Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Annotation

Новые приключения старого Врача в теле и времени князя Полоцкого, легендарного Всеслава Чародея!

История не знает сослагательного наклонения, даже альтернативная. А великий князь Руси продолжает сшибать спесь с лидеров мировой величины.

Три центра силы: Западная Римская империя, Византия и Сельджукский султанат.

Русь в окружении врагов? Кого с кем заперли на этот раз?

Внимание:

Все, абсолютно все события, персонажи, имена людей и животных, географические, экономико-политические и прочие факты и догадки являются исключительно вымыслом автора и ничего общего с реальной историей не имеют.

И автору искренне жаль.

Воин-Врач VII

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог

Воин-Врач VII

Глава 1

Ну вот мы и дома!

Соревнуясь в том, кто придумает ромеям самый печальный финал, хохотали с Гнатом на всю Двину. Но замолчали оба разом, когда из-за очередного поворота показались знакомые места. Они все здесь по пути были знакомыми, конечно, и уже несколько раз высыпа́ли на берега пешие и конные, крича здравицы великому князю и добрым ратникам его. А теперь впереди виделось место последнего вынужденного привала до Юрьева, тот самый островок у излучины, где сливались во́ды большой и малой рек… Но на этот раз заторов из брёвен на пути не было.

Берега слева и справа были усыпаны людьми, густо. И все приветствовали нас. Махали руками, кричали, некоторые даже прыгали от избытка эмоций, которыми здешний люд сроду, кажется, богат не был. Рванулись с обеих сторон, вынуждая Яновых поднять автоматически луки и самострелы, маленькие челночки. Местные привезли на них и передали воинам князя свежий хлеб, молоко, мясо, ягоды-грибы. И неустанно благодарили, поздравляли с возвращением, улыбаясь широко и искренне. Наши кивали, улыбались в ответ, кланялись в пояс. Те, кто владел здешним наречием, перебрасывались парой фраз, виновато: дескать, погостили бы с радостью, но служба княжья шуток не терпит, в Полоцке ждут, пора нам. Лодочники понятливо кивали и отваливали к берегам. С которых не прекращали кричать. И, кажется, продолжали, когда последняя наша лодья уже скрылась за поворотом Двины.

Витень после той планёрки с капитанам у карты снарядил вверх по течению быстрый чёлн о четырёх па́рах крепких вёсел. Тот летел, задрав нос и словно почти не касаясь воды, а гребцы оглашали окру́гу криками, возвещая о скором возвращению на родную землю хозяина с дружиной. И берега начали наполняться людьми. Увидеть великого князя, Чародея, волка-оборотня, или любого из его лютого воинства считалось доброй приметой уже и здесь, вдали от Киева и Полоцка.

Тяжёлые неуклюжие кнорры плелись следом размеренно, и не пробуя тягаться в скорости с лодьями. Десяток их тянулся по Двине неторопливо, важно. Крутовы драккары довели караван до Юрьева и сдали под охрану тамошним стражникам. Команды из вагров, датчан, руян и наших передохну́ли в дивном городе, что вырос на юго-восточном берегу Варяжского моря с поразительной скоростью. Погуляли по широким чистым улицам, мощёным серым камнем, поглядели, разевая рты и ахая, на границы огромной страны, а точнее – союзного государства, почитали названия далёких городов, о многих из которых никогда не слышали. Сытно поели в корчмах и сладко выспались на постоялых дворах, где с них, как с княжьих служилых людей, наотрез отказались брать плату. Рассказали в благодарность корчмарям истории о западном походе Всеслава, отдельно отмечая те, свидетелями которых были сами. О страшном пожаре в Янхольме, бывшем Рибе. О подвиге Яна Немого, что грудью заслонил великого князя от порождения самого́ Сатаны. О превращении Шлезвига в Юрьев-Северный, город-побратим. Добрые юрьевцы охали, ругались, грустили и радовались. А жителям далёкого города-тёзки тут же порешили собрать гостинцев со здешних земель, за знакомство и на вечную дружбу. Раз отсеяться в этом году ла́дом не успели они, по дурной прихоти того Хольсена, что батюшка-князь подело́м на́ кол определил, значит надо зерна послать? Мёду обязательно, грибов сушёных, рыбы вяленой, их много можно за раз увезти, лёгкие же. Репы опять же. На смущённые слова гребцов из тех краёв – мол, не надо, есть у нас – отмахнулись только: да чего у вас там есть-то на севере, кроме льда и трески? Самый дальний край родной земли, от матёрого берега вона аж где, да германцы под самым боком. Нет, возьмёте, что дадим, и отказом даже не думайте обижать!

