Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Словом, вверх по Волге-матушке убежали самоходные саночки с теми, кто мог здо́рово помочь науке и технике в Полоцке. И то, что эти те были престарелым сирийцем, молодой абиссинкой и разного возраста булгарами, роли никакой не играло. Жить хорошо и мирно хотят многие. Некоторым из них у нас со Всеславом получилось помочь. И теперь шведы, франки, венгры, кыпчаки и бритты жили и работали вместе. Как говорил по этому поводу один торговец-меняла, бывший раввин и вообще непростой судьбы человек, Абрам: «так хорошо, шо аж смотреть противно!». Врал, ясное дело. Ставр, подружившийся со старым иудеем сперва профессионально, а потом, кажется, и вполне по-человечески, говорил, что они с Моисеем нам совершенно точно не враги. Показывал письма от южных и западных коллег, адресованные бывшему раввину. Там Абрама пытались поочерёдно усовестить, прельстить, купить и запугать. В принципе, результат поочерёдно был бы одинаков: пытаться усовестить человека такой судьбы и фенотипа – дело заведомо проигрышное. Грамотки эти торговец передал безногому старому убийце лично, запечатанными. Ставр Черниговский такой знак и сам оценил по достоинству, и великому князю «подсветил» с нужного ракурса.

Абрам, сперва привычно голося и ломая руки, молил о помощи. В свойственной племенной скандальной манере, сбиваясь временами на хамство и попытки залезть в княжью мошну, и если не взять оттуда чего, то хоть прицениться. Не со злого умысла, просто по привычке. Когда третье подряд Всеславово «Ша!» прозвучало так, что за ним почти очевидно выстроились в ряд слова, великому князю не свойственные, а Рысь потянул из ножен меч, иудей понял, что опасно увлёкся. И вполне вежливо и лаконично попросил по возможности помочь с переездом из Европы ещё нескольким «паре пустяков своих родственников и близких». Гнат и Ставр потом материли его полдня, узнав их места дислокации и точную численность. Но приказ Чародеев обратной силы не имел.

Последняя партия шумных носатых черноглазых пустынных странников должна была прибыть в то самое Олешье сложным транзитом «Венеция – Полоцк-Задунайский – Царьград» через неделю после нашего отбытия в Булгар, ставший на днях Казанью. Но, видят Боги, Абрам затраченные на него усилия отбил сторицей, даже не став, вразрез с генами, дожидаться «полной предоплаты». Та дивная инсталляция «четыре кардинала и смысл их бытия» в римской базилике была выполнена при деятельной и неоценимой поддержке его соплеменников. Кто бы мог подумать, что торговцы, менялы, займодавцы и обычные нищие и бродяги, часть из которых считалась в Вечном городе кем-то вроде городских сумасшедших или блаженных, представляли собой единую сеть, работавшую так, что даже Гнатовы с уважением кивали головами. А Ставр сорвал хуже обычного голос, вопя, что ближе Олешья на юге и Сандомира на западе он этот кагал селить не даст. Этих, как он орал, нам только и не доставало! И мы со Всеславом согласились, положив эксфильтрованному иудейскому населению европейских держав проживать поближе к границам союза. Там, дескать, попривычнее климат, и торговать удобнее. А для представительства интересов у них, вон, целый Абрам есть в Полоцке. Нет, товарищество или факторию основать нельзя. В Олешье – можно. Но доля Глеба в ней будет не меньше двух третей. Нет, мы не настаиваем, не хотите товарищества – дело ваше, насильно мил не будешь. Да, конечно, можно продолжать вести дела втихаря, как многим вашим привычнее. Но тогда ни Глеб Всеславьевич, ни сам великий князь и полсловечка не скажут, когда ваши склады придут дербанить заскучавшие без дела ребятки Архипа Шила и Звона Ивана. Они же придут?

Представители теневой экономики и альтернативно ранее настроенные к закону граждане на том совещании тоже присутствовали. И оба согласно закивали, плотоядно прижмурившись, дескать, «даже не сомневайся, жид, придём! Уже выходим, практически».

