Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Не посрамим ли мы тебя при честно́м народе бедностью одёжек, муж дорогой? – с довольной улыбкой совершенно счастливой женщины спросила Дарёна.

– Сдвинь брови, – посоветовал Гнат, не сводивший с красавиц обалдевшего взгляда.

– Сам сдвинь. И рот закрой – ворона залетит, – Всеслав потряс головой, прогоняя оторопь. Вот дают бабы-девки, давно такого не бывало, чтобы и сам князь, и воевода его, и даже верный Вар так долго в одну сторону глядели, про всё на свете позабыв. Но красота и впрямь была неописуемая.

Мы шли улицей, и волна восхищённых вздохов катилась впереди нас. То тут, то там в толпе слышались возгласы:

– Анька, ты глянь, ты глянь, каки-и-ие!…

– Ленка, а монисто-то, монисто! А кольца височные!

– В таких нарядах самим Ладе с Жи́вой не зазорно выйти, а то и матушке Пресвятой Богородице!

Дарёна плыла, держа мужа под левый локоть, с Юркой на руках. Леся ступала справа, держась за князя и придерживая Рогволда, что ехал на правой отцовской руке. Сотники шли чуть позади, сверкая начищенными бронями. Но, кажется, мужики могли быть хоть голыми, хоть дома остаться вообще – на них никто ни малейшего внимания не обращал.

Отец Иван собирался с мыслями долго, как никогда на нашей памяти. И, кажется, трижды порывался не то перекреститься, не то к руке княгини припасть губами, за благословением. Но в конце концов опыт и стаж победили.

– Приветствуй великого князя, Полоцк! – пронеслось над толпой, над площадью, над городом.

И восторженные крики полетели волнами в ответ. Были и «Русь», и «Княже», и «Всеслав», и просто «Ура!». И на поднятую в призыве передохнуть руку патриарха народ не реагировал довольно долго, пока не наорался всласть.

– Всем вам ведомо про то, как началом лета на этом самом месте напали подло на юного княжича Рогволда прислужники бесов лихозубых! И как наказал их потом великий князь Всеслав свет Брячиславич. А после отправился, как правитель мудрый и бесстрашный, в самое логово их, на край земли, чтоб извести всё семя их до последнего, – вещал отец Иван. Народ таращил восхищённые глаза и даже перешёптываться забыл.

– Походом долгим да тяжким побывал батюшка-князь в землях союзных, шведских и датских. Посетил и братские земли, остров Руян святой, Аркону-скалу, где поклонился за всю Русь-матушку белым чу́рам Святовитовым.

Глаза, серые, голубые, синие, карие, переставали помещаться на лицах хозяев. Сам князь выражение серьёзное и невозмутимое удерживал с великим трудом. Слышать такое от патриарха Всея Руси было, мягко говоря, неожиданно. Но, судя по тому, как кивал согласно стоявший рядом Буривой, так и было запланировано.

– Спас Всеслав Брячиславич от засилья лихозубов лютых города и веси по пути. Два из них, в землях датских, подарил ему брат, король-конунг Свен Эстридсон, за доблесть и честь. Живут в тех городах теперь побратимы ваши, хлеб растят, рыбу ловят, детей воспитывают, Господу Христу молятся в тех соборах, что очистил от скверны сатанинской наш князь-батюшка!

Эта фраза от волхва прозвучала не менее шокирующе, чем предыдущая от патриарха. Но, видимо, отцы решили накрепко затвердить в людях то, что спорить про имена и могущество Богов не собираются даже они. Столпы и светочи веры, приветствовавшие Чародея, стоя плечом к плечу.

– А кроме городов-побратимов появилась благодаря великому князю Всеславу и сестрица меньша́я у Руси-матушки. Изничтожил он до единого всех бесов, прогнал да побил смертным боем захватчиков иноземных! Освободил из-под гнёта чёрного землю, что на тамошнем языке звалась Альбой, а по-нашему – Белой!

По слитному взмаху волхва и патриарха толпа взвыла. Наверняка, мало кто представлял, где у мира край и что там на нём за люди жили, может, и вовсе чёрные, как сажа, а то и с пёсьими головами. Но то, что князь-батюшка спас и освободил, перестав мелочиться, аж целую страну за раз, равнодушными горожан оставить не могло.

