Текст книги "Госпожа победа"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Полковник!!!

– Я уже семнадцать лет полковник, господин Салтыков! Только не затевайте вы разговоров о капитуляции. Вам что, еще непонятно, что никакое мирное присоединение не было возможно с самого начала? С того момента, как убили Чернока?

– И вашего сына…

– Да, и моего сына! И если вы тоже подводите все под разновидность Эдипова комплекса, то шли бы вы к ебнутой матери!

– К ебаной матери, – поправил Берингер.

– Полковник, да вы соображаете, что вы говорите? – Клембовский брызнул слюной. – Вы понимаете, что совершили все мы, пойдя на поводу у этого авантюриста? Военный путч – вот что это такое! Армия должна подчиняться законному правительству, иначе это банда! А законное правительство приняло решение о присоединении к СССР! И причем тут мужество или трусость? Если страна приказывает солдату идти на смерть – он должен идти на смерть. А если солдат испугался идти в ссылку или куда-то там и вместо этого потащил за собой в могилу две страны… – Летчик слегка задохнулся и ослабил воротник.

В эту паузу вклинился Берингер.

– Мне кажется, вы преувеличиваете роль капитана во всей этой истории, господа. Не забывайте – автором авантюры был Востоков, его поддерживал Чернок, и не найди они Верещагина – нашли бы кого-нибудь другого. Давайте решим: мы бомбим Союз или нет? Время-то идет!

– Безумие… заразительно, – покачал головой Салтыков. – Мы не можем воевать с СССР! Мы можем только просить мира и молиться о том, чтобы условия мира не были слишком жесткими!

– Да вы никак обгадились, коллега, – процедил Кутасов. – Боитесь, что Советы повесят вас первым, если мы проиграем войну? Не бойтесь. Первым повесят полковника Адамса, потому что командующий теперь – он.

– Это заговор, – беспомощно сказал Клембовский. – Вы сговорились с этим капитаном. Это было подстроено…

– Нет! – отрезал Шевардин. – На присутствии капитана настоял сам князь Волынский. Я уж не знаю, почему…

– Я знаю, – усмехнулся Кронин.

– Господа, – сказал Адамс, – сейчас половина третьего. Эйр-форсиз находятся в состоянии готовности номер один. Я принимаю решение о превентивной бомбардировке военных аэродромов Одесского и Северо-Кавказского военных округов.

– Я слагаю с себя полномочия командующего ВВС, – сказал Клембовский. – Я не хочу больше участвовать в этой грязной, братоубийственной войне. Я не хочу иметь с вами, Адамс, и с вами, Кутасов, ничего общего.

– Мне будет жаль лишиться такого компетентного командира, – Адамс в своей обычной манере замаскировал просьбу.

– Ничем не могу помочь.

– Господин Скоблин, – Адамс повернулся к заместителю начштаба ВВС. – Принимайте командование.

– Николай, – сказал Клембовский, – не делайте этого. Не связывайтесь с ними. Кровь – не вода.

– Кровь – не вода, – эхом повторил Николай Скоблин, которому при всех других раскладах не видать поста командира ВВС еще лет десять. – Я принимаю назначение.

Глава 4
Ответный удар

Ну дела, ночь была -

Их объекты разбомбили мы дотла.

Мы пришли, ковыляя во мгле,

Мы к родной подлетели земле.

Бак пробит, хвост горит, но машина летит -

На честном слове и на одном крыле.

Песня английских пилотов-бомбардировщиков (русифицированный вариант).

Всю ночь на аэродроме кипела работа, какую видели в Сарабузе только во время больших учений: к боевому вылету готовили одновременно все самолеты.

Подготовка началась еще днем, когда в холмах пехота гасила последние очаги сопротивления советских десантников. Приказ звучал ясно и недвусмысленно: подготовить к вылету все машины. Заправить под завязку. Достать из сейфа кассеты с планом «Северный Экспресс» и загрузить в бортовые компьютеры. Наладить связь и взаимодействие. Покрыть фюзеляжи и плоскости составом «гриффин». Подвесить бомбы, ракеты и зарядить пушки.

