– Не получится. Придет корабль из Неаполя с товаром, – придется отцу всю ночь помогать... А жаль. Лишний дукат не помешал бы!..

Он принялся вытаскивать на мокрые, поднимающиеся к мостовой, ступени тюки, сложенные на дне лодки.

Одна из проходивших по набережной женщин, молодая прачка с корзиной белья на голове, расхохоталась.

– Ты слышала, как они окрестили его – сеньор Чудак?!.

– Ну, и правильно, можно было бы и покрепче назвать!– мрачно отозвалась вторая и вздохнула.– Были бы у меня его деньги, я бы нашла им подходящее применение... Ну, да у богатых свои причуды. Видно, сдурел от умствований на старости лет сеньор Колуччи! Платить сотне бездельников лишь за то, что они дрыхнут, сидя вместе!..

– Это кто бездельники?!– рассердилась первая.– Только один раз сеньор Колуччи разрешил половине спать. А остальные должны были всю ночь лупить глаза на цветную мазню и терпеть пиликанье лир. Ты думаешь, это легче, чем белье весь день колотить?!.

– Ой, держите меня!– всплеснула руками вторая.– Сейчас рожу!..

Перетрудилась бедная!.. Провела ночь под бочком у таких же трудяг...

– Ах ты... ах ты!..– закипятилась первая.– Да ты просто злобствуешь, что своих восьмерых не на кого оставить, – муж в ту же минуту к кому– нибудь улизнет!.. Не то сама бы не отказалась подзаработать...

Вторая, услышав это, содрала с первой чепец, и они вцепились друг другу в волосы.

Мальчишки с улюлюканьем принялись их раззадоривать. А в домах на набережной захлопали ставни.

Вечером, когда стихли крики на рыночной площади, плеск шестов под серыми массивными мостами и грохотанье тележек по булыжным мостовым, к большому старому зданию на виа Медичи стали с разных концов города стекаться люди.

Под его крышей была когда-то конюшня и трапезная для постояльцев, но уже лет сто как первая половина была вычищена, и нога лошади туда больше не ступала.

Среди собирающейся толпы в этот час можно было увидеть ремесленников, торговцев, гондольеров, кухарок... Тут и там мелькали курчавые мальчишечьи головы. Словно сегодня во Флоренции, как это было некогда в Сиене, тоже собиралась, закрыв лавки и мастерские, торжественная процессия для принятия из рук великого Дуччо законченного им алтарного образа "Маэсты". Здесь только не хватало расписных знамен и эмблем корпораций...

– Чего так долго не пускают?– кричали из толпы.– Когда зазывали на это мучение, то ждать не договаривались!..

Стоявший на входе увалень с крепкими волосатыми ручищами вяло отбрехивался.

– Сказано ждать – ждите. Там еще богомазов не рассадили, а потом еще певчих сажать будут. Из собора, что на площади.

– Они, что, петь нам станут?!– ужаснулся кто-то.

– Тебе, рыбья твоя башка, хоть пой, хоть пляши – все баранья отбивная на уме...

Увалень, довольный своей шуткой, осклабился.

Из-за тяжелой толстой воротины на въезде во двор раздалось дружное журчание, и по камням потекли две струи.

– Ну вот,– сказал Лео, выходя с приятелем из-за воротины и подтягивая завязки на штанах,– теперь и ночь сидеть можно. Я в прошлый раз чуть не схлопотал затрещину, когда выйти попросился...

– А меня туда пустят?– опасливо спросил второй, младше и ниже ростом.

На руках его виднелись неотмытые следы краски. Длинные волосы были через лоб охвачены лентой ученика или подмастерья.

– Там в дверях такое начнется, когда пускать станут, что никто тебя не заметит! Главное успеть место на скамьях занять, – тех, кто не сидит, точно попрут... Держись со мной.

Лео с уверенным видом продирался сквозь галдящую толпу, волоча за собой приятеля.

– А мне заплатят?– продолжал допытываться тот.– А то если завтра сеньор Верроккио увидит, что я не спавши, – снова поставит краску тереть, так хоть не обидно будет...

– Поставит тереть – помогу,– коротко отзвался Лео.

Они вынырнули из-за чьих-то штанин и юбок около самого входа, рядом с волосатыми ручищами.