Мы об этом узнали позже гораздо, в Полоцке уже. О том, как сами, без приказа, решили одни люди русские другим помочь. И плевать всем было на то, что среди них были в основном поморяне, пруссы, латгалы, вагры и датчане. Люд, живший в городах и поселениях за щитами со Всеславовым зна́ком, видевший силу и богатство, широту и простор родной земли на привычных и знакомых белых экранах на каждой крупной торговой площади, звал себя русским. Уверенно и гордо.

Десяток тяжёлых кнорров добрался до устья Поло́ты через седмицу после нашего возвращения. И три полных дня гребцы и кормчие ходили, восхищаясь красотой, удобством и богатством стольного града Полоцка. Своими глазами видя тех, о ком слышали некоторые в походе от друзей-русов. Которые сразу же расхватали по домам тех из них, с кем сидели на вёслах, ходили по датским лесам, по холмам Британии. По далёкому памятному Всеславову полю. Смотрели гости во все глаза на Ставра на Гарасиме. На Буривоя. На патриарха Всея Руси отца Ивана, что когда-то очень давно ходил под солнечным стягом в дружине руян, под рукой деда нынешнего князя, Крута Гривенича. На хромого одноглазого наставника Кузьму, вечно в кольце непривычно серьёзных пострелят-мальчишек с цепкими взглядами. И каждый вечер собирались они на площади у Святой Софии, глядя на белый экран, что здесь, в Полоцке, звали незнакомым словом «стенгазета».

А после ушли вниз по течению, к родным домам и семьям, везя с собой гостинцы от друзей и боевых товарищей. Полные лодьи товара, инструмента, сырья, соли и железа. Везя Полоцких мастеров, что должны были обучить их земляков новым способам плавки, ковки, литья, ткачества, гончарного и плотницкого дела. И думать не думали о том, что обратный груз был куда как дороже того, что привезли они вверх по Двине. Ведь золото – это просто золото. Даже десять полных кнорров. А главным богатством необъятной страны были и оставались они. Люди.

В том возвращении удивляли нас не только они. После того невероятного что для нас, что для местных племён сборища на берегах возле Конкаузена, той излучины, где мы дожидались разбора завалов из сплавленных на Двину брёвен по пути на запад, взялась удивлять сама природа.

Народ вдоль берегов выше по течению стал попадаться промокший насквозь. Впереди так и висело низкое свинцовое небо, но над нами продолжало светить Солнце, а ветер гнал волны против течения, и нас вместе с ними, да так, что приходилось убирать вёсла. Рысь многозначительно поглядывал на небо и делал умное лицо, дескать, говорил же я, Они явно помогать взялись. Ливни, что зарядили до срока, но как-то удивительно локально, наполнили обмелевшую за жаркое лето реку. Те места, что отметил на карте Витень, прошли без ожидаемых помех: поднялась вода. Нас накрыло лишь однажды, уже на подходе к Полоцку. Но мужики на вёслах ничуть не расстроились убранным парусам, а только песню затянули. Так и вышел наш караван из-за поворота Двины: насквозь мокрый, но счастливый и радостный, догоняя раздольную старую песнь Полоцких лодейщиков, которую уже подтягивали на пристанях впереди. Мимо песчаного левого берега, где впадала в Двину речка Чёрная, к устью Поло́ты на правом берегу, к высокому холму с красавицей-Софией над ним. К родному дому.

Ты неси, Двина, Двина-матушка,

Лодьи быстрые, лодьи русские,

Да к великому граду Полоцку,

Где родные ждут, жёны-детушки.

