Текст книги "Мой муж Одиссей Лаэртид"

Автор книги: Олег Ивик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Что ж, моя цена не упала за эти двадцать лет, напротив! Он получил меня, выиграв состязание в беге. Сегодня я стою дороже! Пусть он знает это... И пусть он знает, что сто с лишним мужчин платят мне мою цену...

Я встала, и гул в зале смолк. Множество глаз устремились ко мне – множество жадных, восхищенных глаз. Фемий, настраивавший свою формингу, замер, и последний нежный звук растаял в воздухе. Стало совсем тихо, только пламя потрескивало в очаге. Старик сидел на пороге, опустив глаза, и ковырял ножом козий желудок, выигранный в драке с нищим.

– Слушайте меня, мои молодые женихи! Когда мой бывший муж Одиссей Лаэртид уходил на войну, он предложил мне избрать себе нового супруга после того, как наш сын станет взрослым. Телемах возмужал, и я наконец готова отдать свою руку одному из вас. Вспомните древний обычай, согласно которому женихи, сватавшие невесту, приносили ей подарки, достойные ее красоты и богатства. Я – царица Итаки, а мою красоту и мой ум вы сами не раз восхваляли. Покажите же, как вы цените женщину, руки которой вы добиваетесь! Близок день, когда лучший из вас получит меня, мой дворец и трон царя Итаки!

Мои слова были встречены радостным гулом. По мегарону засновали вестники – юноши отдавали приказы гонцам. Антиной, дом которого стоял ближе всех, первым положил к моим ногам подарок – узорный пеплос с двенадцатью золотыми застежками. Евримах бросил на него ожерелье из золота и янтаря. Евридамант – серьги из темно-пурпурных, почти черных гранатов...

Что должен чувствовать человек, на глазах которого его жена принимает драгоценные подарки от жаждущих ее мужчин? Я смотрела не на ткани, золото и камни, сваленные к моим ногам; я смотрела туда, куда сейчас не смотрел больше никто, – на нищего старика, сидевшего у порога. А он смотрел на то, как росла груда подарков у моих ног, и на его лице я прочла плохо скрытую радость. Одиссей, сын Лаэрта, был верен себе. Эти вещи он сложит в свои сундуки, и Евринома испишет еще десяток табличек, которые увековечат его богатство... И его позор...

«...Вот еще горе, которое дух мне и сердце тревожит:

У женихов не такие обычаи были когда-то;

Если сватали раньше жену из богатого дома,

Знатного рода, то всякий хотел пред другим отличиться;

Сами к невесте и жирных овец и быков приводили,

И задавали пиры, приносили дары дорогие.

Но не чужое добро, ничего не платя, поедали».

Так сказала. И рад был тому Одиссей многостойкий,

Как добиваться подарков умеет она, как искусно

Их обольщает словами, с другими желаньями в сердце.

Гомер. Одиссея

Пир был окончен, и гости разошлись по своим домам. Я обратила внимание, что никто из женихов не остался во дворце сегодня ночью. Быть может, новая надежда на мою руку и мое ложе отвлекла их мысли от рабынь, с которыми они развлекаются вот уже три года. А быть может, присутствие нищего старика отвратило их помыслы от любовных утех. В этом старике было что-то зловещее, жуткое – даже не узнав в нем Одиссея, я не смогла бы обнимать кого-то на ложе, если бы он находился поблизости... Скоро он войдет в мою спальню...

...Я уже была наверху, когда снизу послышался звон металла. Евриклея тем временем шла по галерее, загоняя рабынь по комнатам и запирая за ними двери.

– Что происходит, Евриклея?

– Телемах выносит в кладовку оружие из мегарона. Он сказал, что оно потускнело от дыма и копоти. А старик нищий ему помогает.

– А зачем ты запираешь рабынь? Почему бы им самим не вынести оружие?

– Так приказал Телемах, госпожа...

У меня похолодели руки. Одиссей хотел, чтобы никто в доме не знал, где спрятаны копья, доспехи и щиты. Это могло означать только одно...

– Я запретила Телемаху отдавать приказания рабыням, и ты знаешь это!

– Твой сын взрослый, госпожа! Не тебе же ведать оружием – это дело мужчин.

– Немедленно отопри все комнаты!

