Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Граф Бернхард фон Раценбург, успешный полководец и военачальник, верный слуга императора Генриха, хмуро смотрел на русло реки Тра́ве, по которому поднимались от залива драккары руян. Страха в прошедшем многие битвы воине не было. Тем более, что с севера возвратились войска, что были направлены туда волей Герниха и им самИм, чтобы наказать обнаглевших вагров и датчан. После того, как тот князь русов чёрным колдовством захватил Шлезвиг, здешние дикари совсем страх потеряли! Уходили выше, к бухте Шлей, целыми деревнями, забирая подчистую всё: свои нехитрые пожитки, зерно, даже сено! Отряды, ходившие по их следам, повеселились в тех краях вдоволь, кровь лилась рекой, горели редкие поля несжатого хлеба, стога сена. Не хотят отдать добром – и сами́м ничего не достанется!

Бернхард, напрягая глаза, смотрел за тем, как хищные корабли выстраивались в шеренгу, носа́ми к крепости. Но до них было слишком далеко даже для редких у саксов-защитников арбалетов. Да и стрелки́ вряд ли попали бы даже в такие крупные цели, подойди они чуть ближе. Вой. Леденящий кровь волчий вой, что звучал тут третью ночь кряду, вымотал всех. Не спавшие толком воины спасались брагой и пивом, но и их запасы подходили к концу. Что там задумали эти руянские черти⁈ Они, говорят, очень неплохи на воде, но на суше, да против укрепленных стен – наверняка не бойцы. Именно об этом хотел крикнуть своим солдатам граф, когда с реки раздался жуткий вой и свист, будто сотни демонов вырвались из преисподней. А потом крепость провалилась в Ад.

Крут даже уточнять ничего не стал, когда пришла весть от Всеслава. Он и сам слышал про зверства саксов на западе. Корабли отошли в ту же ночь. Толстые бронзовые стволы, неподъёмно тяжелые, расставляли на ходу, беспрекословно слушаясь хмурых и злых молчаливых русов. Это были те самые нетопыри, с которыми многие из Крутовой дружины побывали в походе не так давно. Там воины Чародея даже иногда улыбались. Нынче же были злыми, как бешеные собаки. Точнее, волки. Они и поведали братьям-руянам о том, что именно творили каратели в окрестностях Экерны и Юрьева-Северного. В том, что у Любека нет ни единого шанса на спасение, никто из экипажей драккаров не сомневался уже к утру. Все видели, сколько чародейского оружия и припаса привезли с собой нетопыри. За два дня Любек выгорел почти дотла. Целыми остались только склады и причалы, собор и бедные предместья. Ворот не осталось. Прибивать щит, Всеславов или Крутов, было не́ к чему. И ни к чему́.

Старый перс уехал из Полоцка на следующее утро. Увозя знания, в которые вряд ли до конца поверил сам. И в которых ему предстояло убедить своих великого визиря и султана. На прощание Всеслав подарил ему один из трактатов Авиценны, найденный в Лесином приданом, наследстве бабушки Мирославы. Текст перевели на русский, рисунки перенесла на бересту и бумагу сама княжна, поправляя кое-где, там, где средневековые познания анатомии оказывались совсем уж никудышными и далёкими от истины. Оригинал поехал к сиятельному Смелому Льву. В качестве жеста доброй воли. Одного из.

Глава 13

Ничего нет хуже ожидания

В письме, на довольно неплохой, а по местным меркам так и вовсе восхитительной и бесценной почти белой бумаге, великому сутлану сельджуков отправилось многое.

Там были описания подготовительных этапов, чертежи-схемы торговых путей, перечень необходимых товаров и списки того, чем была щедра́ Русь. Точнее, могла быть. В случае, если предложение великого князя будет рассмотрено и принято Смелым Львом Алп-Арсланом. От изложения планов до последнего отговаривали вчетвером патриарх, волхв и оба нетопыря. Всеслав убедительно пояснил, что даже если ромеи и умудрятся каким-то образом договориться с Венецией по поводу зерна, то оспу лечить за зиму не выучатся совершенно точно. А схема, которую брались исполнить Абрам с Моисеем и бесчисленным множеством их родичей и знакомых, крайне удачно рассыпанных по нужным Чародею местам, позволяла осуществить торговую блокаду Византии и без Контарини. Да, с сельджуками было бы значительно проще. Но можно было и без них. И даже уйди эти сов. секретные данные прямиком к Роману Диогену – планам бы это существенно не помешало. Чуть дольше, чуть больше потерь. Но империя должна была пасть.