Последние метры-сажени показались тяжелее, чем весь поход. Вроде, и вёсла взлетали быстрее, и вода речная забурлила-запенилась под носа́ми кораблей, а всё равно хотелось чуть ли не за борт сигануть да махнуть к долгожданному берегу вплавь. Хотя, пожалуй, и пробеги мы со Всеславом по воде, аки по́суху, никто бы и не удивился. Великого князя тут знали с детства, и подвиги его небывалые помнили наперечёт, детям рассказывали. Ну, не слово в слово, конечно, так, выборочно. Чтоб сон не пропал. И аппетит.

Рысь стоял за правым плечом, щуря светлые глаза на берег, который тоже давным-давно считал родным. Узнавая знакомые фигуры и голоса, радостно приветствовавшие возвращавшихся. Улыбаясь легко и счастливо. Но это не помешало бы ему, как и прежде, услышать щелчок тетивы и поймать стрелу, нацеленную в великого князя, лучшего друга, мечом, рукой, зубами или грудью.

На той самой пристани стоял тот же самый помост, что и в начале лета, когда уходили отсюда те же самые пять лодий, с теми же самыми стрелка́ми и нетопырями, что возвращались домой. Почти все.

Подтягивали за сброшенные канаты к пирсам лодьи гомонившие деловито, но радостно работные люди, крепкие, могучие, как сама земля, встречавшая вернувшихся сыно́в своих. Слетали с борто́в наши, помогая причалить остальным, выстраиваясь в коридор от свободного главного места на пристани к тому самому помосту, где высились фигуры отца Ивана и Буривоя. А между ними – Глебка, державший за руку Рогволда и Лесю. И Дарёна с Юркой на руках. Выпрыгнуть за борт мучительно долго корячившейся возле быков-опор причала лодьи остро захотелось даже мне. Ладонь великого князя плясала по рукояти меча. Вторая намертво вцепилась в перевязь ножен на груди. Чтоб не начать махать родным.

И лишь когда спрыгнул легко со сходен на доски пристани Гнат следом за Варом, поднялся на борт и Всеслав.

– Благодарю тебя, Двина-матушка, за путь добрый и подмогу по дороге, – поклонился он низко великой реке. – Слава и хвала вечная всем, кто помогал, учил, спасал и берёг в пути. Вечным и предвечным, живым и мёртвым. Слава!

Он раскинул руки, глядя на Деда-Солнце, на чистое голубое небо. И возглас его подхватил весь берег.

– Винюсь перед тобой, землица-матушка и батюшка Полоцк-град. Не вышло у меня всех мужей, братьев и сыно́в домой вернуть. Навидались лиха, довелось помахать железом острым, покидать вволю стрел калёных. Довелось и самим отведать вражьего угощения ядовитого. Не придумал я, как каждого уберечь, и в том винюсь честно, как предками заповедано. И не ступлю на родную землю вовек, коли решишь изгнать меня, никчёмного, люд добрый Полоцка-града.

И Чародей склонил покаянно голову, ожидая решения земли, города и его жителей. Как делали до него сотни, тысячи раз князья и вожди русов, воротившись с битвы. Нынче мало где следовали древнему обычаю. Здесь – не изменили и не изменяли ему.

– Полоцк приветствует тебя, великий князь Всеслав! – раздался с берега неожиданный ответ. Неожиданный потому, что прозвучал хором из двух мощных голосов, патриарха и волхва. И потому, что имя княжье прозвучало с еле уловимой паузой, в два слога будто.

И весь город, что вывалил на берег, от тех, что по колено стоял в Двине, не уместившись на суше, до тех, кто бегом бежал от воро́т, грянули:

– ВСЕ-СЛА-А-АВ!..

Великий князь, оборотень и Чародей, поднял голову. И шагнул на доски сходен. Не сводя глаз с Дарёны, на лицо которой возвращался румянец. Отринь город вернувшегося из похода мужа, она ушла бы вслед за ним, не обернувшись. Они давно пообещали Деду-Солнцу, Двинской воде и жаркому пламени, что всегда будут смотреть в одну сторону. И оба клятву ту свято берегли.

