Текст книги "После Апокалипсиса"
Автор книги: Олег Дивов
Соавторы: Кирилл Бенедиктов,Леонид Каганов,Владимир Аренев,Шимун Врочек,Вячеслав Рыбаков,Антон Первушин,Мария Галина,Александр Щеголев,Эдуард Геворкян,Ника Батхен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Ну ты даешь, Юхан, – сказал посетитель, – сроду бы не подумал… Кстати, – добавил он задумчиво, – раньше и вправду вода была слаще…
– Это потому, что ее лелеяли кэлпи, – сказал Фома. – Грозные кэлпи. Нежные кэлпи.
– Ну вот, опять завелся, – сокрушенно сказал Юхан. – Хрен знает, что они сотворили с ним, эти жабы. Пора домой, Фома. Ты найдешь дорогу? Ночь ведь уже.
– Мне что ночь, что день, все едино. – Фома обернул к нему затянутые жемчужной пленкой глаза.
Я обманул их, думал он, пробираясь к выходу, я обманул их… Я пел им о красоте королевы. Я пел, чтобы поселить у них в душах тоску о чуде. Но где-то там, где нет времени, куда не дотянутся ваши руки, ваши ружья, языки вашей нефти, где-то там, в дебрях запретного острова, который везде и нигде, лежит она, огромная, разбухшая, бессловесная, с маленьким белым лицом, с пустыми глазами, и рожает… рожает… и две дочери-сестры, так похожие на ту, какой она была когда-то, принимают роды. И старейшины-фоморы, те, кто уцелел в последней битве, лелеют новый приплод… и, о королева, моя королева, я знаю, я знаю, что у некоторых твоих детей будут русые волосы и светлая кожа, как у меня, как у меня… И им не нужен будет бард, чтобы спеть, потому что они сами могут сложить себе песню.
И рано или поздно им окажется тесно на запретном острове, и они вновь выйдут в Дельту. И дочери-сестры с ними, чтобы учить их, чтобы пестовать, чтобы отбирать новых старейших, будущих отцов нового приплода…
И новое воинство будет грознее прежнего… И так будет, пока не исчезнет разница между кэлпи и людьми…
Я сделал все, что нужно. Песня сложилась.
И быть может, я еще успею обнять ее, молодую, обновленную, ее копию, ее сестру, в сущности – ее саму. Ибо все королевы – в сущности одна королева.
Ведь время на запретном острове выкидывает странные штуки.
Lavigny 2008
Леонид Каганов
ДО РАССВЕТА
А ребенку не нужен хороший отец. Ему нужен хороший учитель. А человеку – хороший друг. А женщине – любимый человек. И вообще поговорим лучше о стежках-дорожках.
А., Б. Стругацкие
Я покопался в душе и нашел Иуду…
Я покопался в сердце и нашел Иуду…
Я покопался в мозгах и нашел Иуду…
Я порылся в карманах и нашел серебро…
Д. Мурзин
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
Сегодня, когда в живых осталось так мало очевидцев Катастрофы, мне кажется первостепенно важным рассказать нашим детям, внукам и правнукам о том, как это было на самом деле. Вы найдете массу литературы, посвященной краху и возрождению денежно-ценностной системы, в том числе и труды вашего покорного слуги. Вы найдете множество работ по физике, которые объясняют постфактум особенности температурных и гравитационных воздействий при высоких скоростях, и тот факт, почему Катастрофа в итоге не состоялась. Вы даже найдете приключенческие, фантастические и любовные романы, действие которых разворачивается в дни Катастрофы, но они далеки от достоверности и очень малочисленны – человечество, как и каждый отдельный человек, любит вспоминать свои победы и не хочет перелистывать черные страницы истории, повествующие о тех днях, когда человек познал в полной мере бессилие и отчаяние. Сегодняшние подростки возмущают нас своей неграмотностью – многие из них всерьез считают что «наша эра» и «эра после катастрофы» – это одно и то же! Они не знают и ничего не хотят знать о Катастрофе. Именно поэтому я считаю своим долгом написать о том, что довелось увидеть мне. Пока мой разум еще в силах хранить память о тех далеких днях, а руки еще могут держать наборный скард, я буду редактировать и готовить к публикации дневник, который я написал через два месяца после Катастрофы.