...Я спустилась вниз – на закопченных стенах мегарона белели пятна от снятых доспехов; подставки для копий были пусты. Телемах ушел в свою спальню, а нищий старик бесцельно бродил между столами – от его хитона пахло прогорклым жиром, но сквозь эту вонь мои ноздри уловили запах возбужденного мужского тела... Я знала, что возбуждаю его не я, – его возбуждала мысль о крови, которую он собирался пролить...

...Позвать женихов? Предупредить старейшин? Но может быть, я ошибаюсь? Я, наверное, схожу с ума – как я могла подумать, что он осмелится один напасть на сотню молодых и сильных юношей... Одиссей сам боится моих женихов. Говорят, они хотели убить Телемаха, – я до сих пор не знаю, правда ли это. Одиссей вправе принять меры предосторожности... Этот человек вернулся в свой родной дом... Он хозяин здесь – он, а не я... О боги, почему я не вышла замуж за Антиноя!

...Рабыни, выпущенные Евриклеей, стали убирать залу от остатков пиршества, наполнили жаровни свежими дровами. Они подшучивали над нищим. Я села у очага – ничто на свете не могло заставить меня подняться в спальню и принять там этого страшного старика, как я обещала. Ему придется довольствоваться разговором со мной в присутствии рабынь.

– Евриклея, подай страннику табурет – я буду говорить с ним.

Старуха нехотя исполнила мое приказание. Нищий подошел и сел рядом со мной. Он был спокоен, только пальцы его иногда непроизвольно сжимались в кулаки. Я помнила эти холодные сильные пальцы – сколько раз они ласкали мою грудь, все мое тело... Сколько раз я прижималась к ним губами... Этими пальцами были начертаны смертельные знаки, которые погубили Ифигению и Паламеда... Сейчас на них виднелись бурые пятна – это была кровь нищего Ира.

– Кто ты, странник? Откуда ты родом? Что привело тебя на Итаку?

– Не спрашивай об этом, достойная Пенелопа... Если я начну рассказывать о себе и о своих злоключениях, я могу не удержаться от слез, и ты подумаешь, что старик пьян, и прогонишь меня. А я не хочу этого... Я много слышал о тебе, царица, – слава о твоей мудрости, твоей красоте и добродетели достигает медного неба.

– Нет, странник. Я была добродетельна, пока рядом был мой муж Одиссей Лаэртид. С тех пор я стала иной: я окружена множеством мужчин, они молоды и красивы, и я рада им. Скоро один из них станет моим супругом... Но я все еще думаю, что мой первый муж может вернуться на Итаку. Не слышал ли ты о нем, когда скитался по миру?

– Он был моим гостем, достойная Пенелопа... Что ж, мне все-таки придется рассказать о своем родстве. Я – критянин Эфон, внук великого царя Миноса, сын благородного Девкалиона. Идоменей, который повел под Трою восемь десятков кораблей, приходится мне старшим братом. Он отплыл на войну, а я остался на родном Крите. Через десять зорь после того, как флотилия Идоменея скрылась в море, буря прибила к нашим берегам двенадцать ахейских кораблей, которые вел богоравный Одиссей. Ветры унесли их от мыса Малей, и они нашли пристанище в гавани нашего города Амниса. Одиссей тотчас же отправился в Кносс – он хотел повидаться с Идоменеем, который приходился ему гостем. Я радушно принял его и пировал с ним, а людям, которые остались на его кораблях, отослал вина, муки и мяса. Двенадцать дней северный ветер не позволял ахейцам выйти в море, а на тринадцатый они покинули гавань Амниса и отплыли к берегам Геллеспонта.

...Совсем недавно этот нищий рассказывал Евмею, что он – незаконнорожденный сын критянина Кастора и участник Троянской войны, соратник Одиссея. Неужели он не учел, что Евмей поспешит сообщить мне об этом? Такое нелепое нагромождение лжи было недостойно хитроумного царя Итаки. Так в свое время лгала его мать Антиклея – беспамятно и бессмысленно. Что это – признак старости? Или он настолько погрузился в ложь, что жаждет умножать ее раз от раза? А я, делая вид, что верю ему, тоже лгу, хотя и не так безоглядно. Ложь окутывает всех, кто соприкасается с этим человеком... И за всю мою жизнь у меня не было ничего, кроме любви к нему...

