Текст книги "Мой муж Одиссей Лаэртид"

Автор книги: Олег Ивик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

А мой бывший муж, как выяснилось, ездил за ядом в город Эфиру, к царю Илу. Когда же тот, опасаясь гнева богов, отказал ему, Одиссей выпросил яд у Анхиала, царя тафосцев.

Разговор этот, который перемежался угрозами в адрес моих женихов, слышали многие. Теперь ходят слухи, что Телемах тоже собирается ехать в Эфиру за ядом, чтобы отравить моих гостей. Единственное, что меня утешает, – Телемах в двадцать лет подобен десятилетнему ребенку, он ни разу не покидал Итаки, и мне трудно представить, что он действительно куда-то поплывет.

Также и там побывал Одиссей на судне своем быстром;

Яда, смертельного людям, искал он, чтоб мог им намазать

Медные стрелы свои. Однако же Ил отказался

Дать ему яду: стыдился душою богов он бессмертных.

Мой же отец ему дал, потому что любил его страшно.

* * *

Так говорил не один из юношей этих надменных:

«Эй, берегитесь! на нас Телемах замышляет убийство!

Иль он кого привезет из песчаного Пилоса в помощь,

Или, быть может, из Спарты. Ведь рвется туда он ужасно!

Или в Эфиру поехать сбирается, в край плодородный,

Чтобы оттуда привезть для жизни смертельного яду,

Бросить в кратеры его и разом нас всех уничтожить».

Гомер. Одиссея

Телемах и впрямь разослал глашатаев и собрал ахейцев на площади города – там, где обычно сидят старейшины. Говорят, он вел себя недостойно: плакал, просил, чтобы народ запретил моим гостям появляться во дворце, грозился, что будет вместе со мной обходить дома ахейцев и требовать возмещения за съеденные припасы... Как ни странно, его поддержал Ментор. Друг Одиссея, конечно, не может одобрять того, что с моего дозволения происходит во дворце, но старик, видимо, не понимает, до какой степени Телемах поврежден в уме...

Дело дошло до обвинений и прямых угроз. Антиной перед всеми обвинил меня во лжи, рассказав историю с саваном Лаэрта, и заявил, что женихи не уйдут из дворца до тех пор, пока я не изберу себе нового мужа. Меня возмутили такие речи: он мой гость и вправе бывать у меня лишь до тех пор, пока я этого пожелаю. Я в любой момент могу закрыть ворота дворца и приказать рабам, чтобы они больше не пригоняли скот и не накрывали столы... Но должна признать, что теперь мне действительно трудно было бы сделать это.

Телемах в ответ стал грозить женихам смертью, и тут случилась неприятная история: прямо над площадью сцепились в схватке два орла, и старый гадатель Алиферс истолковал это как знак скорого возвращения Одиссея. Он предсказал женихам гибель от рук моего бывшего мужа. Евримах испугался, что слова старика могут подстрекнуть Телемаха, и пригрозил гадателю суровой карой, а Леокрит, сын Евенора, посулил смерть самому Одиссею, если тот вернется на Итаку... Народное собрание закончилось ничем...

Все это взволновало меня. До сих пор то, что происходило во дворце, грозило только моей репутации. Теперь речь впервые публично зашла о мести и убийстве... Некоторые из мою женихов, особенно Ангиной, действительно ведут себя бесцеремонно, но я сама объявила, что мой дворец открыт для претендентов на мою руку, обещала, что изберу себе супруга, и наконец закончила ткать саван для Лаэрта... Никто из этих юношей не виноват ни в каких серьезных прегрешениях. А сватовство к женщине, чей муж уже много лет безвестно отсутствует и которая сама объявила о решении выйти замуж, нельзя считать преступлением... Тем не менее Телемах угрожает моим женихам смертью, и я не могу поручиться, что он не пустит в дело яд.