В этот момент со стороны причалов, со взвоза, показались и сыновья. Рома и Глеб встревоженно водили глазами по бесновавшейся толпе, пытаясь понять, из-за чего орут-то? Ругают? Хвалят? Кого?

Всеслав кивнул успокаивающе, зная, что зрение у них обоих семейное, как и нюх, и отца они оба видят даже с края площади. Парни чуть замедлили шаг до торжественного, вернули лицам сообразные выражения и продолжили шествовать. Толпа с их стороны обрывала один крик, тут же взрываясь новым:

– Сыны́-ы-ы!!! Княжичи!!!

Братья шли гордо, по-царски, аж сияя. Светилась и белая красавица Ак-Сулу, держась за левый локоть Ромы. А вот Одарка возле Глеба будто спрятаться за ним пыталась, явно ужасно робея. Выступать на публике и в моём времени пугались многие, здесь же, когда народу было меньше в несколько десятков раз, редкие единицы не страшились орущих толп.

– Смотри, как Ак-Сулу идёт, как голову держит и ногу ставит, – вдруг шепнула Дарёна. Почти по-нашему с Гнатом, едва шевеля губами.

– Думаешь?.. – насторожился Всеслав.

– Нечего и думать, вижу. Эх, вот и прошла молодость. Была девкой, стану бабкой, – было слышно, что шутит, но князь на всякий случай покосился на жену. Нет, точно шутила, вон как гордо на Ромку глядит.

– Не робей, мать. Любить меньше не стану, даже не надейся. Огонь-бабка ты будешь, молодкам на зависть, – едва слышно шепнул он жене.

– Ой, да ну тебя, засмущал, – фыркнула она, покраснев. Но по глазам было видно, что словам мужниным порадовалась.

Процедура встречи была похожей на ту, когда спрашивал князь у города, готов ли тот был принять его из похода. Только сейчас сыновья по очереди винились перед отцом, что покинули родные зе́мли, пока тот был в отлучке. Но ни ущерба, ни урона не допустили ни границам, ни войску. И за самоуправство своё и удаль молодецкую готовы наказание отцово принять по всей строгости.

Деталей особо в докладах не было, но чувствовалось, что оба их писа́ла-сочиняла одна рука. Ну, максимум две – вон та, с посохом, у которого навершие в форме волчьей головы, и та вон, рядом, где на посохе крест православный.

Патриарх мигнул великому князю незаметно и загудел:

– А давай-ка, люд Полоцкий, глянем да подивимся все вместе, как погуляли буйны княжичи вдали от отчего дома да от родных краёв? Дозволишь ли, батюшка-князь?

Всеслав о том, что должно было произойти, знал лишь очень примерно, но кивнул с важностью и торжественностью, будто давал старт автопробегу или завод открывал.

Упало белое полотно со «стенгазеты», и толпа загомонила, разворачиваясь. Сыны́ поднялись на крыльцо Софии, встав на пару ступенек ниже отца. Ак-Сулу кивнула приветливо, Одарка робко, бледнея на глазах.

– Ты, дочка, уши потри́, чтоб кровь побежала шустрее. А то, не ровен час, ося́дешь на ступеньки без сил, – как-то по-матерински нежно сказала ей Дарёна. Та кивнула благодарно и подняла ладони с тонкими пальцами в чернильных пятнах кое-где, начав тереть и разминать мочки и ушные раковины целиком.

Перед глазами раскинулась широко привычная карта. Только глядели на неё сейчас будто бы находясь дальше обычного, масштаб стал поменьше. Русь гордо располагалась в центре, а значки городов, прежде нарисованные красным, ярко сияли на Солнце золотыми звёздами.

– Как пошёл удалой княжич Роман Вселавич да с другом верным, шурином, Сырчаном Шарукановичем, на ту сторону на далёкую, с какой встаёт на Русь Солнце красное, – начал Буривой. И гипноза в голосе его хватило, кажется, на всю площадь. Притихли все, наблюдая, как двигались отряды резных деревянных фигурок-всадников вверх по Днепру, мимо Переяславля, Киева и Чернигова, а оттуда – на Восток.

– Шли войска лесами дремучими, степями раздольными, да и вышли к берегу реки широкой, что зовут в тех краях Ра-рекой или Ити́лем. Переправились до́бры мо́лодцы да пошли вперёд, к месту важному, где Итиль-река с Ка́мой сходится. В тех краях стоит чуден град-Булга́р, главный в тех краях, во Булгарии.