В том, что достопочтенный Абу проникся душевной беседой до нужной глубины, у нас со Всеславом тоже сомнений не было. Прощался он, кланяясь так, как не пристало вельможе его уровня и человеку с его возрастом и опытом. И слова говорил на родном языке такие, какими обычно клянутся отцу или старшему в роду не подвести и выполнить поставленную задачу. Если я хоть что-то научился понимать в людях, даже восточных, за свою долгую прошлую жизнь, то звездочёт не должен был подвести. Он или найдёт способ убедить руководство в том, что ссориться с дикими и опасными русскими колдунами совершенно не следует, хотя бы до глубокой проработки, или придумает, как передать нам весть о том, что второго султана династии Сельджукидов наказал Аллах, лишив разума.

Но в том, что государством турков, персов и ещё нескольких десятков менее титульных народов управляют слабо адекватные граждане, я сомневался. То, чего они смогли достичь за сравнительно небольшой промежуток времени в контексте мировой истории, убеждало в обратном. Воевать и считать они умели точно. И то, и другое – вполне неплохо.

От северян вести приходили преимущественно хорошие, даже можно сказать: обнадёживавшие. В Янхольме вовсю работали мастерские, где ученики нашего чудо-плотника и кузнеца-металлурга ударно выдавали на-гора́ комплекты носового и кормового вооружения для драккаров и кнорров. Это надземная часть. Под землёй не менее стахановски трудились ученики наших молчаливых химиков под руководством одного из них.

На этот счёт тоже начался было на высоких тонах разговор со Ставром и Гнатом. Дескать, размещать такое сильно тайное, важное и страшное производство практически под самым боком у империи глупо и опасно. Уставший за день Всеслав просто нарычал на них обоих, напомнив, кто на кого работает, и дав понять предельно ясно, что это не обсуждение и не обмен мнениями, а приказ. А потом, смягчившись чуть, пояснил, что с каждой седмицей в дороге снаряды становились всё опаснее даже для своих, поэтому и производить их было логично ближе к месту планируемого применения. Как на Руяне-острове, в пещерах белых скал, по согласованию со Стоиславом. Или в Олешье, в устье Днепра. И там, и там химиков сторожили Гнатовы, при полной поддержке и всемерной помощи Яробоевых и Байгаровых. То, каким частым и цепким гребнем прошли оба этих воеводы по своим же дружинам и по населению после той истории с лихозубом на Всеславовом подворье в Полоцке, позволяло быть уверенным практически полностью: эти и впрямь одно дело делали.

Саксонцы, мягко говоря всерьёз обеспокоенные тем, что Любек выгорел дотла, оттянули войска южнее. За две недели провели лишь три вылазки в сторону вероятного размещения руянских морпехов. Все три группы обнаружились одним очень недобрым утром под стенами крепости. Отгруженными, что называется, внавал, без симметрии и гармонии, кусками. А когда сторожа́ подобрались к куче поближе, крестясь и громко шепча молитвы, она ещё и рванула, приведя и без того обеспокоенных саксов в состояние истерики. То, что в каждой из отправленных групп не доставало по одному-двум воинам, старши́н и десятников, разбираться как-то не стали. А Яробой, что командовал операцией, узнал от тех имперских солдат много занимательного. В частности о том, когда и где собирались провозить особо тайный груз для Адальберта, архиепископа Гамбурга и Бремена, фактического властелина и куратора всех католиков Швеции, Дании и Норвегии. Среди инструкторов-нетопырей, что обучали союзников основам средневековой артиллерии и минно-взрывному делу нашлись те, кто принимал деятельное участие в самых первых вылазках русов на вражескую тогда территорию за зипунами. Они щедро поделились и этим опытом. И вместо Бремена посылка ушла на Руян, а оттуда в Полоцк. Огорчив тем самым архиепископа, и без того пребывавшего в расстроенных чувствах, едва ли не до инсульта. Точный диагноз поставить было затруднительно и вряд ли имело смысл, но, как говорили, перекосило святейшего знатно, без слёз не взглянешь.