Предсказание о том, что женихам грозит смерть от рук Одиссея, еще больше накалило обстановку. Конечно, смешно думать, что Одиссей, даже если он вернется, возьмется за оружие, – он просто выгонит юношей из дворца, да они и сами уйдут, когда появится хозяин. Плохо в этой ситуации придется только мне, но я сама этого хотела. Однако отношения Телемаха и моих женихов с сегодняшнего дня перешли некий рубеж, и теперь я могу опасаться чего угодно. Телемах жалок и убог умом, но именно поэтому он может быть опасен, и юноши понимают это...

...Мне надо срочно выйти замуж. Когда рядом со мной появится муж и царь, он должен будет призвать к порядку и гостей, и моего сына и дать отпор моему первому мужу, если тот вернется на Итаку. Мне нужен мужчина, настоящий мужчина, на которого я смогла бы переложить хотя бы часть своих проблем... Но эти мальчишки неспособны ни на что, кроме как играть в кости и пировать под музыку Фемия... Смешно думать, что один из них сможет справиться со всеми остальными и с Одиссеем... Они даже Телемаха боятся... Разве что Антиной... Но о нем мне и помыслить страшно...

Замуж... Должна наконец признаться самой себе, что не только отсутствие достойного жениха удерживает меня от нового брака... Телемах... Я не могу перейти в дом нового мужа и бросить на сына дворец и всех моих рабынь. А если я приведу мужа сюда, ни он, ни я не будем знать покоя – Телемах хочет быть хозяином во дворце, и он не остановится ни перед чем... Пример Ореста может оказаться слишком соблазнительным...

О, если бы появился мужчина, который бы принял решение сам, – мужчина, который сказал бы мне, что делать, и взял бы ответственность на себя. И тогда будь что будет, пусть мы даже оба погибнем... Но такого мужчины нет, и я не знаю, как мне жить дальше...

«...Что же! Очистите дом мой! С пирами ж устройтесь иначе.

Средства свои проедайте на них, чередуясь домами.

Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше

У одного человека богатство губить безвозмездно, —

Жрите! а я воззову за поддержкой к богам вечносущим.

Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион!

Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!»

Так говорил Телемах. Вдруг Зевс протяженно гремящий

Двух орлов ниспослал с высоты, со скалистой вершины.

Мирно сначала летели они по дыханию ветра,

Близко один от другого простерши широкие крылья.

Но, очутившись как раз над собранием многоголосым,

Крыльями вдруг замахали и стали кружить над собраньем,

Головы всех оглядели, увидели общую гибель

И, расцарапав друг другу когтями и щеки и шеи,

Поверху вправо умчались – над городом их, над домами.

Все в изумленье пришли, увидевши птиц над собою,

И про себя размышляли, – чем все это кончиться может?

Вдруг обратился к ним с речью старик Алиферс благородный,

Масторов сын. Средь ровесников он лишь один выдавался

Знанием всяческих птиц и вещею речью своею.

Он, благомыслия полный, сказал пред собраньем ахейцев:

«Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я!

Больше всего к женихам обращаюсь я с речью моею.

Беды великие мчатся на них. Одиссей уж недолго

Будет вдали от друзей. Он где-то совсем недалеко!

Смерть и убийство растит он для всех женихов Пенелопы!»

Гомер. Одиссея

Глашатай Медонт пришел ко мне с ужасной вестью. Оказывается, Телемах действительно выпросил у кого-то корабль, уговорил нескольких мореходов и отплыл в Пилос и в Спарту, чтобы там разузнать об отце. Узнать он, конечно, ничего не узнает, но поездка эта не слишком опасная, и я бы не стала особенно волноваться. Но Медонт подслушал разговор Антиноя с несколькими его товарищами: они решили устроить Телемаху засаду и подстеречь его корабль на обратном пути в проливе между Итакой и Замом.

Я не слишком поверила Медонту – он мог солгать мне, чтобы очернить Антиноя, с которым плохо ладил в последнее время. И все-таки меня охватил ужас.

Антиноя и тех, с кем он якобы замыслил это страшное дело, уже не было во дворце, и мне оставалось только молить Афину, чтобы она сжалилась над сыном своего любимца и уберегла его от опасности.