Летчикам не надо было лишний раз пояснять задание. Они знали план «Северный Экспресс» как свои пять пальцев. Они готовились к этому годы, все годы остервенелой вражды между матушкой-Россией и ее непутевой дочерью-Таврией. Менялись модели самолетов, уходили и приходили поколения летчиков, а план в общих чертах оставался тем же: они летели бомбить советские аэродромы.

Летчикам сказали, что в это самое время там кипит такая же работа: заливаются полные баки горючего, подвешиваются бомбы и ракеты, загружаются маршрут полета и информация о целях. Они могли верить в это или не верить, но получить доказательство в виде тысячи-другой кассетных бомб никому не хотелось. Общая судьба общей судьбой, но лучше бить, нежели битым быть.

…Четыре часа утра – время, когда ночь растворяется в прохладном воздухе и птицы пробуют голос. На блеклом небе проступает свет, и треугольные силуэты «сикор», как дротики с лентами, пронзают жидкие облака. Они летят на север, оставляя ночь по левому крылу, а нарождающееся солнце – по правому.

Четыре часа утра – хорошее время для молниеносной и сокрушительной атаки.

* * *

Ни пуха ни пера, сказал себе капитан Гудимов. И сам же себе ответил: к черту.

– Он сказал «Поехали», он махнул в Израиль! – пошутил майор Востряков. Вместе засмеялись. Самолет тяжко тронулся с места по бетонной ленте, пополз вперед, набирая скорость и теряя тяжесть…

Летим бомбить Сары-Булат. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Вот тебе и мирное присоединение, и белка, и свисток…

– Воздушная тревога, – прозвучало в наушниках. – Воздушная тревога…

А, черт! Белые!

Заметались над авиабазой прожектора, в небо, как в копеечку, ушли несколько ракет…

– Трах-тарарах этих стратегов! – заорал Востряков. Вчера вечером сказали, что бояться нечего: все крымские аэродромы разрушены во время боев, в воздух понимаются только «Харриеры» ПВО.

– Двести девяносто первый, взлет! – забился в наушниках вопль руководителя полетов. – Двести девяносто второй, взлет! Взлет, еб вашу мать!

Словно карающий меч, прошел над ВПП четырехкратный железный рев. Мелькнули стремительные силуэты – и прямо впереди взлетная полоса вздыбилась, брызнула в небо бетоном, огнем, щебнем и черт знает чем еще.

Точка возврата была уже пройдена самолетом. Гудимов теперь мог только взлететь или погибнуть.

На себя! Штурвал – на себя!

В метре от рваного края ямы передние колеса шасси оторвались от земли, самолет круто пошел верх, и тут же дернулся от попадания ракеты. Не дожидаясь, пока накренившаяся земля сомнет его в смертельном объятии, капитан Гудимов дернул Тот Самый Рычаг. Пиропатроны отстрелили фонарь кабины. Стотонное небо навалилось на грудь, выжимая легкие, как тряпку. Гудимов потерял сознание и не услышал грохота взорвавшихся баков и боекомплекта своего Су-24.

Этот взрыв спас ему жизнь: горячим ветром ударной волны его отшвырнуло почти на безопасное расстояние. Майору Вострякову повезло значительно меньше – его раздавило в столкновении двух ударных волн.

Но хуже всего пришлось тем летчикам, чьи самолеты, едва выведенные на летное поле, угодили под удар второго звена «корсаров». Эти люди успевали осознать весь ужас своего положения и всю меру своей обреченности прежде, чем погибали от взрыва вражеских и собственных бомб.

Coup de grace оказался взрыв топливных складов – случайно туда угодила бетонобойная бомба. Авиабаза в Бердянске вышла из строя самое меньшее на три дня.

Налетчиков догнали над самой серединой Чонгарского пролива, где давний спор между штурмовиками и истребителями получил основание для перехода в открытую вражду, хотя файтеры не были виноваты – их ракеты «воздух-воздух» имели меньшую дальность поражения, чем Р-40 советских МиГ-25, вылетевших из Днепропетровска. Стормеры, в общем-то, сами расслабились и опоздали с противоракетным маневром. Двое из них получили свое, и пилотам, успевшим катапультироваться, пришлось несколько часов проболтаться в еще довольно-таки холодной морской воде, ожидая спасательного вертолета. Конечно, истребители устремились в погоню, но у МиГов и скорость была выше, так что победили они всухую.