Осень вступала, как напишет, вероятно, в возможном будущем классик, в свои права. Всё чаще тянуло по утрам дымком печных труб, тем самым живым, людским, русским духом, какой бывает так непередаваемо приятно учуять после долгой прогулки по осеннему или уже зимнему лесу. Особенно если заблудишься чуть, покружишь в ельничке, удивляясь, как это умудрился в двух шагах от тропинки её потерять из виду.

У меня пару раз бывало такое, помню. Один раз вышел на сигнал машины. Жена устала ждать, пока я соберу все грибы, и пару раз нажала на клаксон. Мобильных телефонов у нас тогда ещё не появилось, а шума проезжавших по гравийке машин я в лесу почему-то не слышал. Второй раз мы были с ней вместе. Часа три кружили, выходя на одну и ту же старую ёлку с обломанной вершиной. Начинало темнеть, жена волновалась, хоть и не подавала виду. Я предложил, больше в шутку, сделать так, как учила меня давным-давно мама: натянуть куртку, вывернув наизнанку, задом наперёд. Она говорила тогда, тоже, кажется, в шутку, что лешак посмеётся над убогим, да и отпустит. Через минут десять вышли к полю за деревней. Но куртки сняли и вывернули обратно, только когда уже дома́ увидели. Тогда ранняя осень была, теплее ещё, светало раньше, темнело позже.

Думал я об этом, сидя снова на крыше княжьего терема. На этот раз – на самом коньке, откуда вид открывался на весь Полоцк, который, если со Всеславовой памятью прежней сравнивать, разросся уже больше, чем впятеро.

С севера, с Поло́ты, доносились мерные удары. Те франкские мастера, что научили наших класть «каталонские горны», почтенных прадедушек мартенов и доменных печей, поделились и секретом водяного молота. Теперь ку́зни работали круглосуточно, вода не уставала поднимать и опускать здоровенные железяки.

Пилораму, которая из нового, сваренного Свеном, железа получила зубастые полотна, которые, кажется, вовсе не тупились по сравнению с первыми плохонькими образцами, «заводили» только на свету́. Не от того, что визг пил мешал спать – ни огромных дисков фрезы, ни электричества в нужных объёмах, ни бензина-солярки, как и двигателей для них, у нас пока не было. Но при работе впотьмах, как учила леденящая душу техника безопасности, катастрофически рос травматизм на производстве. И если дисковые пи́лы моего времени отмахивали с одинаковой лёгкостью пальцы, ру́ки и но́ги, вжик – и нету, то эти больше рвали и жевали. Одного бедолагу примчали под колокольный набат на «скорой неотложной» лошади. Белый от боли, мокрый от пота, он вынул из-за пазухи ладонь. Правую. Левой. Культя на уровне правого локтя, обмотанная тряпкой, хорошо хоть чистой, того и гляди должна была начать капать красным на пол, несмотря на то, что накручено там было прилично.

– Батюшка-князь, окажи милость, пришей! – как портного, но очень вежливо попросил раненый. И протянул мне обе руки, по-прежнему держа одну, отгрызенную пилой, в другой.

Мы с ребятами-ассистентами и Лесей бились бы с ним долго, сшивая ткани поочерёдно. Если бы руку отрезала циркулярка. А так – парни почистили рану от остатков локтевой и лучевой костей и собрали аккуратную культю, я почти и не подсказывал. Нельзя приживить кусок ладони, пусть и довольно большой, к плечевой кости. Как говорил один профессор из Академии имени Кирова: «нет, можно и хрен на лоб пришить. Но зачем?».