Я склонила голову, и слезы против воли потекли по ценам...

– Не плачь, достойная Пенелопа, не порти свою красоту слезами. Любая будет скорбеть о таком муже, как Одиссей, ведь он подобен бессмертным богам. Но день его возвращения близок. Недавно мне довелось побывать в плодородном краю феспротов. Их повелитель Федон. узнав, что я странствую по миру, помог мне отправиться на Дулихий на попутном корабле. Но перед этим он рассказал мне всю правду о твоем богоравном супруге. Одиссей потерял свой последний корабль и спутников после того, как они зарезали священных коров Гелиоса на Тринакрии. Сам же он был выброшен штормом на остров, где обитают феаки – родичи бессмертных богов. Феаки щедро одарили Одиссея и хотели отвезти его на родину, но твой супруг отказался от их помощи – он решил сначала объехать побольше земель, собирая богатства. Все, что ему удалось добыть, он оставил у Федона в Феспротии. Теперь же он отправился в Додону, чтобы вопросить Зевса и услышать из священного дуба оракул о том, как ему лучше вернуться на Итаку.

– Я слышала, что после того, как корабль Одиссея был разбит бурей, он оказался не в краю феаков, а на острове у некой Калипсо. А еще до этого он провел год на острове у Цирцеи.

Старик бросил на меня быстрый взгляд.

– Что ж, в конце концов он все-таки попал к феакам... И он действительно собрал немало богатств. Он везет эти богатства тебе, Пенелопа...

– Я не нуждаюсь в них, странник. Ты видел, какие груды драгоценных тканей, каменьев и золота сегодня валялись у моих ног. Мне достаточно приказать, и они утроятся. Моя красота – тому залогом. Когда-то я предпочла бы своего супруга всему золоту мира, будь он даже нищим стариком. Но он, по твоим словам, предпочел золото мне. А по словам других мореходов, он предпочел мне юных нимф, живущих на островах винно-чермного моря. Что ж, я тоже выбираю золото и юность. Мои возлюбленные богаты и молоды – зачем же мне ждать возвращения давно сгинувшего старика.

Нищий поднял на меня покрасневшие глаза, стиснул измазанные кровью пальцы.

– И все-таки он вернется к тебе, Пенелопа. Да будет мне свидетелем Зевс, высочайший из богов, и этот очаг, у которого ты угощаешь меня, – не успеет месяц на небе смениться новым, Одиссей Лаэртид вернется на Итаку.

– Что ж, да помогут мне боги вступить в новый брак до того дня. А пока я хотела бы позаботиться о тебе, странник. Не прими мои слова за обиду, но ты грязен и жалок, и мне стыдно сажать тебя за стол рядом со своими гостями. Ты привез мне известия о бывшем муже, и я буду кормить тебя в своем доме. Но для того, чтобы мои женихи хотя бы не смеялись над тобой, служанки должны омыть тебе ноги и переодеть тебя.

– Твои служанки сами смеются надо мной, достойная Пенелопа... Что ж, им недолго осталось смеяться... Да и всем остальным тоже... Я не позволю дерзким девчонкам касаться моего тела. Нет ли у тебя почтенной старой женщины, которая была бы достойна омыть мне ноги?

Нищий бродяга ставит условия мне, царице! Понял ли он, что я узнала его?

– В моем доме живет рабыня Евриклея, бывшая кормилица моего бывшего мужа. Она почти выжила из ума, и я охотно продала бы ее, но за нее никто не даст и горсти муки. Устроят ли тебя ее услуги, старик?

– Да, Пенелопа. Ведь ее господин, как и я, скитается сейчас по чужим людям – быть может, где-то такая же старуха омоет и его ноги со старанием и почтением.

Я кликнула Евриклею. Она принесла медный таз, смешала горячую и холодную воду. Тем временем странник передвинул свой табурет подальше от огня... Если он не хотел, чтобы старуха узнала его, почему он не согласился на услуги молодых рабынь, родившихся после его отъезда? Неужели ненависть к девушкам, которые подшучивали над ним, оказалась сильнее осторожности? Мне стало страшно – от этого человека пахло ненавистью и ложью. Впрочем, они пахнут одинаково – я только теперь поняла это.