Я напустилась на служанок за то, что ни одна из них не предупредила меня об отъезде Телемаха, – ведь он забрал из кладовых припасы для путешествия, а это нельзя было сделать незаметно. И тогда Евриклея призналась, что Телемах отплыл с ее ведома. Когда-нибудь я удушу эту старую суку. Он взял со старухи клятву молчать, пока с его отъезда не минет двенадцать дней или пока я сама не спрошу ее о сыне. Телемах хотел сохранить свое путешествие в тайне от меня, чтобы я не волновалась о нем и чтобы моя красота не поблекла от слез – он боится, что в противном случае меня будет трудно выдать замуж, а он очень надеется от меня избавиться.

Несколько дней я провела в непрерывной тревоге. Казалось, весь мир вокруг разделяет мою тоску. Весна, которая уже давно простерла свои крылья над Итакой, куда-то отступила. Задул холодный Борей, по ночам на землю падал иней, и я, не в силах заснуть, бродила по двору, закутавшись в меховой плащ и прислушиваясь: не раздадутся ли за воротами знакомые шаги...

Лаэрт тоже откуда-то узнал об исчезновении внука и окончательно затосковал. Он перестал есть и пить, забросил работы по саду и проводил свои дни в слезах и жалобах...

Только сегодня я узнала, что все закончилось благополучно: во дворец пришел посыльный от спутников моего сына и сказал, что их корабль возвратился на Итаку. В это же время появился Евмей и сообщил, что Телемах жив и здоров и находится в его хижине. Я немедленно послала рабыню успокоить Лаэрта.

...Я решила писать правду и только правду. И как бы страшно ни было мне об этом писать... Дело в том, что я очень волновалась за Телемаха. Но когда я узнала, что он вернулся на Итаку, я ощутила мгновенное разочарование, в котором сама себе не сразу смогла признаться. Я вдруг поняла, что его смерть развязала бы меня... Что ждет его самого в будущем? Усугубляющееся безумие? Презрение и страх окружающих? Мне кажется, что скоро он не остановится перед преступлением... И это будет не смелое и дерзкое убийство, а что-то темное, страшное, ползучее – как будто змея неслышно вползает в спальню или яд сочится по стенке кубка... Каков бы ни был Одиссей, о нем поют аэды. Что споют они о его сыне? Я не хочу, чтобы мой ребенок оставил о себе такую память, как Ликаон или Тантал^[29]. Но желать его смерти я тоже не могу – это слишком страшно...

За что боги послали мне весь этот ужас?

Телемах провел ночь у Евмея и сегодня утром пришел во дворец. Я выбежала ему навстречу. Сбежались и рабыни – они искренне обрадовались, что он жив, обнимали и целовали его. Я растрогалась – кто бы мог подумать, что все так волновались за моего сына.

Потом Телемах отправился в город – выяснилось, что по пути из Пилоса он принял на корабль некоего Феоклимена, сына Полифейда из Арголиды. Феоклимен убил у себя на родине знатного мужа и вынужден был бежать от погони. В Пилосе он обратился к Телемаху за помощью и тот охотно взял его на корабль и пригласил во дворец в качестве гостя. Отправляясь к Евмею, Телемах на время пристроил убийцу у своего спутника Пирея, а теперь намеревался привести его в наш дом, чтобы вместе пировать и вручить ему подарки... Я пыталась узнать у сына, за что Феоклимен убил соотечественника, но Телемаху это было неизвестно.

Вскоре Телемах и его гость появились во дворце. Рабыни искупали их, умастили, и они уселись пировать в мегароне – Телемаху явно нравилось выступать в непривычной роли хозяина дома. Я уселась неподалеку с пряжей – мне хотелось расспросить сына о его путешествии.

Телемах рассказал, что сначала корабль доставил его в песчаный Пилос, где правит Нестор, сын Нелея. Старик принял гостя как родного сына, но ничего не смог поведать ему о судьбе отца и посоветовал отправиться в Спарту к Менелаю, который недавно вернулся домой из долгого странствия по Египту. Нестор дал Телемаху колесницу и своего сына Писистрата в попутчики. В Спарте Телемах впервые увидел Елену, которая приходится ему двоюродной теткой. Во дворце Менелая юноши застали двойную свадьбу – царь женил внебрачного сына на местной уроженке, а дочь Гермиону отправлял к Неоптолему, как обещал ему еще под Троей.

