Текст книги "Один в чужом пространстве"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Вес без котейнера. В контейнере делаются отверстия, туда вставляются ампулы. В зависимости от количества – вес. Потом они заливаются смолой.

– Дальше?

Напротив цифр «99, 99» Корзун написал: «пробность», но я решил не тратить время на уточнение этого понятия.

Расшифровка следующей строки превзошла все мои ожидания: боже, кок все просто! Там, где было единственное и такое загадочное слово «cherry», почти машинально физик черкнул… «цвет»!

Цвет! Ну, конечно, цвет, что же еще!

Он вернул мне книжку, записку и «паркер».

– Все?

– А что-нибудь еще?

Корзун усмехнулся, поежился, словно от холода.

– Откуда я знаю, что вам надо? – сказал, отвернувшись к окну. – Может быть, вас интересуют сроки изготовления, точка мгновенного парообразования… Что там еще может быть в характеристике такого продукта… ну реакция «К», реакция «ТЕМП», реакция «PFN»…

Он, конечно, издевался, прекрасно понимая, что я – ни бум-бум в этих делах. И я решил его наказать.

– Пишите! – вернул книжку. – Все пишите.

Он нехотя вернулся к своему занятию. Некоторое время я молча следил за его пером.

– А что будет, если открыть такой контейнер? – спросил.

– Ничего. Если ампулы целы, конечно.

– А если нет?

Он глянул на меня поверх очков, как на придурка, и засмеялся своим надтреснутым хохотком:

– Лучше не надо!.. Видите, я пишу: «точка мгновенного парообразования 37,7 °C»?

– И что?

– И – все! Вы вдохнете и… и хрен с вами, вы мне глубоко несимпатичны, признаться. Но в случае разгерметизации ампул произойдет мгновенное токсическое заражение местности.

Он стал писать что-то латинскими буквами дальше, а я вдруг вспомнил, как саданул дипломатом по оконной раме в гостинице, как отбил им щепу от перил, и похолодел…

– Значит, у нас эта ртуть не применяется, но производится?

– Молодой человек, я ведь не политик, я ученый. Стоило бы напомнить ему, что он вообще вахтер, чтобы не кочевряжился, но это могло все испортить.

– А при чем тут политика?

Взглядом он опять не преминул подчеркнуть мою неосведомленность.

– Вы же сами сказали: не применяется, но производится. Значит?..

– Продается? – догадался я. – Она что, дорогая?

– Не покупал.

– А все же? Примерно?

Он задумчиво уставился в потолок.

– Долларов четыреста, – бросил.

– Контейнер?

– Грамм!

Я невольно присвистнул.

– Все. Больше я вам ничем не могу быть полезен, – теперь уже окончательно вернул канцелярские принадлежности Корзун.

Я бесцеремонно вырвал из книжки две исписанные странички.

– Могу быть свободен? – не скрыл физик сарказма.

– А я вас не арестовывал. Спасибо за информацию.

Обмениваться рукопожатиями мы не стали. Корзун приоткрыл дверцу, поставил ногу на асфальт и обернулся ко мне.

– Хотите совет? – спросил. – Не связывайтесь: не удастся. Сопровождающий конвой в лифте меняется на каждом этаже по пути следования готовой продукции из лаборатории с полным документальным оформлением передачи груза. На каждом!.. Стреляют без предупреждения.

Настала моя очередь выразить сомнение по поводу его умственной полноценности: он что же, решил, что я готовлю ограбление секретного завода?!

Взгляд мой Корзун пережидать не стал. Обойдя «волгу», замер вдруг, потом вернулся и наклонился к окошку:

– Вспомнил!

– Что вы вспомнили?

– Кодовое название вспомнил.

– Ну?..

– «Красная вишня», – и, не прощаясь, побрел по тротуару в никуда.

– Мэни в филармонию трэба, – тихонько напомнил о себе импресарио.

– Давай.

«Значит, тридцать "кэгэ" по четыреста "зеленых" за грамм это… – подсчитывал я в уме под мерный шум двигателя, – это… получается, что на чердаке у Хобота я оставил двенадцать миллионов долларов?!.»

Красиво! На эти деньги вполне можно купить пачку «Кэмела», кроссовки, часы, заплатить за год вперед за квартиру и даже Мишке на собаку останется!