А в лазарете трудились и учились почти два десятка средневековых хирургов. И это словосочетание уже не вызвало, как раньше, ужаса или нервного смеха. Основные функциональные инструменты у нас были и работали точно так же, как в моём времени. Шёлк и «чудо-нить» кетгут не переводились. У Леси появилось две девчонки-ученицы, одна боярская дочь, а вторая – какая-то родня Буривоя. Бывшая Туровская сирота сперва для знакомства оттаскала их за косы, когда те вздумали сначала знатностью мериться, а после звонкостью голосов. А потом погнала со двора. Грубо, по-мужски, по-взрослому. И лишь после объяснила онемевшим девчонкам, что в лазарете всем плевать, как далеко от собора стоит твой дом, и как близко ко князю стоял твой прадед на каком-то великом прошлом сражении. Ты или поможешь болящему – или дерьмо на палке. А нам тут дерьма не надо, у нас стерильно тут! Ну, почти. С тех пор девчата ходили за ней, как утята за мамой-уткой, и без разрешения ртов не разевали.

Среди студентов были и монахи, и ученики-послушники волхвов, и нетопыри, и даже пара мясников. И у них, кстати, вполне себе неплохо выходило, если успевали вспомнить, что отрезанное не всегда можно было швырять на пол. А Гнатовы были все инвалиды, на протезах. Служба ратная для них закончилась, а желание служить верой и правдой князю-батюшке да люду русскому осталось. Вот и учились врачевать раны после того как выучились их наносить.

Глеб договорился со шведами и корелами, и до зимы и вправду успели они разок расторговаться. Довольны остались все. И лопари-саамы-лапландцы, прикупившие хороших ножей и топоров, а главное – соли, да втрое больше, чем хотели. Потому что наша и вправду была дешевле той, что возили им жулики-новгородцы. Радовались и Хагеновы ребята, что за простой рейс вдоль берега и сопровождение части лодий до Нарвы получили достойную плату. И наши, потому что набрали всего и много, как княжич Глеб Всеславьевич любил. Даже лямщики-бурлаки, и те веселились. Потому что на этот раз никто Шишками мериться не пробовал, а сразу встретили вежливо, помогли перекидать грузы на телеги, да и впряглись, затянув свою «Дубинушку». Наши помогали. И рассчитались честь по чести, без обмана. Потому что княжич часто говорил: не мешай честным людям зарабатывать, тогда и они тебе мешать не станут.

Ромка ещё разок прогулялся по Волге-матушке, которую понемногу начинали привыкать звать именно так. Он и привёз, помимо оговоренной в прошлый раз дани, дурные известия.

Как говорили его верные люди, бывшие заодно и Гнатовыми верными людьми, откомандированными в подчинение великому княжичу, булгарам не жилось спокойно. Тот самый Гасан, который хан-эмир-балтавар, в силу извечной восточной тонкости или природной подлости нутра́ решил внести в уговор незапланированные нашей стороной коррективы. И погнал по стойбищам и селениям своих верных нукеров, обдирая соседние племена до последней шерстинки. Объясняя это оригинальное управленческое решение не тем, что охренел от жадности лично, а сваливая всё на проклятых урусов, предводитель которых, сын Иблиса и шакала, велел взять дань ещё дважды, осенью и зимой! Алчные негодяи и клятвопреступники, ничтожные слуги Романа Полоцкого, вынуждали Гасана Абд Ар' Рахман ибн Исхака вынимать последний кусок из голодных ртов чужих детей. Он-то сам, дескать, плачет и посыпается пеплом вместе с каждым из вас, но поделать ничего не может, потому как за сыном Иблиса стоит грозная фигура самого́ Иблиса, который также Шайтан и вообще крайне неприятный персонаж.

Рома честно старался докладывать сухо и безэмоционально, только факты из донесений. Гнат кивал, подтверждая, и добавил в конце, что трое людей Байгара, половецкого коллеги, сообщили то же самое, отличался только перевод определений, какими наградил Хоттабыч, то есть тьфу ты, Исха́кыч, князя с сыном. То, что глаза у Рыси при этом были честными, как у прокурора, его и выдало.

