Текст книги "Воин-Врач VII (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Гна-а-ат? – эту интонацию и это синхронное движение бороды и брови Рысь, как и все прочие знаки княжьей мимики, знал прекрасно. Они означали, что старый друг крайне заинтересован, и вот-вот начнёт орать, если всё не расскажать ему прямо сейчас.

– Да сам погляди! Эй, ты! Иди сюда! – он позвал кого-то снаружи, при этом поцокав языком так, будто пса или коня подманивал.

На призыв воеводы Гната Рыси в шатёр вошла девушка, стройная, высокая, сероглазая брюнетка с курчавыми волосами. Чёрная, почти как сажа.

Ян положил ладонь на грудь и шептал что-то, вроде, обережной молитвы Перкунасу. Вар пытался третий раз попасть мечом в устье но́жен, хотя обычно делал это с первого раза даже в кромешной темноте или с завязанными глазами. Сырчан хрюкнул и закашлялся – восточное воспитание не позволяло в открытую ржать над старшими, даже если очень хотелось. Он в Тмутаракани и других торговых городах уже видел таких людей. Но ни Всеславу, ни Гнату темнокожие, каких на Руси звали му́ринами, пока не встречались.

– Это, Гнат, не горелая. Это натуральный цвет, – чудом удержав мой смех, пояснил великий князь. – Помнишь, мы с тобой по малолетству летом от зари до зари на Двине проводили? К осени тёмными становились, как степняки или лопари́. Это же племя далеко на юге живёт, там Солнце жаркое, а зимы вовсе не бывает. Их загар поэтому вот такой, будто Боги в печи́ передержали. И не смывается он, хоть ты целую седмицу из бани не вылезай.

Ближе к концу спокойной разъяснительной беседы глаза воеводы вернули форму и привычный прищур. Судя по которому он, хоть и верил другу, но от мысли послюнявить палец и потереть чёрную кожу отошёл не полностью и не далеко.

– Ты понимаешь нашу речь… красавица? – не сразу, но нашёл приемлемое обращение Чародей. Девка и впрямь была скла́дная. В моём прошлом будущем были похожие манекенщицы, кажется.

Грациозное дитя чёрного континента стояло неподвижно. Сырчан повторил, видимо, вопрос на булгарском. Голос, зазвучавший в ответ, заворожил. Непривычно низкий для женского, но удивительно мягкий и глубокий, он казался бархатным или замшевым.

– Её имя – Сенаи́т, что означает «дар, подарок». Её Родина – далёкая сказочная страна Аксу́м, пришедшая в упадок три сотни лет тому назад. Ранее их могущество и сила не знали равных на целом свете, но после того, как к власти пришёл народ ага́у, а следом за ним и иудейское племя фала́шей, власть Аксу́ма пропала и блеск его иссяк.

Сын хана переводил и сам заметно удивлялся тому, как складно и красиво говорила чёрная наложница балтавара, тому, какие слова и обороты неродного языка она использовала.

– Обнищавшие родичи, приютившие Сенаи́т после смерти её родителей от мора, продали сироту аравийским купцам. Через Персию она попала к огу́зам, чей правитель отдал за неё тысячу верблюдов. Люди балтавара купили её, отдав пять сотен жён и дев со здешних и западных земель.

Голос продолжал чаровать. А вот история заставляла шевелиться желваки на скулах мужчин.

– Она наслышана о могуществе и талантах величайшего правителя страны Рус. И счастлива тем, что милостивые Боги позволили ей стать трофеем достойного победителя, известного поборника нравственности и чести.

С одинаковыми вытянувшимися лицами Рысь смотрел на князя, Всеслав – на Сырчана, а тот – на размеренно говорившую полонянку.

– Насколько ты приукрасил её речь? – спросил Чародей, когда повисла пауза. Слушать голос негритянки хотелось, даже не понимая ни единого слова.

– Скорее, стёр и размазал не меньше половины, – честно признался сын хана. – Я не очень хорош в их красивостях, а она говорит, как лучшие мудрецы персов и ромеев.

– Рысь, сыщи мне живо толмача! Чтоб знал наш, здешний и персидский. И греческий. И лучше, чтоб это был один и тот же человек, а не четверо, а то вовсе концов не сыщем. Сырчан, узнай, как долго она живёт здесь, – твёрдый голос Чародея будто разбудил слушателей.

