Текст книги "Один в чужом пространстве"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

15

Всякое общество нуждается в людях, работающих в пограничной зоне нравственности…» Это я у одного американца вычитал. Уж и фамилию его позабыл, а цитата в башке балластом засела.

Бармен у стойки в затемненном углу лихо орудовал шейкером. У него с нравственностью полный порядок: если где и не дольет, разбавит, девчонку приятелю за пару долларов подложит – так это ж не роскоши ради, а существования для. Бармен хорошо знает, что никакого государства нет, а и было – не спрашивало: «Как там у тебя, брат, дела, не нуждаешься ли в чем?»

Когда-то я на эту тему с Квадратом разговорился. Возмутился Квадрат: «Как, – говорит, – о нравственности человека по его профессии можно судить?» Я доказывал, что именно это имел в виду американец: «работающих» ведь сказано, не «живущих»!.. Нравственная, например, работа – санитар в психушке?.. Еще бы! Он больным помогает. Святая почти. Он для этого милосердием проникнуться обязан, а еще пройти спецподготовку по рукопашному бою… А палач? Да он общество от грязи очищает, к нему, как ни к кому другому, воззвание обращено: «Если не ты, то кто же?» Он спаситель наш, избавитель от зла!.. А контролер? «Ваш билетик?» – спрашивает, все равно что: «Предъявите вашу совесть». Кто тебя назначил людскую совесть контролировать? Оно назначило – общество!.. А ну, заменим чистоплюями милицию, надзирателей в тюрьмах; барменами монахи работать станут, «зеленых» во главе заводов и фабрик назначим, вместо солдат границы охранять пацифистов пошлем?!. Сколько преступников на свободу уйдет, сколько бешеных собак на улицах объявится, для неподобранных алкашей на газонах места не хватит, а монахов рэкетиры к рукам приберут…

Ну, мне тогда Квадрат и залепил: «Если, – мол, – об этом думать, – пиши пропало. Потому что твоя работа тоже из этой самой "пограничной зоны". Ты кого, – говорит, – охраняешь, Жека? Рабочего?.. Ты. брат, никогда не думал, что человека по морде бить – безнравственно? За чужими женами следить?.. Не думал, чем для той жены обернулась твоя работа? Может, у нее любовь была. Ты «бабки» себе в карман положил, а ее муж взял да и прирезал!..»

Я не думал. Задумался вдруг, лежа на крыше под луной, и мысль эта въелась, подобно навязчивому мотиву, не давала покоя. Я гнал ее от себя, а она лезла, проклятая, в затуманенную усталостью башку, и ничего я с этим не мог поделать даже сейчас, сидя за одним из двенадцати столиков в уютно освещенном «кафешантане» и потягивая через соломинку коктейль,

Неужели подходит возраст?..

Да, на бессребреников я не работал – мне хочется жить не хуже бармена, а возможности делать это бесплатно никто не предоставляет.

«Где вы работаете, Евгений Викторович?»

«В пограничной зоне нравственности!»

«Почему вы это делаете?»

«Потому что в этом нуждается общество»…

Да, с нравственностью у бармена – полный ажур: коктейль мне не разбавил! Я быстро пьянел, и мне это нравилось. Сигарета дополняла кайф. Не придет Корзун – выжру бутылку водки, бутылку шампанского, съем салат, пирожные, гуляш в глиняном горшочке – все, чем уставил стол, готовясь к «конгрессу» – и заторчу здесь: пусть берут под наркозом!

Но Корзун пришел. Я узнал его сразу: очки в роговой оправе, седая немытая шевелюра, щетина трехдневной давности, старомодный твидовый пиджак, мятые брюки, грязно-белая сорочка и галстук с вылинявшим рисунком. И при всем этом – еще не утраченное достоинство, еще не стертые следы интеллигентности: в движениях, в настороженном, умном взгляде. Само собой, в карманах – ни гроша, мучит жажда и нерастраченная до конца совесть, Я таких уже видел: в московских барах таких – кишмя. Они проходят по разряду непризнанных гениев, но «петушки к петушкам, а раковые шейки – в сторону»: Корзун тем и отличался от них, что вначале достиг признания, а уж потом покатился по наклонной вниз. Если бы я знал причину его падения, то без труда установил бы с ним контакт.