Народ слушал, не дыша. Потом ворчали, когда злой эмир Хасан стал ругать Романа-княжича, ясна сокола. А потом ахнули и отпрянули от карты, едва не повалившись на землю, когда грохнул пиропатрон и поползло дымное облако.

– Боги русские, Боги светлые, рядом вставшие, Нов со Старыми, сберегли тогда добра княжича, наказали эмира Булгарского. Полегли тумены бессчётные, во́ды Ка́мы там, во́ды Ра-реки стали красными на три дня пути, – чаровал-вещал Буривой.

Ромка оглянулся через плечо на отца с видом растерянным. Точно с таким же он в детстве говорил: «батюшка, я так больше не буду». Чародей подмигнул ему и кивнул обратно на карту, чтоб не пропустил представления. Улыбнувшись и прикрыв глаза, давая понять, что не расстроился и не сердится.

Глава 8

… и наоборот

Буривой ещё постращал немного ка́рами небесными, что постигли басурман, и резюмировал: они всё поняли, повинились и пришли под руку Руси, став нам братьями. А на братьев обижаться Боги не велят, даже если те хитрые. Но нашлёпать по задницам баловников для отстрастки иногда бывает полезно. А что для этого Роман Всеславич тьме батыров руки пообрывал в прямом смысле слова – так это он не со зла, по молодости погорячился, с кем не бывает? С такой-то отягощенной наследственностью…

По карте поползла, как живая, граница Руси и союза, достигнув Волги, что здесь звали Итилем. Народ заорал здравицы смутившемуся неожиданно Ромке. Всеслав пересадил восторженно верещавшего Вольку на левую руку, а правую положил на плечо старшего сына, показывая, что действия его всячески одобряет.

– А другой-то сын, Глеб Всеславьевич, в ту пору́ пошёл в земли южные. В тех краях живут змеи хитрые, злые аспиды всё ромейские, что смущали Русь, братьев ссорили, переврали Святое Писание, подменили слова́ Спасителя! – сменил подуставшего патриарха Буривой. И никто уже и не вздрогнул, услышав про Го́спода от волхва.

– По пути друзей да товарищей набирал с собой Глеб Всеславьевич. Шли полями, лесами тёмными, пробирались горами высокими, добирались бурными реками. На границе земли Югославии стали лагерем в славном городе. Назывался он раньше Диррахием, что на берегу моря южного. И взмолились друзья да товарищи, от ромеев бед натерпевшися, что идут к нам под руку братскую, что хотят себе князя русского.

Толпа гудела одобрительно. Глеб правой рукой стискивал рукоять меча, а левой обнимал Одарку, иногда что-то шепча ей на ушко, алевшее красным маковым цветом.

– И решил тогда Глеб Всеславьевич подарить тот град брату младшему, что растёт пока в славном Полоцке, под приглядом мамки с няньками. А чтоб речь ему иноземную с малолетства не разучивать, не ломать язык князя русского об названья их басурманские, повелел в честь града родимого тот Диррахий чтоб звали Полоцком! – провозгласил Буривой и даже посохом пристукнул по-судейски.

Народ загомонил. Ромка глянул на брата с уважением. Тот пожал плечами чуть растерянно, дескать, чего на ум первое пришло, то и ляпнул.

– А раз город тот за Дунай-рекой, куда Храбрый князь Святослав ходил, да в такую даль не захаживал, то и быть ему Задунайскому! – продолжал волхв переписывать карту мира.

Потянулись невидимые отсюда тонкие проволочки, расправилась лента с названием на восточном побережье Адриатического моря. В несерьёзной, ну, или серьёзной, это смотря как считать, близости от Царьграда-Константинополя. И засияла над тем городом золотая звезда.

Толпа орала и скандировала «Глеб-Рог-волд». И лица обоих упомянутых братьев были от удивления очень похожи. И если на Вольке такое лицо смотрелось вполне по возрасту, то второй сын выглядел не очень презентабельно с разинутым ртом и распахнутыми глазами. Всеслав кашлянул, привлекая его внимание, и насупился, как один управдом в старом кино. Глеб вздрогнул и выражение лица приобрёл соответствующее моменту.