Меня расстроило это известие. Я вспомнила об Андромахе и о том, как пренебрежительно отозвался о ней Неоптолем, когда я спросила, не супруга ли она ему... Как сложится ее судьба теперь, когда во дворце появится законная жена? Что будет с ее сыном Молоссом – ведь Гермиона может не потерпеть в своем доме пасынка...

По словам Менелая, он вернулся в Спарту совсем недавно. После долгих странствий его корабли застряли на острове Фарос, в одном дне пути от Египта. Двадцать дней мореходы ждали попутного ветра, и тогда их пожалела богиня Эйдофея, дочь вещего морского старца Протея. Она посоветовала Менелаю выбрать себе трех помощников, спрятаться на берегу, укрывшись тюленьими шкурами, и напасть на ее отца, когда он выйдет из воды. Богиня предупредила, что старец может обращаться в огонь, воду и хищных зверей, но ахейцам надлежало не пугаться и крепко держать его. Менелай и его спутники исполнили все указания Эйдофеи, и когда Протей был смирён, он ответил на вопросы царя. Старец объяснил, что попутного ветра боги не посылают ахейцам за то, что они, отплывая из Египта, не свершили положенных жертвоприношений, – теперь им надлежало вернуться и загладить свою вину. Кроме того, Протей рассказал Менелаю о том, какая судьба постигла некоторых ахейских царей, воевавших под Троей. Упомянул он и Одиссея Лаэртида – по словам вещего старца, Одиссей живет на острове у нимфы Калипсо, которая не отпускает его на родину.

Для меня известия, принесенные Телемахом, лишь подтверждали правоту Фидиппа. Но на сына эти новости произвели ошеломляющее впечатление – он узнал, что отец его жив и может рано или поздно вернуться на Итаку... Менелай и Елена богато одарили Телемаха. Он был возбужден тем, что впервые в жизни совершил какие-то поступки – отправился в плавание, как равный гостил у царей, получил ценные подарки, добыл сведения об отце, а теперь принимал в своем доме собственного гостя...

Я смотрела на оживленное лицо Телемаха и не смела надеяться: вдруг он еще станет мужчиной! Говорят, Каллироя, вдова Алкмеона, молила Зевса ускорить возмужание ее младенцев-сыновей, чтобы они могли отомстить за смерть отца, и владыка богов и людей выполнил ее просьбу. Дети Алкмеона стали взрослыми гораздо быстрее, чем то положено смертным юношам, и умертвили убийц... Быть может, боги замедлили мужание Телемаха, чтобы потом он стал взрослым в одночасье? Мне не очень верится в такое чудо, но ведь боги творят чудеса, значит, они могут случаться и с нами... Разве мало жертв я приносила за Телемаха и Зевсу, и Афине, и Аполлону...

Рассказывая о своем путешествии, Телемах упомянул, что его сопровождала богиня Афина – она плыла с ним на корабле, приняв образ Ментора, участвовала в гекатомбе Посейдону на Пилосе, пировала с людьми Нестора, а потом обратилась в морского орла и улетела... Не знаю, можно ли этому верить...

Феоклимен, который до той поры не вмешивался в разговор, сообщил, что у него тоже есть сведения о моем исчезнувшем муже. По полету птиц ему удалось установить, что Одиссей находится на пути к Итаке или даже на самой Итаке, и мне следует ждать его со дня на день... Думаю, что Феоклимену просто хотелось подольститься к хозяевам дома и получить подарки за свое предсказание. Но на душе у меня стало тревожно – ведь и старый Алиферс, сын Мастора, предрекал, что Одиссей вернется домой на десятом году после падения Трои...

Феоклимен боговидный в ответ Телемаху промолвил:

«Так вот и я из отчизны, убив соплеменного мужа.

В Аргосе конебогатом и братьев и сродников много

Есть у него, и могущество их велико средь ахейцев.

Гибель и черная Кера меня через них ожидала.

Я убежал. и теперь мне судьба между смертных скитаться.

Я умоляю тебя, возьми беглеца на корабль свой!