– Здрасьте, Александр Иванович, – я подошел к нему и протянул руку. Он молча пожал ее, окинув меня изучающим взглядом. – Присядем? – Он пошел за мной к столику. Я налил в рюмки водку, ему – полную, себе – чуть-чуть.

– Чем могу-с? – поинтересовался он хриплым басом. Руки физик держал под столом, словно давал понять, что пока не уяснит, в чем причина моего к нему интереса, к трапезе не приступит, Я же, опасаясь спугнуть его, суть дела объяснять не торопился, искал обходной вариант.

– Я – приятель Толика, – сказал, разыгрывая рубаху-парня, – вот, решил посидеть, отметить встречу.

– Рассказывайте сказки! – усмехнулся физик, и мне показалось, что за его усмешкой скрывается раздражение и даже злость. – Я с этим вашим Столиком виделся два раза, и то не помню, где. Ладно, будем толстенькими! – Взял рюмку. Руки дрожат, и во рту как будто кошки нагадили. Не дожидаясь, пока я возьму свою рюмку, он залпом выпил и стал нанизывать на вилку вялые огурцы, лук и селедку, вывалянные в майонезе; отломив кусочек булки, закрепил мякишем «шашлык» – очевидно, по выработанной годами методе – и, отправив все это в рот, вожделенно закатил глаза. – Биомасса, – пояснил с набитым ртом. Я подумал, что он давно не ел. – Вдогоночку! – набирал темп Корзун, наполняя рюмки до краев. Это меня не устраивало: неизвестно, во что он превратится, надравшись. – Хорошо пошло, – кивнул он и, вытянув над столом ладони, вприщур посмотрел на кончики пальцев. – Хорошо!.. Ну-с, теперь рассказывайте, как вы меня нашли и чем моя усопшая персона заинтересовала животворящую демократическую прессу?

Прессу?!. Или у него начиналась белая горячка, или импресарио додумался представить меня газетчиком. Впрочем, я ведь сам сказал ему: вымани любой ценой!

– Ну так уж и усопшая, Александр Иванович, – улыбнулся я, не став его разубеждать. – Вы персона значительная, доктор наук как-никак!..

– Да! – кивнул Корзун. – И профессор, и лауреат Ленинской премии. Дальше что?

Титуловал он себя сам или в действительности получил когда-то пожизненную «ленинку» – меня не интересовало.

– А что дальше? – спросил я.

– Вот! – почти выкрикнул Корзун, ткнув в меня указательным пальцем. – Вот в чем вопрос, почтеннейший… э-э…

– Женя, – подсказал я.

– Как?

– Женя.

– Ну, нет, голубчик, – посерьезнел он, – этак мы с вами не договаривались. Я ведь вам Шуриком не представлялся, а посему давайте разговаривать на равных.

– Извините, – я почувствовал неловкость, до сих пор мне не приходилось слышать полного обращения. – Евгений Викторович.

– …почтеннейший Евгений Викторович, – продолжил Корзун с прежним запалом. – А потому что дальше – ничего-с, пу-сто-та!.. – и, вооружившись вилкой, стал беспорядочно и жадно есть.

– А почему пустота образовалась, Александр Иванович? – поинтересовался я. – То была бурная, наполненная жизнь, то вдруг – пустота? Пьянка, она ведь не причина, а следствие, насколько я понимаю?

Он потупился, стиснул кулаки. Дожевав, медленно разогнулся и вперился в меня тяжелым помутившимся взглядом.

– А не вдруг, – произнес нараспев. – Не вдруг, Евгений-свет-Викторович. Можете записать в свой блокнот: «Ничто не может возникнуть мгновенно и мгновенно исчезнуть». На меня ссылаться не обязательно, – он засмеялся, обнажив прокуренные зубы. – Однажды я в книжке написал, что при столкновении атомных ядер урана возможен синтез новых трансурановых элементов. Так мой шеф мне судом грозил за то, что я при этом не сослался на его труды. Тоже мне – идея!.. Физики всех стран сталкивают ядра и ждут, что произойдет, ни у кого не спрашивая разрешения… Ну ладно, это я к слову. Давайте! – он поднял рюмку и, перед тем как выпить, многозначительно повторил: – Ничего не бывает вдруг.