– Здравствуй, Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, – выдохнул он, чувствуя, как садится голос и перехватывает дыхание.

– Здравствуй, муж дорогой, сокол ясный, великий князь! – она склонилась перед ним, как было принято, крепко прижав к груди недовольно заворчавшего Юрку-Егорку. А когда поднялась – слёзы хлынули из глаз.

Всеслав прижал обоих к груди, бережно, осторожно, вдыхая едва не позабытые вдали от дома и такие долгожданные запахи. Свежая малинка. Травка-зубровка. Мёд и парное молоко. То, за что он был готов убивать и умирать. Тех, ради кого он жил на свете. Тех, кто дождались мужа и отца. Ладонь, привыкшая к рукояти меча и веслу, гладила по накрытой платком голове жену. Невесомая заморская ткань норовила зацепиться за грубую кожу.

– Здрав будь, отец! С возвращением! – звенящим голосом произнёс Глеб.

Странно, одно лето дома не были, а он едва ли не на голову вымахал, да в плечах заметно шире стал. Я вспомнил, что и мой старший так же стрельнул. Мне в тот год пришлось брать дежурств больше обычного – к августу стало понятно, что в школу ему идти не в чем, из всего вырос. Каникулы-то в деревне проводил, там что под руку подвернулось, то и гардероб, но в десятый класс идти в дедовых брюках и старом кителе, моих трениках и тельняшке было не с руки. Съездили в столицу, на тот жуткий Вавилон в Северном Измайлово, срядили парня. Точно, он ещё хвастался-гордился, что с метра шестидесяти четырёх почти до метра восьмидесяти вырос. А я ещё, помню, велел жене ему гематогенки покупать и студень-холодец варить почаще. Они же, детки, когда так в рост ударяются, внутренности за наружностями не поспевают у них. Вроде, с виду дядя с усами, пусть и редкими, а внутри мальчишка прежний. Только с голодухи или с устатку в обморок брякнуться может, по себе помню. Этот вон, княжич, хоть и бодрится, вроде, а тоже бледненький с лица…

– Здравствуй, сынок, здравствуйте, родные мои! – Всеслав распахнул объятия, и к Дарёне с Юркой забежали ещё трое.

Леся заливалась слезами, хоть и старалась держаться до последнего. Теперь же всхлипывала и вздыхала прерывисто, повиснув на локте. Волька, глядя на неё, тоже выкатил губу́, готовясь поддержать любимую старшую сестрёнку. Завозился-захныкал на руках матери Юрка, как все маленькие дети чутко поймав общее настроение. Дрогнул чуть подбородок у Глебки, ещё чуть заметно пухловатый, покрытый пушком будущей бороды. И этим добил Всеслава окончательно.

– А-а-атставить слёзы! – гаркнул он, как заправский ротный старшина. Предварительно чуть отступив, чтоб не оглушить детей, и улыбнувшись, чтоб не пугать взрослых. – Раньше не надо было плакать, а теперь и вовсе не́ с чего. Вот они мы, живые и здоровые! Напугаемся сейчас бабьих слёз, да обратно уплывём со всем добром.

– Я тте уплыву! – Дарёна взрыкнула волчицей, быстрым движением всучила пискнувшего Егорку оторопевшей было Лесе, прижалась к мужу и крепко поцеловала. Долго. А потом с видом лучшей примерной ученицы встала рядом, впихнув руку ему под локоть и крепко прижав к тугой груди. Казалось, что чувствовалось, как колотилось в ней сердце. Располагавшееся, я точно помнил, с другой стороны.

– Здрав будь, княже! – по очереди прогудели и волхв с патриархом, терпеливо дождавшись, пока стая Всеславичей чуть отступит от вожака. Дарёна с явной неохотой выпростала руку из-под мужнина локтя, давая тому обняться со старейшинами, с друзьями.

– Ладно ли всё дома, отцы? – громко спросил Чародей, продолжая традиционную процедуру возвращения, «принимая дела».

– Дома всё ладно, мир да покой, с Божьей помощью – кивнул степенно отец Иван.

– Хранили люди твои землю и округу, как и условлено было, – поддержал коллегу Буривой.