Гнат высунулся наружу, сдвинув по́лог, и требовательно звал Стёпку безотлагательными словами военно-пожарного свойства. Судя по тому, как вздрогнула Сенаи́т, часть из прозвучавших терминов она где-то раньше уже слышала.

– Четырнадцать лун, три полных седмицы и четыре дня она здесь, – отчитался сын хана, переведя бархатное журчание. Не поймёшь, на кого больше похожее: не то Нина Исакова, не то Галина Ненашева, не то Дина Вашингтон или Элла Фитцджеральд.

Всеслав потёр шрам над правой бровью. Что-то, интуиция или дар, волчья чуйка или опыт двух жизней, говорило нам с ним о том, что и на этот раз Боги расщедрились на великокняжеский подарок. Но в мыслях ни у меня, ни у него не было и близко никакой физиологии и тяги к экзотике. А вот человек, побывавший так далеко на Юге и Востоке, видевший жизнь там своими глазами, был нам очень кстати. Тем более такой, который умел говорить не хуже персидских поэтов, память имел, как у индийских магов, и цифрами оперировал уверенно, как древнегреческий математик и философ.

– Я, князь Всеслав Полоцкий и великий князь Русский, рад встрече с тобой, добрая Сенаи́т. Мне было бы интересно узнать больше о твоей непростой жизни и о вере, что поддерживала тебя на пути. И не вспомню сразу кого-нибудь ещё, на чью долю выпало бы столько испытаний. И про народы и обычаи твоей страны я бы послушал с удовольствием. Расскажи мне, что ты выбрала из предложенного евнухом? Тебе по душе взять золота на обратный путь и вернуться домой, или… ты думала о чём-то ином?

– Ей некуда возвращаться, дядя Всеслав. Её дом был трижды продан, а после сожжён. В стране, где правили высокие и смелые люди, теперь владеют всем торговцы и менялы. Она была бы счастлива, если бы ей довелось посмотреть страну Рус. Истории, что рассказывают о твоём краю побывавшие там, вселяют надежду на то, что не зря жили и творили великие умы прошлого, Эпику́р и Арс… Арес… – сбился сын хана.

– Аристотель, – медленно повторил имя философа Всеслав. Задумавшись ещё крепче.

«Занятная находка, княже. Чёрная жемчужина. Знать бы, к добру или к худу?» – проговорил я.

«Не говори-ка. Надо проверить про этот год с лишним. И про тысячу верблюдов. А ещё ты говорил, чума, чёрная смерть, следы внутри оставляет, узлы там какие-то? Глянем?» – отозвался Чародей.

Я подошёл ближе к дрогнувшей снова абиссинской красавице. Жестом успокоил и провёл ладонями рядом с телом, повторяя плохо скрытые шёлком изгибы, но не касаясь их. Она следила за моими действиями, но, кажется, больше с интересом, чем со страхом. Наверное, отбоялась своё.

Не найдя ничего, на чём следовало бы задержать внимание Врачу или Воину, я «передал штурвал» Всеславу. И то, как расширились в момент «перехода управления» серые глаза Сенаи́т, такие светлые на чёрном лице, мы заметили оба. Не так давно похожим образом среагировал на это же невидимое явление тайный посланник великого визиря и Храброго Льва Персии, старый Абу́. Явно повидавший в жизни больше, чем эта молодая пантера.

Великий князь дошёл до оставленного места, опустился на скрещённые ноги легко и привычно, будто всю жизнь лавок избегал, на коврах восседая. Потёр зудевший старый белый шрам над бровью. И сообщил:

– Я не вижу в тебе хвори, ущерба, болезни или иной скрытой угрозы, девочка. Я склонен верить тебе. Считать тебя просто путешественницей, неспокойной душой, что любит узнавать новые города, страны, обычаи и людей. Мир необъятен, все люди разные, все зачем-то нужны Богам.

В висевшей тишине шатра звучали лишь наши с ним голоса, будто обнимавшие друг друга и звенящий от напряжения голос Сырчана. Отчётливо слышалось пощёлкивание дров в жаровнях – так было тихо.