Близко от нас Одиссей, в краю плодородном феспротов,

Жив и много домой сокровищ везет богатейших,

Собранных им у различных народов. Но спутников верных,

Полный корабль свой в волнах потерял он, едва лишь покинул

Остров Тринакрию. Гневались Зевс на него с Гелиосом

Из-за коров Гелиоса, убитых людьми Одиссея.

В буйно плещущем море товарищи все потонули,

Сам же на киле судна был выброшен он им на сушу

В край, где родные бессмертным богам обитают феаки.

Эти феаки, как бога, его почитали всем сердцем,

Много даров подарили и сами желали отправить

В целости полной домой. И был бы давно он уж дома.

Много, однако же, выгодней счел Одиссей хитроумный

Раньше побольше объехать земель, собирая богатства.

Он в понимании выгод своих выдавался меж всеми.

В этом бы с ним состязаться не мог ни единый из смертных.

Все это так мне Федон рассказал, повелитель феспротов.

Мне самому поклялся он, свершив возлияние в доме,

Что и корабль уже спущен и люди совсем уж готовы,

Чтоб отвезти Одиссея в желанную землю родную.

Гомер. Одиссея

В углу, где уединились нищий с Евриклеей, слышалась какая-то возня, звон воды о медные стенки. Потом старуха вдруг вскрикнула, раздался плеск, и я увидела, как вода из опрокинутого таза растекается по полу. Евриклея сидела на полу, схватив обеими руками ногу старика и вперившись в нее глазами. Я поняла, что так напугало ее, – шрам. Шрам, который двадцать пять лет тому назад оставил на ноге Одиссея кабан, обитавший на Парнасе. Евриклея узнала своего питомца.

Нищий понял, что его тайна раскрыта. Он схватил старуху за горло:

– Молчи, старая!

– Дитятко, дитятко мое... – хрипела она.

– Я убью тебя, если ты выдашь меня... Не посмотрю, что ты вскормила меня своей грудью...

– Пусти меня... Я буду молчать...

Нищий отпустил старуху, и она повалилась на пол, хватая воздух.

– Не тронь меня, господин! Я все расскажу тебе о том, что творилось в доме, назову всех рабынь, которые бесчестили тебя...

Я сидела, не поворачивая головы, мои пальцы мерно крутили нить и наматывали ее на веретено. Почему я не продала эту старую суку! Почему я не избрала себе мужа, пока у меня было время! Завтра утром один из женихов получит мою руку. Их сто с лишним человек – молодых сильных юношей, лучших юношей Итаки и островов. Неужели среди них не найдется ни одного мужчины! Мне не нужны их богатства и их подарки. Мой первый муж выиграл ради меня состязание в беге – бежать можно и с поля боя... Завтра во дворце будет иное состязание – мужчин и воинов. Тот, кто окажется первым, получит мою руку, мою любовь и трон царя Итаки. И он же получит смертельного врага, с которым ему предстоит помериться силами.

Да помогут боги тому, кто победит завтра!

...За горло старуху

Быстро правой рукою схватил Одиссей, а другою

Ближе к себе притянул и шепотом стал говорить ей

«Иль погубить меня хочешь? Сама ведь меня ты вскормила

Грудью своею! Трудов испытав и страданий без счета,

Я на двадцатом году воротился в родимую землю.

Раз внушил тебе бог и ты обо всем догадалась,

То уж молчи! И чтоб дома никто обо мне не проведал!

Вот что тебе я скажу, и это исполнено будет:

Если моею рукой божество женихов одолеет,

Не пощажу я тебя, хоть меня ты вскормила, когда я

В доме начну убивать других моих женщин-прислужниц».

Гомер. Одиссея

На следующий день гости собрались во дворце раньше, чем обычно, – был праздник Аполлона, и мои женихи хотели после обеда успеть в священную рощу, где жители острова приносили гекатомбы Стреловержцу. Евмей, Филойтий и Меланфий пригнали скот во дворец и остались обедать с женихами. Там же был и Телемах. Я не спускалась вниз, но по шуму и возбужденным голосам, доносившимся из мегарона, догадалась, что нищий старик снова стал предметом для издевательств и поводом для ссор.