…С большим или меньшим успехом, но двенадцать аэродромов, где сгруппировались самолеты первой ударной волны, были серьезно повреждены в этот утренний налет, о чем командующий ВВС Николай Скоблин доложил на утреннем брифинге полковнику Адамсу.

– По предварительным данным, потери СССР в технике составляют до восьмисот боевых машин…

– Делите на два, – заметил полковник Кутасов.

– Да, я как раз хотел сказать, что реальные потери – порядка четырехсот самолетов… Наши потери: сорок три самолета. Из них наибольшие – среди «Миражей», наименьшие – среди «Беркутов». Удалось спасти восемь пилотов… Самые большие потери – двадцать семь человек – приходятся на долю летчиков-резервистов. Самолеты второй волны… – полковник Скоблин, уже третий за последние двое суток командующий ВВС Крыма, посмотрел на часы, – уже пошли.

– Тактическая победа, – резюмировал полковник Шевардин.

– Еще одна такая тактическая победа – и мы останемся без авиации, – отрезал Адамс.

Шевардин как будто не заметил ядовитой реплики.

– Ответ с их стороны напрашивается сам собой: дальняя бомбардировочная авиация и ракетный обстрел. Прошу также обдумать возможность нанесения ядерного удара.

– Маловероятно, – сказал капитан первого ранга фон Берингер. – Здесь находятся в плену четыре дивизии Советской Армии. Не будут же они подставлять под ядерный огонь своих солдат.

– Nevertheless, – сказал Адамс. – Когда начнется операция «Трезубец», мне хотелось бы быть спокойным за наше небо. И нашу землю. Господин Воронов, за какой срок красные смогут восстановить свои аэродромы?

– Компьютерное моделирование указывает на срок от двух до пяти суток.

– Большое спасибо, полковник. Будем предполагать худшее: завтра. Третий удар, господин Скоблин, – нас на это хватит?

– Хватит, сэр. Потери были… в рамках расчетных, так что нет смысла отказываться от выполнения третьей части плана… Конечно, нужно посмотреть, чем закончится вторая часть… Удар по тыловым аэродромам будет нанесен в ближайший час. Предполагается накрыть Днепропетровск и Краматорск. Но, конечно, так легко мы не отделаемся. Расчетные потери – 21 %.

– А что насчет третьей части плана? Чернобаевка и Каховка…

– Родная винтовка, – пробормотал Шевардин.

– Вот план по Каховке, – неодобрительно покосившись на дроздовца, Скоблин взял распечатку. – Выглядит немного дерзко, сэр… Ожидаемые потери – до шестидесяти процентов в технике у противника, до пятнадцати – у нас…

– Я разберусь… Скажите, Ник, а это правда, что перед важным вылетом «Вдовы» смотрят «Касабланку»?

– Да, сэр. И не только «Вдовы». Это традиция со времен турецкой кампании. Я не знаю, откуда она пошла, но считается, что это приносит удачу. Перед важным вылетом вся Кача смотрит «Касабланку»…

– Ну что ж… Хорошая традиция. Пусть капитан Голдберг готовит кассету, господин полковник. Удача ей пригодится…

* * *

Кинозал офицерского клуба был битком набит, и кондиционеры еле справлялись с той массой углекислого газа, которую выдыхали люди, сидящие друг у друга чуть ли не на головах.

«Вдовы», пилоты «Летучих Гусар» и коммандос из качинского полка молча смотрели на известную да последней запятой историю любви Рика и Ильзы. Феноменально, подумал поручик Бурцев, казалось бы, что здесь выдающегося? Банальный «любовный треугольник», несколько искусственные антифашистские мотивы, неизменно прекрасная в своей кристальной чистоте Ингрид Бергман, неизменно ироничный и язвительно-печальный Хэмфри Богарт… Несколько удачных фраз, сентиментальная песенка «As time goes by», и все это затерто до пролысин… Но вот почему-то каждый раз удается, глядя на экран, расслабиться перед важными учениями или – как теперь – перед настоящим боевым вылетом. Отпустить поводья натянутых нервов…

Но на этот раз экзотическая Касабланка, где стоит самый высокий в мире минарет, не просто служила для Бурцева источником расслабления. Платиновая блондинка Ингрид Бергман будила в нем мысли о темноволосой сероглазой летчице, сидящей теперь в четвертом ряду и прекрасно ему видной. Тамара Уточкина…

Is it a cannon fire, or my heart pounding? [9]9
  Это канонада или бьется мое сердце? ( англ.)