– Поговаривают, не только округу? – покосился Всеслав на стоявших на краю помоста, вместе с сотниками и первыми людьми города, Гарасима и Ставра в привычном нагрудном кармашке.

Косматый древлянский медведь, по случаю праздника нарядный, причёсанный, с патлами, вроде как даже маслицем смазанными, от чего стало только хуже, мгновенно воздел очи к небу, занявшись изучением ближнего облака. Стар из его разгрузки проделал то же самое, надев точно такую же легкомысленно-отсутствующую морду прямо поверх привычного лица старого убийцы. И на облачко уставился на то же самое, будто других не было. Только что насвистывать не стали оба. Рысь за плечом князя хрюкнул, но сделал вид, что закашлялся.

– Всякое бывало, – крайне обтекаемо ответил волхв, бросив на ветерана на шагоходе такой взгляд, что лучше б, пожалуй, ударил. – Неужто в краях заморских проведали о том? И какая сорока на хвосте принесла только? Об том и здесь-то мало кому ведомо.

– Новгородцы трепачи, бабы базарные, не держится вода… – загудел было Гарасим, делясь негодованием с облачком, но тоже заперхал, когда пассажир двинул ему острым локтём под рёбра.

– Соро́к не видал, а вот горлицы, птички Божьи, исправно летают. И на тёткиных землях, и у шведов, и на Руяне-острове, – продолжал неспешную беседу Всеслав. – От Стоислава привет тебе.

– Самого́ видал? – ахнул Буривой.

– Как тебя сейчас. Давеча у костерка сидели втроём, он да мы с воеводой. Тогда и разговорились. Он тебе справы какой-то целый сундук передал, как разгрузят – глянешь.

Волхв только кивнул, стоя с открытым ртом. После Ладомира ни одному из этих краёв не доводилось даже увидеть Великого Волхва Арконы, не то, чтоб поговорить. А Всеслав продолжал раздавать сёстрам серьги.

– Тебе, владыка, Стоислав тоже поклон слал и памятку. А ещё коллега твой, архиепископ Кентерберийский и всея… тамошней оставшейся округи, – чуть подсбившись, вещал Чародей, – смиренный и благочестивый Стиганд Секира.

Прозвище, архивный позывной святого отца, выскочило будто само собой.

– Жив, старая треска! – ухмыльнулся патриарх, удивив несказанно датским присловьем и дав понять, что тайн в его прошлом меньше не становилось.

– Приросли земли союзные новой страной, что средь вод моря-окияна лежит через пролив от земель франков, – повысил голос великий князь, обращаясь к горожанам, – а наши тремя городами большими да богатыми: Юрьевым Русским, Юрьевым Северным и Янхольмом. Два последних на земле брата моего Свена Эстридсона, конунга датского, но вышло так, что подарил он их мне. День-другой – и все новые города и края на площади сами увидите. И два града-побратима Полоцку нашему на землях бриттов: Кентербери и Аннарю́с.

Увидев замешательство не только в толпе, но и на помосте, князь пояснил:

– Аннарюсом франки великий порт назвали, что раньше известен был как Дувр. Нарекли они град сей в честь Анны Русской, дочери родной Ярослава Мудрого. Я его, в общем, тётке подарил.

На последних словах он совсем по-простецки развёл руки и пожал плечами.

Толпа встретила изменения в международной повестке и на политической карте мира сугубо одобрительно, хохотом.

Я так и не смог выбрать, какая картинка лучше, и где Всеслав с Дарёной больше похожи, поэтому оставлю всех.

Предлагаю обсудить в комментариях)

Глава 2

Домашние хлопоты

Утро я встречал на привычной, родной уже, крыше терема. Солнце поднималось над лесом на противоположном берегу Двины, по которой в тумане плыли, перекликаясь, челны и лодки побольше. Крупнейшая в этих краях транспортная и торговая артерия, как Москва в далёком будущем, о которой тут пока и слыхом не слыхивали, никогда не спала. Днём и ночью сновали по ней вверх-вниз торговцы, рыбаки, гонцы, русские и иноземные голоса звучали что при свете дня, что в потёмках. Днями чаще всего с песнями, слушая которые на сердце становилось как-то легко и свободно.