– Затаили зло греки подлые, дождали́сь, когда лодьи княжии по Дунаю сойдут в море Русское, и накинулись псами лютыми! – Буривой нагнал столько трагизма, что полочане заозирались от экрана на крыльцо Софии. Дескать, а как же это? А это тогда кто стоит, брови су́пит по-отцовски? Убили же? Или нет?

– Но и тут не дали свершиться злу, негодяйству тому вероломному, Боги Старые, как и Новый Бог! Потопили они кораблики, напустили они да огня с небес, и кто в том огне не изжарился, то утоп потом, кормит рыб морских!

Внесённая ясность зрителей успокоила, и за тем, как подвинулась красная лента союзной границы по берегу Русского моря они смотрели внимательнее, не отвлекаясь. Многие тыкали пальцами в Болгарию, что торчала, как не пришитый рукав, оставаясь Византийской провинцией. Хотя скорее уже номинально. Как передавал тамошний олигарх в последнем донесении, когорты ромеев оставляли места дислокации и уходили, пыля и топая, на восток, домой. Послышались первые призывы пойти на помощь братьям-болгарам.

Да, в сравнении с границами союза держава ромеев вида не имела совершенно. Трудно сравнивать Босфор и его окру́гу с зе́млями от Норвегии до Иберии и от Волжской Булгарии до Каринтии, несерьёзно как-то. Хочется шапками закидать. Всегда так было.

Приплыли по карте резные кораблики под княжьим знаком к Киеву. Подошли туда же отряды маленьких конников от слияния Волги и Камы. И потянулась общая рать вверх по Днепру к родному Полоцку. Народ смотрел, болея и подгоняя лодьи криками, как на матчах по ледне́ или киле́ игроков любимых команд-отрядов.

– А великий князь, славный батюшка добрых воинов да походников, на закат уйдя, туда Правду нёс, Правду русскую, заповедную! – отцы вре́зали на два голоса, так что маленький Рогволд аж подскочил и айкнул.

Наша дружина была в виде волчьей стаи. Резные фигурки, так же, группой сделанные, как всадники Ромы и лодьи Глеба, спустились по Двине. Там обзавелись кораблями со знаками Крута, Хагена, Свена и Олафа. Сплавали на Готланд, на Руян, и пошли на запад. Непрозрачная холстина карты сдвигалась перед ними, показывая очертания стран, где из восторженных зрителей бывали считанные единицы. Но и они глядели на «живую картину», затаив дыхание. Как несла волчья стая свет на закатную сторону, разгоняя мглу да туман.

Грохнул и задымил Шлезвиг, развернулась ленточка с названием «Юрьев Северный», загорелась над башней с двумя приметными волчьими клыками золотая звёздочка.

Заискрил и полыхнул Рибе, становясь Янхольмом. Застыли лица мужчин, слушавших рассказ о том, как спас князя, закрыв собой от беса, верный Ян Немой. Плакали в толпе дети, девки и бабы.

Понесли кораблики волчью стаю злую дальше на запад. Появлялись границы земель фризов и германцев, показалась страна франков, над которой с радостью узнали и приветствовали криками знак Ярославовой дочери, Всеславовой тётки, Анны, королевы Франции. Пристали лодьи к острову и спустили на побережье волчью стаю, что продолжала гнать прочь от себя границы неведомого, неизвестного. Открывая новые земли.

– Архипастыря, что Стигандом звать, заточили там черти-аспиды! Жил он, маялся, бедный, впроголодь, лютой смертушки дожидаючись, – грустно сообщил патриарх, вызвав волну громкого возмущения у горожан и сдавленный кашель Рыси. Знать, вспомнил воевода, как выглядел оголодавший старый викинг в первом доспехе, который жал ему немилосердно фигуру, «отощавшую» за годы строгого воздержания на пиве и свинине.

– Помогли ему вои русские, сам пришёл Всеслав со товарищи, разогнал паскуд ярым пламенем, к Сатане послал в Преисподнюю! – гаркнул отец Иван. И Кентербери снова жахнул. Толпа взвыла.