Они тогда ходили оба уже не хромая, и даже вблизи было не угадать, что у Шила нога была по колено деревянная, пихтовая, а Звон последние два десятка лет был колченогим. Но главным в новых взаимоотношениях дневной и ночной властей было не это. Вольные бродяги поняли, что, во-первых, плетью обуха не перешибёшь, а во-вторых – нахрена портить и то, и другое? Обух давал пле́ти такие жирные наводки на папские и императорские конвои в ближнем приграничье, каких сами ночные душегубы не сыскали бы никогда. И разрешал время от времени пощипать купчишек, чаще всего зарубежных. Наши-то, почитай, все до единого поняли, что спорить со Всеславовой властью можно. Но недолго. А в конце того спора наградой всегда и каждому были дыба и плаха. Если рядовых, пойманных за руку, торгашей и жуликов ещё отправляли в шахты-забои, на лесоповал или на укладку дорог летом, то людей начальных, главарей и тех, кто подзуживал других поживиться княжьим добром, ждал финал скучный, однообразный. Вернее, двухобразный: или висеть нагишом за городской стеной, привязанному за ногу, либо четвертование и бенефис на площади. Частичный. Дня три-четыре народного внимания и любви. Зимой побольше, зимой вонять позже начинали.

В общем, Абрам принял нашу линию партии целиком и полностью, и до соплеменников своих её довёл так же. Потому что знал: случись что с их стороны – отвечать будет он сам. Так же, как Звон за жуликов, Глеб за торговцев, Буривой за язычников и Гнат за воинов. Да, это было жестоко. Но оно работало. И виновных выдавали свои же, притаскивая на правёж на верёвках.

Да, отправлять Сенаит и Абдуллу в Полоцк одним поездом было не лучшим решением. Гнат избубнился весь, поминая княжий же наказ не держать все яйца в одном месте. Но обещал обеспечить доставку ценных кадров. За продвижением по ближним землям, до Рязани, обещали присмотреть верные люди Лума́я, Эрекая и Пурги. Их ребята на лыжах убежали наутро после пира. Обещали, что за пять, от силы семь дней новости будут у Давыда в Рязани. Тому как раз об эту пору где-то Негода должна швы снимать. Там до Рязани дорожка почти прямая, ровная, лёд что на Волге, что на Оке крепкий – вон морозы какие стоят. Потом докатят до Днепра – и почти дома. Главное, чтоб Рома, который Красный, Святослава Черниговского сын, князь Смоленский, не полез красоту свою на Сенаит проверять. Может плохо получится. Непростой, очень непростой оказалась тёмная лошадка. Но на этот счёт, о чём с ней заранее уговор был, паранджу с собой взяла.

А от науки ехали с нами вниз по Волге два крепких не то послушника, не то ученика-студента от профессора Абдуллы. Этим, жилистым и спокойным, как верблюды, явно был и мороз нипочём, и скорость. Они, кажется, и сами могли, приди нужда, саночки катить. Но, конечно, помедленнее. Гораздо.

Когда на третий день впереди замаячили россыпи юрт непривычной для нас формы, Сырчан, ехавший на соседнем штабном буераке, заорал, забыв про наказ Всеслава не разевать лишний раз варежку на морозе, и даже хотел было вскочить. Но ко креслицу сына хана прижал его же земляк, ехавший с ним вместе. Его тоже заметно поразило появление стойбища, до которого на лёгких степных жеребцах от Булгара никогда и никто не добирался быстрее, чем за неделю. То ли дело – от Великой Казани. И на волшебных Всеславовых саночках.

Скорость по широченной и совершенно пустой Волге поражала. Не наших, мы так уже пробовали. А вот степные друзья первый день похода боялись лишний раз глаза открывать. Но спешки той, с какой шли на Булгар, не было, и ехали относительно неспешно. Относительно той адовой гонки, когда сидишь в креслице по восемь часов кряду на лютом ветру. Нет, определённо, второй вояж по Волге выдался гораздо более щадящим. Это и Кондратовы подтверждали, проверяя на каждой из стоянок все детали и узлы саночек. Которые продолжали показывать себя с наилучшей стороны.