Вчерашнюю процедуру встречи великого князя родным городом провели в полном соответствии со старыми традициями, чем изрядно порадовали Буривоя. Хоть он и бросал время от времени тяжёлые взгляды на Ставра и Гарасима. Но все «разборы полётов» и прочие подробности отложили. На кратком пиру для узкого круга лиц, не пиру даже, а так, бизнес-ланче, выяснили, что ничего пожарного и срочно-обморочного не повестке дня не было, а мелкие детали, вроде «боярин новгородский двух курей подавил, пока до корчмы скакал» или «пришли гонцы от корелы, под руку Полоцка просятся» личного участия не требовали. Поэтому коротко пообщавшись и перекусив, пошли в баню.

Жар и ледяная вода, полумрак парной и тёплый свет новых ламп с прозрачными стёклами в предбаннике, хлебный и хвойный дух – всё будто в один голос говорило: «с возвращением домой!». А когда чистые, во всём белом, как души праведников, вернулись в терем, то же самое повторили и все дворовые и домашние. И Дарёна, когда закрылась, привычно не издав ни звука под Варовой рукой, тяжелая дверь.

По двору сновали работники и ратники, одни – по привычным ежедневным делам, вторые – сменяясь с караула, с утренней «собачьей вахты». Суеты не было, всё шло как-то удивительно размеренно и спокойно, своим чередом. Ни тебе лихозубов, ни волн через борт, ни вражьих кораблей на горизонте. Не нужно было никуда плыть, скакать, бежать и мчаться. И, Господи, как же это было хорошо! Клянусь, я бы так, наверное, до вечера сидел в созерцательно-философическом настроении.

На двор вышли из гостевого терема Энгель с Милонегой. Сакс нёс на руках Заслава, что-то убедительно втолковывая ему на ухо голосом, который вполне можно было бы назвать нежным. Но язык не поворачивался, потому что говорил им здоровый красномордый рыжий громила с водянистыми глазами и руками лесоруба или каменщика. Подруга-жена глядела на них обоих, сына и своего мужчину, лучась таким счастьем, что даже Солнце, кажется, стало светить ярче. А, может, просто взошло повыше чуть.

Бывший граф Экерны был одет по-нашему. Они усадили мальчонку на лавку, бережно расположив ногу в обручах, на подкаченный пенёк, а сами сели по обе стороны от него. Я услышал внизу, под крышей гульбища-галереи негромкий голос:

– Вон, видишь, семья сидит? Снеси позавтракать им. Тут вот наперстнянка, сушеница, ясменник, пустырник да ландыш, отец Антоний передал, велел заваривать да пить. Мордатому сразу кружку дай, а про то, как заваривать да настаивать бабе расскажи, Милонегой звать её. Всё ли поняла?

– Всё, Домнушка, не напутаю!

– Ступай. Да на-ка вон сокола медового, мальчонке подаришь. Его Заславом зовут. Узнай, всё ли есть у них в домУ, всего ли в меру? Матушка-княгиня велела, чтоб ни в чём недостатка не было гостям.

– Сделаю.

Со ступенек всхода слетела ласточкой русоволосая девушка чуть помладше Леси и направилась к приезжим. И то, что улыбалась она ясно и широко, мне почему-то видно было даже со спины. Верно говорили старики-разбойники в прошлом, а ныне патриарх с волхвом: во дают бабы! Когда и успели-то разузнать всё да такой догляд обеспечить? Что такое сушеница и ясменник я не имел ни малейшего представления, а вот то, что при сердечной недостаточности иногда помогали ландыш и наперстнянка, откуда-то помнил. Кажется, в бытность мою молодым главным врачом поселковой больницы под Смоленском, куда мы с первой женой попали по распределению, так учила одна древняя старуха. Которая очень обрадовалась, что из города им прислали «целого фершала учёного». Она сперва сетовала, что уж больно молодого мальчишку направили, не верила в прогресс и советскую школу здравоохранения. Но когда я выдал ей тюбик «Випросала», мази со змеиным ядом от Таллинского фармзавода, от которой у бабки стало меньше болеть колено, враз перешёл из «мальчишек непутёвых» в «касатики». Да, точно, она и говорила про травки. А я уже тогда не упускал случая научиться чему-то полезному в своём деле.