– Я верю тебе, Сенаи́т. И я не боюсь ошибиться в этой вере. Даже если ошибка эта будет стоить мне жизни. Ещё ни одна душа, живая или мёртвая, не обрела покоя, обманув меня. Я не пугаю тебя. Я просто предупреждаю.

– Она понимает. Она готова принести клятву на крови́, кресте, святых книгах, хлебе, земле, воде или огне, что не таит злой воли, ни своей, ни чужой. У неё есть одна-единственная просьба к могучему повелителю, чьи мудрость и сила больше, чем может вместить даже самая великая, самая широкая душа одного человека. Но она говорит, что начинать знакомство с просьб не принято на её Родине. Она просит времени на то, чтобы ты присмотрелся к ней, поговорил с ней и сам назначил срок, когда ей будет дозволено вернуться к этому разговору, – Сырчан переводил медленно, но явно не подбирая слова. Абиссинка тоже вещала размеренно и спокойно. По лицу степняка было видно, что такой постановки вопроса он мог бы ждать от Байгара, от отца, от деда, от Всеслава в конце концов. Но не от чёрной наложницы из гарема булгарского эмира.

Мы с великим князем напряглись одновременно, хоть и вряд ли заметно снаружи. Больно уж знакомо звучали намёки на лишнюю душу. Их можно было ждать от Стоислава, великого волхва Арконы. От Буривоя, ученика Людомирова. От Абу, персидского мага-огнепоклонника. Но не от этой загадочной тёмной лошадки. Хотя первое сравнение с пантерой казалось гораздо ближе.

– Добро. Быть по сему. Но русский язык ты учи, пригодится, – скрыл подозрения за фразой одного пьющего милиционера из моей памяти Чародей.

– Хор-ро-шо, Все-слав, – неожиданно ответила Сенаи́т. И поклонилась почти по-нашему, коснувшись рукой пола. И её грассирующая «эр» раскатилась по шатру пригоршней жемчуга. Чёрного.

– А вы всё уже, что ли? Выучили горелую? Я тогда велю, чтоб деда этого обратно отнесли, – сказал от входа заглянувший на последней фразе Рысь.

Глава 24

Пир – дружба. Новые планы

– Какого деда? – спросил Всеслав, не отводя глаз от выпрямлявшейся абиссинки. И, кажется, вместо последнего слова чудом не появился во фразе известный ядрёный сорняк, природный антибиотик, на котором настаивал отец Антоний наш первый экспортный продукт. Или ещё чего похуже.

– Да нашли ребятки одного тут. В училище тутошнем трудился, как его, беса?.. Муд… мёд… – нахмурился Рысь.

– Медресе, – помог Сырчан со сложным словом.

– Вот! Вот там он и трудился, до той поры, пока бочка громовика не запулила эту мудриссю́ прямиком к ихнему Аллаху, – оживился Гнат. – Дед тогда в вере ослаб, и в ногах. Лёг на коврик там под дверью, как псина битая, и помирать наладился. Мы его для проверки обложили всеми словами, что знали, на всех наречиях. Насчёт мудрых бесед не поручусь, но лается он на каждом – заслушаться можно!

– Внесите! – торжественно повелел Чародей. И жестом указал Сенаит подойти ближе. И едва не пропустил внос переводчика, засмотревшись на грацию черной девушки, с какой та подплыла ближе и уселась на ковёр, сохранив спину прямой, а подбородок гордо поднятым.

– Грязные дети шакалов и ифритов! Отнесите, где взяли, чтоб у вас вылезли глаза… и кишки! – сперва вошли благие пожелания, и лишь следом за ними осуществили доставку всего остального профессора.

В том, что старик точно не младший научный сотрудник и даже не кандидат, сомневаться не приходилось. Орлиный нос, благородная седина, близоруко сощуренные глаза, нахмуренные сурово густые мохнатые брови. Профессор – это как минимум. Не академик ли. Но ругался, как зав складом.

– Твой язык обкрадывает твои уши, уважаемый, – начал Всеслав, когда дед замолчал, чтоб вдохнуть чуть воздуха для новой порции позитива.

Старец закашлялся. И отвёл рассыпа́вшие искры праведного гнева глаза от ухмылявшихся совершенно по-босяцки нетопырей, что несли его, надо отметить, со всей возможной бережностью, как хрустального и беременного одновременно. Он вытаращился на новых, только что замеченных людей, едва не утратив весь лоск старой, очень старой интеллигенции.