Стойбище степняков зимовало в удобном месте, между Волгой и Доном. Здесь летом часто останавливались на ночёвку и починку торговые караваны перед следующей целью, большим городом Саксин. Построенный на руинах Итиля, древней столицы Хазарского каганата, сожжённого сто с лишним лет назад Святославом Храбрым, теперь это был крупный торговый узел на широченном полотне Великой Степи. Теперь здесь заправляли кыпчаки-половцы. А, значит, город был союзный, братский. Но мы не дошли до него, удивив до оторопи аборигенов, когда вытянули на берег буераки и упилили дальше по снежной целине в стЕпи. Для того, чтобы уже через несколько часов спуститься на Дон, поменять широкие полозья на узкие, ледяные, на железном ходу, и припустить вниз по казачьей реке моей памяти. На ночёвке, когда вымотанные за долгий день воины спали, мы со Всеславом снова сидели за привычным столом. И я не отказал себе в удовольствии напеть ему и про то, как по Дону гуляет, и про любо, братца, любо. Храбрые воины с незнакомым названием «казаки» князю понравились, как и песни.

Вечером следующего дня Сырчан едва не рыдал в голос, тыча пальцем в белые башни и стены старинной крепости. До которой тоже никогда не добирались от той переволоки так быстро ни он, ни один из его соплеменников. Белая Вежа, бывший хазарский Саркел, встречала русских воинов снова, но теперь с неожиданной стороны и на небывалом транспорте. Правда, на температуре жаркой встречи это не отразилось никак. Повторилась история с нашим предыдущим маршрутом, до смешного: местные стражи примечали-привечали сперва незнакомцев на дивных самоходных лодочках-санях, потом долго не верили им о том, кого ждать следом. Потом кормили досыта и обещали разжигать ночами огни на странных факелах, что те понатыкали на льду и снегу русла. А потом с вытаращенными раскосыми глазами встречали летучую Всеславову стаю. Наместник и гарнизон глаз не сводили ни с буераков, ни с нетопырей, ни с самогО князя-батюшки, отчего выглядели откровенно говоря тревожно.

Повторилось то же самое и в Тмутаракани. Путь дотуда занял ещё три дня. И снова на берег Азовского в моём времени и Сурожского здесь высыпало, кажется, всё население: русы, кыпчаки, аланы, касоги, хазары, ромеи. Их в торговом городе было много. И смотреть на их очень разные лица было приятно. Кого-то из первых мы знали по донесениям и докладам нетопыриных руководителей, старого и молодого. Их умения собирать словесные портреты было потрясающим – наши со Всеславом памяти будто читали досье, глядя на берег. Или листали телефонную книгу с портретами адресатов в смартфоне. У жены был такой, сын старший подарил. Я сказал, что мне не надо. Я к старому Сименсу привык. Звонок громкий, абонента слышно хорошо – чего ещё? Пасьянс, компас, кино в нём смотреть? Нет уж.

У самого уреза воды, а по нынешнему времени края льда встречали оба Тмутараканских наместника, наш и Шаруканов. После того, как князя перевели поближе к центру, в Переяславль, здесь решили оставить на хозяйстве сити-менеджеров, как начинали именовать председателей горкомов в моём времени. Для гарантии – сразу двоих. И работёнка у них была, конечно, адова. В начальниках – великий князь с великим ханом, за торговлю спрашивает княжич, тот, что недостачу и халтуру наследственным фамильным волчьим нюхом аж из Полоцка чуял, а за безопасность – Гнат Рысь и одноглазый Байгар. Но, удивив всех, этих двоих такая беда только сплотила. Киевлянин и степняк сперва было померялись, так скажем, регалиями и родовитостью, а потом поняли, что все под Богами ходят, пусть и под разными. И за любой залёт встречу с ними начальство организует живо, глазом не моргнув. А место то хорошее, хлебное. А ещё рыбное, янтарное, шкурно-меховое и много какое – чем только не торговали в портах и на базарах. Как рассказывал Гнатка, обнялись два богатыря-багатура, раздавив третью флягу всеславовки, и дали друг другу клятвы страшные, что не посрамят и не поведут. Ни руководства, ни Богов, ни семьи свои, жившие на побережье в полном благолепии и красоте. И по сию пору не подводили.