Из-под крыши, из-под моих ног, которых не было, донёсся вздох. Едва слышный, невесомый, как тень облака на ржаном поле или блескучей глади реки. От которой и поле, и вода хоть на миг, но становятся другими. Тревожными, тёмными, будто проступившими в явь, в белый день, с какого-то другого слоя, из другой реальности.

Прерывистый вздох тот был доверху, с лихвой наполнен давней грустью. Да, князь-батюшка повелел, люди его следили, не осталось в живых ни единого из татей-обидчиков. Каждый из тех, кто порушил лад на том малом хуторе, где жили мирно-покойно, счастливо, душа в душу, бывший княжий вой с Буривоевой правнучкой и детишками, смерть нашёл. Одну другой хуже. Но деток вернуть и Чародею не под силу. Вслед за вздохом ещё тише раздался сдавленный всхлип. Когда Милонега приняла с поклоном у девки медового сокола и дала распахнувшему серые глаза мальчику. Нога которого была увита прутьями, будто птица в клетке. Но он был жив. И будет здоров, как князь-батюшка сказывал.

Домна ушла в терем, скрывая слёзы. Я не видел этого. Я это знал. Чувствовал. И мысли завели привычную пляску в голове. Которой не было, как и ног. Был один только бесплотный дух из другого, не свершившегося ещё времени. И он, как говорил Стоислав, был ярым. И именно из-за того, что встретились два таких вместе, в едином теле, менялся этот мир. И Богам это пока, кажется, нравилось. И я продолжал выдёргивать из хоровода мысли, выстраивая будущее.

По пути, по настойчивому совету Рыси, я ещё несколько раз пробовал Святовитов дар. Работал он исправно и, кажется, из раза в раз лучше. Только лекарский сон наводить гипнозом, как у Дарёны, не выходило. Получалось парализовать, и то ненадолго. Но крепкие вои терпели боль, привыкшие к ней, готовые, знакомые с ранами не понаслышке.

У одного из Яновых «на УЗИ» обнаружился кусок наконечника стрелы в суставе левого плеча. Стрелок жаловался на частые боли и ограничения подвижности. Хотя нет, вру, не жаловался в дружине никто и никогда. И в тот-то раз еле нашлись трое подопытных, и то потому, что Гнат велел признаться, у кого какая хворь имелась. Сурово велел, без шуток. Вои знали его давно и достаточно для того, чтобы понять, что воевода зол и обеспокоен. И состоянием великого князя, что часто застывал на носу лодьи в молчании и задумчивости. И тем, что мог показать его чародейский осмотр.

Осколок вынул, рана заживала на глазах, а в глазах латгала-стрелка теперь каждый раз вспыхивала какая-то жертвенная благодарность. Рука двигалась, как до ранения, и боли ушли. Хвала великому Перкунасу, что довёл служить Чародею Полоцкому! Кто ещё из вождей так может? А кто станет, если б и мог? Дадут гривну родичам на помин души да требу по покойнику – и всё на этом. И то, гривна – лишку, обычно сильно меньше давали. А этот, глянь-ка, каждый день подходит, щупает, руками водит, спрашивает и ответы слушает внимательно. Как батька или дед-покойник. Как родной.

У другого спайки нашлись в кишечнике, после старой раны. Приходилось одной жижей питаться, и то часто непроходимостью маялся. Дело ли для воина княжьей дружины? Две палки крепких сгрыз за время операции. Вытерпел и боль, и картины, что подчас хуже боли были. Кому приятно смотреть, как из твоего распоротого брюха кишки сизые наружу вынимают, ножами режут, иглами шьют, как рукав продранный? Всё стерпел он. Режим соблюдал в походе, хоть и неловко было сидеть сиднем, когда все друзья, воевода и сам батюшка-князь вёслами махали. Но терпел, прислонившись к борту возле кормчего. Даже подпевал и то негромко, Всеслав не велел и этого. Терпел, не зная, что Рысь обещал своими руками язык вырвать тому, кто вздумает подшутить, насмехнуться или как-то задеть взрезанного и зашитого. И даже скорый на язык балагур и шутник Стёпка притих. Рассказывая вполголоса сидевшему рядом с ним за веслом Мишке-Моисею, что когда воевода в последний раз такое обещал, то ровно так и сделал. Только не руками, а клещами кузнечными. Но он, верно, и руками смог бы.