– Я – князь Всеслав Полоцкий. Мне нужна помощь в переводе. Я, каюсь, мало знаю здешние наречия. Полтора десятка языков стран и народов, что живут по соседству с Русью на севере, западе и юге, знаю, а вот с востоком вышла промашка. Кроме персидского, и то самую малость, ни одним не владею, – Чародей сокрушённо развёл руками.

– Как прошло твоё путешествие, уважаемый? – спросил старец. На фарси. Ну, это мы помним.

– Жаль, что Вас не было рядом, – ответил я привычной формулировкой, как и в беседе с Абу. И дед закашлялся ещё сильнее.

– А ты правда князь русов, тот самый, кто уничтожил папу римского и Вильгельма, кошмар далёких земель, что лежат западнее франков? – теперь в тёмных глазах на смену праведному гневу разгорался научный интерес. И говорил по-русски он очень чисто.

– Да, я правда князь русов. Но папу они уже выбрали нового, хотя скорее просто переодели шапку с куклы на кукловода. А с Вильгельмом Бастардом – так получилось. Он первый начал, – спокойно ответил Чародей. А Гнат закивал согласно.

– Если известия моих далёких учёных друзей близки к правде, что шапку, как ты выразился, надели на один из пальцев кукловода, сняв со сломанной куклы, – дед чуть склонил голову набок. То ли набивая себе цену, что вряд ли, то ли прислушиваясь к тону беседы, касавшейся судеб мира. Вряд ли ему доводилось вести подобные разговоры с балтаваром.

– Твоя мудрость, уважаемый, ценнее скудной казны того предателя, жулика и лгуна, что по недосмотру Всевышнего оказался здесь эмиром. Но не нам, разумеется, спорить с Ним, – Всеслав возвёл глаза к потолку, коснувшись ладонью лба, губ и груди, как было принято у здешних.

– Беседа с тобой, о повелитель далёких земель, услаждает слух и дарит радость сердцу, – не остался в долгу дед.

– Да не особо-то и далёких, – не сдержался Гнат. – Эти тоже маленько наши теперь.

– Позволь представить тебе, о мудрейший, моего доброго друга и воеводу, Гната по прозванию Рысь, – взгляд Всеслава от протокольной фразы отличался и нейтральным не был. Гнатка понятливо замолчал и даже сделал вид, что учтиво поклонился.

– Прошу простить мне утраченную вежливость, о Всеслав! – дед дёрнулся было на руках Гнатовых. Но там и людям гораздо крепче него физически было бы не вывернуться особо. – Моё имя Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, недостойный ученик великого Мансу́ра Абду́л-Ма́лика ибн Муха́ммад ас-Саа́либи.

Восхищённые лица, будто говорил с ними член политбюро, лично знакомый с самим Лениным, сделали даже державшие деда нетопыри. У всех вышло с разной степенью убедительности. Я, как и они, про этих обоих, что аль-Халаби, что ас-Саалиби, точно ничего не слышал, как и Всеслав.

Сенаит, склонив чуть голову к плечу, произнесла несколько красивых, ритмичных и музыкальных фраз на фарси. Я понял лишь пару слов. А дед будто на оголённый кабель наступил, не сходя с рук нетопырей. Его заколотило с первых слов, глаза вытаращились опасно, но он начал говорить то же самое, слово в слово с продолжавшей удивлять негритянкой. А потом взорвался восторженными и вопросительными вскриками. Она ответила очень сдержанно и посмотрела на нас со Всеславом.

– Ты стократ права, дитя моё, нам не следует обижать хозяина дома, говоря под его кровом на языке, которым он не владеет, или владеет без должной уверенности, – профессор повернул голову ко князю, но глаз от сидевшей скромно наложницы отвести не смог. – Хвала Всевышнему, я дожил до светлого дня, когда довелось узнать, что труды блистательного ас-Саалиби известны даже детям чужих земель! Как бы мне хотелось пожать руки твоим учителям, девочка, и поблагодарить их!

Тёмная лошадка светлеть и не думала, наоборот становясь темнее. Хотя, казалось бы, куда уж? Дед стремительно выпадал из коммуникации, перехваченный ею.