Искренне ваш,
доктор юридических наук,
Н. В. Клеменский
* * *
Олега я впервые увидел на вокзале. В тот вечер я снова пришел туда, неужели все еще надеялся уехать? Вокзал оказался самым тихим местом в Москве. На рябом, загаженном полу, под разбитыми стеклами бывших касс спали на тюках трое пьяных. В углу сидела обнявшись влюбленная парочка. На кресле у входа тихо всхлипывала немолодая женщина в длинной черной юбке. У нее на руках спал младенец. Больше никого не было. На улице безумно ревел ветер.
– Стоять, блядь. – раздался сзади хриплый голос.
Я медленно обернулся и увидел перед собой милиционера в форме летнего образца. Он был года на два старше меня и на пару сантиметров ниже ростом. Скуластое лицо покрывала короткая щетина, зрачки уверенно рассматривали меня сквозь набухшие, монголоидные прорези век.
– Глухой? – спросил он.
– В чем дело? – осведомился я, стараясь придать тону максимум достоинства.
– Документы показывай! Что в сумке, что в карманах?
– С какой стати?
– Ты скотина, блядь, или человек на хуй? Язык понимаешь? Открывай сумку!
– А если не открою?
– Тогда я тебя пристрелю. – он деловито расстегнул кобуру и вынул пистолет.
Я еще раз заглянул в его глаза и понял что действительно застрелит. Пришлось распахнуть сумку. Впрочем сумка была – одно название. Заплечная торба с безнадежно рваной молнией. Внутри комом лежала ненужная уже теплая куртка и завернутая в газету бутылка водки, которую я берег на последний день. Милиционер немедленно убрал пистолет, запустил руку в сумку и выудил сверток с бутылкой. Газета полетела на пол, а бутылка была втиснута в карман форменных брюк.
– На каком основании? – спросил я тупо.
– На основании приказа мэра о соблюдении порядка на хуй.
– Что еще за бред? Какого порядка? Какого мэра? – возмутился я.
И тут же получил не сильный, но отчетливый удар кулаком в бок.
– А это тебя не ебёт. Понял? Что в карманах? Всё вынимай.
И я начал выгребать из кармана: носовой платок, горсть жухлых семечек, пачку долларов и капсулу с таблетками.
– Что за таблетки? – спросил он. – Яд?
Я кивнул:
– Снотворное.
– Прячь. Откуда сам?
– Местный.
– Не пизди.
– Из Екатеринбурга.
– Вот я гляжу выговор не московский. А чо не дома?
– А мне и здесь хорошо.
– Не пизди.
– Ну не успел, не успел…
– Ага, – злорадно усмехнулся он, – а долларов-то набрал не еби маму, да?
Я промолчал. Он вынул из кармана мою бутылку, отвинтил колпачок, глотнул и удовлетворенно поморщился.
– Будешь?
– Буду, – неожиданно сказал я и взял протянутую бутылку.
– Дома ждут?
– Ждут.
– А здесь есть кто?
– Никого.
– Вот, блядь, и у меня уже никого… – сказал он и замолчал.
Младенец на руках у женщины проснулся и начал оглушительно верещать. Милиционер поморщился.
– А чего, бля… – начал он, но сбился – младенец орал оглушительно, а женщина вдруг тоже завыла протяжно и тоскливо.
– А, блядь, чего… – опять начал милиционер, но фраза снова потонула в крике.
– Да заебали своими воплями! – он вытащил пистолет.
Я инстинктивно закрыл глаза. Воздух дважды качнулся и заложило уши. По ноздрям ударил резкий запах гари и вслед за этим до моего сознания донеслись оглушительные хлопки, будто кто-то всесильный с размаху ударил по Земле гигантским молотом.
– Так, говорю, чего, бля, делать теперь думаешь? – услышал я сквозь пелену в ушах.
Я открыл глаза – сверток с младенцем валялся на полу. Под ним медленно расползалась красная лужа. Пьяные на тюках проснулись и таращились из угла молча и осоловело. Откуда у младенца столько крови? Женщина сидела, неуклюже откинувшись на спинку кресла. Вместо левого глаза зияла дыра и из нее толчками выплескивалась кровь – на черное платье, на оранжевый пластик кресла и на пол.
– Что? – спросил я.
– Глухой? Чего делать будешь?
– Не знаю.
– Решай. Со мной пойдешь?
– Пойду, – вдруг сказал я.
Женщина дернулась всем телом и с клекотом осела на пол.
– Идём, – сказал он. – Меня звать Олег. Сумку брось, на хер она нужна.
– Коля, – сказал я. – Николай Викторович Клеменский.