Дувр брали под азартные крики «давай-давай!». Пролёт ангелов над ним встретили таким общим вздохом, что, кажется, чуть не сдули всю стенгазету. Когда над верхним краем её показались крылатые белые фигуры, ослепительно блестевшие в лучах полуденного Солнца, народ ахнул разом. А потом ещё раз, когда под взмах летучих силуэтов бахнул замок епископа Одо де Байо. Потом с замиранием сердца слушали, как нагнетал обстановку Буривой, стращая тем, что тянулись ко граду Кентербери бесчисленные рати Вильгельма, который мучил и тиранил ту страну годами. К появлению из-под призрачного покро́ва чёрных фигурок норманнских воинов их единодушно ненавидел весь Полоцк, о чём и возвестил грозным воем.

Про бойню сообщили лаконично, в духе новостей Кремля в мои поздние годы. Да, многотысячная рать. Да, пришли. И померли. Царствие им небесное, хотя, конечно, вряд ли. Народ отнёсся с полным пониманием и восторгом.

– Как поведал тот удалой гонец, что совсем плоха королева их, оседлал коня Чародей наш князь, на подмогу к ней он отправился, – продолжал уже патриарх. – Извели почти бабу бедную, королеву ту, что с Норвегии, злые демоны лихозубые. Да успел Всеслав на лихом коне, на руках, считай, с-Пекла вытащил, навострил иглу, да зашил её ниткой белою, крепкой, шёлковой.

Судя по реакции масс, в этом сомнений не было ни у кого. Все знали про ту бойню на Почайне, и как руками собирал из кусков великий князь ратников после. Мальчишки, стоявшие кучкой вокруг наставника Кузьмы, поглядывали на него с опаской. Наверное, плакал.

– А король-то их, тот на радостях принял старшинство́ князя нашего, и под руку встал он святой Руси! Королева Инга поправилась, добрались они и до города, и на день Ильин, Громобоев день, закатили пир на честно́й весь мир. Все народы те, что живали там, на пиру на том угощалися, а под вечер уж, да под сам закат полетели по небу ангелы! И с небес зерном, рожью русскою, всё засеяли поле бранное. На крови́ теперь супостатовой да под Солнышком зреет хлебушек!

В том, что там сейчас, в середине сентября, мог зреть какой-то хлебушек, у меня были вполне обоснованные сомнения, хоть агрономом я сроду не был. В том, что ячмень был франкский, а не рожь, и не русская, был твёрдо уверен Всеслав – он сам его у тётки заказывал. Но в целом история у отца Ивана получилась очень поучительная. Прям хоть в святые книги вставляй и в школах детишек поучай.

А холстина тем временем намоталась на невидимые за экраном ролики почти полностью, освободив синий край морской-океанской пучины с левой, западной стороны. И явив миру потенциальную владычицу морей во всей красе. Ту, которой мы с Раулем и Филиппом на всякий случай основной выход к морю пока закрыли. Где над Аннарю́сом сияла серебряная звёздочка, как над Роскилле, Эстергомом, Гнезно или Прагой. Или другими союзными столицами. А над Кентербери горела звезда золотая, как над Янхольмом, Юрьевом-Северным, Киевом, Полоцком или Полоцком-Задунайским. И другими русскими городами. А над всеми островами архипелага, включая Ирландию, пусть ту и отчасти авансом, горделиво реял стяг со Всеславовым знаком.

– Это чего, Ром? – выдохнул Глеб. – Оно больше Венгрии…

– Да оно больше Швеции с Данией, – согласился старший брат, таращась на карту.

И в это время с пристаней долетел рёв труб. То, что у классика в моей школьной программе называлось: «пушки с пристани паля́т, кораблю пристать велят». Сигнал о том, что к берегу приближаются суда. Судя по звукам, дружественные. Площадь затихла, встревожившись. И стала слышна та самая старая местная песня лодейщиков про матушку-Двину, доносившаяся снизу по течению.

Рысь обернулся рывком, будто спиной почуяв взгляд князя, тяжёлый и горячий, как неизвестное пока пушечное ядро.

– Чемоданы приплыли! – выдохнул он, пытаясь сохранить вид равнодушный и незаинтересованный, не дать прорваться наружу гордости за точный расчёт и радости за удачу. Равнодушие таяло на глазах, проигрывая вчисту́ю.

– Бать? – хором спросили сипло сыны. Выдернувшие руки от жен-подруг, глядевшие на отца удивлённо-вопросительно.