– Теперь смотри, чтобы не выпихнули!– подмигнул Лео.

Через некоторое время под низкими сводами большого зала уже стоял гвалт сотни голосов: мужских, женских, юных. Пропускаемые сюда небольшими группами со двора, люди тут же попадали в распоряжение к низенькому и толстому распорядителю, который с помощью нескольких слуг быстро, одним ему ведомым образом, рассаживал их по скамьям.

Расставлены эти скамьи были не совсем обычно. При взгляде сверху их ряды описывали линии, напоминавшие срез грецкого ореха. Между двумя половинками его шел проход, а посредине прохода – в центре ореха четыре ширмы отгораживали небольшое пространство. Когда движением воздуха полог ширмы откачивало в сторону, можно было увидеть, что внутри стоит большое резное кресло, обитое бархатом и расшитое золотым шитьем. А рядом с креслом низкий столик, на котором лежали листы дорогой рисовой бумаги и бронзовый чернильный прибор.

– Тихо! Да замолчите же!– надсаживаясь кричал распорядитель.– Я кому сказал молчать, подлецы!.. Откупорьте уши и слушайте. Сегодня сеньор Колуччи проводит другой эксеп... эпсек... экс...керимент. Запомните, этой ночью спит левая половина зала, а в правой все считают кто до скольки может, а потом в обратную сторону. И так всю ночь. Не перепутайте, неучи! Правая половина спала в прошлый раз. Это относится особенно к тебе, Джованни, соня неповоротливая! Если бы сеньора не привлек размер чана на твоих плечах, зарабатывал бы ты в эти дни в каком-нибудь другом месте... Кто это не умеет считать и хочет пересесть влево?.. Чечилия? А на рынке ты бойко считаешь!.. И кто-то там в углу, я вижу, уже гнездится... Сандра, сеньор Чуд..., э-э, Колуччи вам платит вовсе не за то, что вы тут выспитесь ночью...

– А она бы за ночь и так больше заработала!– раздался голос из другого конца зала.

В зале загоготали.

На грубоватые шуточки и реплики старательно не обращала внимания публика посерьезнее: художники и музыканты. Они были рассажены заранее, в более спокойной обстановке еще до открытия главной двери.

Два приятеля были определены на задние скамьи, где сидела вся молодежь. Но Лео незаметно для слуг, следивших за порядком, прошмыгнул как можно ближе к огороженному ширмами пятачку и втиснулся между двумя матросами под их добродушное ворчание. Это место больше всего нравилось ему, и раньше или позже он всегда оказывался здесь.

Шум постепенно затихал. Те, кто оказался по левую от прохода сторону, не теряли зря времени и пристраивались друг у друга на плече, откидывались к спинкам скамей. И скоро отсюда уже доносилось мерное посапывание и похрапывание.

Сидевшие же справа не без зависти глядели на счастливчиков, дремавших напротив, и старательно изображали напряженную работу ума. Время от времени чья-нибудь всклокоченная или покрытая чепцом голова начинала клониться на грудь. Тут же рядом оказывался кто-то из слуг и бесшумным толчком будил "перетрудившегося".

Полдюжины таких наблюдателей во главе с низеньким распорядителем бродили вокруг, следя, чтобы не заснули те, кому это сегодня не положено по распоряжению этого странного сеньора Колуччи.

Он же сам пока еще не занял своего обычного места – в кресле за плотными ширмами. Сеньор Колуччи стоял в это время за конторкой в небольшой комнатке. В неровном мерцании светильника он медленно перебирал прошнурованные листы со своими записями и печально вздыхал.

Ни одной, ну, ни одной стоящей идеи не излил на эти листы его столь плодовитый прежде ум! А ведь по всем его оценкам, эти разорительные эксперименты должны были все-таки подтвердить его гениальную идею. С усиленной в десятки раз мощью он должен был буквально извергать великие мысли, словно блистательный фонтан перед Палаццо делла Синьория!..

Ах, какая была идея! Она одна, пожалуй, стоила десятка других... И могла, могла бы продлить – его тайным снадобьем – заметно угасшую творческую потенцию!..

"... Что если для стирания грязи с фигурного жабо скрести его фигурной же раковиной морского гребешка!.."