[Закрыть]

Хороший вопрос, господа.

Разве мало в Каче красивых баб?

Длинноногих глазастых девчонок, мечтающих об офицере-коммандо, эталоне мужественности?

Совершенно гражданских девчонок, которые не рискуют свернуть себе шею по три раза в день?

Девчонок, которых, черт возьми, не трахали советские десантники…

Разве их мало в Каче, Евгений Бурцев?

Тогда почему же тебя интересует эта «Вдова», которая имеет все шансы не дожить до ближайшего утра? Женщина-военнослужащая, по всей вероятности – неисправимая феминистка? Женщина, которая, ко всему, несвободна – Рахиль сказала, что она встречается с каким-то корниловцем, горным егерем…

Но, во-первых, горный егерь – это такая же вредная по нашим временам профессия, как и коммандо… Во-вторых, некоторые мужчины… имеют, скажем так, довольно патриархальные взгляды… То есть им противна сама мысль о том, что их женщина спала с кем-то еще… Тем более, если этих «кого-то» было несколько… даже если ее мнения никто не спрашивал… Вот, просто не могут преодолеть отвращения…

Господи, о чем я думаю! Вылет – в течение этой ночи, сложная и дерзкая операция, с которой любой из нас (он так и подумал – любой из нас) может не вернуться, а у поручика Бурцева в голове одно: как отбить бабу у корниловца…

Он знал, что не решится подойти к ней сейчас, сразу после фильма. И знал – если что-то случится, он никогда не простит себе того, что не решился…

* * *

Этот день, без сомнения, принадлежал крымским ВВС. Советский Союз огрызнулся дважды: сначала попытались прорваться штурмовики и истребители из Ростова-на-Дону, потом – дальняя бомбардировочная авиация, «тушки» из Полтавы и Прилук. Патрульные самолеты ПВО отбили их – не без труда, но все же отбили.

Последним, завершающим аккордом должен был стать налет на авиабазу в Каховке – уничтожение советских вертолетов в порядке страховки от нового десанта.

Надо сказать, что в этот день «Вдовы» получили хороший заряд адреналина – поздним утром на рейде показались советский крейсер «Феликс Дзержинский» и три эсминца. Тамары в этот момент не было на базе, ее эскадрилья прочесывала горы в поисках затаившихся там остатков советских войск. Это больше напоминало охоту, чем войну, хотя их один раз обстреляли из ручного пулемета.

Когда они вернулись в Качу, все уже было кончено: половина жилого городка лежала в руинах, «Железный Феликс» с повреждениями (сработали ребята с базы береговой обороны) ускрипел обратно в Николаев, а один из эсминцев торчал поплавком, усевшись кормой на дно. Второй, как сказали Тамаре, затонул. Туда ему и дорога, ответила она.

Под вечер, уже после второго патрульного вылета – на этот раз ей выпало патрулировать побережье, – пришел приказ, после которого все кинулись сначала чинить поврежденные машины и проверять системы (нужно было поднять в воздух все, что способно летать), а потом пошли смотреть «Касабланку» – примета такая, на удачу.

– Суевернее альпинистов, наверное, только пилоты.

– А ты суеверный?

– Ну… Если бы я курил, я бы, наверное, не прикуривал третьим от одной спички…

Проклятый фильмец окончательно растравил душу. Весь полет до Армянска, где нужно было дозаправляться, Тамара собирала себя в кулак. Теперь, накручивала она себя, уже не важно, вернется она или нет. Важно сделать то, за чем их посылают: смешать с землей базу Каховка. Это имеет значение, больше – ничего.