В кафе вошло четверо молодых парней в джинсах и кожаных куртках поверх расписанных английскими буквами футболок; двое вразвалочку направились к стойке, один присел за чей-то столик, встретив знакомых, а последний остановился в дверях и стал внимательно разглядывать кафе, должно быть, ища, где приземлиться. Дольше всего его взгляд задержался на нас с Корзуном. Еще не хватало! Я пожалел, что не обеспечил за своим столиком спокойную обстановку, сунув хозяйке полтинник.

– Тень, – хмыкнул Корзун.

– Тень свидетельствует о наличии источника света, – заметил я. – Как нет сосуда без пустоты…

– Это – моя тень! – наклонившись ко мне и выразительно протянув руку в сторону вошедших, звонким шепотом объяснил он. – Они повсюду следуют за мной. Все просто и прозаично, мой молодой философ! – вновь задрожавшими руками он наполнил рюмки и убрал на пол пустую бутылку. – Плохая примета, – объяснил.

– Верите в приметы?

– Верю! Странно, да?.. Ученый – и в приметы… Xa-xa-xa!.. Ничего. «Все противоречия, которые более всего, по-видимому, хотят удалить меня от позиции религии, более всего и привели к ней». Это Паскаль сказал. При упоминании имени Божьего Ньютон вставал и снимал шляпу, верили Кеплер и Пастер, а когда спросили, где начало цепи развития животного мира, Дарвин ответил, что оно приковано к Престолу Всевышнего. Так-то!.. – Он опять наклонился к самому моему уху и выдохнул: – Кр-рестился, сволочь! – расстегнув рубаху на груди, показал в доказательство лакированный деревянный крестик с распятием. – Бесы одолели!

Незваной компании удалось избежать: молодые люди сели у бара и, передавая друг другу бутылки с вином и закуску, накрыли свой стол. Я заметил, что визит доморощенных рокеров гнетуще подействовал на Корзуна: он сник, побледнел и, по всему, спешил поскорее надраться.

– Бросьте, Александр Иванович, они сейчас все на одно лицо, вот и кажется, что за вами следят.

Он ничего не ответил, лишь покивал снисходительно и, снова хохотнув, потянулся к водке.

– Вы работаете? – спросил я первое, что пришло в голову, чтобы отвлечь его от рюмки.

– Работаю?.. А-а, да, да. Конечно, работаю. Семья у меня. Дочь и жена Валентина.

– И где же?

– А в институте. Научно-исследовательском. Вахтером. Сейчас в отпуске.

– Ке-ем?!

– Что вы удивляетесь? Спасибо еще, на улицу не вышвырнули – коллектив поручился.

За каждым его словом была такая тоска, такая самоирония, мазохистская издевка над судьбой, работой, семьей, коллективом, что впору было менять пластинку. Усовестившись, я замолчал, но физик неожиданно сам разговорился, заставив меня пожалеть, что я не являюсь тем, кем меня представил импресарио. Впрочем, ему сейчас было все равно, чьи уши освободились: у него появилась потребность выговориться. Говорил он рвано, путался, останавливался, часто менял тему, тщетно силясь связать воедино все, что удавалось и хотелось вспомнить, иногда подхохатывал в самых неподходящих местах, но я ни словом, ни жестом не перебивал его. Рюмке, зажатой в его кулаке, суждено было быть либо раздавленной, либо выпитой, но явно последней в нашей встрече: Корзун подъезжал к состоянию прострации.