– Не ебёт. Коля и Коля.
Долгое время мы шли молча, Олег впереди, я чуть поодаль. Под ногами чавкали лужи. Казалось невероятным что здесь еще неделю назад лежал снег. Людей было много. Они торопливо и озабоченно сквозили в разных направлениях, и я подумал что на моей памяти так бегали по улицам только в последний вечер перед Новым годом. Порой мимо проносились целые семьи с детьми. Из распахнутых окон раздавались голоса и музыка. Облупленные дома и короба давно брошенных автомашин казались выписанными тушью прямо в воздухе, они отбрасывали колючие тени. Повсюду ползали ярко-синие блики и резало глаза как от фотовспышки. Над головой выл ветер, пытаясь сбить с ног и прижать к грязному асфальту. Атмосфера давно сошла с ума. А над домами и над ветром, в лиловом небе истошно палила Блуждающая звезда, выливая на Землю фиолетовый свет – чуждая, страшная, в косматых протуберанцах короны. В последние дни на нее уже нельзя было смотреть без темных очков. Очков у меня не было, и я смотрел под ноги.
– У нас в армии случай был, – вдруг начал Олег. – Сидим мы ночью в караулке – я и Тимур. Тимуру брат прислал шмали, а у меня самогон. Сидим, блядь, выпили и курим. Второй год служим, всё по хую. Тут раз – входит прапор. И так носом повел – курите, суки? Пиздец, – говорит, – сгною на пиле. А пила – это у нас на болоте около деревни такая хуйня была, туда салаг ебошить посылали. Ангары строить. А мы смотрим – прапор сам пьяный в жопу. Ну Тимур типа ему протягивает бутылку – угощайтесь, блядь, товарищ прапорщик. Короче выпили с ним и дали ему курнуть. Сидим, блядь, и ржем в три рыла как ебанутые. Ну, хуяк, и тут приходит сам майор Лухой. А это такой, знаешь, пиздец… – Олег задумался. – Ты в армии служил?
– Ну типа.
– Не пизди.
– На военной кафедре был.
– Салага.
На мокром асфальте валялся труп маленького мужичка. На нем был почти чистый костюм-тройка, и это не вязалось с небритым бордовым лицом в кровоподтеках. Похоже он прыгнул из окна и лежал здесь уже давно, потому что запах был особенно гнусный. Люди обтекали труп со всех сторон.
– Смотри, – кивнул Олег и пошевелил ноздрями. – Три дня лежит, щетиной оброс. Нормально за три дня психануть? А еще мужик. Это не человек, блядь, это скотина на хуй.
Олег сплюнул и пошел было дальше, но тут я не выдержал.
– Слушай, зачем ты застрелил женщину с ребенком?
Олег остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Коля, ты скотина, блядь, или человек на хуй? Ты ничего не понял?
– Чего тут понимать, – буркнул я. – Она может жить хотела, а ты ее…
– Сколько она хотела жить? Восемь часов?
– А хоть бы и восемь, это её право!
– А нехуй было орать.
– А это её право орать!
– А у меня тоже право.
– Какое право?
– Что мне всё по хую, вот такое и право. – Олег достал из кармана мою бутылку, сделал большой глоток и протянул мне. Я тоже глотнул.
– Нет у тебя никакого права.
– Пошли, говорю, чего вонью дышать. – Олег снова двинулся вперед и свернул в замусоренный переулок. Я поплелся следом.
В этом переулке народу было меньше, зато и пробираться было труднее – переулок был покрыт толстым слоем грязи и мусора. Его не убирали уже месяца три.
– Ты этот, блядь… Юрист что ли? – произнес Олег, не оборачиваясь.
– Юрист. Пятый курс…
– Я смотрю, права качать горазд. А в армии ни хуя не служил. А там бы тебя живо научили, что право, блядь, одно, понял? Делай что тебе можно, а что нельзя – ни хуя не делай. Или делай, но не светись. Вопросы есть?
– Есть. Чего теперь, все можно по-твоему? И убивать значит можно, да? И мучить и калечить?
– А почему нет?
– Чего же ты тогда меня не убил?
– А на хуй?
– А чего я тебя не убил?
– А ты не умеешь. Посмотри на себя – щенок ещё.
«Вот сука!» – подумал я, но вслух ничего не сказал. Какое-то время мы молчали. Потом Олег спросил:
– Сам-то давно понял, что пиздец пришел?