– Червяком, говоришь? – отвлёкся от записей Всеслав.

– Истинно так! Червь, говорит, ничтожный! Оба, что ты, что Ромка, – воевода кивал энергично, а в искренних глазах кипели праведный гнев и справедливое негодование.

– До́жились, – с тяжким вздохом потянулся великий князь. – Только с одной стороны приструнишь чуть-чуть всякую падлу, так тут же с другой начинается. А потом приходят сын любимый с лучшим другом и давай печалить князя-батюшку, усталого, пожилого человека…

– Где ты пожилой-то? А почему это Ромка любимый? Ты чего горо́дишь-то? – воскликнули хором трое.

Про возраст озаботился старший сын. О том, почему именно он оказался любимым – Глебка. Последний вопрос по существу задал Гнат, широко раскрыв глаза и сменив негодование на недоумение. И лишь у Глеба начинали проскакивать озорные искорки во взгляде. Ему показалось, что шутку отцову он почуял. И не показалось.

– Меня! Великого князя русского! Срамословит какая-то пыльная паскуда из степи у чёрта на рогах! – голос Чародея набирал громкость плавно, но неуклонно, приближаясь к рыку. – А сын и воевода глядят на меня честными глазами⁈ Да как у вас языки-то только повернулись мне такое передавать⁈

– Седла-а-ать коне-е-ей!.. – заорал было Рысь зычно, почти как сам Всеслав.

– Не на-а-адо-о-о! – противным голосом затянул великий князь, не дав воеводе выйти на нужную громкость. Получилось как в каком-то старом фильме, где спорили то ли царь с королём, то ли князь с герцогом, сейчас и не вспомню. Но похоже вышло.

– Какие тебе кони? Того и гляди распутица начнётся, дожди-то вон как частЯт. Коней погробим, да сами, не ровен час простудимся. Нет уж. Вы мне, сынЫ да дрУги, вот что сделаете. Ты, Ромаха, с дядькой Гнатом придумаешь, как тамошним бедолагам помочь, да так, чтоб ни чёрт этот жадный, ни люди его и не пронюхали даже. Ты, Глеб, поможешь им с тем, чем именно они будут тамошнему люду помогать. Хотя, тут чего ни возьми, всё, наверное, впору будет, если этот Гасан и вправду их ободрал дочиста. А мы, я да вой добрый, Ставр Черниговский, придумаем, чем бы таким радостным да душеспасительным порадовать мироеда этого, балтавара, падлу. И, думается мне, дедко Ставр, отведёшь ты душу. Этого я беречь и жалеть не стану. Мне тот, кто клятвы нарушает, не по душе. И имею я желание неодолимое его душу из туловища вытряхнуть.

– Во! Вот это по-нашему! Ай да князь-батюшка! – загомонили разом все. Будто по делу соскучились, а его всё не было да не было, а тут вдруг – бац! – и появилось. Да ещё какое! Пойти в края далёкие, наказать лгуна да обманщика, что слова самогО Всеслава Чародея перевирать взялся!

– А перво-наперво вот что. Кликни-ка мне, Гнат, Кондрашу-плотника. Пойдёт у меня с ним разговор долгий. Да сам тоже пока далеко не отходи, тебе интересно будет, – улыбнулся князь.

– Нешто буераки⁈ Те самые⁈ Взаправду? Ох и благодать, братцы, ох и лепоту князь наш батюшка измыслил! А уж как Гасан Абдурахман удивится – я и представить боюсь! – завопил Рысь. И снова оказался почти полностью прав.

* * *

Уважаемые читатели, дальше выкладка глав через день, по чётным числам.

Глава 14

Поехали!

Повозиться пришлось долго. Но оно того и в самом деле стоило. Вышло, пожалуй, даже лучше запланированного заранее. Но обо всём по порядку.

Кондрат притащил с собой на вторую планёрку, следующую после той, на которой мы со Всеславом ставили задачу, ещё мастеровых мужиков. Они заметно робели, пытались было спины гнуть постоянно, но, как и любые по-настоящему увлечённые своим делом профессионалы, увлеклись обсуждением и вскоре уже перебивали, небывалое дело, самого́ великого князя! Но хоть дело шустрее пошло́, не то, что смотреть в восхищённые, но абсолютно пустые глаза.