– На моей Родине принято обращаться по имени, не перечисляя род и заслуги. Не будет ли обидой тебе, уважаемый, если я стану именовать тебя по моему обычаю Абдуллой? – борясь с моим желанием пощёлкать пальцами перед профессором, привлекая внимание, спросил у него великий князь.

– Воля хозяина дома – всегда закон для воспитанного и вежливого гостя, Всеслав. Никакой обиды не будет, – кивнул он. По прежнему глядя на наложницу.

– Меня тоже покорили знания нашей гостьи и то, как умело она ими пользуется, являя нам острый ум и дивную память, – начал Всеслав. Но смотрел на Рысь, обозначая объект. Тот кивнул еле уловимо. Будто прижимая уши с кисточками к затылку. – Это почтенная Сенаит, пленница эмира, захваченная обманом и подлостью, в каких покойный был большим мастером.

– Хасан Абд Ар’Рахман ибн Исхак покинул мир живых? – рывком обернулся на князя профессор.

– Ещё как! – снова не удержался Гнат.

– Для того, что осталось, не получится выстроить приличного кургана или тем более мавзолея, – сурово глянув на друга, продолжил князь. – Боги осердились на клятвопреступника и наглеца, что надумал обмануть самого Аллаха. Поэтому хоронить там особо и нечего. Сойдёт речной лёд, унесут воды Итиля последнюю память о нём. Но не о Гасане речь. Видишь ли, почтенный Абдулла, я был бы рад, как и ты, пожалуй, порадовать уши беседой с почтенной Сенаит. Но ко прискорбию своему, как упоминал уже, не владею вашей речью. Не окажешь ли ты честь мне, поспособствовав?

Дед водил глазами по шатру, рассматривая каждого, но снова и снова возвращаясь к абиссинке, что сидела совершенно безмятежно, опустив глаза долу. Но если я ещё не ослеп окончательно, постреливала взором из-под длинных чёрных ресниц.

– Это ты, могущественный повелитель благостных земель Рус, окажешь честь мне, недостойному, дав возможность принять участие в учёной и наверняка интересной беседе, – дед даже на весу́ не терял академического веса, говоря как минимум как Капица.

– Орлы, сажайте уважаемого Абдуллу за наш столик… тьфу ты, на наш коврик… Короче, вон туда его, – махнул рукой Всеслав. – Гнат, сообрази!

Воевода не подвёл. Соображено было, как говорил классик, со знанием дела и использованием всех возможностей. Каких у новых хозяев города явно хватало. Дастархан накрылся сам собой и во мгновение ока почти что. За которое дед, усаженный и заботливо, но плотно «подконопаченный» подушками, крепко присел на уши Сенаит. Она отвечала явно вежливо, но немногословно.

– Друзья мои, – собрал внимание всех присутствовавших Всеслав, подняв походный серебряный лафитничек. – Сегодня важный день. Богам было угодно сохранить многие жизни, и русам, и булгарам, и народам лесов и Великой Степи. И все мы оказались здесь. Мы, каждый и каждая из нас, – отдельно отметил он тёмную лошадку взглядом, – обрели новых друзей. Линии наших жизней и судеб тянутся дальше, и узор их неизвестен нам. Но в наших силах не испортить его, оставив таким, который радует Богов. И пусть мы зовём Их разными именами, пусть кто-то уверен в том, что Бог един – это не станет помехой для того, чтобы наши решения и деяния соответствовали Чести и Правде. Которые в людях от веку одинаковые. И не зависят от количества, имён и прозваний Богов, от Их возраста и могущества. На Руси не принято теперь убивать людей за то, что они зовут Перуна Перкунасом, Тором или Юпитером. Нам, смертным, многое неясно в воле Их. Но это не может и не должно быть нам помехой в том, чтобы жить так, чтоб продолжать радовать Их.

– Это вышьют на шёлке и повесят на площадях, – обалдело проговорил Абдулла и начал переводить абиссинке, склонившись к ней ближе.

– Я повешу это в своей и отцовской юртах, – поддержал профессора Сырчан.

– Мы давно так живём, – сияя от гордости брякнул, в третий раз не удержавшись, Рысь.

Узким кругом сидели недолго. Только для того, чтобы перезнакомиться и более-менее наладить общение. А после пошли на площадь, где лучами расходились от свежевыстроенного центрального помоста лавки с жителями и гостями.