Я сидела в спальне на кровати, сооруженной руками этого старика, и тупо смотрела на вылинявшие пурпурные покрывала. Больше ему никогда не взойти на собственное ложе. Сегодня ночью он покинет дворец навсегда или падет от руки моего нового избранника – так мне думалось... Я подошла к окну и увидела Феоклимена, гостя Телемаха, он быстро шел по дороге в город. В его напряженной походке было что-то испуганное, и я вспомнила, что Феоклимен называл себя прорицателем. Почему он так спешно покинул дворец, где пировали мои гости? Уж не предвидит ли он кровавую развязку, которой может завершиться сегодняшний пир?

Но надо было действовать. Я взяла медный ключ с рукоятью из слоновой кости и поднялась на третий этаж. Здесь, в верхней кладовой, куда не было доступа рабам, хранились главные сокровища Одиссея – изделия из драгоценного железа и золота, серебряные и бронзовые вещи из тех, что подороже, многоцветная одежда... Здесь же было сложено оружие, которое Одиссей пожалел вывесить в мегароне и по каким-то причинам не взял на Геллеспонт.

Я сняла с деревянного гвоздя огромный лук в футляре и колчан со стрелами. Этот лук подарил Одиссею Ифит, сын знаменитого лучника Еврита, когда они вместе гостили в Спарте. В качестве ответного подарка Одиссей вручил Ифиту меч и боевое копье, но тому не пришлось пустить их в дело: буквально через несколько дней он был убит Гераклом, с которым у него вышел спор из-за каких-то стад. Я слышала, что на самом деле стада эти были украдены у Еврита Автоликом, который свалил вину на Геракла. Ифит хотел восстановить истину и помочь Гераклу найти животных, чтобы снять с него обвинение, а тот сначала принял гостя в своем доме, а потом убил его, столкнув со стены, – кажется, он хотел сам завладеть этими стадами...

Одиссей не пользовался подарком – он хранил его в память о погибшем друге. Но иногда он натягивал тугой лук и тренировался в стрельбе, пуская стрелу через отверстия выстроенных в линию двенадцати топоров... Тот из моих женихов, кто лучше всех справится с этой задачей, сегодня же взойдет на ложе Пенелопы и на трон царя Итаки.

Я приказала рабыням взять ящик с топорами и спустилась в мегарон с луком в руках.

Слушайте слово мое, женихи благородные! Вторглись

В дом Одиссея вы с тем, чтобы есть здесь и пить непрерывно,

Зная, что долгое время хозяина нет уже дома.

Вы привести никакого другого предлога не в силах,

Кроме того, что хотите жениться и взять меня в жены.

Что ж, начинайте теперь! Состязанья награда пред вами!

Вынесу лук я большой Одиссея, подобного богу.

Тот, кто на лук тетиву с наименьшим натянет усильем

И топоров все двенадцать своею стрелою прострелит,

Следом за тем я пойду, этот дом за спиною оставив,

Мужа милого дом, прекрасный такой и богатый!

Думаю, буду о нем хоть во сне вспоминать я нередко.

Гомер. Одиссея

Я стояла у пылающего очага и смотрела в залу. А сто с лишним пар мужских глаз с жадностью и вожделением смотрели на меня. Конец одиночеству. Конец бесплодному ожиданию, опостылевшим пирам, интригам и ссорам... Сегодня ночью, впервые после двадцатилетнего перерыва, я взойду на супружеское ложе. Сегодня ночью один из этих юношей будет впечатывать мое тело в застланную пурпурными простынями постель. Кто же из них?

Мощные, как морские валы; гибкие, как тополя; смуглые и белокожие; с волосами светлыми, как морская пена, и черными, как ночное небо... Каждый был хорош по-своему... Одно из этих великолепных тел я буду ласкать сегодня ночью... Пламя очага играло на пурпурных плащах, на золоте застежек и диадем... Мускулы переливались под упругой кожей... Какие красивые руки у этих юношей – я почувствовала, что груди мои набухают и наливаются теплом... В зале пахло страстью. Она заполняла мегарон, как плотный сияющий эфир, она сгущалась, как водяной пар в грозовых тучах...