– А надо бы… Надо бы на улицу-то!.. «Суждены нам бла-гие порывы, но свершить…» Кр-расиво начинал! Лаборатория академии – основание «гриба», – Корзун жестами изобразил нечто разрастающееся кверху, должно, ядерный взрыв, сопроводив его хриплым шипением, – кх-хх-х!!. Я-то – я… я тоже!.. Сахаров реализовал в своей бомбе процесс сгорания водорода, а я его породил в «трубке». Ma-аленький такой ускоритель… И ни-ког-да – слышите? – никогда бы ничего не было, если бы мы не сосчитали нейтроны. А «счетчик» – это я. Перед вами, собственной персоной-с!.. Ха-ха-ха!.. Я тоже. Этот прибор… – Корзун едва не ткнулся побагровевшим лицом в недоеденный салат, но вовремя спохватился, тряхнул головой и снова почти беззвучно засмеялся. – Не-ет, вы не подумайте – в списках авторов меня нет. Не-ту-ти! Я ведь молодым тогда был – к чему? Вот работать – это Корзун, а получать… Он мне давал писать рецензии… с высочайшего, так сказать… А денежки – денежки себе, в карманчик-с. Мелочь! Академик, светило, а такая мелочь! Теоретических работ не читал, а уж открыть контейнер с порошком плутония – куда там!.. Это – я. Тщеславен-с, погоня на уме – кто, он или америкашки? Спешил. Спешил академик: они в Беркли сто первый элемент как назвали?.. А-а!.. То-то. – Корзун наклонился ко мне и заговорщицким шепотом, размахивая перед моим носом, будто делая на нем зарубки, старательно выговорил по слогам: – Мен-де-ле-е-вий!.. Задело его, понимаете? По восемнадцать часов кряду работать заставлял, чтобы успеть опе-редить их в открытии сто второго, а там и сто четвертого… И все ради одного– увековечить в его названии свое бессовестное имя!.. – Он замолчал вдруг и, к моему удивлению, отставил рюмку. – И тогда я бросил его. Я не железный, но и не холуй. Мне бы потерпеть – кто знает, как тогда сложилась бы судьба, но как говорили древние, «терпение нужно человеку тогда когда оно уже иссякло». Я ушел, хотя знал, что у этого академика громкая слава и соплей его не перешибить… Потом – Урал. Зона… самая настоящая, с зеками, собаками, а посредине – мы. Колючка вокруг. – Физик размашисто очертил периметр, сшибив со стола бутылку с шампанским. Я успел подхватить ее. – Простите… Горючее для бомб – плутоний… Куча денег, которые некуда потратить, чужие жены с тоски… Но я – нет, слышите? Ни-ни! Я там – да, да, там! – диссертацию! Назло. Себе, ему, всем им. И – в партию, ка-неш-на, в партию, голубчик, ленинскую нашу, родимую-с – как штык! «Что вы знаете о принципе демократического централизма, а?..» Ха-ха-ха! Н-да-а… А зачем все? Зачем загрызали, затаптывали в грязь, замораживали людей – многие тыщи! – строя города, если стоят они теперь брошенные, никому не потребные, грязные… Бр-р… И Петр… Сколько жизней, бог ты мой!.. Санкт-Петербург – вы вслушайтесь только! – посреди русской земли. Санкт… сантк… Тьфу!

– А что было потом, Александр Иванович? – осторожно вернул я физика к его истории.

– Потом?.. Ах да, потом… – Он наморщил лоб, снова взял рюмку. – Потом Киев. Вы знаете, кто такой Пасечник?

– Знаю. Человек, который разводит пчел и добывает мед.

Корзун закатился громким хохотом, расплескивая водку.

– Ха-ха-ха! Остроумно! Очень остроумно!.. Вот именно: разводит пчел, чтобы они собирали мед. А он потом этот мед ест. Или продает… Вот и здесь был такой Пасечник, который решил завести своих пчел. А мне отводилась роль этой… как ее… пчеломатки, что ли?.. Ха-ха-ха?.. Академию наук со временем обещали, квартиру – все! И даже научную работу… Где?.. А-а! В Ко-пен-га-ге-не! Да-да, не смейтесь. Институт Нильса Бора, слышали?.. Я клюнул. И глубоко-о заглотил наживку, оч-чень глубоко! Правда, через месяц меня из Дании отозвали. Из уютнейшего отеля «Аксельборг», куда ко мне захаживала очаровательная, милейшая особа в капроновых чулочках со швом… Вы помните такие чулочки – со швом?.. Нет, вы не помните, а жаль. – Корзун прицокнул языком, давая понять, что шов на капроновых чулках датской особы – лучшее воспоминание из его прошлой жизни.

«Рокеры» за столиком вели себя смирно. Изредка я встречал их любопытствующие взгляды, направленные на нас, и постепенно у меня стало возникать подозрение, что Корзун не такой уж мнительный человек, каким показался вначале.

– О-о, она умела все, эта особа. В том числе фотографировать, записывать разговоры на пленку, и при этом кружить головы всем без исключения, кому написано на роду носить брюки!.. Ха-ха-ха!.. Если вы будете в Копенгагене, Евгений Викторович, не останавливайтесь в «Аксельборге».