– Сейчас скажу… Года полтора назад. Когда доцент Саливаров отчитал половину лекции, потом махнул рукой и сказал, что больше лекции не нужны, и он всем желает хорошо провести оставшееся время. И сам в Германию уехал, кто-то у него там был очевидно.
– «Очевидно», – передразнил Олег. – Отец профессор небось?
– Нет.
– Не пизди.
– Не профессор. Он доцент. Юрист. И мать юрист.
– А давно у вас в городе деньги кончились?
– Ну как сказать… Месяца два назад вдруг дико подорожали рестораны, бани, алкоголь всякий, проституток расплодилось… Потом начался обмен – все меняли на водку и наркотики. А проститутки исчезли. Потому что женщины и без того стали вести себя это… свободнее. Но деньги еще ходили. Особенно доллары.
– В Москве уже полгода бардак творится. Хорошо хоть жратвы везде навалом и бесплатно. А телефоны и электричество у вас когда отрубились?
– Когда я улетал, все работало.
– Пиздец какой-то. Вот, блядь, дисциплина! Жить и радоваться. Хули тебя в Москву потянуло?
– Посмотреть хотел… Я всегда мечтал в Москве побывать. И поехал-то рано – за месяц. Прожил тут недельку, билеты у меня были обратные. На самолет. И вдруг раз – самолеты не летят, поезда не идут, машин нет…
– А ты как думал? Привык чтоб тебя возили на своем горбу?
– Так за деньги же!
– Да, блядь, на хуй они кому нужны твои деньги? Полный карман денег тащишь, а ты иди купи чего-нибудь, а?
Я на ходу засунул руку в карман и вынул пачку долларов. Разорвал резинку и швырнул вперед. Бумажки веером разлетелись по высыхающему асфальту. Ветер тут же подхватил их и с ревом унес вперед. Олег покосился на меня через плечо.
– Артист, блядь. Этот, блядь, как его. Хули выёбываешься? Довыёбывался уже и всё равно выёбываешься. Вот главные деньги среди этого говнища… – он похлопал по кобуре пистолета. – Понял? Все что хочешь куплю. Как я у тебя бутылку купил.
– А билет до Екатеринбурга мне купишь?
– Ну теперь конечно хуй. Потому что их нет, понял? А раньше бы купил как не хер делать. И поехал бы ты жариться к мамке с папкой. К доцентам.
Некоторое время мы шли молча – Олег впереди, я сзади.
– А ты в нее сразу поверил? – спросил я.
– Не понял.
– Ну в Блуждающую звезду. Когда первый раз доклад Штудельта был опубликован в газетах, я не поверил. И когда верующие стали про конец света кричать, тоже не поверил. И когда первая волна паники поднялась – тоже не верил. А вот когда доцент Саливаров… я хорошо запомнил этот момент, такая тишина настала в аудитории, что…
– Я сразу поверил, – перебил Олег. – Башку надо иметь на плечах. Так вот, входит майор Лухой. А мы смотрим – тоже пьяный в жопу. Просто в полную жопень. Разинул ебальник, мы думали – пиздец. А он так – водка есть? И падает на стол! Тут прапор – р-раз из комнаты! Прибегает с литром и ставит. Наливает Лухому стакан до краев – тот хуяк, выпил. А мы ему еще стакан – он хуяк, выпил – и вконец убился, падает на пол. А прапор как заржет, мы ржем, ну просто пиздец. А Тимур, сука, так подмигивает – давай ему ебальник нитрокраской распишем? У нас в каптерке нитрокраски до хуя было финской. Прапор, бля, хоть пьяный, а насторожился и по-тихому съебался. А мы, как два мудака, берем нитрокраску и расхуяриваем Лухому ебальник под не еби боже. Лицо – синее, нос – зеленый, вокруг глаз – круги, блядь, красные, просто хоть растяни за щеки и кидай на хуй в небо вместо радуги… уй, блядь! – Олег оступился и чуть не упал в серебристо-синюю лужу.
– Куда мы идем? – спросил я.
– Куда… За бабами. Ебал баб хоть раз?
– Ебал.
– Не пизди.
– Не пиздю. Не пизжу я.
– И много выебал?