Вспомнив о «Кэмеле», я закурил. Вывод, который напрашивался из всей этой информации, был прост, как ливерная колбаса: помимо мафии, эмвэдэшников, безошников и прочих, в поисках пропавшего «дипломата», а стало быть, и меня, задействован весь военно-промышленный комплекс с его самым большим и старым генералитетом в мире!

16

«Нет гармонии. Нет гармонии… гармонии… Родина – это Россия? А Украина теперь уже как, не Родина?.. Родина – это „кто“ или „что“?.. Двенадцать миллионов на чердаке у генерала КГБ! Пусть даже опального, отставного, покойного – все равно смешно. Ха-ха-ха!.. Впрочем, почему бы и нет? В стране, где пионеры обчистили склад показательной гвардейской десантной части, где у одного флота – два главкома-адмирала, по одному от разных держав… Да и не в стране вовсе, а на 1/6 части суши, которая и названия-то не имеет. Наши отечественные кретины задержаны где-то в Италии: торговали ураном-238. Америка охотно скупает секретные МИГи в частное пользование. На военной базе под Ригой готовят офицеров Ирака. Поставка „красной вишни“ в страны Арабского Эмирата: самонаводитесь, ребята, нам доллары нужны!.. Господа, мы готовы продать Индонезии ракеты типа „Скад“, вырученные деньги приплюсовать к тем, что получим от японцев за Курилы, и дружно, всем миром, пропить! Очень выгодное партнерство: по Даманскому дали один залп из установки „Град“, и полуостров сгорел; братья-армяне дают по азербайджанцам двадцать ежедневно – и ни хрена, не горят! Господа, мы не прогораем!..

О чем я?.. А-а… Гражданское пробуждение, как же. Сын поруганного Отечества, пуп Земли: "ищут прохожие, ищет милиция…" "Мой дом – моя крепость". А у меня нет дома. И нет крепости. Я – волк, который гуляет сам по себе. Ни морали, ни души, ни духа – бизнес! Служите музам? Очень хорошо! Почем нынче билеты в филармонию? На Рахманинова?.. А-а! Хватит блефовать: наше дело правое, наше дело левое… Ложь! Будь оно все проклято!.. Где ваш хваленый гуманизм? В чем ваше милосердие? Мишка, вот моя Родина… Интересно, почем нынче собаки? Мне нужна большая, чтобы всех съела…»

Я сижу в темном зале филармонии. Без градусника знаю: где-то под сорок. Тошнит. Трясет всего. Холодный пот выступает. А еще этот хмель «кафешантана»… Теперь – все, не остановится. Делаю отчаянные попытки сосредоточиться на чем-то одном – не получается: мыслям тесно в чугунной башке. Очень болит затылок; во рту – привкус красной вишни. Лампы на сцене расплываются. Туман. Музыка – какофония. Нет гармонии. Много оркестра – почти нет рояля: не слышу. Валерия маленькая такая… Она работает, засучив рукава. Пашет. Вкалывает. Там, у Хобота, было совсем не так… Пропала гармония, перестала существовать не то для нее, не то для меня… Кажется, Рахманинов уехал отсюда в Америку? И правильно сделал. А что, если и мне? У меня – капитал двенадцать миллионов долларов. Открою частное сыскное агентство – Квадрат от зависти лопнет!..

«Зараз "адажио" писля "аллегро" будэ и кинэць», – так Толик объяснил. Смешно очень сказал, но ведь знает! А может, он тоже из несостоявшихся?.. Интересно, это уже «аллегро» или еще «адажио»? В том смысле, когда освободится Валерия? «Спасите меня, я умираю!» Нет, не нужно. Не нужно показываться перед ней таким. Где здесь выход?.. Если бы кто-нибудь на свете знал, как мне надоели эти кошки-мышки, эта болезнь, это тупое, безысходное, безжалостное одиночество!.. При чем тут распад державы, если человека просто гложет одиночество? И в Киеве, и в Москве – тоска! Paботать, как папа Карло, получать, как Буратино, без конца вертеться, как грешник на сковородке, в поисках пропитания, а потом, когда уже под пятьдесят, оглянуться и увидеть, что «поздно, Маша, пить боржоми», все чужие вокруг, все чужое… Возраст романтики кончился. Хочу иметь детей, хочу, чтобы на моей кухне пахло щами и бисквитом, а за окном шел снег. Не из вишневых лепестков, а настоящий. Хочу на пенсию, хочу гараж с какой-нибудь ржавой «мыльницей» и приемник «Альпинист» – окно в мир…