– Я постараюсь, – пообещал я и улыбнулся, начав, кажется, догадываться о причине его падения.

– Нет, нет, нет! – Корзун выставил обе ладони. – Не подумайте! Милейшие, обходительнейшие люди, преданные делу… и все такое. Меня отозвали принять лабораторию! По одному намеку моей жены нам заменили квартиру в шумном центре на такую же в тихом «правительственном» переулке. Меня, пчелу этакую, поддерживали и Пасечник, и Боголюбов… Сам, да! Не верите?.. А потом, накануне избрания в академию… Понимаете, Евгений Викторович, Киев – это сказка! Это тепло, это милые, добрые люди среди подсолнухов, красивые Гали и Оксаны, фрукты и все такое… Но, как бы это объяснить… Для науки этого маловато. В науке нужен размах, независимость, общение, интеграция, черт меня подери! И борьба! Бескомпромиссная борьба – не друг с другом, а борьба идей, борьба гипотез!.. – Корзун так разошелся, что я вынужден был приложить палец к своим губам. – Тс-с!.. Молчу, молчу. Простите… Так вот, здесь я мог дорасти только до того потолка, который установили они. Не выше! Дать мне дорасти выше было все равно что выпустить джинна из бутылки: большие авторитеты неуправляемы, а потому опасны. Сахаров не захотел нести мед в их ульи, и ни-че-го-шеньки они не смогли!.. Но он был там, там, понимаете? А я – здесь. Размах не тот. Нет размаха… Тихая заводь, а точнее – черная дыра. Ох, какая черная, Евгений Викторович! Чернее ночи. Я понял, я пытался… Накануне избрания в академию я… я не смог дать клятву послушания. Пришла пора связать меня по Рукам и ногам и отвести вот такую, строго определенную кем-то… я знаю кем!.. высоту потолка. Та женщина умела превращать ученых в паяцев, – Корзун пошевелил пальцами обеих рук, – на то-оненьких веревочках, тоньше, чем швы на ее чулках, ха-ха-ха!.. Ах, что делали, сволочи, что делали!.. А назад – туда, в Москву, в Дубну хотя бы – хода уже не было, там набрал силу ОН, ЕМУ все-таки удалось открыть сто четвертый элемент. И хотя этот элемент назвали не в ЕГО честь – к тому времени у него уже не было чести, – он стал Хозяином.

– И вы покинули улей? – спросил я.

– Хм… Давайте выпьем, что ли?.. Не бойтесь, я не упаду ниже. Я протрезвел окончательно. – Корзун опустил глаза и патетическим шепотом добавил: – Хотя и поздно…

Он и в самом деле перестал размахивать руками, язык его больше не заплетался; наступило что-то вроде второго дыхания. Я по опыту знал, что в какие-то сутки беспробудного запоя наступает состояние, когда человек перестает реагировать на алкоголь. Кажется, можно было уже не опасаться за то, что Корзун упадет со стула, лицо и шея его покрылись бурыми пульсирующими пятнами, но взгляд был вполне осмысленным.

Мы выпили.

– Я съем это, ладно? – он придвинул к себе остывший глиняный горшочек.

Некоторое время мы молча подметали то, что оставалось на столе. Бутылку шампанского я решил приберечь на потом.

– Больно падать с высоты? – спросил.

Корзун вскинул брови:

– С высоты?.. Что вы! Я не падал. Я опускался ме-едлен-но, деление за делением. Вы думаете, этим все кончилось? Да чхать они хотели на моральный облик советского ученого!

– Что же тогда?

– А-а!.. Вот! Вот тут оно, самое главное, и началось. Не догадываетесь?

Я догадывался. Наверняка Корзуну предложили сделку, и он отказался, начав этим отсчет упомянутым делениям.

– Ошибаетесь, – физик отбросил вилку и вцепился в край стола. – Я согласился.

– ???

– Да-да, Евгений Викторович! Я подписал, и они тут же, при мне, уничтожили все: магнитофонные записи, негативы, фотографии. Особа в чулочках навсегда исчезла в пламени, а вот я остался… А казалось, это ни к чему не обязывало, это было всего-навсего тактическим ходом. И открывало широкую столбовую дорогу в мир… Да не собирался я совестью торговать, черт подери! – прокричал он вдруг.