– Ну так, бывало…
– А я до армии никого не ебал. Пиздил всем что ебал, а сам не ебал. А в армии ебал один раз. Нас с Тимуром на пилу послали, ну и еще двух салаг. Нормальные пацаны были. И ни хуя мы за день не успели, а на ночь кинули нас под деревней на сеновал, даже, блядь, не кормили ни хуя. А тут к нам местные бабищи пришли сами на хуй. Штук семь. У них там в селе какая-то ёбанная свадьба была, все пьяные в жопу. Местные парни пьяные в жопу, а тут они услышали что солдаты приехали. Прикинь, бля? Мы их всю ночь ебали. А утром местное пацаньё пришло, толпа, блядь, человек пятнадцать демонов. И таких они пиздянок нам раскрутили… Я еще ничего отделался, только башку разбили. Тимуру эту… ключицу сломали. А салаге одному вообще почки отбили на хуй. Он три дня кровью ссал, потом падать начал, понял, да? Нас в медсанчасть забрали. А потом в госпиталь. А мы их не запиздили ни хуя не одного, чего мы можем когда их пятнадцать? А после армии я много ебал.
Палило с каждой минутой все сильнее, идти по такому пеклу было невозможно. Народу на улицах становилось все меньше. Олег бросил на асфальт форменную куртку и остался в майке. Мы старались идти в тени домов, перебегая яркие промежутки.
– Ну всё, пришли. Я заебался, – сказал Олег. – Смотри, здесь уже никого нет. Куда все попрятались?
– Процентов тридцать по домам сидит, процентов тридцать в метро забились, остальные в церквях.
– Не умничай. Вон баба идет.
Прямо на нас, прикрыв голову от зноя полотенцем, торопливо шла девушка в белой майке и джинсах.
– Стоп, – сказал Олег и схватил ее за руку.
– Вы что? Вы кто? – дернулась девушка.
– Куда идешь? Пойдем с нами.
– К матери иду… – тихо заговорила она, словно поняв все и пытаясь его убаюкать. – Они в разводе, я полночи у отца сидела, а до рассвета к матери. А он не может, у него своя семья, а мать у меня с характером. И в церковь тоже не пошла. А у меня парень в церковь ушел, он не может без Господа, а я без матери не могу. И ни туда не могу, ни сюда. А тут иду и никого кругом нет, почему никого нет на улицах?
– А хули делать под таким пеклом? Давай, пошли вон в подъезд.
Девчонка замерла, посмотрела на Олега и вдруг заголосила на всю улицу:
– Спасите! Помогите! Убивают! Помогите!
– Ну кричи, кричи… – усмехнулся Олег. – Убивают, бля. Все там будем на рассвете.
– Ну помогите, ну кто-нибудь!! – голосила девчонка, пытаясь вырвать руку из железного кулака Олега.
Тот стоял, спокойно прищурившись.
– Думаешь кто-нибудь выйдет? Ни одна сука не выйдет. Уже никто никому на хуй не нужен. Только ты нам с Колькой ещё нужна. Цени, блядь.
И вдруг за его спиной хлопнула дверь – из дома напротив выбежали два мужика, явно отец и сын. Лица у обоих были зверские и небритые. В руках у старшего была монтировка. Олег резко схватился за кобуру и хотел было обернулся, но старший уже повис на его спине и начал душить, обхватив горло монтировкой. Младший зашел спереди, повернулся ко мне спиной и начал методично бить Олега кулаком в живот. Девчонка отбежала в сторону и теперь стояла, испуганно вжавшись в стену дома. На меня никто не обращал внимания. Тогда я поднял с асфальта обломок арматуры, шагнул вперед и со всего размаха опустил его на бритый затылок младшего. Послышался хруст, брызнула кровь, и он осел на асфальт. Тотчас же Олег резко наклонился и перекинул старшего через голову – тот мешком шлепнулся рядом с сыном и попытался встать на ноги, но Олег уже достал пистолет и выстрелил ему в голову. Затем вытер рукавом лицо, проворно прыгнул назад и схватил за руку остолбеневшую девчонку.
– Так кто тут, бля, щенок? – произнес я, переводя дыхание. – Я щенок?
– Пошли отсюда. – Олег решительно дернул девчонку за руку и бегом поволок в боковой проулок. Я бросил окровавленный прут и кинулся следом.
Мы неслись минут пять, петляя дворами. Наконец забежали в подъезд старой гранитной девятиэтажки и потопали по ступенькам вверх. Олег одной рукой крепко держал притихшую девчонку, а другой дергал все двери подряд. На восьмом этаже одна из дверей распахнулась и мы зашли внутрь.