Телемах, возбужденный грядущим состязанием, в котором он тоже собирался участвовать, вкапывал в землю топоры – стрелять должны были из мегарона, через вестибюль и двор. Он выкопал общий ров, выровнял топоры по натянутому шнуру, тщательно утоптал землю. Его радовало, что он наконец-то сбудет меня с рук. А участие в состязании давало ему право почувствовать себя мужчиной, тем более в глазах отца...

Телемах закончил работу, стал на пороге и взял в руки лук. Стрельба – единственное, что ему немного удавалось. Да поможет ему Аполлон превзойти хоть кого-то из этих мужчин и воинов... Он налег на лук, пытаясь согнуть его и нацепить тетиву, – тщетно. Вторая попытка... Третья... Увы...

– Я еще слишком молод для этого лука, – дрожащим голосом сказал Телемах. – Пусть пробуют те, кто сильнее меня. —Он прислонил лук к дверному косяку и сел в свое кресло.

– Начнем по одному, в том порядке, в каком нам разносят вино! – закричал Антиной. – Подходи, Леод!

Я поняла хитрость Антиноя: он хотел получить лук уже с тетивой... Леод, сын Ойнопа, вышел из глубины мегарона. Этот юноша увлекался пророчествами больше, чем воинскими упражнениями, ему нипочем не согнуть лук... Но вдруг чудо?

Леод взял лук своими нежными, непривычными к оружию руками. Он возился долго, потом с раздражением воскликнул:

– У меня не получается, пусть кто-нибудь другой пробует! Но давайте договоримся: будем снимать тетиву после каждого выстрела. Стрелять-то всякий умеет. А то получается, что я выбыл из состязания, а другие получат готовый лук... Кто не сможет снова нацепить тетиву – выбывает из состязания и никогда больше не обращается со сватовством к достойной Пенелопе!

– Не болтай попусту! – разъярился Антиной. – Если мать родила тебя таким бессильным, что ты не можешь управиться с луком, тебе не должно выступать в собрании мужей! Сядь и замолчи! – Потом он обратился к Меланфию: – Принеси-ка нам круг бараньего сала, мы разогреем лук и смажем его жиром.

Меланфий повиновался. Юноши по очереди держали лук над огнем, мазали его жиром, тужились... Обстановка в зале накалялась, вспыхивали ссоры. Обо мне все забыли, и я отошла от очага и села в углу... Не так я представляла себе это состязание...

Нищий старик с ехидством в глазах наблюдал за тщетными попытками согнуть его лук, но молчал. Потом он кивнул Евмею и Филойтию, и все трое вышли во двор – никто не обратил на это внимания.

Лук перекочевывал из одних великолепных мужских рук в другие... Напрягались прекрасные мускулы, сжимались мощные челюсти, скрипели зубы... Список претендентов сокращался на глазах... Мне уже никогда не взойти на ложе с Амфимедонтом... С Агелаем Дамасторидом... С Писандром Поликторидом... Остались Евримах с Антиноем...

Евримах возился дольше прочих. Наконец он в раздражении отшвырнул от себя лук и сказал:

– Что ж, придется мне искать себе другую супругу! Но не об этом я жалею. В конце концов, на Итаке и окрестных островах есть немало прекрасных невест, ничуть не хуже достойной Пенелопы. Досадно лишь, что мы оказались такими бессильными. Не только на нас, но и на наших дальних потомков ляжет этот позор...

Антиной поднялся с места. Я смотрела на него как на бога. Это была моя последняя надежда. Я знала, что он физически сильнее всех остальных женихов, настойчивее их всех. Сейчас он согнет лук, нацепит тетиву, и выстрел его будет безупречен... Это – человек, сужденный мне мойрами. Я поняла, что остальные женихи потерпели поражение лишь для того, чтобы он одержал тем более блестящую победу. Он не любит меня, так что ж... Одиссей тоже не любил меня... Но Антиной – мужчина и воин. Именно такой супруг нужен мне в эти страшные дни...

Антиной вышел к очагу и поднял руку. Все затихли. Отблески пламени озаряли его мужественное лицо. Он сбросил пурпурный плащ, и я не могла оторвать взгляда от мощных загорелых плеч. Уже ночью я буду касаться их губами... Антиной заговорил, и его низкий голос взорвал тишину мегарона.