– Чего «бать»? Батя тоже не дурака валял там, за кордоном, – скрывая самодовольство, но тоже не сильно успешно, отозвался великий князь. И поправился – за рубежными заставами. Вот, Альба, про которую отец Иван говорил. А, вы ж позже пришли. Вон то, Кентербери – город-побратим. Там, может, Малкольм стольный град устроит, не решил он пока. Ну, король тамошний, брат мой названый, – пояснил он, видя, что информация в княжичах усваиваться не спешила. И, кажется, не хотела.

– Такая большая? – проверил очевидное и нарисованное на карте Ромка на всякий случай. Молодец, критическое мышление – великая вещь.

– Ну, это смотря с чем сравнивать, – сделал вид, что задумался, Всеслав. – Если с Генриховой делянкой, то и не особо-то и большая выходит. Если с союзными нашими землями – вовсе говорить не о чем. А если с наделом папы римского Григория Седьмого сравнить – то и приличная вполне.

– Вы прям там были? И захватили столько земель? – подключился и Глеб.

– Были. Но мы ничего не захватывали. Тамошних захватчиков в Пекло спровадили, а хозяину помогли, жену любимую от лютой смерти спасли. Ну, случайно повезло, – предельно искренне объяснял Чародей, старательно не глядя на давившегося от хохота Гната. – Они сами.

– Первые начали! – не сдержался-таки Рысь, фыркая в кулак.

– Вот! Дядька Гнат не даст соврать, так всё и было! – с кристально честными глазами подтвердил Всеслав. Рядом с которым уже начинали хохотать жена и дочь.

– А чего с пристаней гудят? – Глеб всё, что касалось причалов и любой логистики уже привык считать своим хозяйством, потому и насторожился.

– Оттуда-то? – махнул головой великий князь. – Так это пожитки наши везут. Мы ж домой спешили, торопились. Часть барахла по дороге бросили. Вот, догоняют.

По лицам княжичей было понятно, что вот именно сейчас и конкретно им непонятно ровным счётом ничего. Да, они лучше многих понимали отцовы шутки. Но не в этот раз. Видимо, из-за резкого контраста. То весь город хвалил и чествовал их по очереди, а то вдруг сползла в сторону простыня, и выяснилось, что батька присмотрел где-то у чёрта на рогах выселки, размером не втрое ли больше того, что они оба добыли для Руси-матушки вместе взятые.

– Пожитки? – пытаясь успеть за ситуацией, переспросил Рома. Глеб молчал, глядя на отца с восторгом, почти детским. Ожидая чуда.

– Ну да.

– Много ли? – сын пытался говорить спокойно, без лишних восторгов, по-взрослому. Почти получалось.

– Опять же, смотря с чем сравнить, Ром, – продолжил Чародей. – Там, у Малкольма с Ингеборгой, больше пришлось оставить. Воевода едва ли не плакал, на остатки те глядючи. Но взять никак не могли мы всё, – вздохнул князь так же сокрушённо, как и Гнатка в тот раз, перед отплытием.

– Почему? – Глеб восторгов не скрывал, глаза его светились ожиданием чуда.

– Ме́ста не было на лодьях, – ещё горестнее вздохнул Всеслав, покачав головой и разведя руками, от чего Рогволд, так и сидевший на левой, крепче вцепился отцу в алое корзно-плащ.

– А чего там? – удалой богатырь Глеб Всеславьевич, забиратель земель ромейских, снова выглядел, как трёхлетний братишка: рот раскрыт, в глазах счастье.

– Скука смертная, – отмахнулся великий князь. – Золото одно, вообще ничего интересного. А, нет, погоди! Чудо там, диво дивное! Саженцы яблонек! У них там, представляешь, с кулак те яблочки вызревают! Теперь и у нас такие расти станут.

Теперь счастьем светилось и Всеславово лицо. И Рысьино. Воевода предвкушал развязку, финал, катарсис, пусть и не зная этих слов.

– А… А в сколько лодий некуда было больше золота класть? – Глеб не подвёл. Главного не упустил. Хотя Рому, судя по его глазам и нетерпеливым кивкам, тоже крайне интересовал этот вопрос.

– Да так, пустяки, – чувствуя, что переигрывает и сам, но не имея уже сил остановиться, отмахнулся Чародей. – Десяток, что ли. Гнат, сколь их там к пристаням подходит-то, десяток, дюжина?