Раньше в этой квартире хорошо жили. Мебель была сплошь старинная, но неизменно целая и со вкусом подобранная. Под ногами шелестели ковры, со стен глядели настоящие картины в золоченных рамах. В одной комнате даже стоял рояль. На его черной поверхности играл синий свет, лившийся из просторных окон. Здесь было чисто и, главное, прохладно – каменные стены, хорошо промерзшие за зиму, не успели растратить остаток январских холодов.
– Ложись, бля! – скомандовал Олег и толкнул девчонку на ковер.
– Не надо, парни… – сказала она тоскливо. – Христом-богом заклинаю…
– Туда заклинай, – Олег кивнул за окно, – вон за тобой Христос-бог летит.
– Ребята…
– Да чего ты ссышь? Мы тебя выебем и всё. И иди куда хочешь. А так бы ты рассвет без мужика встретила. Или те ублюдки тебя бы вообще заебли. Они, блядь, так и искали кого бы ёбнуть, полгода свою монтировку точили. – Олег потер шею. – Знаешь что? Выпей водки.
Он вынул мою бутылку, отхлебнул, затем протянул мне, я тоже глотнул и протянул девчонке. Несколько секунд она смотрела на бутылку, словно ей протянули змею, а затем быстро схватила и сделала несколько глубоких глотков. И тут же прикрыла рот рукой и закашлялась.
– Во! Нормально! – одобрил Олег.
– У меня там мама одна… – тихо сказала девчонка, поджав ноги и обхватив колени.
– Не ссы. Скоро твоей маме будет по хую. И всем будет по хую.
– Так отпустите меня, если вам так все… по хую… – она посмотрела на него, а потом на меня испуганными тёмными глазами.
– Во дура-девка, а? – Олег кивнул мне, – Да мне же сейчас не по хую! Я скотина, блядь, или человек на хуй? Я же хочу хорошо провести время последний раз в жизни, поняла? Тебя еще просить надо что ли? Скажи спасибо, дура.
Девчонка теперь смотрела только на меня.
– Так. Олег… – решительно начал я.
– На хуй пошел, – кинул мне Олег и повернулся к девчонке. – Поехали!
Он резко скинул штаны и бросился на неё как в бассейн с бортика. Я пожал плечами, отвернулся и вышел из комнаты. Сзади доносились приглушенная возня, а я шел по квартире и смотрел на стены. Сначала шли портреты, затем потянулись просто картины. Как в музее. Странно они выглядели в синем свете – синелицые дамы, господа в синих камзолах, холодные фрукты в синих вазах… Через несколько часов все это сгорит в пламени, разлетится на атомы, – думал я, – и никто, ни одна сука во Вселенной не узнает как здесь жили. Как хорошо жили хорошие люди. Я остановился перед копией Брюллова – она была выполнена почти безукоризненно, только в уменьшенном масштабе. Некоторое время я рассматривал ее, а затем плюнул. Плевок лег не в центр, как я планировал, а сильно левее, не причинив композиции особого вреда. Шлепнулся на застывшее масло и нехотя пополз вниз.
– Иди, блядь, твоя очередь, – раздался за спиной голос, и я вздрогнул. – А я пока пойду водки куплю, водка кончилась.
Я вошел в комнату. Девушка лежала на полу, раскинув ноги и положив локоть под голову. Она задумчиво смотрела в потолок. Я немного постоял в нерешительности и сел рядом.
– Ну? – повернулась она ко мне, – Давай.
– Ты, извини, – начал я, – ну как бы… Ну, сама понимаешь…
– Да ладно тебе. Как тебя, Коля? – она улыбнулась. – Всё нормально.
– Но может ты… не хочешь?
– Да все нормально, – повторила девушка и снова улыбнулась. – Последний день живём.
– Последний день живут американцы. Мы последнюю ночь живём, – поправил я и стал расстегивать брюки.
Не помню сколько прошло времени, но когда мы устали и совсем выдохлись и просто лежали на ковре, прижавшись друг к другу, вдруг раздался выстрел. Затем снизу послышался истошный женский крик и ещё два выстрела. Мы лежали молча. В коридоре щелкнула дверь и на пороге комнаты показался Олег. В одной руке у него была водка, в другой – красное вино. Дорогое, судя по виду.
– Купил? – спросил я.
– А то ж, – кивнул Олег, отхлебнул водки и протянул бутылку мне. – Пойдем принесем, там еще осталось.
– Да ладно, бля, потом сходим, – сказал я, глотнув и передавая бутылку девушке.