Они пересекли линию берега и теперь шли над сушей, ориентируясь по железной дороге, насыпь которой тянулась по земле внизу бесконечным шрамом. Лунный блик бежал по рельсам вдогонку за небесной стаей. Ясная, тихая украинская ночь, та самая, когда «видно – хоч голки збирай», рвалась под винтами, было отлично видно во все стороны, так что засечь их было проще простого. На той малой высоте, на которой они шли, невидимые для локаторов больших ЗРК, их легко обнаруживали малые комплексы, поэтому маршрут прокладывался в стороне от расположения советских военных баз, и все равно нужно было смотреть в оба…

Там, где Днепр раздулся, подавившись бетонной дамбой, был последний, самый важный ориентир. Каховское водохранилище.

Тамара только усмехнулась, увидев впереди мятущиеся лучи прожекторов, бесплодно тающие в темно-синем небе. Группы «Дженни» и «Сид» поднялись, увеличили скорость и рванули вперед, прямо на эти прожектора, в то время как тяжеловесные «Теды»-транспортники, едва не задевая колесами шасси верхушки холмов, под шумок расползлись по округе. Мальчики – направо, девочки – налево.

Тамара выбрала себе объект для атаки – зенитную установку – и направилась прямо на нее. Когда выпускаешь два пакета НУРов, четырнадцать ракет, есть аж четырнадцать шансов куда-то попасть. Чудо, но в зенитку они попали. Рита переключила оружие и для верности добавила из пушки, после чего «Ворон» пошел над советской авиабазой, паля по всему, что было похоже на позиции зенитных систем. Да нет, даже не так избирательно – просто паля по всему.

Вот сейчас бы, подумала Тамара, запустить «Полет Валькирий» из динамиков во всю мощь, как у Копполы. Чтобы испугались еще сильнее, чтобы еще беспомощнее суетились между зданиями, паля из своих дурацких «калашей» в белый свет как в копеечку. Вот только девочки-еврейки этого не одобрят: с Вагнером у них очень стойкие и неприятные ассоциации.

– Дженни-Пять! Дженни-Пять, что там с Девятой?

Тамара поискала глазами Девятую. Только что была здесь, намного впереди справа – а где теперь?

Ого! Ничего себе, вот это не повезло!

* * *

Удар о землю был жестоким. Леа не пришла в себя, изо рта текла кровь – кажется, прокушен язык. Сама Фатма была изрезана осколками лобового стекла, но это не самое худшее. Самое худшее – что-то с ногами. Она их не чувствует. Словно их нет вообще.

Неудачная посадка. Во всех смыслах. Очереди из пулемета вполне достаточно, чтобы разбить бронестекло «фонаря» и, даже не задев пулей, вывести из строя пилота, на несколько секунд инстинктивно зажмурившего глаза. А этих нескольких секунд вполне достаточно, чтобы вертолет накренился, задел винтом какую-то мачту и ткнулся в землю носом, обламывая лопасти и превращаясь в шейкер для пилотов.

Резкая керосининовая вонь. Пора выбираться.

– Леа! Лей!

Стон.

Новая автоматная очередь: они бегут сюда. Дерьмо, неужели снова попасться к ним в руки?

Только не это!

Фатма завыла от отчаяния: огонь вести невозможно, загорится керосин. Нужно убираться отсюда, но Леа! И ноги!..

Рев винта над головой, вой, в который сливаются отдельные выстрелы авиапушки.

– Девятая! Фатма, вы живы? Отвечай!

– Живы!

– Мы идем к тебе! Слышишь? Продержись там немного, Пятая-Седьмая идут к тебе!

Тамара посадила «Ворона» так близко к борту-девять, как только могла.

– Леа! Леа, очнись! – Фатма толкнула своего пилота несколько раз. Наградой ей был еще один долгий стон и мутный взгляд. Уже что-то.

Маленькая фигурка, которую при всем желании нельзя было принять за мужскую, побежала, пригибаясь, от пятого вертолета к «девятке». «Семерка» висела над головой, готовая прикрыть огнем, если что.

– Фат! Леа! – это была Рита О’Нил. – Вылезайте!

Леа сделала движение головой, которое можно было принять за отрицание.

– Не можем, – выдохнула Фатма.

– Fuck! – Рита ножом разрезала ремни безопасности, вытащила Леа из машины – та повисла на ней мешком. – Выползай, Фат! Что ты сидишь, как засватанная?

– Но-ноги… Заклинило…

– А-а, холера! Попробуй что-нибудь сделать, я сейчас вернусь.

