Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Парни на саночках, которые Рысь упорно продолжал называть буераками, забавлялись вовсю. Пролетали на расстоянии вытянутой руки от остолбеневших возниц и стражи санных поездов, что попадались на пути. Пугали воем коней, сбивали в шутку шапки с ошарашенных встречных. Подпрыгивали, разогнавшись сильнее, на снежных нано́сах и сугробах, вопя от радости и переполнявшего душу счастья короткого полёта. Выскакивали по пологим берегам на поля и возвращались обратно, поднимая клубы снежной пыли. Справлялись, в общем, в меру немерянных нетопыриных сил с поставленной задачей испытать ходовые и эксплуатационные свойства транспортных средств под нагрузкой.

Когда за неполный день, да к тому же короткий, зимний, отряд вышел к Витебску, Рысь крякнул и посмотрел на великого князя с тревогой. Нет, мы, конечно, предполагали, что скорость будет лучше, чем на лодье против или даже по течению. И под парусами. И с сильными попутным ветром. Но не настолько.

На таком же, неотличимом от прочих, «штабном» буере в составе экипажа значились великий князь Полоцкий и Всея Руси Всеслав Брячиславич, сильномогучий воевода Гнат Рысь, сотник стрелко́в Янко Латгал и страж княжий Вар. Чародей с Варом в должности механиков-водителей, Гнатка с Яном – за огневую поддержку. И, пожалуй, это были единственные саночки, что не вылетали время от времени из походного ордера, чтоб, оседлав попутный ветер, покружить вензелями на широком чистом месте. Хотя хотелось, конечно. Но не по статусу, вроде как. Так что радовались за других, сами рулили степенно, по-пенсионерски вполне, не торопясь. Но всё равно Витебск вырулил из-за поворота Двинского русла неожиданно.

Дядька Василь, тесть Всеславов, мужик хоть и в годах, но крепкий, как вековые дубы в здешних рощах, от приглашения перебраться в столицу отказался чуть ли не с обидой. Дескать, воля твоя, князь-батюшка, прикажешь – приеду, коли решил ты, что от меня, старого да немощного, в родном городе пользы больше нет. Оставили воеводу дома, конечно. Но наказали в гости наезжать чаще и предупредили, что сами станем заглядывать. Вот и заглянули. Утром в Полоцке, до заката – в Витебске. Две сотни вёрст. Эдакими темпами мы завтра в Смоленске ужинать будем.

– До той Волги дня за три домчим, или за пять? – Гнат за недовольным тоном прятал растерянность. Безуспешно.

– Это как ветер будет. Не меньше пяти, думаю, – протянул задумчиво Чародей. И фыркнул, глядя как вытянулись лица у команды. – Ну нет, братцы, это что за новости? Где тут у меня нетопыри князя-оборотня? Что за глаза навыкате, как у девок, что в бане гадают? Ну-ка посерьёзней!

И расхохотался от души, потому что на попытки друзей сделать умные лица по-другому смотреть никак не выходило.

– Назовись! – прорычал здоровенный берестяной рупор с городской стены. Кажется, даже голосом тестя, хотя понять, конечно, было почти невозможно.

– Вот! Кого я дядьке Василю́ покажу? Трёх дурачков деревенских, у каких слюни во рту не застревают, наружу льют? А чего тогда на остальных буераках, тьфу ты, пристало же твоё словечко… Чего на остальных саночках с мордами у воев – и подумать страшно. И воевода сидит, глазами лу́пает, как сыч, – недовольно бурчал Всеслав, одновременно поднимая вверх на витом тросике флажок с сигналом «Стоп!».

Остроносый треугольник лиловой парчи заплясал на мачте. Жёлтый означал бы «Сторожи́сь! Приготовиться!». Красный – атака. Два красных – общий сбор и атака по условному знаку. Три красных – волчья пляска смерти, сигнал к уничтожению всей живой силы противника любыми способами. Всего комбинаций было с дюжину, запоминались они легко и различались остроглазыми нетопырями отлично. К тому времени, как колонна замерла красивым строем, очухался немного и Рысь. Поднялся с плетёного сидения, смахнул с шапки и мехового во́рота серебро снега, летевшего иногда из-под носовой лыжи-полоза. Оглядел уже нормальным, не детским удивлённым, а воеводским собранным взглядом выстроившиеся на загляденье буеры: двадцать пять шеренг в восемь рядов, в начальной шеренге первая, штабная, тройка чуть впереди. Хмыкнул удовлетворённо, как любой высший офицер, которому прямые углы – как бальзам на душу. Повернулся к городу, заложил в рот пальцы и выдал оглушительно-переливчатую трель. Были бы запряжены в саночки кони – точно понесли бы.