– И то верно, – кивнул Олег и повернулся к ней. – Ну что? Пойдешь к своей матери?
Она глотнула водки, поставила бутылку на пол, поднялась и медленно пошла к окну. Мы жадно рассматривали ее фигуру.
– Жарко, – наконец сказала она. – И страшно. Очень страшно.
– Не ссы, мы проводим. – сказал Олег.
Она молчала, стоя к нам спиной, контуры фигуры расплывались в ослепительном зареве оконного проема.
– Да вообще страшно…
– Далеко идти-то? – спросил Олег.
– Никуда я уже не пойду, – сказала она.
– А мать одна? – спросил я.
– С ней отчим. Да и какая уже разница?
– И молодец, – одобрил Олег. – Давай тост. За это, бля… за встречу. За что же ещё?
* * *
Я сидел на диване, девушка лежала на моих коленях и смеялась. На диване у противоположной стены развалился Олег и курил трубку.
– Шерлок, блядь, Холмс, – хохотала девушка.
– Олег, – говорил я. – Нет, ты, блядь, скажи мне, кто тебе дал право убивать, а?
– Колян, салага, ты сам понял что сказал? Я этот, бля, искупитель.
– Искупитель! – смеялась девушка.
– Да погоди, бля, не то… Избавитель! Они же все сгорят к ебеням через несколько часов. Медленно, блядь, мучительно. А я их – хуяк и избавил.
– Это ещё, блядь, не известно медленно или нет.
– Известно, – сказала девушка. – Я сама один из докладов переводила на хуй. Там сказано что температура в последние часы стло… стло… стлокновения будет нарастать с тридцати градусов до трехсот, но это займет два часа! Плавно! – она покачала в воздухе пальчиком. – Плав-но! Поняли?
– Переводила, – сказал Олег. – Да это и без тебя во всех газетах было год назад.
– А я тоже переводила! Переводила!
– Подожди, – сказал я. – А есть гипотеза что, блядь, и не будет никакого столкновения.
– Не пизди, – сказал Олег. – Она же в сто раз больше Солнца.
– А все равно не факт! – сказал я. – Может и пройдет мимо. Но! Внимание! Но! Если даже прямого столкновения не будет, то всё равно Земля сойдет с орбиты и превратится в сгусток плазмы от разогрева.
– Не умничай, не на лекции своей сраной, – отвечал Олег.
– От разогрева! – смеялась девушка. – Раз! И раз! И разогрева!
– Может в метро спуститься? – сказал я.
– Да ну на хуй. Сэкономишь пять минут, зато будешь весь в говне и духоте. Ты скотина, блядь, или человек на хуй? Сдохни как человек. Хоть раз в жизни.
– Ребята… – вдруг нервно сказала девушка. – Ну как такое может быть? Ну неужели мы все… – она закрыла лицо руками и задергалась.
– О, бля, начинается, – вздохнул Олег. – Никогда не ссы раньше времени, поняла? Когда, блядь, нас с Тимуром заперли в карцер, мы не ссали. А майор Лухой – это такой, знаешь, пиздец… Или сам ебать будет, или в дисбате сгноит. Проследит чтоб сгноили на хуй.
– Олежек, ты о чем? – спросила девчонка.
– Да ты, блядь, слушай, сейчас поймешь. Короче утром в караулку заходит сам, блядь, полковник, поняла? Потому что позвонили что в часть пиздует проверка. И видит Лухого – это нам пацаны из караула сказали. Видит что ебальник у Лухого как, блядь, таблица настроечная в телевизоре. И сам Лухой спит пьяный в полное говно, и мы по углам валяемся никакие, ну просто пиздец. Нас тут же за яйца и в карцер. Полковник все, блядь, понял. Позвал двух салаг и приказал чтоб прямо при нем отмыли Лухого скипидаром, поняла? Но это мы потом узнали. И хуяк, двое салаг стали его мыть. Намочили тряпку, хуяк – чуть, блядь, не выжгли ему все ебало. Лухой очухался и начал их дико пиздить прямо на месте. Ну и тут его самого покрутили на хуй и заперли вместо нас в карцере. Прикинь, у нас один был карцер, застава-то, блядь, маленькая. А он бы нас убил как не хуй делать. И их бы убил. А полковник, блядь, хотел сначала разобраться и сам всех выебать. Короче нас с салагами в грузовик и на пилу. Знаешь что такое пила? Это у нас на болоте ангары были, просто пиздец, поняла?