– Друзья, оставим бесплодные попытки! Мы забыли, что сегодня – праздник Аполлона Стреловержца. Разве кто-то, кроме самого божества, смеет натягивать лук в этот праздничный день! Давайте наполним кубки и продолжим веселый пир. А завтра Меланфий пригонит нам отборных коз, мы совершим жертвоприношение Аполлону и начнем все сначала.

Радостный гул голосов приветствовал эти слова. По зале засновали кравчие. Зазвенели чаши. И тут старый нищий, который незаметно вернулся в мегарон, подошел к Антиною.

– Послушайте меня, подобный богам Антиной, и ты, достойнейший Евримах... Вы приняли мудрое решение отложить состязание на завтра. Но сегодня позвольте мне испытать этот лук. Я хочу узнать, жива ли еще сила, которой когда-то были полны мои члены. Поверьте, я не претендую на награду, которая обещана вам в этом состязании.

– Старик, ты пьян или сошел с ума! – воскликнул Антиной. – Пьянство не доведет тебя до добра! Вспомни историю кентавра Евритиона, который напился во дворце царя Пирифоя, – его выволокли прочь и отсекли ему нос и уши. Как бы и с тобой не случилось что-нибудь подобное! А если ты действительно натянешь этот лук, мы специально снарядим корабль и отправим тебя на материк к царю Эхету, который истребляет всех путников, пересекших границу его владений!

Они стояли рядом – юный великолепный Антиной, снова накинувший на плечи пурпурный плащ, и жалкий нищий старик в вонючем рубище... Что ж, я поклялась, что буду принадлежать тому, кто совершит этот выстрел... И разве я вправе противиться решению мойр...

– Отдай ему лук, Антиной! Или ты боишься соперничества с жалким нищим? Такой страх постыднее самого поражения!

Антиной пожал плечами и протянул старику лук и колчан. Тот принял их, выпрямился, сбросил рваный плащ, и вдруг стал как будто на десять лет моложе. Уродливые мускулы вздулись под бугристой кожей. Лицо налилось кровью. Он сел на табурет, оглядел лук, как аэд оглядывает формингу перед тем, как настроить ее. Потом легко согнул его, надел тетиву, и она издала легкий музыкальный звон. Нищий вынул стрелу из колчана, наложил ее на тетиву и, не вставая с табурета, склонился вниз. Стрела со свистом вылетела из залы, промчалась через проушины двенадцати топоров и вонзилась в ворота.

Ахейцы замерли. Старик поднялся на ноги.

– А теперь, достойные юноши, не пора ли нам наполнить чаши, а певцу – взять в руки формингу.

Телемах, до той поры молчавший, поднялся с кресла:

– Странник, твой выстрел был хорош. Но я хочу напомнить, что я – хозяин дома, и этим луком, как и всем имуществом Одиссея, до его возвращения распоряжаюсь я. Тебе же, мать, давно уже не следует отдавать приказания в этом доме. И тем более не тебе решать, кто должен и кто не должен брать в руки оружие, принадлежащее мне и отцу. Ты посмела предложить лук этому страннику. Надеюсь, впредь ничего подобного не случится. Иди наверх и займись своими женскими делами: пряжей и тканьем. И запомни, что отныне повелитель здесь – я!

Одиссей стоял за спиной Телемаха, сжимая в руках смертоносное оружие. Юноши, которых не интересовала перебранка между сыном и матерью, поднимали и осушали кубки, обсуждая замечательный выстрел, свидетелями которого им довелось стать, и мечтая назавтра повторить его. Фемий настраивал формингу...

Я встала и молча вышла из мегарона.

«Мать моя, лук этот дам иль не дам я, кому пожелаю!

Больше прав на него, чем я, тут никто не имеет, —

Ни из ахейцев, кто властвует здесь, в каменистой Итаке,

Ни из живущих напротив Элиды, питающей коней,

На островах. и никто между них помешать мне не сможет

Страннику лук подарить, при желаньи, хотя бы навеки.

Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами —

Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб немедля взялись за работу

Также служанки. А лук – не женское дело, а дело

Мужа, всех больше – мое! у себя я один повелитель!»

Так он сказал. изумившись, обратно пошла Пенелопа.

Сына разумное слово глубоко проникло ей в сердце.