– Гнатка, бесова душа! – радостно заорал голос из рупора. – Снять стрелы с тети́в! Открыть Витебск-град войску великого князя Всеслава Брячиславича!

Глава 15

Походная

– Нынче же утром выехали? – продолжал дядька Василь пытать Рысь, отказываясь верить.

– Да вот те крест! – размашисто перекрестился Гнат.

– Да тут же… – взмахнул руками Витебский генерал-губернатор, намекая на те самые две сотни вёрст.

– А я о чём⁈ – воскликнул Гнат. – Он мне ещё, главное: «Нет, за три дня до Итиля не дойдём! За пять дойдём!».

Голосом и лицом он изобразил Всеслава, довольно похоже. Старый воевода всплеснул руками, как бабка:

– Пя-а-ать дён? Да иди ты!

– Сам иди, чего слышал – то и говорю. Эти буераки летят так, что ни один конь не угонится, ни наш, ни фризский, ни степняцкий! Ветер слёзы вышибал всю дорогу, они аж в ушах ледышками замерзали.

Под такой разговор коллеги возвращались в терем после проверки, как разместились все семь сотен походников, не угарно ли в банях и всем ли вдосталь еды и питья. На пяти десятках буеров ехали усеченные экипажи, два водителя без стрелков, зато разницу свободного веса компенсировала повышенная загрузка.

– Ты мне мёдом уши не мажь, ты дело говори! – воеводы зашли в гридницу в тот момент, когда великий князь начал терять терпение и повысил голос на Кондрата.

Главный конструктор на крик изошёл в Полоцке, настаивая на том, что он и его люди не просто должны, а обязаны сопровождать изделия в первом походе, который к тому же обещал быть не только ходовыми, но и боевыми испытаниями. Поэтому часть «грузовых» саночек управлялась его ребятами, среди которых были мастера и инструкторы по вождению. Они на ходу смотрели за поведением изделий и за действиями водителей.

– Да я правду говорю, княже! Всё облазили, всё перетрясли! – горячился Кондрат.

– И прям вот ничего? – недоверчиво уточнил Всеслав.

– Ни единого замечания! Первый отрезок пути все изделия преодолели без поломок. Верёвки подтянули только кое-где, и всё. Чин-наборы все закрытыми стоят! – он аж сиял от гордости.

– А тот, что с берега брякнулся на голый лёд, почитай, с полутора саженей? – мы смотрели, конечно, за всеми ухарями, что выделывали в этом переходе опасные коленца на новых лодочках.

– Сыграли стойки, погасили силу удара. Полозья целы, кузов цел, всё хорошо там! – уверенно кивнул чудо-плотник. Он, как и любой из наших начальных людей, за своих стоял горой.

– Чудеса в решете да и только, – удивился Всеслав. – Ладно, целы – и хвала Богам. Ступай тогда, Кондраша, добирай пар, пока твои там всю баню не вы́студили. Благодарность мою мастерам передай. И по чарке. Но только по единой!

– Да что ж мы, батюшка-князь, без понятия что ли? – смутился главный конструктор.

После той истории, когда его и бригаду не смогли доставить пред светлы очи «ибо потому что», он и вправду перестал увлекаться всеславовкой, и за подчинёнными своими смотрел внимательно.

– Дядька Василь, а ну, глянь-ка, что внучка-то названная передала тебе, – махнув рукой на лавку рядом, сказал Чародей. И потянул к себе кожаную трубу-тубус, лежавшую на столе рядом.