Город торжествовал. Каждый житель, воин, торговец, вольный, раб, от мала до велика, понимал, что на подобный исход встречи с ужасным колдуном Запада и его воинством рассчитывать было нельзя. Тот, кто своей и Божьей волей рушил минареты, не подходя и не касаясь их, тот, кто, указав издали мечом, разрывал в клочья всадника-великана вместе с боевым верблюдом, должен, обязан был наказать за подлость и обман эмира весь его народ. Так, как говорили древние предания: чтобы память о том, что нельзя допускать и мысли, злой или лживой, сохранилась в соседях навеки. А вот о том народе, что позволил себе неуважение, и через тысячу лет говорили бы плюясь и осеняя себя охранительными жестами.

Но Чародей с Запада, князь-волк, князь-оборотень, сидел на помосте в окружении высоких вельмож и военачальников. Сын самого́ Шарукана, великого эмира с южных земель, говорил с ним с почтением, как и сам наимудрейший Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, чьи знания не имели равных в мире. Воины и мудрецы говорили с ужасным врагом, у которого сам Иблис был на посылках, а тот то слушал внимательно и отвечал неторопливо, то хохотал над шутками и шутил сам. Как обычный живой человек. Не гнушаясь общением с людьми попроще.

По слову Всеславову подводили к помосту торговых и мастеровых людей. Учёный человек, мудрый Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, переводил его слова, дивясь тому, что для каждого он находил свои, личные, и каждого называл по имени, заметно стараясь произносить непривычные звуки так, чтобы не обидеть собеседника невольной ошибкой. Знания дикого князя диких русов поражали старца. Он со знанием дела рассуждал о торговле, о земледелии, о ремёслах. О том, в чём воинам разбираться было невместно. А для вождей слишком мелко. Но каждый из подведённых к помосту с властителями и ратниками отходил от него окрылённым. И те, кто возвращался к своему месту, откуда был призван, и те, кто удостаивался чести сесть на одну-две ступени ниже самого́ Чародея. Златокузнецы, чеканщики, владельцы табунов и торговых лодий сидели рядом, переговариваясь негромко. Забыв кичиться знатностью родов и престижностью ремёсел. Поражённые примером нового правителя. Вокруг которого сидели не слуги, а друзья.

Казанский пир Леса и Степи, вечных врагов, уже ставших друзьями чуть западнее, продлился до половины ночи. Обсуждали же его булгары до утра. И продолжили на утро нового дня. Вспоминая и делясь новыми и новыми деталями и фразами, которые пропустили или недослышали вчера. Многих из них, как водится, Чародей-рус вообще не говорил, но молва додумала их за него, вложив в уста нового удивительного правителя, могучего колдуна и мага, свои самые сокровенные надежды и мечты. Но выходило так, что большинство из них чудесным образом нашли отклик или отражение в том, что Всеслав говорил и на самом деле.

Купцы-торговцы, узнав о новой экономической политике, сперва не поверили. Потом тоже. Но спорить с людьми Чародея не хотелось. А когда стало ясно, что от них и вправду никто не собирался брать золота на найм и прокорм вооружённых толп, на золотое убранство дворца и новых наложниц, на строительство огромных зданий, что не принесли бы им пользы и выгоды, удивились ещё сильнее. И, поддавшись этому удивлению, уже вечером «вписались» в торговые схемы Глеба и Шарукана, которые раскидывались от Аракса и Куры до мест с диковинными названиями: Роскилле, Готланд, Аннарюс. Нутром почуяв небывалый прибыток. Для правителя в первую очередь. Но даже малая доля в совместном деле с ним сулила сказочные богатства через несколько лет. Не говоря уж о том, что быть торговым товарищем земли Русь было не в пример престижнее и почётнее, чем одним из никчёмных рабов-торгашей Волжской Булгарии и её эмира. О котором говорить перестали вовсе, будто и не было его, будто вычеркнул кто-то его имя из народной памяти за один-единственный день.