Несколько посетителей кафе повернули в нашу сторону головы, и я повторил жест, призывающий говорить тише.

– Не собирался, – резко перешел он на шепот. – У меня уже было солидное имя, неужели вы думаете, что кто-то был заинтересован получать от меня информацию о том, что говорят лаборантки?.. Абсурд! Это была узда. Это был саркофаг, если хотите! – Он постучал по столу костяшками пальцев. Помолчал. – А в академию меня не избрали. Промели-c!.. Ах, как купили, сволочи, как купили!.. Будто мальчишку какого-нибудь. Им по разнарядке не академик был нужен – вот и все. Финита!

Корзун выдохся. В сущности, нехитрая история его была проста и понятна: типичный продукт времени, властолюбец, прислужник, завербованный в стукачи, возомнивший о себе много больше, чем был на самом деле, прозрел, раскаялся, искал утешения в Боге, нашел – в бутылке, избрав путь наименьшего сопротивления. Но была у этой «лауреатской» медали другая сторона: трагическая, страшная в своей типичности. Мне казалось, что я услышал хруст костей человека, попавшего в безжизненный, беспощадный механизм, человека-игрушки в цепких железных руках. Откажись – пропал, согласись – пропал: рано или поздно совесть проснется и сожрет с потрохами.

– Но теперь-то, теперь, Александр Иванович? – воскликнул я, подразумевая новые времена.

– Теперь?. Ха-ха-ха!.. – Корзун театрально всплеснул руками и, навалившись грудью на стол, прохрипел. – А теперь меня отдали на съедение вам! Нате, жрите!.. Меня – спившегося, никому не нужного – можно!.. Как образец. Теперь у них секретов не стало. Не то чтобы совсем, но частично: чтобы из их подвалов тоже подул свежий ветер… А вы и рады стараться, лакомый кусочек! Небось проголодались? Падалью, вроде меня, народ подкармливается, иначе он вас содержать не станет, демократов х..!

– Тише, Александр Иванович, тише, – я улыбался, давая любопытным понять, что драки промеж нами не будет. – Я-то здесь при чем?

– А все ни при чем!

– Тогда, выходит, было плохо, сейчас тоже?

– Да не плохо, а… А ни черта-то вы и не поняли, – Корзун махнул рукой и сник, уронив на стол отяжелевшую голову.

Мы сидели уже минут сорок. «Рокеры» давно все выпили и съели и теперь поджидали кого-то, не выпуская нас из поля зрения. Я чувствовал, что пора закругляться и линять, пока физика не развезло окончательно. Когда посетители потеряли к нам интерес, я тряхнул уставшего от самобичевания Корзуна за плечо:

– Александр Иваныч!.. Эй!..

К счастью, он не успел еще погрузиться в сон.

– А?.. Н-да, здесь я. Что вас, собственно…

– Александр Иваныч, – доверительно заговорил я вполголоса, – я не тот, за кого вы меня принимаете.

– Что?

– Я не корреспондент. Мне нужна ваша помощь.

Он недоверчиво оглядел меня, словно впервые увидел, усмехнулся и грустно покивал головой:

– Ну-ну. Я предполагал, «единожды солгавший»… Давай те! Только учтите, молодой человек, не знаю, как вас звать-величать, что сведения у меня устаревшие. Непонятно даже, почему они меня так опасаются, – он обреченно кивнул в сторону «рокеров».

– Да бросьте вы! – мнение Корзуна о собственной ценности для мирового шпионажа начало меня злить. – Я что, похож на агента «Моссада»?

– Тот тоже не был похож.

– Кто?

– Тот, который мне предлагал уехать в мусульманские края. Виллу обещал, деньги в любом количестве, лабораторию… Только мы ведь это уже проходили! – неожиданно он встал, схватил меня за воротник куртки и прошипел в лицо: – Не выйдет, господа! Все пропью, а Родину не предам!

Я с трудом оторвал его от себя и усадил на стул. Хотел сказать, что предавать там уже нечего, но сдержался и, развернув грязный листок, пришлепнул его к столу перед ним.

– Александр Иванович, мне нужна ваша консультация. И, только. Вы мне говорите, что это такое, распиваем шампанское и – по домам, договорились?