– Сейчас к вам подойдут коммандос, девочки! – сказал мужской голос. – Мы вас видим, не волнуйтесь.

Фатма проследила взглядом Риту и Лею – Аллах, как медленно! Она собралась с силами и посмотрела вниз, на свои ноги.

Кровь. Разорванная ткань. Что-то белое торчит наружу.

«Это кость. Мои ноги сломаны. Мне должно быть очень больно».

И через миг ей стало очень больно.

Не помня себя, она ударила по замку аптечки, нашарила ампулы-шприцы и горстью выгребла их оттуда. С трудом различила синюю – анальгетик, – сорвала зубами колпачок и вонзила иглу в бедро, выжимая капсулу.

В секторе было сравнительно спокойно: штабс-капитан Перельман прикрывала эвакуацию пушечным огнем. Испортить погоду могла только случайная пуля, и Фатма, следя глазами за подругами, молилась о том, чтобы этой пули не было…

Вот они бегут – качинские коммандос, ефрейтор и двое солдат. Сейчас ее вытащат. Сейчас они подойдут и заберут ее.

Господи, только бы не было случайной искры в поврежденной рации! Только бы не загорелось топливо!

Быстрее! Быстрее, шайт!

Откуда взялся этот пулеметчик? Почему именно в это окно он высунул рыло своей машинки, почему именно их избрал целью?

Рита, уже выбежавшая было на помощь, кинулась обратно в машину. Вертолет оторвался от земли, и Фатма закричала в отчаянии: ее бросали здесь! Бросали одну!

Она отложила пистолет и взяла гранату. Лучше подорваться на своей гранате, чем сгореть заживо.

Ближе всех к ней успел подбежать ефрейтор. Умирая, он цеплялся руками за полоз.

Фатма завыла от муки и отчаяния. Одна, одна, все погибли, и как больно!!! Почему-то ей показалось, что эти коммандос – последние на советской базе, и вертолетов прикрытия больше не существует, что она предана, брошена всеми!

Советские солдаты, ободренные огнем пулеметчика, приближались. Она уже видела одного совсем близко. Поняла, что он распознал в ней женщину. Прочла по губам: «Сука!»

Ближе!

Ближе…

Кольцо гранаты поддалось неожиданно легко. Так же легко разжалась рука. Сквозь кружение алых пятен и гул в ушах донесся стук железа о железо.

Мучиться осталось не более пяти секунд. Это немного утешало. А главное – ни живой, ни мертвой ее больше не коснется мужчина.

Ни один.

* * *

Рита буквально вымела площадь огнем и достала того ублюдка в окне. Но что толку? Что толку, если мертвы коммандос и мертва Фатма?

Что там случилось? Она попробовала отстреливаться, и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… «Ворон» горит между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы, коммандос и двух советских солдат.

– Девочки, Сид, у нас все! – сказал командир группы «Тед». – Начинаем отход.

Тамара развернула машину к вертолетной стоянке, туда, где уже начинали крутиться лопасти транспортных вертолетов. Едва они взлетели, как на советской вертолетной стоянке ахнуло, блеснуло и заполыхало – взорвались Ми-24, Ми-6 и Ми-8, заминированные коммандос из качинского спецотряда.

Колонну грузовиков с пехотой, несущихся на пожар, Рахиль даже не смогла расстрелять как следует. Она дала очередь из пушки, но орудие задохнулось – кончились снаряды. В конце концов, сзади еще ведомый, да и не такое уж это увлекательное занятие – расстреливать из вертолета пехтуру.

Странное дело, когда они только начали, ей казалось, что она может заниматься этим бесконечно, что сколько бы фигурок в пятнистом камуфляже или выгоревшем хаки ни полегло под огнем ее пушки – ей все будет мало. Наверное, она просто слишком устала. Так устала, что даже неутихающая боль уже не может подпитывать ненависть. Все, перегорело. Она сыта кровью советских солдат. Но синяки и ссадины ноют по-прежнему. Это несправедливо. Зачем существует месть, если она не приносит облегчения?

Эти мысли не успели как следует оформиться – их вымело из головы волной животного ужаса.

Точки на светлеющем горизонте могли быть только советскими истребителями.