Нужно уходить, иначе Валерия с Рахманиновым научат меня краснеть, и перед тем, как ударить пяткой в лоб, думать: а хорошо ли я поступаю? Эта какофония делает меня сентиментальным. Похоже, под ее воздействием я и рассиропился…

Музыка обрывается. Что-то в сердцах говорит дирижер. Кто-то занудно подстраивает какой-то инструмент. Постукивание палочки. Тишина… (Какое у меня сиплое дыхание!..) Повторяют «адажио» (или «аллегро»?). Жар. Хочется прилечь, припасть щекой к холодной земле, втянуть живительную влагу всеми порами… Никогда не болел, и вот теперь нашел время и место. Ох, как плохо!

 
Ни то, ни се, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
 

Ничего не вижу, где дверь?.. Осторожно, не зацепить здесь… Все, вижу!..

В вестибюле свежо и светло. Какие-то люди. Уборщицы. Никто не обращает внимания. В тех местах, где бывает много людей, никто ни на кого не обращает внимания.

В Танькиной квартире наверняка уже организована засада. Бедная сестренка, она сойдет с ума. Нужно звонить: меня мучает безвестность. Пусть прослушивают, пусть сами снимают трубку – плевать. На Первомайской они, конечно, тоже – во всех возможных местах моего появления…

Ветер с мелким моросящим дождем. Как стучат зубы – прохожие оборачиваются!.. Во мне еще звучит беспорядочная, неясная какая-то, громкая и тревожная музыка. Прочь!.. Сколько у меня денег?.. Останавливаюсь, пересчитываю прямо на перекрестке. Сто четырнадцать рублей с копейками. Погуляли… Здесь – купоны; рубли, по-моему, охотно обменивают в любом киоске, но дело не в этом… а в чем? Ступорозное состояние, голова напрочь отказывается работать. А-а, позвонить. Откуда? Главпочтамт не для меня: я не имею права попадаться. А если не почтамт, то что? Частная квартира?.. Баня?.. Парикмахерская?.. Столовая?.. Милиция?.. Постучать в кабинет прокурора: «Извините, мне нужно позвонить…» Смешно. Люди, наверно, думают, что я пьян. Пусть себе!

Я поднимаюсь вверх по улице Костельной. Какая-то контора… «РАДИОВЕЩАНИЕ НА КИЕВ». Провещать чего-нибудь, что ли?.. Из парадного толстяк с папочкой «Участнику конференции» и в очечках с позолотой. Пошел вверх, к машине. Персоналка: шофер за рулем.

Осень. Листья мокрые, морось в лицо. Только благодаря осени и держусь.

– Николай Леонидович! – Каблучки цок, цок, цок. Радиокрасавица, платье по-летнему. – Николай Леонидович, вы просили текст интервью от шестнадцатого.

Принял скоросшиватель как должное. «Бу, бу, бу», – в ответ. Вернись, дурочка, простынешь! Знаешь, как плохо простуженному?

Стоп, Стольник! Вот где есть то, что ты искал: радиокор-ры, интервью, авторы-исполнители – суета; отсюда звонят во все концы, здесь можно говорить вслух и не быть услышанному. Не так?.. Проверим.

Здание старое, первый этаж совсем осыпался. Чем-то пахнет: не то краской, не то супом. Суеты сколько угодно: шастают из двери в дверь, в курилку из буфета с чашечкой кофе – шарман! Щебечут; какая-то музыка, прокручивается на скорости пленка – голоса, как у клоунов в цирке. Кабинет № 10, дверь настежь; двое. Он в творческом экстазе печатает похлеще нашей Анджелы. Она в наушниках, перематывает кассету – отпивает кофе – снова перематывает – затягивается сигаретой – перематывает – записывает… Друг дружку, наверно, месяцами не видят, трудяги. Никому ни до кого нет дела.

– Николая Леонидовича не видели? – вхожу, руки в карманах – свой в доску! Жест: «Нет» (или «Не мешай»?), – Уехал? – И, пока не прогнали, сразу: – Я позвоню от вас?