Мы «проотдыхали» в городе больше суток. Кавычки были не случайны. За это время от разговоров, которые включали в себя переговоры, договоры, приговоры и даже заговоры, Всеслав едва мозоль на языке не натёр. Из интересного и «не по работе», пожалуй, был только осмотр камня с надписью: «В год 6576 индикта шестого Глеб князь мерил море по льду от Тьмутараканя до Корчева – десять тысяч и четыре тысячи сажен». Двоюродный брат до перевода, оказывается, и топографией тут баловался. Нужное дело, правильное. Надо продолжать. Только придумать, как проще и умнее это делать, а не привычных мужиков с рогульками-циркулями пускать, а то больно долго. Чему там равна длина окружности-то? И как бы приловчиться обороты колеса считать, чтоб не на глаз и не на звук? А-а-а, про́пасть, куда ни глянь – ничего не выдумано! Надо не забыть в письмеце отётном в Полоцк про то написать, пусть Глебка своих башковитых озадачит. А нам со Всеславом и так было, о чём подумать.

Русский город Тьмутаракань провожал кортеж привычными криками и добрыми пожеланиями. И только лица некоторых ромейских торговцев были от доброты и патриотического восторга. Скорость, с какой умчала через пролив к Корчеву-Керчи волчья стая, откровенно пуга́ла. Два их подсыла, человека опытных и ошибок сроду не допускавших, направленных ночью посмотреть-разнюхать, что же это за дивные саночки самоходные, да чего там в них под по́логами таится, уверенности тоже не добавляли. Потому что висели вниз головами с городской стены, привязанными за ноги. За левые.

Керчь в этом времени была греческим форпостом, управлялась архонтом и являлась привычной, но от этого не менее мешающей костью в горле. Красивый город, высокие укреплённые стены с башнями, старинные храмы, руины театра и акрополя.

«Даже как-то жалко взрывать», – хмыкнул Чародей.

«Ну так хозяин – барин», – пожал плечами я. «Пусть уже выбирают, кому присягать в верности. Насильно мил не будешь, а двум Богам служить нельзя, как они сами говорят».

«Это точно. Как там у тебя? Будем посмотреть?» – улыбнулся он.

Да, в моей мысленной речи всё чаще проскакивали его фразы, а в его – мои. Сознания двух таких разных людей, волею Богов жившие в одном общем теле, сближались сильнее. Оставаясь при этом такими непохожими. И такими одинаковыми.

От причалов на лёд залива вылетела конница. Много, несколько сотен. Гнат наверняка посчитал подушно, с его-то глазами, и масть каждой лошади приметил, с его-то памятью.

На мачте штабного буера затрепетали два красных остроносых флажка: «Общий сбор! Бой по условному знаку!».

Ян, сидевший на носу, прищурился на три еле видимых облачка. То ли молясь про себя, то ли скорость и направление ветра прикидывая, что вернее всего. И поднял руку. Вар на корме дёрнул рукоять стопора, и стальные клыки вгрызлись с хрустом в лёд, останавливая наш накатом скользивший флагман. Остальные буераки занимали места́ справа и слева. Ни один не выкатился вперёд княжьего, кажется, и на волос. Некоторые наоборот подкатывали в линию высигнувшие стрелки и вторые пилоты, беззлобно ругая рулевого «за трусость». Ты, дескать, ещё б у Тьмутаракани ручку дёрнул да там и встал! Стаю охватывал боевой кураж. И только миномётчиков он не касался совершенно. Молчаливые ратники собирали установки, как на учениях. На «раз-два» вылетали из саночек толстенные трубы стволов. Откидывались стойки с широкими лапами. Вставали наши «змеи горынычи» на развёрнутые щиты-помосты из крепких сухих и лёгких досок. И наклоняли па́сти в сторону набиравших скорость ромеев.