В последний раз сходное состояние Рахиль испытала совсем недавно – вот только что она была офицером, штабс-капитаном авиации, богиней небес, а через пять минут стала просто жалкой беспомощной бабой в руках четырех озверевших от спирта и вседозволенности мужиков, которые тоже поначалу были довольно милыми парнями. Кто же знал, что так получится? Ах…

Всплыла виденная недавно в одном из военных журналов реклама Ми-24 с подписью: «Может, для вас это и вертолет, а для „Стингера“ это – сидячая утка». Вот теперь она, Рахиль Левкович – жалкая сидячая утка для советских истребителей. Нам обещали прикрытие из «Ястребов»! Где оно, факимада?

Фф-ух, вот оно, слава Богу! Ребята держались на высоте, мне сверху видно все – ты так и знай… Рахиль не интересовало, сколько их против МиГов, ей хотелось только одного – бежать, драпать во все лопатки и поскорее встать ногами на землю…

* * *

– Жаль, что сбили Фатму, – сказала Тамара. – Жаль, что ее, а не меня.

– Не мели ерунды, а то как тресну по башке, – пригрозила Рахиль. – Какого черта? Выпей еще.

– Я больше не хочу.

– А я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сидит тут, сигим-са-фак, и грызет себя за то, что жива осталась. Не хочешь жить – дождись следующего вылета и грохни машину, камикадзе. Если сумеешь Риту уговорить.

– Иди в задницу.

– Сама туда иди! – Рахиль глотнула еще пива. – Коммандос надираются как сапожники. Вот бы нам так. Но нельзя. Пилотам за-пре-ще-но… О, вот Женька Бурцев идет…

Тамара развернулась и оказалась лицом к лицу со знакомым офицером из коммандос. Знакомым? А где она его видала?

Ночью возле клуба – вот где. Поручик Бурцев…

– Поздравляю с удачным вылетом, – сказал Бурцев.

– Спасибо, – сказала Тамара. – Правда, у нас тут немножко поминки.

– У нас тоже. Трое – вместе с вашей летчицей… Еще семнадцать человек – во время боя за аэродром.

– Фатма Фаттахова. Вы ее помните?

– Такая полненькая, с красивой косой? – Бурцеву как-то неловко было вспоминать, что погибшую летчицу он видел только голой, и поэтому лицо ему запомнилось слабо…

Рахиль незаметно растворилась в другой компании.

– И еще два экипажа. Розы Циммерман и Марины Клюевой.

– Мне очень жаль. Женщины не должны так погибать.

– Никто не должен.

Бурцев кивнул.

– Чем вы занимались бы, если бы не стали пилотом? – спросил он через полминуты.

– Не знаю. Мама хотела, чтобы я стала прислугой. Представляете меня в фартучке и с наколкой?

– С трудом, – улыбнулся Бурцев.

– А вы? Если бы не пошли в коммандос?

– Не знаю… Я – человек, испорченный высшим образованием. Учился в Ковентри… Наверное, смог бы устроиться учителем математики. И гимнастики – на полставки…

«На меня западают интеллигентные мужики» – в том, что Бурцев «запал», сомнений не было. Вел он себя более чем сдержанно, но флюиды, которые исходят от «запавшего» мужика, ни с чем не спутаешь. Правда, майора Колыванова вряд ли можно было назвать интеллигентом…

– Я ненавидела математику и логику в реальном, – призналась она. – И в летном тоже.

– Значит, у вас были плохие учителя. – Бурцев смял одноразовую тарелку и бросил ее в мусорную корзину. – Математика дисциплинирует разум.

– У нас в реальном висел портрет Ломоносова с надписью «Математику уж затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

– Так оно и есть.

– Я знаю одного человека, который говорил, что всех гуманитариев нужно в обязательном порядке заставить изучать математику и физику.

Бурцев кивнул.

– Это избавляет от волюнтаристских иллюзий, – подтвердил он. – Многим свойственно думать, будто всем станет темно, если они закроют глаза.

– Арт… тот человек примерно так же говорил.

– Ваш… друг? – поручик не привык вилять, сразу брал быка за рога.

– Мой муж, – она напряглась.

– Кто он?

«Мертвец», – от этого слова, хоть и не сказанного вслух, все внутри скорчилось и почернело. Среди всего полка «Вдов» она – настоящая вдова.