Среди первого, наверное, в истории Руси конструкторского бюро были плотники, шорники, кожемяки, бондари, ткачи и плётники. Последнюю профессию я и не знал, честно говоря. Оказалось, это кто-то вроде корзинщика или мастера лозоплетения, только широкого профиля. Такие ребята из прутьев связывали заборы-плетни, рыболовные ловушки-морды или верши, и даже сани. Этот же, которого привёл Кондрат, оказался и вовсе энтузиастом-новатором: у него дома даже мебель была плетёная! И по его же совету позвали ещё одного неожиданного специалиста – лапотника. Но тоже уникального: этот и сундуки, и лари, и короба из лыка плёл-вязал, да такие, что в них воду можно было носить. Ясно, что при таком штучном уровне экспертизы у каждого отдельного профессионала, в успехе будущего КаБэ можно было не сомневаться. И, как говорили в моём прошлом будущем, оказалось, что не казалось.

Идей и ноу-хау, слову, на которое едва не обиделся Всеслав, появилась уйма. Всегда так бывало, когда одну и ту же задачу начинали решать профессионалы из разных отраслей. Нам, отцам-командирам-благодетелям, оставалась сущая малость: выбрать из них лучшие по ряду критериев. Я отметал заранее непригодные и завиральные, вроде как сплести из лыка летучий корабль. Глеб выделял те, в которых оптимально соотносились расходы и доходы. Ставр, которого мастера продолжали бояться больше всех, отбирал наиболее пригодные для конкретных задач. Их было несколько первостепенных: простота в эксплуатации и ремонте, износостойкость, скорость передвижения своим ходом и «на руках». А ещё – возможность нанести перевозимым вооружением и личным составом максимальный ущерб противнику. В общем, привычное и родное «безобразно, зато однообразно». Высококлассные профессионалы сперва возмущались по поводу того, что каждую деталь не придётся покрывать резьбой, чеканкой, красками, вышивать или наклёпывать узоры. И их можно было понять – вся эта рекламно-имиджевая хренота работала уже в этом времени. Чем красивее и наряднее выглядит изделие, чем больше оно запоминается, тем выше шанс того, что его во-первых, купят, во-вторых, понесут хвастаться друзьям и соседям, а в-третьих, запомнят и разнесут имя чудо-ма́стера, что такие диковины выделывает. Но убедить их отказаться от привычки делать всё до ужаса красиво и так же долго удалось Глебу, когда он озвучил примерные тиражи, размеры партий нужных изделий. И как-то моментально стало не до красоты.

Лечь снегу нормально не дали. Обкатывали свежые прототипы практически по первому, который, может, и не мог уже растаять в любое время, но на нормальный зимний похож тоже ещё не был. На участках, где высота снежного покрова превышала пядь, все образцы вели себя предсказуемо. Но плетёные, лёгкие, значительно выигрывали в скорости.

Мы со Всеславом только диву давались, глядя на то, до каких мелочей и деталей всё КБ владело материалом. И это при том, что тут не было ни ПТУ, ни вузов, ни институтов. Но, хвала Богам, башковитые мужики водились и без этого. Чего стоило объяснение того, почему следует дождаться новой поставки от корел и чуди?

– А без них-то почему никак⁈ – негодовал Глеб.

– Они дерево везут и шкуры, княжич, – как несмышлёнышу объяснял ему Кондрат, ставший кем-то вроде главного конструктора. И одной только этой нравоучительной интонацией взбесил Глебку непередаваемо.

– Ты спятил что ли⁈ У нас кончились деревья? И шкуры⁈

– Там особое дерево идёт, пихтой зовётся. Оно легче осины, ольхи и даже липы. На одном изделии не менее пуда выгадать должно́, а это ж, батюшка-князь говорил, для скорости – первое дело. А шкуры оленей тамошних да лосей. Ими ежели полозья обшить – накатом лучше идти станет, чем нынче.