Иначе будет мне смерть, за мною, как видно, погоня».

Так на это ему Телемах рассудительный молвил:

«Раз ты желаешь, отказа не будет тебе. поднимайся

К нам на корабль. А приедем, радушно приму тебя дома».

Гомер. Одиссея

Корзина 9

Вынесши множество бедствий, товарищей всех потерявши,

Всем незнакомый, домой на двадцатом году он вернется, -

Так говорил я, и все это точно свершается нынче!

Гомер. Одиссея

Это случилось. Он вернулся на Итаку...

. . . Теперь все позади. Все, что послали мне боги этой страшной весной... Мой муж Одиссей Лаэртид вернулся и вновь отправился в странствие, которое было ему предписано вещим Тиресием Фивским, когда они беседовали в Аиде. Одиссей будет в пути, пока не встретит людей, не знающих мореплавания, и это дает мне надежду на то, что я достаточно долго смогу жить одна.

Я должна рассказать о событиях последних дней – с того момента, когда Одиссей после почти двадцатилетнего отсутствия вошел в мегарон нашего дворца. На этом я закончу свои таблички, потому что больше мне не о чем и незачем писать. Самое главное, что могло произойти со мной, произошло, а все, что будет позже, не имеет значения.

Фемий уже слагает песни об этих событиях, и поэтому мне особенно важно успеть записать все, пока я жива. Потом я спрячу таблички в самом дальнем подвале дворца, запру его и выброшу ключ. Таблички не горят! Я верю, что глина сохранит правду о моем муже Одиссее Лаэртиде, и, что бы ни произошло с дворцом, рано или поздно кто-то найдет эти записи. Надеюсь, он поверит мне – я пыталась рассказать правду так, как я ее вижу. И если музы поведали Фемию другую правду – тем хуже для муз; теперь я знаю, что и музы лгут.

Колесница Гелиоса медленно склонялась к закату. В мегароне, двери которого обращены на восток, было полутемно. Мои женихи лишь недавно сели за вечернюю трапезу – вестники и слуги разносили мясо и вино. Я была не голодна и пряла у очага. Вошел старший пастух Меланфий. Он сел рядом с Евримахом и стал рассказывать, что встретил на дороге в город Евмея, которого сопровождал оборванный нищий, – свинопас вел старика во дворец, чтобы тот просил милостыню у его обитателей и гостей.

У Меланфия произошла с ними какая-то стычка, и он все не мог успокоиться. Я не слишком прислушивалась к словам старшего пастуха, но поняла, что он не хотел пускать нищего во дворец и предложил ему работу у себя на скотном дворе, а тот отказался, предпочитая просить подаяние. Меланфий возмутился как леностью старика, так и тем, что его щедрое предложение отвергнуто. Он пообещал выдворить нищего из мегарона, если тот посмеет явиться на пир. В ссору ввязался Евмей, и дело дошло до рукоприкладства. Теперь Меланфий весь кипел в ожидании своих обидчиков.

В залу вошел Евмей, бросил на Меланфия быстрый взгляд и направился к Телемаху. Тот кивнул ему, приглашая садиться за стол. И в этот момент в дверях появился нищий старик с котомкой. Он остановился, опираясь на палку, тяжело опустился на порог и прислонился спиной к дверному косяку.

У меня похолодели руки. Веретено упало и покатилось по полу, разматывая кроваво-красную нить... Как бы я могла не узнать его...

Он сидел, склонив лысеющую голову, блеклые голубые глаза смотрели исподлобья. Клочки седых волос кустились на мощной морщинистой шее. Он был стар и грязен, но сквозь жалкую оболочку по-прежнему просвечивала звериная сила – я чувствовала ее кожей. Красные отсветы пламени падали на него из мегарона, а за его спиной тускло краснело небо – заходящее солнце залило его грязноватым багрянцем от запада до востока. Между нами была зала, наполненная людьми, но мне казалось, что я ощущаю его запах...