Он с отвращением перевернул лист. Что за чепуха?! Какое еще стирание грязи с жабо?.. Наверняка это уловились бредни какой-нибудь из прачек...

"... Дабы тележка не стучала по мощеным улицам и не будила жителей, изъять по ободу колеса места по форме булыжника – для его малошумного облегания..."

Сеньор Колуччи швырнул сшитые листы на конторку и забегал по комнатке.

Ведь так многообещающе просто!..

Орган мышления у каждого человека – где бы этот орган ни находился: в сердце, голове, копчике – способен создавать гениальное. И если собрать вместе и близко расположить тысячи, ну, хотя бы сотни, людей? И тех, кто предрасположен к математике, и тех, кто, скажем, к музыке, да и простой люд?.. Ведь тогда получится подобие грандиозного органа мышления: грандиозной головы или там грандиозного мыслящего копчика! И забегают между близко находящимися людьми, – словно между частичками этого органа, – некие невидимые флюиды... И тогда может усилиться божественная способность к творчеству. И кто-то – особенно чуткий – уловит конечный результат этого «усилителя творчества». И станет рождать нечто невиданно гениальное!..

Почему же не удаются его эксперименты?..

Вначале-то еще обходилось без затрат. Часами тогда сидел сеньор Колуччи в заполненном людьми соборе Санта Мария дель Фьоре, сидел и напряженно прислушивался к собственным вялым мыслям. Да годы, видно, не те – постыдно засыпал на фоне заунывных песнопений еще до рождения чего-нибудь путного.

Позже кружения по шумному портовому рынку тоже ни к чему хорошему не привели. То ли шума и криков было много для неторопливых его размышлений, то ли люди там недостаточно близки друг к другу... И когда во время очередного эксперимента стянули у сеньора Колуччи кошель, осенила его новая идея...

И вот уже сколько ночей, в полной тишине он максимально сближает участников, платит им безумные деньги, и сидя в самом центре, записывает приходящие на ум идеи. И что же?.. "Фигурное жабо..." "Изъятие по форме булыжника..."

Он вздохнул.

Придется видно прервать эти опыты. Разорительны и бесполезны они...

И главное, приверженцы Савонаролы – посланцы святой инквизиции – стали подозрительно часто крутиться вечерами у этих стен...

В расстроенных чувствах сеньор Колуччи вышел в зал и направился к своему зашторенному креслу.

По одну сторону от прохода люди вповалку спали. А напротив – старательно лупила глаза и шевелила губами вторая половина зала.

Вернувшись уже под утро в свой угол, Лео уселся за стол и, протирая глаза, стал торопливо записывать что-то в толстую тетрадь.

До чего же чудесным временем для размышлений стали эти ночи на скамье у сеньора Чудака! Сколько неожиданных идей возникло!.. Только обдумать их нет времени... Ничего. Сейчас важно записать. А додумать можно когда-нибудь позже...

Лео удовлетворенно потянулся и захлопнул тетрадь. На одной из ее страниц была набросана невиданная конструкция с вращающимся над ней пропеллером. На другой – человек опускался с небес, подвешенный к необычному куполу...

А на обложке ученическим еще почерком было аккуратно выведено: "Тетрадь различных идей Леонардо, сына Пьеро да Винчи".

Петля времени

Повесть

Пролог

Багровая пыльная завеса колыхалась в небе, заслоняя косматое, пригашенное солнце, отрубленной головой катившееся к горизонту.

Долина, расстилавшаяся внизу, еще на рассвете этого дня безмятежно зеленела в предутренней росистой мгле. Но сотни костров, пылавших всю ночь по ее краям, приглушенный неровный шум невидимого воинства, всхрапывание и негромкое ржание коней и особое позвякивание оружейной стали и конской сбруи уже наделили это место клеймом особенности, обреченности и неизбежности славы... Бессчетные дымы костров и огни факелов взбухали, словно пламя, раздуваемое под гигантским днищем долины...

И вот теперь, на исходе дня, стоял на пологом склоне великий царь Ашока и с еле сдерживаемым ликованием, наблюдал за этим необозримым котлом под ногами, еще бурлившим кое-где последними всплесками боев, но уже докипавшем в криках, храпении, звоне клинков. В пьянящих звуках – и запахах – победы.