Он не слышит, она не слушает. Нужно сесть на стол для пущей убедительности, повернуться к ним спиной… «Восьмерка»… Гудок. «Ноль девяносто пять…» Теперь Танькин номер… Соединяет. Пауза… Хочется потянуть окурок из пепельницы и отхлебнуть из чашечки кофе: свои ведь!.. Гудок. Нет дома?..

– Алло… кто это? – гундосит сестра. Простыла или плачет?

– Привет, Тань!.. Как делишки?

И вдруг – почти визг:

– Жека, это ты?!. Жека, ты где?! Где ты?!

– Да в Киеве я, в Киеве, чего орешь?

Сквозь слезы:

– Подлец, что ты наделал?! Что ты наделал, Жека?!

– А ну тихо! – пора распределить роли. – Подбери сопли и объясни, что случилось?

У самого сердце – трах-тах-тах! Случилось ведь.

– Женя, слушай меня внимательно. Ты должен позвонить по телефону… сейчас, немедленно!..

У меня нервы тоже не из вольфрама.

– Кому я должен, едрена корень?! Толком объясни!

– Они… они Мишку украли! Из-за тебя, идиот! Из школы вчера увели, потом позвонили и оставили телефоны в Киеве и в Москве… Что ты наделал, Женя?!

Она кричит – я не слышу. Кровь так стучит в висках, что я не слышу даже своего голоса.

– Говори, – выдавливаю.

– Мишеньку похитили! Если с ним что случится, я тебе никогда…

– Телефон говори!!!

Пауза.

– Киевский?

– Оба!!!

Заикаясь и всхлипывая, она диктует цифры, я записываю чужой ручкой на чужом календаре.

– Выпей тазепама и ложись спать, – вешаю трубку.

Теперь у меня в кармане коллекция листков: из блокнота, из записной книжки, из календаря. Каждая – в двенадцать миллионов долларов ценой. Девушка стянула с головы наушники, парень перестал печатать – я испугал их своим криком.

– Извините…

Какие-то запутанные коридоры – сразу не выберешься. Все плывет перед глазами. Как они здесь курят!.. Где мой «Кэмел», кстати?.. На кого-то натыкаюсь по пути, сыплются папки на пол.

– Простите…

Безвкусная затяжка и мелкая водяная взвесь возвращают мне существование. «Мишка… Мишка… Мишка», – тупо стучит в висках. «Сволочи!.. сволочи!.. сволочи!..» – рвется из грудной клетки. «Что делать?.. что делать?.. что делать?..» – спрашивает правое полушарие у левого.

А левое молчит…

Племяш стоит дороже моей жизни с двенадцатью миллионами долларов в придачу. Мне ничего не оставалось делать, кроме как звонить и соглашаться на все условия. От немедленного звонка удерживало лишь опасение за Хобота и Валерию, хотя так и подмывало обменять себя на Мишку поскорее. Вначале нужно было забрать «дипломат», и действовать предстояло как никогда быстро и наверняка. Пока не отдадут Мишку – вишневыми косточками им не плевать!

Я вернулся в филармонию и узнал, что репетиция закончилась и все оркестранты разошлись. Звонок из автомата в гостиницу также оказался безрезультатным: Валерии в номере не было. Ждать, пока она объявится, я не мог, стало быть, к Хоботу нужно было добираться самому. «Может, это и хорошо, – подумал я, – не придется и дальше втягивать пианистку». С другой стороны – едва ли мне хватило бы на частника оставшихся денег, светиться же на вокзале было опасно, к тому же я не знал ни откуда, ни в каком направлении ехать в этот Козин. Можно было загнать неидущие «командирские», но при нынешнем завале импорта найти на них покупателя не проще, чем на партию «красной вишни».

В раздумье я брел по Крещатику. Голоса людей и шум моторов сливались в одну протяжную, длинную ноту; время стало абстрактным понятием, точно застыло. Голодный, невыспавшийся, больной, я опять начал себя чувствовать волком, только на этот раз настоящим, лесным, обложенным красными флажками охотников.

– Такси!..

Глупо. При моей платежеспособности такси отпадало, как нос сифилитика; не то что «командирских», а и кроссов со штанами не хватит до Козина. Занять не у кого. В азартные игры играть не обучен, да и риск потерять последние деньги отметал этот вариант – на них еще можно было купить веревку и кусок хозяйственного мыла… Оставалось доехать до Хобота и попросить его расплатиться. Стыдно, конечно, но на выработку другого решения не было ни сил, ни времени.