Мастера-корабелы, послушав о драккарах северян и поглядев на чертежи, что на скорую руку набросал на баснословно дорогой бумаге Всеслав удивительной самописной палочкой с тёмным кончиком, что оставляла заметные и чёткие следы, согласились с предложением, что в заводях Волги-Итиля сам Всевышний велел создавать и спускать на воду корабли не менее грозные и величественные. Но более устойчивые и грузоподъёмные. И даже, набравшись смелости, указали самомУ великому князю, как этого добиться, приведя в пример ромейские дромоны, триеры и галеры. И ушли, шумно совещаясь, к своему ковру. Неся листок с прообразом нового корабля бережно, как лепесток драгоценной алой розы из цветника балтавара.

Садовник того цветника и всего дворцового сада вместе с хлеборобами и прочими огородниками слушал, затаив дыхание, слова Чародея о том, как начинает родить даже уставшая земля, если помочь ей смесью толчёных костей, разведённых сперва едкой кислотой, а потом простой водой. Воспоминания о фосфоритах и суперфосфатах всплыли в моей памяти как-то сами собой, когда мы со Свеном-кузнецом обходили громадины новых печей, выстроенных рядом с теми самыми каталонским горнами, что помогли изваять тёткины умельцы. Оставшиеся в Полоцке все до единого, увидев, что тут могут не только учить, но и учиться сами. Первую печь высотой почти с княжий терем они сладили вместе со Свеном и Фомой, практически не расходясь по домам и хором отлаиваясь от Олёны и Ганны, жён-близняшек наших чудо-мастеров. Когда посчитали выход чугуна на новой печи, что по совету Всеслава назвали дОмной, франки едва не кинулись сами разваливать ломами свои горны, которыми так гордились. То, как попёрла трава вокруг кучи шлака, заметили сразу. Тогда и вспомнилось, что в Курских рудах было много фосфора. Когда шлак смололи на специально выстроенной водяной мельнице, Всеслав глянул в мою память и велел кликнуть витебчан со слободы. Потому что нашёл упоминания о том, что этот диковинный песок, который испекли в великанской печке, должен был помочь улучшить урожаи на тамошней земле, что была не бедной, как все думали, а просто кислой. И вот этот самый песок с извёсткой должен был помочь ей выздороветь, поправиться. Мы с князем начинали лечить не только людей.

Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, уроженец великого города Халеб из далёкой страны аш-Шам, звавшуюся раньше Великой Сирией, спать не ложился. Вторые сутки. Для человека его возраста это было довольно сложным испытанием. Но он, подбадривая себя крепкими терпкими отварами и крошечными глоточками того удивительного огненного напитка, что подарил перед расставанием повелитель, покрывал письменами один лист пергамента за другим. Боясь, чтобы в старой памяти, подводившей всё чаще, не затерялось ни слова, ни жеста. О том, как завершилась встреча двух воинств на льду великой реки. О том, как встретились народы Леса и Степи. О том, как они стали добрыми соседями. И о том, какие заоблачные горизонты открывались перед народом Булгар, отошедшим под могучую, но на диво щедрую руку великого вождя русов, великого князя Всеслава Русского, прозванного своими же Чародеем.

Эпилог

Великая Казань провожала княжье и союзные войска тоже, кажется, в полном составе. Люди стояли на высоких толстенных городских стенах, на которых, наверное, и две телеги бы разъехались. Местные, со странным названием «арба́» – так совершенно точно, они поу́же наших были, привычных. Толпы народу выстроились в почётный широченный коридор до самого берега Волги. Тем коридором и прошли воины и военачальники до выстроившихся в боевой порядок саночек-буеров.

Мы перераспределяли экипажи, сажая вторыми пилотами кыпчаков. Те, кому довелось покататься в первый же день, сопровождая летучий конвой до обоза, вызвались поголовно – привыкли. Говорил же, что привыкнут. Но от желающих в принципе отбоя не было.

Тогда, в день дружбы Леса и Степи, который мудрый Абдулла посоветовал закрепить указом и праздновать каждый год, десяток разведывательных буераков умчала в сумерки вниз по течению, не оставшись на великий пир народов. Что поделать – служба. Но теперь, пожалуй, вешки-маячки тротянулись по маршруту на неделю вперёд, а то как бы и не до самого Олешья, где была запланирована встреча, и где наверняка уже хозяйничал одноглазый степной волк Байгар. Но это не пуга́ло. Мы с ним одно дело делали. Как и с любым другим степняком теперь.