– Я не хочу умирать, – сказала девушка. – Только подумайте, вот мы сидим… и никогда… никогда… нас не будет… – она тряслась в рыданиях, я гладил ее плечи, стараясь успокоить.
– На хуй нам истерика? – задумчиво сказал Олег.
Я подумал что он сейчас полезет искать свой пистолет, и это будет неприятно. Но он лишь сказал:
– Колян, это… Склифософский. Чего у тебя там за таблетки? Успокоительное?
– Да. Но еще рано.
– Рано, – Олег повернул запястье и взглянул на свои командирские часы. – Отломи, блядь, девке четвертуху. Пусть успокоится. И запить принеси.
Я аккуратно снял тихо рыдающую девушку с колен, сходил на кухню и открыл кран. Воды конечно не было. Тогда я вернулся, откупорил бутылку вина, достал из шкафа пыльный бокал, нашарил капсулу и отломил ногтем четвертинку таблетки.
– Что это? – хрипло спросила девушка.
– Четвертинка успокоительного, – я положил белую крошку на ее ладонь.
Она брезгливо смотрела на нее.
– Это не яд, – сказал я.
– Во как. Помирать, блядь, помираем, а отравиться боимся, – произнес Олег из своего угла.
Девушка положила крошку на язык и запила.
– Ни хуя ты не понимаешь, – сказала она, вновь укладываясь ко мне на колени, – нас всех не будет…
– Ну а ты чего, блядь, собралась вечно жить? – сказал Олег. – Может ты бы сегодня и так под грузовик попала или бы этой, блядь, паленой водкой отравилась? А не сегодня, так через двадцать лет или сорок там на хуй. Тебе не по хую когда?
– Стоп, Олег! – сказал я и зачем-то погрозил пальцем. – Вот тут разберемся! Ты сказал что можно делать все. И даже на хуй убивать, потому что все равно все сдохнут, так? А хули ты раньше не убивал, если все равно все сдохнут? Противоречие на хуй-с! – я потер ладоши.
– Противоречие на хуй-с! – повторила девушка и хихикнула.
– Ни хуя и не противоречие, – Олег вытряхнул трубку на ковер. – Когда я сегодня убиваю, я избавляю от страданий, так? Они мне должны спасибо говорить. А тогда бы я отнимал жизнь на хуй, понятно?
– Стоять, блядь! – закричал я. – Стоп! Где граница? Нам осталось сколько? Три часа, да? А если бы осталось три дня?
– Я мать с отцом убил три дня назад.
Я на миг осекся, но продолжил:
– Ну хуй с ними, я не об этом…
– Не хуй, – строго поправил Олег, достал пистолет и навел дуло на меня. – Не хуй. Понял? Скажешь ещё раз – избавлю на хуй.
– Да не о том, блядь, речь, – отмахнулся я, – где граница? Не три дня, а четыре, десять, полгода, десять лет? Где, блядь, эта граница безнаказанности, за которой можно творить насилие, прикрываясь скорой и неизбежной смертью?
– Ты, Колян, сам ответил только что. – сказал Олег. – Граница безнаказанности. Понял? Сейчас кто тебя накажет? Никто. А тогда?
– Стойте! – сказала девушка, – Значит если никто не накажет, то можно делать любое зло любому человеку?
– А почему зло на хуй? – спросил Олег. – Я добро делаю. Избавляю. На хуй вообще нужна жизнь? Вот тебе на хуй нужна?
– Я люблю жизнь. Мне было в кайф жить, – сказала девушка.
Олег прищурился.
– Не пизди. Не до хуя у тебя было кайфа, верно, бля? С матерью собачилась, от подруг говна ждала, от мужиков шарахалась. Придет – давала, уйдет – рыдала. Вены в шестнадцать лет резала?
Девушка обиженно замолчала и спрятала левую руку за спину.
– А кто ты, блядь, такой чтобы решать за каждого – жить ему или нет? – возмутился я. – Бог что ли?
– Выходит бог. Потому что если бог есть, то хули он мне это позволяет? Значит я, блядь, и главнее.
– Парни, – сказала девушка, – а ведь мы все подохнем…
– О… Пошла хуйня по кругу, – вздохнул Олег.
– А детей жалко, – добавила она.
– У тебя чего, дети есть?
– Нет, я вообще…
– Вообще. А взрослых, бля, не жалко, да?
– Нет. Дети – они еще не согрешили.
– А взрослые, бля, согрешили?