– Такси!..

Не захотел останавливаться. Знать, видок у меня был еще тот! На углу во дворе стояла «скорая помощь». Водитель – немолодой уже дядька в кепке – вышел из подъезда и, дожевывая бутерброд, направился к машине. Я догадался, что он приезжал домой обедать, значит, машина была в его распоряжении. Этот контингент не обременен большой зарплатой, поэтому наверняка подхалтуривает. «Не повезет меня – повезет кого-нибудь другого», – рассудил я и подошел.

– Слушай, друг, мне за город нужно. Очень срочно!

Положительного ответа я не ждал – пошлет так пошлет. Но «пограничная зона нравственности» для этого «друга» оказалась пройденным этапом. Он спокойно дожевал, поправил зеркальце и спросил:

– Куда именно?

– В Козин. И обратно…

Маршрут не смутил его. Не спеша закурив папироску, он поковырял спичкой в зубах, сплюнул и оглядел меня с головы до ног; в воздухе повис вопрос о цене рейса. Я молча ждал приговора.

– Триста? – предложил наконец водила.

– Идет, – в моем положении торги были неуместны.

«Друг» оказался не промах.

– Задаток, – потребовал он, осмелев.

Я изобразил на лице усмешку, означавшую моральное превосходство: за кого ты меня имеешь?.. Портрет низвергнутого Ленина на сторублевой купюре произвел на него более благоприятное впечатление, чем мог бы произвести портрет здравствующего Кравчука, окажись он на бумажке в сто купонов.

– Поехали! – отбросил водила папироску и кивком головы указал на дверь.

Я забрался не в кабину, а в отсек для больных: никакой беседы с этим помощником смерти мне поддерживать не хотелось, к тому же здесь можно было прилечь и подремать во время пути. Мы поехали. Увидев на полке у переборки аптечку, я порылся в ней, нашел аспирин и заглотил сразу три таблетки. Уснуть, однако, не пришлось: всю дорогу меня терзали мысли о Мишке и воспоминания о маме, которая умерла из-за того, что опоздала «скорая помощь»…

Это было давно, когда от своевременности ее прибытия зависела жизнь. Теперь же нет ни врачей, ни лекарств, ни желания куда-то спешить и кому-то помогать, так что этот «кто-то» все равно не сегодня-завтра загнется, и понесут его до могилы в гробу, взятом напрокат в погребальной конторе. И будет ему совершенно безразлично, по чьей вине он сыграл в казенный ящик – «скорая помощь» ли опоздала, демократы ли пришли к власти… Будет ему хорошо. Во всяком случае, лично я ему завидую!

17

– Эй, вставай, слышь?..

Я слышал, но, как ни силился, не мог разомкнуть веки:

укачало. Аспирин действовал, тело становилось влажным и тяжелым. Понять, где я, удалось не сразу.

– Вставай, парень, времени в обрез!

Водила потряс меня за плечо. Превозмогая головокружение, я встал и выполз из салона. «Скорая» стояла у ворот Хобота – значит, я назвал адрес?.. Убей, не помню!

– Не долго только, сам понимаешь…

Чего уж там понимать! Я дернул задвижку, но калитка оказалась запертой изнутри. Учуяв незваного гостя, залаял Шериф. «Неужели нет дома?..» – испуганно подумал я и постучал сильнее.

– Сейчас, – откликнулся Хоботов из глубины двора. – Шериф, место!

Собака повиновалась, в наступившей тишине послышались шаги. Генерал предстал передо мной в шерстяном тренировочном костюме. Суровое лицо его ничего не выражало, изучающе-пытливый взгляд кольнул душу.

– Здрасьте, – через «не могу» улыбнулся я.

– Что, понравилось у меня? – ответил он хмуро вместо приветствия.

Думаю, что если бы я протянул ему руку, он бы не пожал ее, но цейтнот не позволял выяснять причину такой холодности.

– Да вот, мимо проезжал, дай, думаю, загляну – может, по хозяйству чего помочь?

– Сам управлюсь, – он отступил, пропуская меня во двор.

Я не без опаски шагнул к рычащему Шерифу, но он завилял хвостом, узнав своего коллегу. Генерал задержал взгляд на «скорой», запер калитку.

– Привет! – я присел на корточки и обхватил песью башку (так было легче удержать равновесие); перед глазами все плыло, каждый вдох болью отдавался под лопаткой. – Вам Валерия привет передает, – соврал, предпринимая последнюю попытку расположить хозяина.