И тут я увидела в вестибюле пса Аргуса – раньше он никогда не заходил в дом. Едва волоча ноги, Аргус вскарабкался по ступеням, сделал несколько шагов по направлению к нищему и опустился на пол. Его тело скрутило судорогами, он завыл, изо рта у него потекла слюна, и он стал биться о каменный пол. Старик не обернулся. Через несколько мгновений собака затихла. Подбежала какая-то рабыня, взвизгнула и ногой вытолкала труп наружу.

Кто-то поднял веретено и сунул мне в руки вместе с пригоршней чего-то кроваво-красного – я не сразу поняла, что это спутанный моток ниток. Но пальцы сами взялись за привычную работу, и она помогла мне прийти в себя.

Телемах выбрал ломоть мяса и хлебец, протянул Евмею и махнул рукой в сторону нищего. Свинопас отнес еду. Старик схватил подачку обеими руками, положил на засаленную котомку и стал жадно есть, сидя прямо на пороге. Жир стекал по его грязным пальцам.

– Богоравный Телемах посылает тебе это подаяние и просит, чтобы ты не стыдился и обошел всех пирующих, – сказал Евмей.

Старик заглотил кусок мяса и поднял глаза:

– Повелитель Зевс да пошлет Телемаху счастье между смертными и исполнит его заветные желания. Близок тот час, когда они исполнятся.

Двадцать лет я не слышала этого голоса. Он был все тот же: грудной, мощный, повышающийся на концах фраз, иногда почти до визга. Теперь он слегка дребезжал... Меня стало тошнить – от волнения и от вида этого жующего впалого рта, измазанного жиром.

Раньше Телемах никогда не подавал нищим – он считал, что в нашем доме и без них кормится слишком много гостей. И я поняла, что он все знает про этого старика. Недаром он провел ночь у Евмея, и нищий тоже пришел с Евмеем. Эти трое что-то задумали за моей спиной.

Тем временем старик закончил жевать, поднялся и стал обходить гостей. Он ковылял по зале, и от каждого стола пирующие кидали в его котомку куски хлеба и мяса. Нищий все ближе подходил к очагу... Бугристая кожа, красные прожилки на лице, морщинистая шея... Но под грязной тканью угадывались мускулы – мне кажется, он стал сильнее за зги годы, в нем появилась кряжистость, как у покрытого заскорузлой корой дерева. Он намеренно сутулился и прихрамывал – я чувствовала, что он в любой момент может распрямиться и стать на десять лет моложе, чем пытается выглядеть...

Снова ложь... Он вовсе не был убогим обнищавшим странником, который не посмел открыться, близким, опасаясь, что те давно забыли его. Я не удивилась бы, узнав, что на морском берегу, там, где он сошел с корабля, у него припрятаны, несметные богатства...

Я уже ощущала его запах – двадцать лет он стоял у меня в ноздрях одинокими ночами. Теперь оп смешивался с запахом грязного пастушеского плаща, накинутого ему иа плечи, с запахом пропитавшего его дыма и прогорклого жира...

И еще от него пахло ненавистью. Я не знаю, как это объяснить, но я поняла это сразу, когда он приблизился, – этот человек не пощадит никого... Телемах не отрывал взгляда от старика...

Нищий почти коснулся меня, обходя мое кресло, – и один мускул не дрогнул в его лице... Думаю, что в моем – тоже. Мои пальцы мерно сучили пурпурную пряжу. Я опустила глаза, и перед ними поплыли красные пятна... Нищий повернулся ко мне спиной – он подходил к столу, где сидели Антиной, Евримах и Меланфий.

– Это – тот самый старик, о котором я говорил, – раздался голос Меланфия.

– Евмей! Зачем ты приволок сюда этого 6людолиза? –  закричал Антиной.

Евмей стал что-то объяснять, но его перебил Телемах:

– Антиной, это мой дом, и я не нуждаюсь в твоей опеке. Ты здесь такой же гость, как и этот странник, и я сам решаю, кого из вас мне принимать, а кого – нет. Мясо, которое бросают в котомку старика, принадлежит мне, почему же ты жалеешь его? Или ты так любишь брать и так не любишь давать, что тебе жалко даже чужого?