Оттуда сперва появились какие-то реечки-щепочки, тонкие, но на диво ровные. Князь нажал на концы – и пучок лучинок превратился в рамку, будто для тех удивительных бортей-ульев, что с весны стали делать и Витебские плотники, переняв науку у Киевских. Тех же, по слухам, чуть ли сам князь-батюшка надоумил. Дело было новое, непривычное, но ладилось ловко да быстро. Не иначе, как и вправду чародейством пахло. Но мёду с воском с этими ульями в тот год заготовили столько, сколько никогда до этого времени не выходило.

Вытянув второй пучок реек, Всеслав защёлкнул и вторую рамку. Достал и расправил бережно на первой лист плотной бумаги, прижал его осторожно той, что была чуток побольше. Поочерёдно надавил на углы, слушая внимательно щелчки сухого дерева, говорившие о том, что зубы вставали в пазы плотно, не ломаясь. А потом поставил получившуюся картину, отведя позади узенькие подножки-стоечки.

– Ах ты ж ма-а-атушки мои! – выдохнул протяжно старый воевода. С портрета на него смотрела дочь и внуки, как живые.

Лесина художественная школа работала, как и всё в Полоцке, исправно и успешно. За картинками самой разной направленности, от душеспасительных до откровенно скабрёзных, на торгах всегда толпились очереди. Дев нагих да весёлых нарасхват мели́ викинги. Иногда и нашим доставалось, но после того, как на службе отец Иван рассказал об опасности блуда и прелюбодейства, уточнив при этом у купца Викентия, зачем тому, старому, занадобились срамные картинки, локальный спрос упал до нуля, оставив только экспорт.

Во многих домах считалось обязательным и почётным поставить в красном углу под образами или рядом с чурами «Александрову падь» или «Ангела над Люблиным». Картины «Всеславово поле», «Роман Всеславьич на Булгаре» и «Полоцк-Задунайский» только-только появились, но сразу выбились в бестселлеры, даже несмотря на откровенно кусачие цены.

Бывшая древлянская Леська-сирота, а ныне великая княжна Полоцкая Леся Всеславна, на коммерческое направление поставила лучших учениц и учеников, которым Глебка подсказывал сюжеты и снабжал кистями, красками и чудо-палочками, карандашами. Научились делать и цветные, хоть пока и не всех цветов. Но с этим обещал в ближайшее время помочь недожаренный католиками фриз.

Сама же княжна рисовала очень редко, потому что гораздо чаще была занята в лазарете, школе или библиотеке, которую тоже с разрешения князя устроила своими силами. Но уж если брала в руки карандаш, краски, да хоть уголёк или комочек мягкой красной глины – выходил настоящий шедевр. Вот как этот.

С желтоватого листа на нас смотрела счастливая улыбавшаяся Дарёна Васильевна. На коленях у неё сидел Рогволд, а на руках лежал Георгий, он же Юрка, он же Егорка. В лицах их не было иконописных черт, они выглядели совсем живыми. Казалось, мигни́ – и Волька побежит играть с новым другом, кудлатым щенком из далёких заморских земель, которого привёз из похода батька. Юрка протянет ручки, чтобы пухлыми пальчиками поиграть с материными височными кольцами. Он всегда трогал их одним пальцем и с задумчивым видом наблюдал за покачиванием подвесок, никогда не тянул. А Дарёна чуть склонит голову и скажет: «Ну, здравствуй!».

– Юрочка-то как подрос, – сдавленным голосом, едва не всхлипнув, еле выговорил дед.

– Ну так княжич же. Не по дням, а по часам, как полагается, – с нескрываемой гордостью подтвердил очевидное Всеслав. Дед был в гостях летом, пока мы зажигали за морями и лесами. Нянчил внучат и не давал думать о плохом дочке. И уехал, едва до Полоцка дошли вести о том, что зять возвращается домой живым и здоровым.

Василь утирал мозолистой рукой, покрытой старыми шрамами, с навеки въевшимся загаром, слёзы счастья. Пожалуй, таким его великий князь с самой свадьбы не видел. Когда родился Волька, воевода тоже был рядом с дочерью, стянув в Полоцк весь Витебский гарнизон. Нарушив клятву великому князю хранить и беречь именно тот город, где был посажен ещё старым Брячиславом. Но наказания старик не боялся. Боялся не успеть до вотчины зятя и дочки, боялся, что Ярославичи доберутся раньше него. И что сокол ясный, как звала мужа Дарёнка, не выберется из той ямы, куда заманили его обманом дядья. А после возвращения Всеслава в родной город Василь, кажется, перестал бояться вообще чего бы то ни было.