– А ты, собственно, кто ей будешь? – спросил он, направляясь к веранде.

– Знакомый.

– Хорошо, что не родственник.

Это было уже вызовом! Что бы ни произошло за время моего отсутствия, попросить после такого заявления денег у меня бы не повернулся язык.

– Почему «хорошо»? – пошел я за ним. – Не нравлюсь?

– Не нравишься.

Мы остановились у крыльца, посмотрели друг на друга. Генеральской выдержке оставалось только позавидовать, а потому я заговорил тоном, обещавшим не посчитаться, в случае чего, ни с его спортивным костюмом, ни со своей болезнью:

– Не печальтесь. Я вам свою компанию не навязываю. Просто вещицу одну забыл на чердаке, вот и вернулся.

– Ну забирай, раз забыл, – со спокойной усмешкой разрешил он.

– Благодарю покорно! – выражение вполне интеллигентное, для хамства не предназначенное, но при желании можно и зубную пасту обратно в тюбик засунуть.

Выбитый из колеи таким приемом (может, он решил, что я пьян?), я вошел в знакомый дом и поднялся по лестнице на чердак. То ли у меня нос заложило, то ли сказалась обида на незаслуженное отношение хозяина, а только запаха сена и трав на сей раз я не почувствовал, взобравшись на настил под гребнем крыши, на четвереньках дополз до торцевого оконца и разворошил сухую ромашку…

«Дипломата» на месте не оказалось.

Валерия? Не может быть!.. Я стал лихорадочно переворачивать сухие пучки, отползая, пядь за пядью, к лестнице, снова вернулся к окну… Нет!

Улица хорошо просматривалась отсюда. Я увидел, как неуклюже развернулась «скорая», сдав в распахнутые ворота дома напротив, а потом вдруг рванула, разбрызгивая лужи, и скрылась за поворотом. Это еще что за черт?! Ведь мы договорились с водилой об обратной дороге, я не рассчитался с ним! Сердце захолонуло, дыхание перехватило от недоброго предчувствия. Готовый к решительному объяснению с хозяином, я задом выполз из треугольного «тоннеля», спустился по вертикальной лесенке на чердак и, отряхнув с волос солому и травяную пыль, повернулся к выходу.

Хоботов удобно сидел на топчане, прислонившись к печной трубе. На меня в упор смотрели его пытливые глаза и короткий ствол «мини-узи»[12]12
  «Мини-узи» – пистолет-пулемет израильского производства, предназначенный для войск специального назначения.


[Закрыть] с глушителем.

– Не нашел? – спросил он с усмешкой.

Я бы ему ответил, если бы не онемел.

– Садись, – приказал он властно. – Садись и рассказывай все по порядку. Рыпаться не советую: бью с тридцати шагов в копеечку.

За мной была Москва, но черт бы с ней, если бы не Танька и ее единственный сын, мой любимый племянник!

– «Дипломат» у вас? – спросил я подавленно.

– У меня, у меня.

Спрашивать, почему он не сдал его в БЕЗО, было лишним: в этой истории фигурировала Валерия. Ничего не оставалось делать, как повиноваться. Я сел и, собравшись с мыслями, стал рассказывать…

Рассказывал все без утайки, не пропуская деталей (точности воспроизведения событий помогали выкуренные шестнадцать сигарет, но они были единственным, о чем я умолчал). Генерал слушал, не мигая, глядя куда-то в сторону, за все время ни разу не перебил меня, только в его глазах и едва заметном движении губ я иногда улавливал иронию – в местах рассказа, сопровождавшихся моими выводами, чувствовалось, что он просчитывал ситуацию на другом компьютере. Когда я дошел до блокнотных листков и стал выгребать их из карманов, он отставил пушку в сторону и протянул руку. Дождавшись, когда он изучит записи, я присел рядом и рассказал о своем звонке в Москву и похищении Мишки. Здесь Хоботов не удержался, скрипнул зубами и покачал головой, что должно было, видимо, означать негодование.

«Ваши методы, Константин Андреевич!» – так и подмывало влепить, но накатившая усталость заставила завершить рассказ совсем по-другому.