Корзун снял очки, протер их носовым платком. Против моего ожидания, у него оказались маленькие глазки, совсем не такие, какими я видел их сквозь толстые линзы. Он уставился на формулы, потом – на меня.

– Шутите? – спросил. – У вас там своих консультантов нет?

– Я частное лицо. К тому же – в чужом городе. Мне не у кого больше проконсультироваться.

Он опять посмотрел на листок и опять – на меня.

– Это красная ртуть, – сказал недовольно. – Все?

– Нет, не все. Вы можете восстановить, что было написано на левой, сгоревшей части листка?

– Могу. Но не буду.

– Почему?

– Потому что частные лица красной ртутью не интересуются.

Это уже было кое-чем! Похоже, я действительно не зря потратился на «кафешантан».

– Что такое «красная ртуть»? Где она применяется?

Корзун пожал плечами.

– Вы не знаете?

– Послушайте, молодой человек, оставьте вы меня, старика, в покое. Христом Богом прошу. И друзей своих вы сюда зря привели: я не собираюсь ни бежать, ни оказывать сопротивления. Но говорить с вами не буду, даже если… даже… Ах, старый осел! – он хлопнул себя по лбу. – Как же я сразу не сообразил?!

– Послушайте, Александр…

– Все! – Он грохнул кулаком по столу, чем снова привлек общее внимание. – Сколько с меня?

Я улыбнулся: вне всякого сомнения, Корзун был нищ, как церковная крыса.

– Шампанское пить будете? – спросил.

– Нет!

– Тогда по три сотни с носа.

Он растерянно посмотрел вокруг и начал суетливо выворачивать карманы. Выждав, я положил руку на его плечо:

– Перестаньте, Александр Иванович. За все заплачено. Не сердитесь на меня.

Мой тон подействовал: он обмяк, осунулся, беспомощно и жалко покачал головой.

– Спасибо, – вымолвил чуть слышно.

– Пойдемте отсюда. – Я встал, забрал со стола листок и бутылку шампанского, в надежде с ее помощью извлечь из Корзуна остальную информацию где-нибудь в скверике.

«Рокеры» зашевелились, уже не таясь, уставились на нас и стали подниматься из-за столика. Да, пожалуй, физик был у них на мушке. Если ему предлагали работу на Ближнем Востоке – мозги его стоили того, чтобы не допустить их утечки. Но он был хорошо известен. Значит, прощупывать будут меня! Попал… Хорошие знакомые у импресарио, нечего сказать! Уж лучше бы я сразу спросил, нет ли у него знакомого безошника. Двое из компании остановились у входа, один направился к двери, четвертый – ко мне, похлопывая себя по карманам. «Сейчас попросит спичку», – мелькнуло.

– Выходите спокойно и ждите меня в машине, там Толик, – шепнул я Корзуну.

Он ничего не понял, но по инерции прошел вперед, в то время как «рокер» пересек мне дорогу.

– Извини, земеля, спички не найдется? – спросил осклабясь.

Их задача – спровоцировать драку, а там заметут и начнут долго выяснять, кем работала до революции моя бабушка и при каких обстоятельствах я познакомился с Корзуном. Впрочем, со мной будет проще: я в розыске. Было до чертиков обидно, что с такими трудностями избежав преследования, я влип не по своей вине! Глупо, очень глупо…

– Подержи, – я сунул «земеле» бутылку и, изображая сильно закосевшего, стал «искать» в джинсах спички.

«Ну, Владыко Господи Иисусе Христе, ублажи Предтечу Кима Челя, меня крестившего, помоги преподобным Олегу Бойко и брату его Владиславу, меня поучавшим, передай привет наставникам моим Хану и Матулевскому, одолжи мне Святого Духа на пять минут и благослови моя пречистая ноги. Тэквон!»

Подломленный резким ударом правой ноги в пах, парень ткнулся в пол носом, даже не ойкнув. Этот прием доступен и школьнице; гораздо сложнее одновременно с ударом научиться выхватывать из рук противника бутылку с шампанским. Увы, распить ее с Корзуном было не суждено: она лопнула, подобно осколочной гранате, ударившись о голову второго нападавшего. Третий же замахнулся стулом. Прочность казенной мебели я испытывать не стал, а вот двойной удар ладонями по горлу и печени стал серьезным испытанием на прочность для самого «рокера». Стул он выронил, но, резко провернувшись вокруг оси, правым «дольо-чаги» едва не достал до моего виска. Я мгновенно уловил ошибку, сблокировал удар предплечьями и посадил его на копчик, проведя элементарную подсечку: кто ж бьет «с носка», дура?..