Посидели не очень долго, поделились новостями, в основном семейными, потому что рабочий обмен исправно обеспечивали птички и гонцы. Почтовая система с постоялыми дворами, где всегда была горячая еда и свежие кони, начала формироваться раньше, чем в моём времени, и с Запада, с тех самых таинственных хуторов вроде Ставрогнатова, вокруг которых регулярно пропадали на ровном месте соглядатаи из Рима и Аахена. Со Псковым, Новгородом, Смоленском, Черниговым и Киевом связь была прямая и оперативная, как и с Краковым, Гнезно и Эстергомом. Чуть дольше занимала дорога до Олешья и Тмутаракани на юге, до Готланда на севере, до Владимира на востоке и до Праги на западе, но в любом случае сведения туда и оттуда поступали быстрее, чем даже по хвалёным римским дорогам. Которые юго-западные союзники не стеснялись использовать, как свои.

Побудку сыграли ещё до све́ту, хотя в ней и нужды особой не было – походников уже кормили сытным завтраком дородные стряпухи. Некоторые из них тайком пытались всучить нетопырям и сочувствующим узелки с гостинцами. Кто-то признал родню, а кто-то и новую, видимо, завёл, пусть и ненадолго – дело молодое.

Воевода с митрополитом вышли проводить дорогих гостей за стены. Следом за ними, кажется, толпился весь город. Кроме тех, кто побежал на галереи-заборола, чтобы посмотреть за тем, как улетят по льду Двины княжьи воины на удивительных лодках, что мчали вверх по зимней по реке куда быстрее, чем под парусами летом вниз по течению.

Прощались недолго. Великий князь похвалил тестя за добрую службу, порадовался за город, которому так повезло с воеводой. Василь с митрополитом пожелали доброго пути. И Вар, гикнув по-степняцки, распахнул первым парус. Буер дрогнул, качнулся – и полетел.

Скорость и впрямь была немыслимой. Помня примерные, плюс-минус два-три лаптя́, расстояния между населёнными пунктами, которые точно измерять до сих пор никому и в голову не приходило, я прикинул. Без часов и карты, без курвиметра или хотя бы циркуля было, конечно, очень приблизительно. Но и по таким умозрительным расчётам выходило, что скорость этих корзинок на лыжах местами была под восемьдесят. А местами и над, то есть свыше. Но лукошки с полозьями упрямо отказывались рассыпаться, летели себе, поскрипывая и потрескивая. Северо-западный ветер, попадая в русло, устраивал там настоящую аэротрубу. Стая крылатых волков летела, поднимая клубы снежного крошева, которое позади нас высоко вскидывала злая старуха Вьюга, азартно хохоча́, будто подгоняя и подбадривая.

Сильнее всего ощущалась нехватка ма́сок, конечно. Или лыжных очков. Или хоть чего-нибудь прозрачного, чем можно было бы защититься от колючего снега, что влетал в лица́ на невероятной скорости. Но ни стекла, ни пластика у нас нужных не водилось. А очки из рыбьей кожи или кишок на просвет были так себе. Не на таких скоростях наощупь выруливать, конечно. Поэтому мчали щурясь. Смахивая иногда обледеневшие сосульками слёзы, что нарастали параллельно земле. То есть реке, которая из средневековой транспортной артерии превратилась в скоростную магистраль.

Встречавшиеся торговые караваны и санные поезда жались под высокий левый берег матушки-Двины. Попутные принимали правее, освобождая фарватер. Три штабных буера, время от времени меняясь, вели стаю за собой, продолжая пугать возниц и купцов. Но шапок больше никто не сшибал и коней воем не тревожил. Было уже не до того. Рейд вышел на тот темп, который признали предельным конструкторы и инструкторы. Стало уже не до баловства. Любой промах на такой скорости привёл бы к травмам или гибели, и изделия и экипажа. И не одного, завались буер в начале колонны. Но тут были Яновы и Гнатовы. А они не промахивались.