Воин вытерпел и операцию, и восстановление, снова удивившее темпами. А на пиру впервые за несколько лет вцепился зубами в кусок мяса, которое ему теперь стало можно есть без последствий. Откусил сочный шмат… и заплакал. Судорожно, тяжко, неумело. Поняв, что хворь ушла, что он здоров, спасён Чародеем. И тогда над ним, дрожавшим и всхлипывавшим, тоже никто не смеялся. Лишь во взглядах, украдкой бросаемых на Всеслава, вспыхивала та же благодарность, граничащая с жертвенностью. Эта стая и раньше была готова ради своего вожака на всё. Теперь, кажется, и на всё остальное. Они бы самому Чернобогу бороду выдрали по волоску, прикажи князь.

Ещё одного пришлось комиссовать. У него обнаружились при осмотре пролапс и стеноз митрального клапана, ещё сильнее, чем у Энгеля. Новые возможности поражали. Повинуясь мысли, картинка приближалась и отдалялась, меняла проекции, я мог будто сохранять отдельные кадры, чтобы изучить их потом, сидя за столом с князем над нашим спавшим телом, показывая и объясняя ему причины и признаки хворобы. И будто бы даже слух к этому умению-дару подключился: я отчётливо «слышал рукой» позднесистолические шумы́, видя при этом, как прогибались обе створки клапана сердца, и забрасывалась кровь из желудочка в предсердие. И снова ничего не мог с этим сделать.

Уселись на носу с тем воином и Гнатом. Послушали историю о том, как зарубил он одного половца, увешанного лоскутками, бубенцами и костями, ка́ма-шамана Великой Степи, но тот, знать, успел проклясть его перед смертью. Убедительно объяснили, что шаманы, конечно, мужчины серьёзные, рычать и кряхтеть под звуки бубна умеют знатно, тревожно, но это всё не из-за них. Собрали семейный анамнез, выяснив, что от сердечной недостаточности, видимо, умерли отец и дед воина. Которых никакие половцы точно не проклинали. И предложили ему перейти в «тренерский состав», к Кузьке-заике, то есть наставнику Кузьме, в помощники. Найдя очередной компромисс, устроивший каждого.

Теперь нужно было осмотреть Домну. Но сделать это не в Гнатовой манере: «эй ты, или сюда, задирай подол». Зав столовой была слишком верным, ценным и знающим кадром, членом семьи почти что. При ней как часы работал штат что в Киеве, что в Полоцке. Причём новости из Киева она и теперь узнавала едва ли не вперёд воеводы. Буривоева правнучка была умна и не по-современному тактична, но главное – абсолютно точно предана Вселаву и его семье. Таких никак нельзя было обижать зазря. И давать пустую надежду тоже не хотелось. А ещё она формально была в подчинении великой княгини.

Когда привычным водоворотом меня потянуло с крыши в горницу, план был готов. И, кажется, имел все шансы на успех.

Князь имел удовольствие плескаться над кадушкой, гоня прочь ночную истому и остатки сна, а с лица – лёгкую отёчность невыспавшенося человека и счастливо-глуповатую улыбку, объяснявшую причину недосыпа. За спиной его Дарёна кормила Егорку, ворчавшего волчонком. Этот-то когда успел так оголодать? И улыбка на лице жены была ровно такая же, как у Всеслава. Потому что и причина тоже была та же самая.

«По щекам похлопай и пальцами под глазами вот эдак поделай» – посоветовал я великому князю. Подумав мимоходом и о том, что во всех книжках из-за забора попаданцы начинали делать и продавать за кордон зеркала́. Чародей же умывался, глядя на золотистые брёвна. Непорядок.