Люди повскакивали с мест, визжа и матерясь, разбежались в стороны. Боковым зрением я все время держал бледного как поганка Корзуна: он стоял, прижавшись к косяку двери, и не догадывался бежать.

Четвертый из нападавших был увереннее своих предшественников: уверенность ему придавал нож. Мой удар пяткой сверху по ключице не достиг цели – этот мясник успел отскочить. Совершив маленький демарш к стойке, я ребром ладони вывел из строя телефонный аппарат: бармен хотел вызвать наряд милиции, не посоветовавшись со мной. Вскочив на столик (не знаю, доели ли потом гуляш, в который я нечаянно ступил ногой), я ушел от удара в живот и, как только лезвие провалилось куда-то в сторону, успел схватить нападавшего за запястье. Дальнейшее было делом техники: описав дугу, мясник лихо проскользил по двум столикам подряд, сметая с них посуду.

Я схватил Корзуна за рукав пиджака и выволок за дверь…

– Быстро в машину! – крикнул ему, увидев Толика на условленном месте. (С таким импресарио можно играть не только Рахманинова!)

Корзун бежал впереди, и не думаю, что мне удалось бы достать его на тартановой дорожке в спринте: когда я вскочил в салон и плюхнулся на заднее сиденье, он был уже там.

– Вперед, вперед, Толик!!!

По-моему, импресарио даже не успел вставить ключ в замок зажигания – машина сама рванула, испугавшись моего окрика.

Из кафе выбегали какие-то люди, но после драки кулаками не машут.

– Направо!

Насмерть перепуганный Толик все время качал головой, плевался и приговаривал: «Ну вы, хлопци, даетэ!» Но главное – ехал, быстро удаляясь от «кафешантана».

Корзуна нужно было «брать» теплым, пока он не сообразил, что к чему.

– Останови здесь, – приказал я импресарио. Как только машина послушно застыла, повернулся к физику: – Здесь поговорим или дальше поедем? (Пойди, разбери по такому вопросу, кто перед тобой: мент, безошник или сугубо штатский мафиози?)

Он и не разобрал.

– Что я должен сделать? – спросил подавленно.

– Толик, дай лист бумаги и ручку!

Импресарио покорно протянул свою записную книжку.

– Смотрите внимательно, Александр Иванович… Да не в окно! Вот на этом обгоревшем листке – формула красной ртути. А здесь, ниже, какие-то цифры. Что это за цифры?.. Напишите. Вот здесь… в соответствующем порядке.

Он разложил письмена на коленях и засопел. Я решил «дожимать» его между строк. Как только дрожащей от страха и частых попоек рукой он вывел первую строку «формула», что было и без того понятно, я приступил к допросу:

– Для чего эта ртуть применяется?

– Стратегический товар, – буркнул он в ответ.

– Точнее?

Вторая строчка, как оказалось, означала «молекулярный вес».

– Точнее… точнее… гм… Для создания ядерного оружия.

– Какого?

– Кажется, используют в самонаводящихся боеголовках. По американской технологии. За рубежом… Не знаю, я не специалист.

– Пишите дальше!

– Не знаю…

– Чего вы не знаете?

– Вот этого, – он указал на строчку «№ 4 – 19». – Может быть, резервуар?

– Пишите «резервуар»!.. – мне было начхать на то, что он напишет. Куда важнее было то, что он скажет. – Где она производится? Как могла оказаться на нашей территории? Транзит?

– У нас и производится. На Урале, под Свердловском.

– Вы там были?

– Как-то… давно. Я не по этой части. Так, слышал… Там о ней вслух не говорят, она проходит под кодовым названием.

– Каким?

– Не помню.

– Постарайтесь вспомнить, Александр Иванович. Это важно!

Корзун наморщил лоб и, пока вспоминал, вывел четвертую строку: «чистый вес».

– Нет, не помню…

– А «чистый вес» – это что?