Ориентирами служили высокие вешки-прутья, закопчённые над пламенем костра. На снегу их получалось различать даже на полном скаку. А когда начало́ темнеть – стали попадаться такие же, но с горевшими тряпками наверху. Фенькины опыты с воском, скипидаром и земляным маслом привели к тому, что у нас появился состав, не гаснувший даже в метель. Правду сказать, и метель-то была лёгкая, как по заказу. Отчего Гнат регулярно косился на серые небеса с почтением, уважением и благодарностью.

Несколько пар саночек-буераков с разведкой ушли вперёд седмицу с лишним назад. Хоть и переживал Рысь, что парни финал пропустят. Но служба превыше всего, конечно. Они и наты́кали по пути вешек-ориентиров, они и поджигали их, или сами, или привлекая кого-то из местных, если рядом было жильё или выпадала удача увидать кого-то из встречных-поперечных. Ни один, как пото́м выяснилось, не отказал в помощи ближним людям самого́ великого князя. Особенно запомнился одинокий старый рыбак, что выскочил прямо из сугроба, наметённого на его тулуп. Сидел, знать, себе над луночкой, ловил рыбку, большую и маленькую, а как заслышал скрип снега и шелест полозьев – поднялся во весь богатырский рост возле дрожащего на ветру факела. Уже в потёмках. И чудом уцелел, потому что Всеслав успел крикнуть Яну в самый последний момент, когда арбалетный болт уже был нацелен хищным клювом в голову рыбака. Который подпрыгивал и орал: «Слава! Слава князю-батюшке!». Он, наверное, и вслед ещё блажил до тех пор, пока не охрип на морозе окончательно. Так и не узнав, что мог не пережить ни этой встречи, ни этой ночи, ни этой метели.

Когда снег начал лепить так, что установленные на носах фа́ры-фонари, большие глиняные светильники со стеклянным боком с одной стороны, перестали помогать, встали под левым берегом. Саночки ставили плотно, борт к борту, в несколько групп. Над мачтами, склонёнными наискосок, как говорили тут, или под сорок пять градусов, как привычно отмечал я, натянули по́логи, скрепляя их между собой хитрыми колечками с подвижной частью – карабинами. Буквально через четверть часа метель заметала длинные и широкие не то общинные дома, не то небывалых размеров вытянутые юрты, не то анга́ры, внутри которых горели костры, грелась еда и люди, и было тепло. Дым, выходивший в про́духи наверху, явно злил старуху-Вьюгу, что выла над крышами и за стенами, как целая стая голодных демонов. Но сытые и отогревшиеся нетопыри не обращали на неё никакого внимания, твёрдо уверенные в том, что с Чародеем им не страшны ни она, ни Сатана, ни сам Чернобог.

Утром Кондрат снова доложил о состоянии транспорта. Семь разболтавшихся стоек-опор заменили с вечера на новые. Старые починили за ночь. Готовы продолжать поход. Всеслав только крякнул, подивившись в который раз неожиданной стойкости наших ездовых лукошек. Но плотник, в роль главного конструктора вжившийся полностью, был в своих словах и людях уверен полностью.

Рысь отчитался, что у десяти ратников поморожены щёки, но не страшно, не до́черна, не до костей, и после получения начальственных кренделе́й они больше не станут забывать мазать морды гусиным жиром, как все прочие. Эта новость тоже порадовала. Ни простуженных, ни отравившихся, ни травмированных не было, а тот десяток помороженных я осмотрел сам и признал годными к дальнейшему прохождению строевой. То есть ездовой.

– А ну, прячь ха́ри в бо́роды! – скомандовал воевода зычно, на всю реку.

Она звалась Ка́сплей, в неё зашли со Двины ещё вчера. Впереди был тот самый канал, что торжественно открыл этим летом Глеб. И переход на Днепр дальше. Ещё в прошлую зиму пришлось бы тащиться по лесам-полям, по тем краям, где тянула свою лямку и песню про «Дубинушку» Шишкина ватага бурлаков. Теперь же путь, что летом, что сейчас, был прямым и ровным. А на Днепре, пожалуй, вполне могло получиться и коньковые полозья опробовать, по чистому льду. Он после ночной метели и здесь кое-где попадался, но по узкой и извилистой Каспле рисковать и не думали. Речка петляла так, что и на лыжах-то, на малой, не сравнимой со вчерашней, скоростью еле успевали в повороты попадать.