Много сражений и войн было позади. Малых и больших. Но не было еще равных этой – калингской – войне. По грандиозности и значимости, по ожидаемым трофеям. По мощи и численности противника.

Предвидел Ашока, сколь трудна будет эта война. Но не овевала бы его слава прозорливейшего и непобедимого, если бы не были предугаданы им и его военачальниками все возможные варианты...

Впрочем, и невозможные тоже.

Важным было это сражение. И особенное оружие готовил для него Ашока. Все с большим непониманием следили за сегодняшним боем его сановники.

Великая и могучая армия врага, собравшая под свои вымпелы сотни тысяч воинов, была буквально разгромлена! Сопротивлялась, наносила ощутимый урон войску Ашоки, но была именно разгромлена!.. Это было настолько невероятным, что у некоторых начинало вызывать мистический ужас.

Но не у самого Ашоки.

Не раз за время сражения он бросал внимательные взгляды в сторону двух наглухо закрытых шатров, стоявших в лагере рядом с его, царским, шатром. Когда ставился лагерь, они были установлены первыми. Даже раньше, чем шатер Властителя. И с того момента неусыпно охранялись отборнейшим отрядом, не допускавшим к нему на десятки шагов никого, кроме самого царя. Впрочем, и он лишь однажды, да и то ненадолго, заглянул в каждый из шатров накануне сражения. И больше их пологи не распахивались.

Только Ашока да двое или трое приближенных знали, что именно в этих шатрах таилось его секретное оружие. Там – в одном из них – была главная причина сегодняшней победы его войска.

А в другом – причина поражения врага.

Багрово-серая масса, заполнившая котел долины, тяжело колыхалась в хрипении и стонах, бугрилась невиданным никогда и нигде ранее количеством трупов, частей тел, коней, храпевших в агонии...

Последние всплески сражения стихали. Остатки войска начали собираться в разных частях долины и медленно стягиваться к лагерю.

Ашока окинул тяжелым взглядом то, что еще утром было зеленой тихой долиной, и стал спускаться вниз по склону к остывающему полю боя.

Многочисленная свита двинула своих коней следом.

С гиканьем и свистом промчался вперед отряд охраны. Никакая засада или уцелевшие воины врага не должны были оказаться на пути повелителя.

Они продвинулись вперед, насколько это было возможно, и остановились.

Кони отказывались идти дальше по сплошному месиву тел, под которым местами проглядывала красная, дымящаяся жижа, еще утром бывшая сухой землей.

Неожиданно слух различил непонятный тонкий звук. Он заунывно и обрывочно доносился со стороны вытоптанной рощицы, что краснела на другом конце поля в лучах заходящего солнца.

Охранники встрепенулись и привстали в стременах. Молниеносным движением стрелы были выхвачены из колчанов и уперты в тетиву луков.

Однако, рванувшийся было вперед начальник охраны вгляделся в сторону рощи пристальней и, спустя короткое время, дал воинам отбой.

Вдоль самого края поля двигался в этом аду ребенок.

По одежде можно было различить, что это была девочка-подросток.

Появилась она, очевидно, из рощи и теперь ступала среди тел, то ли причитая, то ли окликая кого-то, то ли плача. Наклонялась, заглядывала в лица, в мертвые глаза и переходила дальше.

Ашока поднял левую бровь, что выражало крайнюю степень недоумения, и кивком головы отправил начальника охраны узнать, что здесь делает ребенок.

Через короткое время тот вернулся, еле управляясь с хрипящим, рвущимся отсюда конем, и доложил Великому, что девочка – дочь одного из вражеских воинов. Живет с братьями, сестрами и отцом в двух переходах отсюда. Матери нет. Несколько дней шла следом за войском противника, за своим отцом. Таилась, ночевала в укромных местах. Верила, что если будет видеть его, с ним не может случиться плохого... Обещал тот, вернувшись, привезти им подарков к празднику Вишну...

Царь Ашока кивнул и повернул коня. С вершины холма еще раз окинул взглядом тянувшуюся к горизонту долину. Увидел вдалеке тонкую фигурку девочки, бредущей все с тем же безнадежным отчаянием по этому царству мертвых.