Всеслав точно помнил, сколько ударов сердца, которые я привычно продолжал называть секундами, требовалось запа́лам. Сколько должно было уйти на рёв и вой полёта зарядов по высокой дуге из-за наших спин под копыта вражьей конной лавы и на головы всадников. И лучше многих мог рассчитать и угол наклона ствола, и предельную дистанцию для уверенного превращения живой силы противника в мёртвую. Но смотрел он на поднятую руку Яна Латгала, старшины стрелков. Тот мог рассчитать лучше всех. Чем и был занят. На неё же смотрели стрелки, стоявшие в паре шагов перед строем, спиной ко врагу. И их правые руки тоже были подняты вверх.

Заминки в долю мгновения не уловил бы, наверное, даже Гнат. Как в замедленном кино пошла вниз Янова ладонь, сжавшись в кулак. И будто в противоход ей полетел в небо отцов меч, что сжимала Чародеева рука. И в него же, чистое и практически безоблачное зимнее небо рванулся волчий вой. И стая, вся, поголовно, подхватила голос вожака. А следом завыли невидимые и неведомые демоны Преисподней, оставляя за собой дымные хвосты.

– Не потонем? Не охота купаться.

Первые слова Рыси прозвучали в тишине неожиданно, сказанные скучным равнодушным голосом.

– Да не должны. Далеко, вроде.

С ровно такой же интонацией отозвался великий князь. Не сводя глаз с великанской полыньи, купившейся па́ром на морозном зимнем воздухе. И дымом от колдовского «русского огня», что горел кое-где на льду и поверхности воды.

Остальные молчали. Только губы степняков шевелились, вознося хвалу Великому Тенгри, что и в этот раз позволил им очутиться по одну сторону боя с ужасным ка́мом-шаманом народа рус, великим Ак Бус, Белым Волком.

– Жалко, брательник глубину не промерил, а только расстояние. Хотя вряд ли там утке по колено, – предположил Всеслав, опуская с мачты сигнал к атаке. Редкие единицы конных, не накрытых артогнём и не ушедших под лёд, уносились прочь на обезумевших лошадях. Атаковать было некого.

– Надо ему замечание сделать по этому поводу. Безалаберно к делу подошёл. Хотя, откуда б ему знать, что ты здесь триста сорок катафрактиев ихних надумаешь плавать учить. В тяжких бронях. Зимой, – Гнат поёжился. Да, точно, почти всех до одного пересчитал.

– Ладно, орёлики. Постояли – и будет. Ветер поднимается, нам как раз попутный. Обходим справа, идём вдоль берега за мной! Яновым: десятым – чёрный дым над городом, седьмым – громовика им за плетень! Не в одну кучу только валите, пусть побегают по закоулкам своим с вёдрами, потушат подольше. Чтоб не было мыслей за нами следом идти. По знаку старшины́!

Буераки выстроились в походный ордер: впереди пять штабных, за ними – двадцать девять пятёрок. Десятые номера стрелков заряжали самострелы дымными зарядами, седьмые осторожно размещали на ложах и пристраивали к тетивам хвостовики болтов с динамитом. Стая набирала тихий ход, когда над уцелевшим льдом пролива разнёсся крик кукушки, сигнал к началу стрельбы.

– Ку-ку – это мягко сказано, – бурчал Рысь, озираясь на оставшуюся позади Керчь, над которой с грохотом распахивались чёрные дымные крылья. Но не забывая оглядывать берег и впереди. – Без подготовки, без пристрелки, на авось – и три с половиной сотни рыл отъехали к Речному Деду опять… Или тут Морской? А, Слав?