– Он офицер… Был офицером.

Бурцев потупил глаза. Прошедшее время с позавчерашнего дня перестало означать, что человек вышел в отставку.

– Пилот?

– Пехотинец. Из егерей-корниловцев.

– Вы получили «Кей-ай-эй»?

– Нет.

– Тогда еще не все потеряно, – но оптимизма в его голосе не было.

– Я надеюсь, – соврала она.

– Я… только хочу сказать… – Бурцев опустил глаза. – Что если… будет совсем плохо… Сегодня или когда-нибудь еще… Вы можете на меня рассчитывать. Во всем. Если я буду жив, конечно.

– Последние новости! – откуда-то с порога закричал один из офицеров. В руке он держал пухлую пачку каких-то листов… Газет?

– Свежий «Русский курьер», ребята! Дамы и господа!

К нему кинулись, газета пошла по рукам…

– Лучниковская портянка, – процедила Тамара.

– Лучниковская – не лучниковская, – Бурцев взял низкий старт, – а пока что это единственная газета на весь Крым… – он бросился в толпу, разрывающую «Курьер» по листику.

Вернулся он через минуту несолоно хлебавши.

– Увы. Всеми номерами завладели ваши соратницы, а я – человек старомодного воспитания и драться с женщиной из-за газеты не буду. Еще пива? Или чего-то покрепче?

– Покрепче нам нельзя. – Пива, пожалуйста…

Бурцев отошел к стойке, а в Тамару опять вцепилась Рахиль.

– На что спорим, – лукаво сказала она, – что ты сейчас подскочишь до потолка?

– Поцелуй меня в… плечо.

– Никто меня не любит! А должны бы… Делаем фокус-покус, – она достала из-за спины свернутую газету. – Раз!

Газета развернулась и легла на стол перед Тамарой.

– Два!

«Три» она не услышала. Как вернулся с пивом Бурцев – тоже не услышала. Она не услышала бы и выстрела над самым ухом – все ее внимание поглотила первая полоса газеты «Русский курьер», на которой аршинными буквами было напечатано:

«ПОЧЕМУ МЫ ВОЮЕМ?»

А внизу – не такими аршинными:

«Капитан Верещагин – человек, который, кажется, знает ответ»…

Между заголовком и подзаголовком, как «Цельсь!» между «Готовьсь!» и «Пли!» – две фотографии, одна отличного качества, двухлетней давности, а вторая – мерзкая, явно переведенная с видеопленки, но на обеих – одно и то же лицо, до последней морщинки знакомое, уже оплаканное лицо…

Не помня себя, Тамара перевернула страницу и пробежала глазами текст. Вернее, его начало – прочесть всю полосу она не могла, ее распирали чувства, хотелось куда-то бежать и что-то делать…

– Сударыня, я идиот, – проговорил Бурцев. – Он – ваш муж?

Последний вопрос прозвучал уже Тамаре в спину.

В здание штаба поручик Уточкина влетела со скоростью лидера гладких скачек.

– Миссис Голдберг! – крикнула она. – Ваше благородие! Рут!

– Какого черта… – Капитан Голдберг поднялась с дивана. – Уточкина, что случилось? Пожар? Боевая тревога? Я сегодня посплю или нет?

– Мэм, я прошу разрешения поехать в Бахчисарай.

Командир эскадрильи посмотрела на часы.

– Не разрешаю. Через три с половиной часа у тебя вылет, через час передадут новое задание.

– Мэм, я успею!

– Это тебе кажется. На дорогах черт-те что, ты провожкаешься все четыре часа. Разбитая бронетехника, тягачи, куча гражданских машин, патрули… Ты знаешь, что из Севастополя идет эвакуация детей? Ты знаешь, что все, у кого есть на чем ехать, спасаются из городов? И разговора быть не может.

– Мэм!

– Нет, я сказала!!! Уточкина, я все понимаю, но – нет.

«Все ты понимаешь!» – Тамара, выйдя на улицу, пнула ни в чем не повинную дверь пяткой.

– Тамара! – Капитан стояла у окна, скрестив руки на груди, похожая на индейского вождя. – Телефоны, между прочим, работают.