Гомер. Одиссея

...О том, что случилось дальше, давно уже поют аэды по всей Ойкумене, и мне нет смысла пересказывать их слова, тем более что меня не было в мегароне во время расправы. Первым ее воспел Фемий, он был одним из двух человек, уцелевших при резне: Одиссей пощадил его и глашатая Медонта. Больше он не оставил в живых никого, даже слуг и вестников, виновных лишь в том, что они прислуживали своим господам.

Одиссей запер все двери и поставил возле выхода из мегарона Евмея и Филойтия. Телемах принес оружие из кладовой. Меланфий, в свою очередь, пробрался в кладовую; ему удалось вынести оттуда двенадцать копий и щитов для противников Одиссея, но потом Евмей и Филойтий схватили его и привязали к потолочной балке.

Я слышала звон оружия и крики, но не могла даже выйти из дворца. Впрочем, это ничего бы не изменило. Я радовалась лишь тому, что в зале не было рабынь – Одиссей позаботился, чтобы Евриклея заперла нас всех на втором этаже. Но я радовалась напрасно: первое, что сделала старая сука, спустившись в заполненный трупами мегарон, это назвала Одиссею имена женщин, назначенных для следующей расправы...

В зале она Одиссея нашла средь лежащих там трупов.

Был он кровью и грязью запачкан, как лев, лугового

Только что съевший быка: идет он, запачкана кровью

Вся его мощная грудь, и кровью запачкана морда

С той и другой стороны. И страшно с ним встретиться взглядом.

Были запачканы так Одиссеевы руки и ноги.

Трупы увидев мужей и безмерную кровь, Евриклея

Вскрикнуть была уж готова, великое дело увидев,

Но Одиссей, хоть и очень тянуло ее, помешал ей.

Громко к ней со словами крылатыми он обратился:

«Старая, радуйся тихо! Сдержись, не кричи от восторга!

Не подобает к убитым мужам подходить с похвальбою.

Божья судьба и дурные дела осудили их на смерть.

Не почитали они никого из людей земнородных —

Ни благородных, ни низких, какой бы ни встретился с ними.

Из-за нечестия их им жребий позорный и выпал.

Вот что однако: домовых прислужниц-рабынь назови мне,

Кто между ними бесчестил меня и какая невинна».

Так на это ему в ответ Евриклея сказала:

«Всю тебе правду скажу я, мой сын, ничего не скрывая.

В доме у нас пятьдесят находится женщин-служанок.

Все они всяческим женским работам обучены нами,

Чешут шерсть и несут вообще свою рабскую долю.

Есть двенадцать средь них, пошедших бесстыдной дорогой.

Не почитают они ни меня, ни саму Пенелопу.

А Телемах, он недавно лишь вырос, ему приказанья

Не позволяла еще давать Пенелопа рабыням».

Гомер. Одиссея

Корзина 10

А, собаки! Не думали вы, что домой невредимым

Я из троянской земли ворочусь!

Гомер. Одиссея

Трупы начните теперь выносить и рабыням велите.

После того и столы и прекрасные кресла водою

Вымойте дочиста, в ней намочив ноздреватые губки.

После того же как все вы кругом приведете в порядок,

Женщин рабынь уведите из зала на двор, в закоулок

Между дворовою крепкой оградой и круглым сараем,

Острыми их изрубите мечами и выньте у всех их

Души, чтоб им позабылось, какие дела Афродиты

При женихах совершались, как здесь они тайно любились.

Гомер. Одиссея

...Они казнили их всех. Всех, кого назвала старая сука Евриклея. Мою любимицу, смешливую красавицу Меланфо, которую я сама вырастила. Тихую застенчивую Автоною и ее сестру Гипподамею. Евридику – совсем еще юную девочку, рожденную в нашем доме. Ее мать Евринома билась и кричала под дверьми, но не могла прорваться во двор... Их было двенадцать девушек... Каждая четвертая из моих служанок... Со многими из них Телемах играл, когда был ребенком. Еще вчера они накрывали для него на стол, стелили ему постель... Еще вчера он подстерегал кого-то из них в темных коридорах дворца, хватал за грудь, шептал нежные слова... Я считала, что ни одна из них не согласилась, но кто знает...