– Ровно десять лодий великих, батюшка-князь! – гаркнул воевода на всю площадь, радуясь, что про него друг тоже не забыл, дал подыграть. – Не насады, не струги малые – лодьи торговые, новгородские да наши, полоцкие. Десяток. Полные, до́верху. С горкой на некоторых. Ну, утряслось, может, доро́га-то вишь какая, полмира – не комар чихнул…

Он что-то ещё говорил, но толпа загомонила так шумно, что сделалось плохо слышно. Со стены долетели крики стражников:

– Наши, наши! Лодьи, десяток! Гребцы в золоте по колено сидят, а где и по грудь!

Рысь сиял так, будто это у него из кучи драгоценных трофеев торчала одна голова.

Народ, что стоял ближе к тем воротам, что вели ко взвозу, начал перемещаться к причалам, желая, видимо, лично убедиться в небывалом.

– Понял, да? – ткнул старшего брата локтём в бок Глеб. – Вот поэтому ты – пень с железкой на коне. Я – пень с пером да бумагой на сундуках. А он – великий князь Полоцкий и Всея Руси.

– Слава князю-батюшке! Слава Всеславу Брячиславичу! – грянули они на два голоса. И крики их подхватила сперва дружина, а за ней и весь родной город.

Глава 9

Подкупаем новизной. В основном

Глеб прибеднялся зря. Но об этом мы все узнали позже, когда отшумела и разбрелась по своим делам радостная толпа горожан, на все лады перессказывая друг другу события этой судьбоносной, не побоюсь этого слова, встречи. Когда отплясали скоморохи, отыграли гусляры и отпели свои песни менестрели, снова заехавшие в гостеприимный и богатый, очень богатый русский город. Их старший, крепкий мужик с хитрыми глазами, первым делом вручил страже шкатулку, попросив с поклоном передать её воеводе Игнациусу Рыси. Гнатовы не сразу поняли, что за диковинное имя он произнёс, но прозвище, пусть и сказанное с жуткой картавостью, разобрали. В шкатулке было письмо от дамы Алис, которая передавала приветы от тётки и барона де Мортемера, и намекала условными словами, что трубадуры-циркачи ехали через земли фландрийцев, норманнов, фризов и германцев, и всё, что там видели и слышали, будут рады сообщить коллегам.

Два товарища, молодой и старый, Гнат и Ставр, прознав об этом, едва не сорвали всё представление, утянув всех артистов в казематы для задушевных разговоров. Спасла гостей матушка-княгиня, в ультимативно-скандальной форме потребовав освободить звёзд мировой эстрады.

– Вот отыграют – хоть верёвки из них тут вейте, пауки подземные! А пока ну-ка проводили всех наверх, пока я не обозлилась всерьёз!

Спорить с относительно недавно родившими на Руси всегда было плохой приметой, поэтому высшие офицеры секретной службы вежливо и крайне быстро просьбу Дарёны исполнили. А после того, как она вышла за дверь, погрозив напоследок кулаком и протянув многообещающее, но таинственное «у-у-у я вам!», безногий убийца нашарил за пазухой ладанку, а Гнат перекрестился. Воеводина дочь могла быть очень убедительной, а что уж там было у неё в голове, проверять никому из диверсантов не хотелось. Они, не боявшиеся ни чертей, ни Богов, её откровенно опасались. Ведьма же. Да Чародеева жена к тому же.

Лютню ей подарила та самая дама Алис, при первой встрече. Дарёна, хоть и была изначально против приглашения домой всяких иноземных баб с сомнительными профессиями и репутацией, подарок приняла. Подивилась, когда Всеслав взял непривычной формы гитару и, подкрутив с задумчивым видом колки́, заиграл душевный наигрыш, будто всю жизнь только этим и промышлял. Песня из старого фильма про трёх мальчишек, выросших в агронома, хирурга и целого архитектурного академика, ей пришлась по́ сердцу. А я вспомнил, как пел эти слова первой жене, тогда ещё студентом. И потом, в деревенской избе под Смоленском, где зимой наметало снегу под самые окна.

Дарёна довольно быстро освоила заморский инструмент, научившись подбирать на слух не только здешние песни, но и те, что порой, задумавшись, напевал её муж или я. Научила она и Лесю, которой кто-то из Кондратовых состругал вполне приличную гитарку.