Я поразилась словам сына – ни разу мне не доводилось слышать, чтобы он говорил настолько по-взрослому, спокойно и достойно. На мгновение я забыла даже о человеке, который обходил мой мегарон. О боги! Неужели появление отца что-то сдвинуло в душе Телемаха? Неужели он становится взрослым разумным мужчиной? За это я готова простить всем и все! Готова примириться с Одиссеем, просить у него прощения, поклясться, что была верна...

Нищий сел на табурет неподалеку от Антиноя.

– Подай мне и ты, друг... Ты кажешься мне одним из самых знатных гостей этого дома – неужели ты пожалеешь для меня куска хлеба? Когда-то и я был богат и знатен... Я был щедр и милосерден и всегда подавал просящим. Но мне не повезло – однажды мы с товарищами отправились за добычей в Египет. Мы перебили множество египтян, разорили их нивы, а их жен и детей увели на свои корабли. Но прежде чем мы успели отплыть, на нас напали их вооруженные соплеменники. Одних они убили, других увели в рабство. Меня они продали на Кипр... Много горестей довелось мне испытать, прежде чем я попал на Итаку...

– Отойди от моего стола, попрошайка! – вскричал Антиной.

– Твой дух не так хорош, как твоя наружность, – проворчал нищий. – Ты жалеешь поделиться чужим хлебом даже в гостях, а дома у тебя, наверное, и крупинки соли не допросишься.

Разъяренный Антиной схватил скамейку для ног и швырнул ее в старика – удар пришелся в плечо. Я вздрогнула, как будто ударили меня, но старик не шелохнулся и только молча повел головой. Другие гости накинулись на Антиноя с бранью: что бы ни сказал нищий, избивать беззащитного странника противно воле богов. Только Телемах молчал...

Старик отошел от обидчика, сел на пороге и наконец произнес:

– Если боги и эринии защищают и нищих, пусть они пошлют тебе, Антиной, смерть вместо брака, о котором ты мечтаешь.

...Пир продолжался. Фемий пел, аккомпанируя на форминге. Я поманила к себе Евмея.

– Скажи мне, кто этот странник? Ведь это ты привел его? Он, наверное, много скитался по миру – не доводилось ли ему слышать о царе Одиссее?

– Этот человек говорит, что он – незаконнорожденный сын критянина Кастора. Вместе с Идоменеем он привел на Геллеспонт критские корабли и воевал под стенами Трои. Позднее он попал в рабство по воле богов и убежал с корабля, на котором его везли на продажу... Он провел три дня и три ночи в моей хижине. Его отец приходится гостем богоравному Одиссею. Сам же Одиссей сейчас в пути; он плывет на родину из плодородного края феспротов и везет большие богатства – так говорит странник.

Евмей не умеет лгать – значит, он действительно ни о чем не подозревает. Одиссей обманул и его. Ложь, снова ложь – она окутывает этого человека, как облако, она пятнает всех, кто оказывается рядом с ним... Только Телемах знает правду, и эта правда вдохнула в него жизнь. А может быть, дело не в правде, а в том, что теперь он получит возможность убивать и насиловать... Эта надежда влила силы в его слабый ум и хилое тело...

– Я хочу сама поговорить со странником – пусть он подойдет ко мне.

Евмей направился к старику, о чем-то пошептался с ним. Потом вернулся к очагу.

– Царица, странник готов сообщить тебе все, что он знает о богоравном Одиссее. Но не следует говорить об этом при женихах. Когда наступит ночь, он один придет в твою спальню.

Нищий в спальне царицы! Не слишком ли нагло ведет себя этот грязный старик? Не боится ли он, что я прикажу вышвырнуть его прочь за эти слова? Ведь ни он, ни я ни словом, ни взглядом не выдали себя...

– Скажи ему, что я согласна.

Я плохо помню продолжение пира, хотя это и случилось всего лишь несколько дней назад. Все мои мысли были о том, что мы скажем друг другу, когда окажемся наедине. Этот человек был моим мужем. Когда-то я любила его. Я родила ему сына. Я проводила его на войну и двадцать лет хранила ему верность... Исписанную табличку можно уничтожить, можно смять сырую глину, но и тогда, наверное, запечатленные на ней знаки продолжат жить своей тайной жизнью. А то, что записано на скрижалях у мойр, смять нельзя. Боги вручили мою судьбу этому человеку. Я ненавидела его, но от этого наша связь стала лишь нерасторжимей: теперь он был не только единственным, кого я любила, но еще и единственным, кого я ненавидела...