– Ниже шапки! Во́роты поднять! Кто забыл жиром намазаться – нос домой за пазухой привезёт! Завтра в Смоленске будем, там баня жаркая и девки толстые! Им безносые ни к чему! Ну, с Богом, черти!

И под хохот нетопырей и стрелков саночки стали сниматься с места. Гнат умел нащупать нужные струны, знал, как поддержать боевой дух в товарищах. На загляденье он был и воеводой и другом верным, кругом хорош, словом.

В одном только ошибся. До Смоленска мы долетели в тот же день.

Глава 16

Широка страна

Завидев высокий белый хвост снега за несущимися с невозможной, недопустимой, немыслимой скоростью чёрными точками под белыми пятнышками парусов, Смоленск забил во все колокола. И повалил на берег. Разведка, пролетавшая тут ранее, такого ажиотажа не вызвала – их саночки подкатили к городу почти впотьмах, заиндевелые нетопыри показали страже серебряную пластинку со знаком великого князя и тут же отправились в терем.

Руководил городом и окру́гой Роман Святославич, родной сын князя Черниговского и двоюродный брат Всеслава. До него, ещё совсем недавно, в прошлом году, до памятного финала первого Кубка по ледне и той не менее незабвенной беседы в подвале с дядей Всеволодом и Пахомом Полозом, руководителем группы ликвидаторов, в Смоленске сидел другой кузен Чародея. Владимир Всеволодович, по матушке – Мономах, а по документам – возможный претендент на должность великого базелевса Византийской империи. Он наверняка знал от покойной матери, как к таким претендентам относились на её давно покинутой Родине. Но и это не остановило молодого князя от рывка за кордон, едва стало известно о том, что его возлюбленный батюшка, интриган и клятвопреступник Всеволод, вместе с финалом Кубка по ледне встретил в Киеве и свой собственный. По последним сводкам из-за моря, сидел он где-то на дальней окраине Царьграда тише воды ниже травы и не отсвечивал.

Роман же, прозванный за внешность и бесспорный успех у женщин Красным, занял его место в Смоленске, причём предложил эту кандидатуру даже не Святослав, который и переводу первенца, Глеба, из Тмутаракани в освободившийся так внезапно Переяславль удивился, а сам великий князь. Он предположил тогда, что отец с сыновьями по флангам смогут сформировать устойчивую горизонталь власти. И не станут следовать дурацкому примеру Всеволода. И не ошибся.

– Всеслав, брат! – проревел на весь Днепровский берег хозяин Смоленска, статный и действительно симпатичный парень лет двадцати пяти, тёзка и, наверное, ровесник Чародеева первенца. Высокий, со светло-русыми волосами, длинноусый не по годам, он распахнул руки в приветствии дорогого гостя и родича. Прибывшего в составе почти тысячного войска, которое подлетело под стены города так, что в случае чего и воро́т бы закрыть не успели.

– А мы вас дня через три-четыре только ждали! Чего за лодочки такие ходкие у тебя, что быстрее, чем по воде, мчать могут?

– Ром, ты нерусский что ли? – испортил всю торжественность момента великий князь. Который за последние несколько часов промёрз до костей и не дрожал, кажется, исключительно на морально-волевых.

– Чего это я, и вправду? – смутился Роман и тут же заорал, обернувшись в сторону горы́, откуда, из-за стен, продолжали надсаживаться колокола́. – Да уймите уже пономарей там, раззвонились, как на Пасху! Топить все бани в городе немедля! У кого натоплены – живо разобрали по дворам княжьих воинов! Накормить, напоить, напарить всласть, не посрамить мне чтоб!

– Караульщиков выставить бы, – просипел Рысь, который, кажется, не столько замёрз, сколько затёк в креслице второго стрелка. По крайней мере выскочить из него со́колом воевода не смог. Смог молнией. Раз – и в землю.