Глеб плюнул и больше в этот сопромат не лез.

Неделя круглосуточной работы ушла на то, чтобы довести все три отобранных из первой демонстрации прототипа до ума. На финальной «госприёмке» они выглядели почти одинаково, чуть отличаясь только обводами бортов. Непривычные для этих мест и времён высокие треугольные паруса́ были одинаковыми. И на каждом по центру красовался Всеславов знак. Не вышитый золотой нитью. И не нарисованный Лесей. Оттиснутый штампом в месте, размеченном при раскройке ткачами. Может, и без души́, зато быстро и однообразно.

К тому времени, как лёд на матушке-Двине и, по донесениям с Востока и Юго-востока, на Днепре стал прочно, под пара́ми, вернее, под парусами было две сотни саночек. В комплект каждых входило два набора полозьев: пошире для снега и поу́же, окованных снизу, для льда. По льду, не накрытому толстым белым одеялом, скорость достигалась невероятная. При том, что на борту сидело два механика-водителя и два стрелка́. Большого запаса громовика и огненного запаса в целях сохранения скорости и манёвренности не брали. Но в них и нужды не было. На учениях полсотни саночек пролетали версту за считанные мгновения, замирали, давали залп учебными болтами, повторявшими вес и аэродинамику зарядов динамита, и исчезали. Проверять пока не было ни возможности, ни, откровенно говоря, желания, но почему-то казалось, что пятьдесят таких «выстрелов из подствольника» смогли бы и Вавилонскую башню разнести.

Да, пожалуй, даже хорошо, что в этом благостном и мирном древнем времени не было ни интернета, ни мобильной связи. Пока ещё связались с Шаруканом, пока получили подтверждения и готовности от него и Глеба Переяславского. Зима набрала полную силу, щедрая на снега́ и морозы. Успели даже порадоваться результатам Кубка Всея Руси по ледне́, который проходил по старой памяти в Киеве, на Почайне-реке, а результаты печатали чуть ли не день в день все русские газеты. Ну, то есть стенгазеты, разумеется. Трофей взяли «Полоцкие волки». Золотой. Серебро ушло в Чернигов, а бронза – в Новгород. Тамошняя команда-отряд обещала в ближайшее время стать очень опасным противником. И мы со Всеславом и старцами от всей души радовались, что теперь они противостояли нам только на льду и с клюшками. Хотя, наверное, не мы одни этому радовались. Это был, пожалуй, первый год из долгой череды предыдущих, когда ни один русский воин не убил другого в усобицах, развязанных князьями. Которых исподволь, втихую натравливали друг на друга ромеи, германцы или латиняне. Теперь на коне были герои спорта. И страсти разгорались на трибунах. И это было невероятно здорово. А то, что носы́ съезжали на щёки, зубы разлетались красиво и руки-ноги, случалось, ломались – ну так это хоккей, а не шахматы. То есть, конечно, ледня. А на конец зимы были запланированы уже новые соревнования, ещё хлеще. Союзные! Там должны будут встретиться отряды стран от Норвегии до Югославии и от Иберии до Чехии. Ждали гостей от франков и англов. Задумка была широкомасштабная, конечно. Как и многие другие наши. Но для того, чтобы здесь, в Полоцке, продолжилась успешная практика замены массовых убийств на культмассовые мероприятия, Всеслав ни времени, ни золота не жалел. Уже сейчас люди, приезжая в другой город, сперва шли в церковь, потом по родне, друзьям и знакомым, а затем – на каток или стадион, где подходили к группам в шарфах и рукавицах тех же цветов, что носили сами. Даже на торгу можно было услышать:

– За «Черниговских орлов» стои́шь? Фрол-то ваш хорош, хоро-о-ош! Какой дуплет нашим во второй трети вколотил, а?

Да, от слова «болеешь» великий князь решил отказаться, и я, как врач, спорить с ним не стал. Поэтому за любимые отряды-команды у нас «стояли», а не «болели».