– Я заболел, Константин Андреевич, – сказал я упавшим голосом и, разглядывая разноцветные круги перед глазами, добавил: – Очень…

Он встал, перебросил пистолет из лапы в лапу, отстегнул магазин и щелчком затвора выбросил из ствола патрон.

– Это я вижу, – сказал недовольно и стал спускаться по лестнице.

В гостиной он спрятал оружие в ящик комода, туда же сунул листки. Ящик был тяжелым, вместительным, и я подумал, что в нем, наверное, лежит «дипломат». Хозяин запер комод на ключ. Добавить к рассказанному мне было нечего, оставалось ходить за ним в ожидании резюме.

На кухне он взял большую эмалированную кастрюлю, бросил в нее гроздь калины, несколько каких-то веточек, плеснул из чайника кипятку и поставил все это на газ.

– Продержись еще чуток, – вдруг сказал по-отечески. – Надо позвонить.

Мы вышли во двор, дошли до калитки.

– Вон там за углом, – кивнул он в сторону, откуда я приехал, – есть телефонная будка. Наберешь киевский номер. Скажешь, завтра в полдень возле универмага «Украина». Там многолюдно, по крайней мере, они не рискнут стрелять в толпе. Дальше: ни на какие их условия не соглашайся. Привезут пацана – получат «дипломат». Дай им понять, что знаешь о содержимом контейнера. И еще. говори не больше тридцати секунд. Все понял?

Я кивнул.

– Пацан-то в Москве, – засомневался было.

Он посмотрел на «сейку».

– У них еще двадцать часов, привезут!

Я вспомнил о «скорой» и спросил о ней у генерала.

– Забудь, – отрезал он. – Действуй!

Я вышел за ворота.

– Тридцать секунд! – услышал напутствие вслед.

Мог бы и не повторять – дошло же до меня, почему нужно звонить не из его дома, где в каждом помещении стояло по телефону, а из автомата за углом.

Будка была изуродована похабными надписями. Облезлая, ржавая, с выбитыми стеклами (есть же еще существа, которым бить стекла и царапать гвоздем и без того всем известные слова доставляет удовольствие!), она стояла на краю громадной лужи – так, что войти, не замочив по щиколотку ног, не представлялось возможным. Но мне уже было море по колено! Скрипнув остатками двери, я набрал номер.

– Говорите.

– Это Столетник. – А-а…

– Где мальчик?

– У нас.

– Верните его.

– Где ты находишься? – А ты угадай!

– Значит, так… Слушай внимательно. Привезешь чемодан…

– Слушай меня ты! Привезете мальчика к универмагу «Украина», к центральному входу, завтра в 12.00…

– А если не привезем?

– Тогда «вишню» я съем сам, а вам и косточек не останется. Усек?..

Все, время! Я повесил трубку. Монета еще осталась: уложился с запасом. Не найдя сил перепрыгнуть «Козинское море», я ступил в воду и с полным безразличием к жизни зачавкал к генеральскому дому.

Хозяина я нашел в кабинете: он стелил мне постель. Из фарфоровой пол-литровой кружки на тумбочке у изголовья шел пар. Я подробно рассказал о разговоре. Он протянул мне кружку и вместо оценки моих действий приказал:

– Выпей, все до дна крупными глотками. Потом раздевайся и ложись.

– А Мишка?.. Надо же что-то делать!

– «У раненых не спрашивают о положении на поле битвы» – так, кажется, сказал Наполеон? У тебя температура, как у курицы, что ты можешь делать?

– Почему… как у курицы?

Он улыбнулся.

– Пей, это мощный отвар, – сказал, потеплев, – завтра ты понадобишься здоровым… А у курицы самая высокая температура – сорок два градуса. Только она при этом чувствует себя лучше, чем ты при тридцати восьми.

Похоже, инициатива мне больше не принадлежала. Ну что ж, подчиненным быть всегда легче – ничто не угнетает так, как груз ответственности за принятые решения. Если Хобот переложил его на свои плечи – значит, поверил?

– Константин Андреевич, – остановил я его у двери, – а «дипломат» вы случайно обнаружили?

– Хочешь знать, не сболтнула ли Валерия? – точно угадал он мои мысли (профессия!). – А кирпичи из стопки ты что, в карманах вынес, Нат Пинкертон?

Оставшись один, я частыми крупными глотками выпил не очень приятный на вкус отвар, разделся и, натянув на себя одеяло, провалился в какую-то черную дыру…