Другой десяток саночек увозил в Полоцк старого Абдуллу, Сенаит, пятерых мастеров, одного здешнего старшего офицера, так его назовём, и одного представителя булгарской торговой гильдии. При каждом были сопроводительные письма. Часть информации ехала отдельно, с нетопырями, чьей задачей было доставить важный живой груз в Полоцк. Да, путешествие обещало оказаться куда более долгим, чем наш переход-рейд сюда. Да, спешки особенной не было, вполне и до ледохода дотерпели бы. Наверное. Но нам со Всеславом, когда сидели за совещательным столом над крепко спавшим телом Чародея, обоим одинаково казалось, что даже недельная, даже дневная задержка играла против нас. Если у умных, гораздо более компетентных, чем мы с ним, людей появится на один час больше времени на обсуждение, скажем, парового насоса или промышленного обжига известняка, то отрыв Руси и союзников от соседей будет становиться ещё заметнее. Тут мы решили наплевать на правило «много хорошо плохо», с детства известное и привычное нам обоим. В Полоцке организовался такой научно-практический кластер, собралось в одном месте поистине небывалое количество увлечённых и вовлечённых людей, горевших своей работой, что не воспользоваться этим на благо стран и народов, как ни пафосно это звучало, было бы обидным идиотизмом. Ни я, ни Всеслав такого позволить себе не могли.

Да, наша цель не менялась: мир и лад на наших и соседних землях. И мы уже сейчас могли сделать для её достижения гораздо больше, чем всего год тому назад. И делали. И то, что для этого могло потребоваться замучить до смерти несколько паскуд, взорвать или утопить несколько тысяч живых людей, уже не беспокоило даже меня. Цель была слишком уж заманчивой и великой. Шагов к ней, тяжких, трудных, мучительных, было пройдено слишком много. На одной чаше весов были наши дети и дети их детей, жившие в мире и достатке. На другой – почти стёршиеся из моей памяти призраки гуманизма, демократии и всякая прочая толерантность. Дети, разумеется, перевесили. Весы дёрнулись, и всё умозрительное, призрачное, метафизическое улетело к чёртовой матери. В конце концов, ничего не мешало ни одной из держав договориться о сотрудничестве и мире, тем более с Русью, что получалась в этом времени, как, в принципе, и в любом другом, наверное, державой самодостаточной, способной без всяких сложностей жить даже без внешней торговли.

Персы, кажется, выбрали верный вариант. Венецианские дожи и их купцы – тоже. То, что его не выбрали фризы, латиняне и германцы, было и оставалось исключительно их персональными трудностями. С которыми им предстояло бороться самостоятельно. Или попросить помощи Врача. Или Воина. Мы бы отрезали или отрубили всё лишнее. Ну а как вы хотели? Я – советский хирург, Всеслав – великий князь Всея Руси. Мы не фонд поддержки демократии, не хельсинкская группа и никакая другая опасная и идеологически чуждая богадельня. Нет, у некоторых из подобных организаций в моём прошлом будущем были вполне достойные цели и задачи. По крайней мере были задекларированы. Но беда заключалась в том, что часть из этих объединений теми целями прикрывала откровенно грязные и подлые дела, а другую часть… Другую часть втёмную играла первая. Вполне по-иудиному или змеиному: «скушай яблочко, дитя моё, и станешь жить в раю! А вокруг тебя не рай, это тебя обманывают с детства родители! Какой же это рай? Тут же нет коричневой газировки и синих штанов!». Жаль, что видных учёных, писателей, физиков и лириков в моём прошлом так использовали для того, чтобы достичь своих вполне прагматичных целей, заморские и заокеанские деляги. Но время тогда такое было. Было бы другое – использовали бы священников, военачальников, купцов или других лидеров мнений. Как и всегда в мировой истории. Так что отрезать или отрубить – это, как Гнатка говорил, ещё по-божески. Всеслав, просмотрев в очередной раз мою память от подмены Рюриковичей на Романовых до са́мого расстрела царской семьи, вполне всерьёз рассчитывал, сколько было потребно громовика на то, чтобы все острова́ за Па-де-Кале утопить полностью. И отказался от этой затеи с тоской и неохотой лишь потому, что долго и дорого. Кто ж знал тогда, что Малкольм и Ингеборга окажутся вполне душевными людьми, и что история сделает такой неожиданный поворот? Дай-то Боги, чтоб не петлю…