– Сделаем, сделаем! Сторожить добро великого князя пуще глаза чтоб мне! Чтоб ни… – он присмотрелся к неожиданному транспорту, – ни щепочки, ни гвоздо́чка, ни верёвочки не пропало!

Ну да, это на санях торговых обычно лежали внавал мешки, короба́ да сундуки. Нетопыри же, едва выпав на непривычно твёрдую и не несущуюся навстречу землю, тут же накинули по́логи на каждый буер. Поди знай, чего там у Чародеева воинства? Страшно интересно, конечно. Но больше страшно, чем интересно.

– Как это – три дня? – облился пивом Роман, услышав ответ Всеслава.

– Это как два, да сверх того – ещё один, – предельно честно ответил великий князь, сделав вид, что не заметил, как безуспешно пытался скрыть за кашлем ржач его воевода.

– Колдовство? – Святославич приложил ощутимо много усилий, чтобы не отшатнуться.

– Неа, – покачал головой Чародей. – Наука и мастерство рукодельников. Удачи немного. И Боги помогают.

– О том, что русский великий князь всегда говорит правду и лжи не терпит, от Готланда до Тмутаракани знают, – кивнул Роман, утирая усы.

– Не только. От норвежских скал до Адриатического моря. От заморской Альбы до Итиль-реки, Волги-матушки. А вот за ней паскуда одна с первого раза не поняла, – размеренно ответил Всеслав.

– Взаправду на Булгарию идёте? – распахнул серые глаза Смоленский князь.

Полоцкий и всея Руси только кивнул в ответ, откусив снова вкуснющего пирога с капустой и рубленным яйцом.

– Мои-то по́перву не поверили вашим. За Муром идти долго, к лету бы добраться. А теперь гляжу, вы до капе́ли первой уж обратно помчите, поди, – задумчиво проговорил Роман. Он держал в руках кусок мясной кулебяки. Но не ел. Видимо, аппетита не было.

В отличие от Гната, который привычно молотил всё, до чего мог дотянуться. А остальное просил подвинуть поближе. Жестами просил, чтобы не снижать темпов уничтожения продовольственных запасов встречающей стороны.

Роман тоже провожал нас на берегу. Чуть удивившись, что от припасов, что его город предложил щедро, не скупясь, мы вежливо отказались. Не понимал он, как небывалое воинство князя-оборотня собиралось достичь сказочной далёкой Булгарии без харчей. Торговать да охотиться по пути – зря время терять, а из Всеславовой стаи на тех, кто был готов терять что бы то ни было зря, не походил ни один. Но расспрашивать Смоленский князь не стал. Ну, расскажет ему двоюродный брат опять про науку и золотые руки мастеров, ну сделает он вид, что снова поверит. С этими самыми настоящими, не ледняными, Полоцкими волка́ми рядом как-то совершенно не хотелось говорить лишнего. И Роман Красный молча смотрел за тем, как Всеславовы нетопыри общались промеж собой на пальцах. А некоторые и вовсе, кажется, мысли читали. Как за столом вчера, когда он в очередной раз закашлялся, подавившись, услышав некоторые подробности последних минут жизни бесчисленного воинства заморского князя Вильгельма Бастарда. Тогда Всеславов воевода Рысь, от которого силой аж пЫхало, как из печного зева, и жрал который похоже, как лесной пожар, чуть заметно кивнул на Смоленского князя Чародею. А тот еле видно прикрыл глаза. Даже скорее просто ресницами дрогнул неуловимо. И Гнат продолжил руба́ть, как ни в чём не бывало. Они явно понимали друг друга без слов, эти старые и верные друзья. Каждый из которых и по одиночке был страшнее, чем сама Смерть.