Когда они на два голоса, под аккомпанемент наших гуслей, жалеек и рожков, на наших арф, флейт и виел-фиделей, странных толстых скрипок непривычной для меня формы, исполнили песни про то, как тронуло ветром струну, и как хорошо ходить в поле с конём, успех был ошеломительный. Запомнившиеся с самой первой нашей встречи слова подпевал Буривой, гудел Гарасим, удивил знанием их и патриарх. Дружина, особенно та часть, что ходила на Альбу, тоже пела. Душевно было – не передать.

Первый, пожалуй, в истории Руси концерт с участием заморских звёзд и членов правящей династии прошёл великолепно. Франки-менестрели плакали через одного, слушая слова даже в переводе. Сама манера пения, игры, сами мелодии, для этого времени необычные и удивительные, трогали каждого слушателя. Я подумал, что, может, для отдельно взятых симбирских деятелей кино и было важнее прочих. Нам же пока жить и строить продолжали помогать песни.

И уже вечером, в Ставке, узким кругом из сотников, столпов веры, Ставра с неизменным молчуном-Гарасимом, Рыси и нас с сыновьями, сели «подбить бабки».

Пусть чисто визуально заявиться домой так нарядно, как батюшка великий князь, у Ромы и Глеба не получилось, то, что они рассказали и показали, подтверждая и дополняя Гнатов прежний доклад, вполне уверенно позволяло говорить о том, что в самое ближайшее время гро́ши и впрямь станет нема́ куда девать.

Торговля с булгарами, как и со всеми прочими, была значительно выгоднее, чем перманентные взаимные набеги и убийства. Возможность торговли через них напрямую с персами и более дальними народами и вовсе наводила Глеба на возвышенно-мечтательные мысли. Которые он, впрочем, пока озвучивать отказался, попросив времени на то, чтоб всё прикинуть и посчитать вдумчиво, как они с Одаркой любят. На лирический лад наводило его и то, что отец и не подумал гневаться или отказывать, когда он, отчаянно робея, сказал, что готов назвать подругу и помощницу женой. Под одобрительные крики горожан Всеслав и Дарёна обняли их обоих, пожелав совета да любви, предложив не откладывать и сыграть свадьбу ещё до снега. Полоцк, радуясь новому поводу попраздновать и поудивляться, зная княжью семью, предложение горячо поддержал, смутив девушку искренними, но довольно личного характера пожеланиями, для этого времени характерными.

Семейство Контарини, чутко уловив новые тенденции на мировом рынке и политической арене, согласовало график отправки домой, на Русь, выкупленных бывших рабов и компенсации за умерших. Получалось много. Очень много и людей, и золота. Часть Глеб, сделав вид, что это ему крайне невыгодно, согласился принять товарами и специалистами в ремёслах, получив, отчаянно торгуясь за каждого, такой дисконт, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни нарочно выдумать. Венецианские купцы долго упирались, но согласились. Примерно в те дни, когда до тех краёв могли гипотетически известия о том, что от Вильгельма Завоевателя, кошмара и ужаса бриттов и гордости норманнов, вставшего на пути Всеслава Чародея, вместо ожидаемого мокрого места осталась дымящаяся яма.

Наверное, эти гипотетические новости помогли семейству Контарини переверстать бо́льшую часть логистики и грузоперевозок, идеально попадая в план великого князя насчёт торговой блокады фризов и Западной римской империи. Слушая сына и глядя на карту, Всеслав кивал задумчиво. Если папу Александра, царствие ему небесное, хотя вряд ли, конечно, мы по мошне при помощи половцев пнули от души, с оттягом, то у Генриха и Торгового Совета фризских земель начали её оттягивать. Медленно. И мне, как врачу, было противников даже несколько жаль. А ещё мы со Всеславом оба прекрасно понимали, что от людей в подобном положении можно было ожидать чего угодно. И, пожалуй, в самом ближайшем времени. Вряд ли император собрал кучу золота просто так, чтоб посидеть на жёлтом по-богатому. Но дело осложнялось тем, что основная масса европейских наёмников, фризов, швабов, фландрийцев и даже норманнов, тех, кто не упускал случая продать свои меч и копьё подороже, внезапно оказались связаны контрактами. Вот так, прямо случайно вышло. То шарахались по империи, задирая друг друга в тавернах, унижая землепашцев и фермеров, портя баб и криминогенную обстановку, а теперь, как говорил мой младший сын – хоба! И поди сыщи ватагу-отряд для охраны торгового поезда или чтобы наказать зарвавшегося соседа, барона или графа.