...Ненависть. Не слишком ли громкое слово для жалкого старика, сидевшего на моем пороге? Пирующие оскорбляли его и смеялись над ним. Он отругивался и грозил им скорым возвращением Одиссея. Меланфо, разжигавшая огонь в жаровнях, сказала ему что-то, в ответ старик назвал ее сукой и пообещал, что пожалуется Телемаху – тот разрежет ее на куски... И этот человек, препиравшийся с рабынями, когда-то был моим мужем...

Я понимала, что всем своим видом, каждым словом и жестом он лжет – так пастухи, надев козьи шкуры, представляют сатиров на празднике Диониса. На самом деле он не таков... Но каков же он? Мне вдруг подумалось, что у этого человека нет своей настоящей сути – он, как Протей, принимает тот облик и ту суть, какая ему выгодна в настоящий момент...

...Смутно помню драку Одиссея с итакийским нищим по прозвищу Ир. Этот попрошайка привык клянчить еду у моих гостей; его терпели, потому что он охотно выполнял мелкие поручения. Теперь Ир был недоволен появлением соперника и стал задираться. Он сам напросился на побои, но Ир был нищим, а его соперник – царем и героем... Сквозь застилавшую глаза пелену я смотрела, как человек, которого я любила когда-то, переругивался с оборванцем, как он позволил женихам устроить поединок – наградой служил козий желудок, наполненный кровью и жиром. Я видела, как Одиссей одним ударом раздробил скулу сопернику и поволок его, истекающего кровью, к воротам, а потом принял из рук Антиноя сочащийся жиром желудок – он, герой, которому ахейцы присудили доспехи Ахиллеса...

Сколько раз я рисовала себе этот день – день возвращения Одиссея. Я могла представить все, что угодно, но только не это...

Тут сильнее еще задрожали все члены у Ира.

Вывели слуги его. Кулаки они подняли оба.

Тут себя самого спросил Одиссей многостойкий:

Так ли ударить, чтоб здесь же он пал и душа б отлетела,

Или ударить легко, чтоб лишь наземь его опрокинуть.

Вот что, старательно все обсудив, наилучшим признал он:

Слабый удар нанести, чтоб ни в ком не будить подозрений.

Стали сходиться бойцы. В плечо Одиссея ударил

Ир. Одиссей же по шее ударил под ухом и кости

Все внутри раздробил. Багровая кровь полилася

Изо рта. Стиснувши зубы, со стоном он в пыль повалился,

Топая пятками оземь. И руки высоко поднявши,

Со смеху все женихи помирали. Схвативши бродягу

За ногу, вытащил вон его Одиссей из прихожей

И поволок через двор и чрез портик к воротам. К ограде

Там прислонил, посадив, и палку вложил ему в руки,

И со словами к нему окрыленными так обратился:

«Здесь сиди, свиней и собак отгоняй и не думай

Быть средь бродяг и средь нищих начальником, раз уж такой ты

Трус. А не то приключится с тобою беда и похуже!»

Кончив, на плечи себе он набросил убогую сумку,

Всю в заплатах и дырках, и перевязь к ней из веревки,

Быстро к порогу пошел и сел там...

Гомер. Одиссея.

Я сидела на высоком сверленом кресле, украшенном серебром и слоновой костью, и смотрела в залу, заполненную молодыми, сильными, красивыми мужчинами – все они собрались здесь ради меня! Ради меня – царицы Итаки! Ради женщины, чья красота не поблекла за двадцать лет одиночества... Любой из них будет горд и счастлив разделить со мной ложе сегодня же ночью... Но в мою спальню войдет этот грязный бродяга... Мне было бы легче умереть, чем позволить, чтобы он увидел меня униженной, грязной и жалкой... Он же сам захотел, чтобы именно таким я узрела его после двадцати лет ожидания...