Болеть же на Руси вообще стали значительно меньше. Тотальная, зачастую насильственная, практика введения санэпидемстанций, инфекционных лазаретов и скорой помощи дело своё делали отлично. Им помогали и служители культов, религиозные деятели, не стесняясь на службах, вне зависимости от места их проведения, в церквях или в лесах-дубравах, упоминать время от времени и про чистоту, залог здоровья, и про важность прививок. Да, разумеется, мне не были доступны методы создания химических, рекомбинантных, виросомальных или субъединичных вакцин. Но и обычные, инактивированные, показывали здесь какие-то небывалые результаты. Да, в моём прошлом будущем они работали хуже, требовали ревакцинации, часто вызывали аллергию по сравнению с более современными вакцинами, разработанными при помощи генной инженерии. Здесь сравнивать было не с чем вовсе. До открытия генов тем датчанином, о котором я уже вспоминал, оставалось больше восьми сотен лет. До первой рекомбинантной ДНК ещё лет на шестьдесят-шестьдесят пять больше. А дети умирали уже сейчас. Поэтому мы со Всеславом продолжали использовать то, что было. Да, не панацея, конечно. Но я как никто в этом времени знал, что панацеи не существует.

Ферапонт с тем фризом, которого не дали изжарить ревностным христианам тёмные нетопыри, уже сладили два первых микроскопа. Да, выглядели их оптические приборы, конечно, крайне непривычно, но им и не премию в области дизайна предстояло получать. Зато создание сывороток против столбняка и вакцин от дифтерии, краснухи, коклюша и свинки с ними вышли из разряда ненаучной фантастики. Пока же довольствовались тем, что усиленно обучали инфекционистов, строили инфекционные отделения и массово популяризировали знания о гигиене. И это уже было огромной, невероятной победой.

Везде, как и следовало ожидать, бывали промашки и накладки. Но больных столбняком переставали закапывать в землю живыми, детей с паротитом и корью не мазали свежим коровьим дерьмом. Тёмные века́, говоря романтически, начинали чуть светлеть. А после того, как организаторам первой в Древней Руси фанатской драки с применением холодного оружия отрубили руки по плечи и усекли языки, стало значительно проще и в этом направлении. Да, приходилось бороться с одной агрессией при помощи другой. Да, методы были от толерантности далёкими. Но они работали, и это было по-прежнему важнее.

Выдвинулись после Рождества, под которое, чтоб два раза не вставать, подгадали и финал Кубка. Поэтому в каждом из городов по берегам, которые пролетали не останавливаясь, наблюдали одинаковые картины: народ, вылетевший из-за стен или выскочивший на них, начинал было разворачивать флаги и махать шарфами. Потом тряпки обвисали в замиравших руках, а горожане разевали рты, глядя но то, как две сотни глайдеров-буеров-парусных саней пролетали город за считанные мгновения. И только ветер, зимний, холодный, доносил с реки крики: «Волки – уу́-у!», рефрен одной из кричалок Полоцкой команды, сделанный на мотив какого-то американского мультфильма про уток, который мой старший сын так любил, когда был маленьким.

Стая летела по руслам рек, то вытягиваясь, то собираясь кучнее, хоть это и снижало скорость. Мы со Всеславом по-прежнему слабо понимали, как это работало. Он так и вовсе про себя, не подавая виду, подозревал, что это какое-то колдовство из грядущего, которое называл наукой физикой, но не мог объяснить понятными словами его сосед по телу. Сосед же, я то есть, и вправду мало что помнил про все эти галсы, гюйсы и прочие бом-брам-стеньги, кроме названий. Всеслав делал вид, что верил моей прикаянной душе. Для которой наукой объяснялось почти всё, от громовика и прививок от оспы до популярности ледни и килы́ на всей территории союза. Почти всё. Кроме того, как я здесь оказался, и как работал Святовитов дар. Но оба эти вопроса я по здравому размышлению решил отложить пока. Во-первых, работает – не лезь. Во-вторых, и так было, чем заняться. А в-третьих, жить стало очень интересно. Я всегда любил жизнь, а за последний год, кажется, полюбил её ещё сильнее.