Дальше путь лежал до приметного поворота на Осьму-реку, после Дорогобужа, который пролетели без остановки. К этому моменту, кажется, наши буераки выдали такие показатели, что даже главного конструктора поразили. По крайней мере, на стоянке он излазил лично если не все две сотни, то сотню точно, а потом громко лаялся со своими ватажниками-плотниками, говоря ровно те же самые слова, что и Всеслав ему в Витебске, дескать, что вы мне в уши льёте, вы правду говорите! А те отлаивались точно так же, как он сам до этого: правда, мол, и есть – все саночки целы! Они бы до утра, наверное, бухтели так, если бы не Рысь, пообещавший в ультимативной, такой привычной для него, форме половину самых шумных спустить под лёд, а главного конструктора почётно водрузить на мачту, как штандарт. Ну, то есть он сказал: крестом на маковку. Но смысл был ясен и плотников решительно не устраивал. Проверять, шутил ли воевода, правду ли говорил, они не стали, заткнувшись мгновенно.

Отдохнуть от гонки удалось на Осьме, которая петляла по лесу так, что воевода принялся ругаться ещё хуже. Ветра почти не было, что оказалось нА руку – скорость, чуть превышавшая обычный ход саней, в которые запряжена не сильно спешившая кобыла, вполне устраивал. А когда одна речка перешла во вторую, а та упёрлась в какой-то не то большой пруд, не то малое озерцо, стало ещё хуже – вода кончилась. То есть лёд. И если до этого тянуть-толкать буеры приходилось лишь время от времени, ориентируясь на метки, оставленные разведкой, срезАя лишние бессчётные петли проклЯтых речушек, то теперь самоходные свойства саночек уже не играли. Сквозь лес их толкали одну за другой. Через некоторое время от ратников повалил пар. Судя по карте, волок был длиной около восьми километров. Солнце, появлявшееся время от времени, без особой уверенности сообщало Всеславу, что переход занял около трёх часов. Малое сельцо, притаившееся на берегу Угры-реки, встречало небывалое воинство, кажется, в полном составе, от мала до велика. Но вот с банями тут было гораздо хуже, чем в Смоленске, конечно. Поэтому париться не стали, ограничившись тем, что вдоволь запарились на вОлоке. Гнат коротко переговорил с седым стариком, не то старостой, не то главой поселения, поблагодарил за тёплый вежливый приём и отдельно – за продукты, которых местных натащили полный берег, и попросил разойтись. Люд потянулся к низким избушкам, наперебой обсуждая невероятное событие. А походники, натянув скоренько пОлоги и разведя костры, скинули барахло, натёрлись снегом и полезли в палатки-ангары одеваться в сухое, ужинать и отсыпаться. Да, это было гораздо проще, чем тянуть на лямке лодьи, переставляя под ними катки брёвен. Но, как уже не раз отмечали мы со Всеславом, к хорошему быстро привыкаешь. Вот и привыкли сразу к тому, что это мы ехали на буераках, а не они на нас.

Лагерь, свернувшийся с первыми лучами Солнца и вмиг укативший вверх по Угре без единой лошади, явно стал пищей для разговоров местных на долгое время.

Из интересного дальше было, пожалуй, неожиданное подношение от жителей небольшого селища в месте, где Угра впадала в Оку. В моём времени здесь была, кажется, Калуга. На льду под правым берегом были установлены столы, длинные, на которых лежали рыбины. Тоже длинные. Очень.

Носатые крокодилы были едва ли не вдвое длиннее лошадей, что подтягивали как раз сани-рОзвальни ещё с одним страшилищем. Стояли возле тех столов и бочки в человеческий рост, и, если глаза меня не обманывали, они были доверху наполнены чёрной икрой. Вот тебе и дикий безлюдный голодный и нищий край вдалеке от торговых центров современной Руси!

Группа оробевших было старшИн рассказала, что этих рыбин ловят на Оке, а зовут их калУгами. Я вспомнил, что в моём времени такие сохранились только где-то на Амуре, и то редким чудом, потому что их усиленно вылавливали со «своего» берега китайцы. Здесь же, как уверяли местные, в рыбе перевода не было. Года не проходило, чтобы одного-двух рыбаков не утаскивали под воду. И, как вполголоса поведал самый старый, здешний Речной Дед скакал именно на таком коне, только огромном. Что в его понимании означало «огромный», глядя на зверюг по восемь-десять метров в длину, выяснять как-то не хотелось. Всеслав что-то слышал от отца и деда про богатство и щедрость здешних вод, где рыба водилась с лошадь размером. Но был уверен, что это всё сказки. Так и вышло. Потому что рыбки были с двух лошадей.