В лагере прошел Ашока мимо вытянувшейся в струнку охраны к двум таинственным шатрам. Побыл там коротко. Затем велел Щедрейший кормить и поить воинов. И сам всю ночь переходил от костра к костру, не забыв никого из них, и велев хранителю казны немедленно по возвращении выдать каждому по золотому.

Уже под утро отослал Ашока всех от себя и остался один.

И провел он в полном одиночестве целый день, погруженный в неведомые никому мысли. Пока не опустился на окружающие холмы и наполненную сытым карканьем воронья долину еще один закат. И не сменился еще одной ночью – в мертвящем свете небесного Ковша Амриты...

Вернулся в столицу Великий и велел найти и доставить во дворец ту, что бродила среди погибших на поле боя, и ее осиротевших сестер и братьев.

Прошло несколько дней, и перепуганные дети предстали перед ним.

Отослал он движением руки стражу и велел подняться с колен. Обвел взглядом детей, узнал ту, тонкую, с потемневшими выплаканными глазами, в старом залатанном сари.

Обратился к ней Ашока. Спросил, чем может он облегчить участь сирот, возместить потерю.

Поглядела она в глаза царю. И не увидел он в ее глазах страха. И ненависти не увидел.

Лишь почудилось вдруг Ашоке, как с ужасом и надеждой глядела она сквозь листву в утреннем легком тумане в спину того неведомого царю пехотинца, мешковато бегущего вместе с другими навстречу его, Ашоки, воинам. И постепенно теряющегося среди тысяч таких же в поднимающейся пыльной мгле. Или может быть, это был всадник?.. Но Ашоке казалось почему-то, что это был именно пехотинец. И что бежал он мешковато и неловко. И может быть видели тогда ее глаза над лесом копий, голов и конских грив, его, Ашоку, равнодушно взирающего с далекого склона на того же самого пехотинца. А, может, всадника?..

На какое-то мгновение ему стало страшно, поскольку никогда раньше такие мысли не смели посещать его.

Отказалась девочка от даров.

Велел Ашока оставить детей при дворе и обеспечивать их до совершеннолетия, дабы не ощущали они нужды ни в чем.

Сам же с того времени стал часто уединяться. И неведомо было никому, о чем были мысли его.

Стал вызывать он к себе мудрецов со всех концов империи и беседовал с ними подолгу, какового унижения не позволял себе прежде...

В то же время высоко в горах, в одном из труднодоступных мест, был выстроен по царскому указу монастырь. Окружен он был высокими глухими стенами с постами наружной охраны. Ни ворот, ни прохода не было оставлено в тех стенах. Лишь зарешеченный проем высоко над землей служил для передачи узникам монастыря – а иначе их нельзя было назвать – всего, что могли они пожелать. Всего, кроме свободы. И кроме возможности хотя бы словом обменяться с кем-нибудь извне.

Вода и плодородная земля для ведения хозяйства были на территотии монастыря. Каждую новую луну забирал кто-нибудь из охраны – каждый раз новый – оставленный невидимыми узниками список, и через несколько дней на том же месте оставлялось для них то, что испрошено было в нем.

Впрочем, немногого желали они.

Неведомы были никому таинственные те узники. Да и о самом монастыре знали немногие. Лишь кое-кто из его строителей мог бы вспомнить, как в последний день строительства, когда возведена была наружная стена вокруг пустующих еще построек, были они отогнаны в сторону от остававшегося последнего прохода, лицами к стене. Вряд ли кто-нибудь из них видел, как четверо наглухо зашторенных носилок были внесены через узкий проход и оставлены внутри. И топот ног выбегающих носильщиков стал сигналом к закладке прохода...

Небывалое произошло в великой империи Маурьев.

Величайший из ее создателей, Непобедимый завоеватель Ашока, велел на века высечь на скале эдикт о своем раскаянии. Воздвиг он по всему государству сотни ступ буддийских.

И многими солнечными затмениями знаменовались деяния нового Ашоки.

Дал зарок великий и могущественный царь. Все усилия свои приложить к тому, чтобы не уничтожали люди друг друга в кровавых бойнях. И к тому, чтобы не могли быть созданы и применены новые разрушительные виды оружия.

Но не ведает никто, как собирался он осуществить этот свой зарок, и удалось ли ему исполнить его.