Текст книги "Госпожа победа"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Насчет того, что мы знаем слишком много… Мне так не кажется, Сергей. Я знаю мало. Расскажите мне все – хоть не так обидно будет умирать.

– Это началось чуть больше года назад, – покорно начал полковник. – На нас вышел сотрудник ОСВАГ по имени Вадим Востоков…

Когда он закончил, Ниночка покачала головой.

– Господи, какое же вы все говно, – печально сказала она.

– Говно, Нина, – так же печально отозвался полковник. – А что поделаешь? Такая жизнь, такая работа…

– Вот только не надо, ладно? Жизнь, работа… Еще про долг перед Родиной скажи. Как в стаде павианов. Только у них честнее.

– Возможно, Нина Сергеевна. – В голосе Востокова слышалось одобрение. – Итак, вы были завербованы агентом КГБ, своим женихом. А контакты поддерживали с агентом ОСВАГ по кличке…

Нина молчала.

– Вилли, – подсказал Востоков. – Сейчас мы состряпаем подходящую легенду. Это будет открытый процесс?

– В том-то вся и закавыка, что нет… – Сергеев почесал ногу. – Поэтому удирать придется быстро.

– Ничего, это только придаст весу нашим показаниям. Что лучше подтвердит нашу вину, чем побег? Только смерть.

– Не надо, – Ниночка почувствовала, что сейчас расплачется. – Прошу вас, не надо.

– Осталось обсудить детали легенды… – сказал Сергеев. – Я предлагаю следующее…

* * *

Великий Ученый и Великий Администратор был таким великим, что в иные кремлевские кабинеты двери открывал ногами.

И нельзя сказать, что это ему не нравилось.

Он был почти что царь, почти что Бог. На него работали миллионы людей. Одним движением пальца он мог казнить и миловать не только простых смертных, а вплоть до первых секретарей обкомов (включительно). Смертоносных игрушек, придуманных и сделанных им за свою жизнь, хватило бы, чтоб стереть человечество с лица Земли, и еще осталось бы на окончательное решение вопроса «Есть ли жизнь на Марсе»…

Но вот кое-где он был совершенно бессилен. И, в частности, когда дело касалось той конторы, которой ведал Пренеприятнейший.

Люди Пренеприятнейшего совали везде свои носы, заводили толстые папки на его ученых, директоров и конструкторов, всюду бдили и держали все под контролем. Они покушались на всевластие Великого Ученого в его империи, что он терпел, скрипя сердцем и зубами.

Равновесие сил долго оставалось нерушимым. Империя Великого Ученого была нужна Советской Империи как воздух. Пренеприятнейший ничего не мог сделать с Великим. А Великий – с Пренеприятнейшим, ибо его ведомство также было кровной необходимостью Империи.

Теперь равновесие было нарушено. Ось, на которой оно балансировало – скрипучая жизнь Генерального, – рухнула. Новая ось возникла возле Пренеприятнейшего, и чем ближе она смещалась в его сторону, тем больший вес он обретал.

Когда машина Маршала подрулила к подъезду дома на Котельнической, Великий Ученый уже дошел до необходимого градуса разогрева. Перспектива видеть мурло Пренеприятнейшего в кресле Генерального, стоять перед ним навытяжку и отчитываться в делах, в которых эта гэбистская скотина ни ухом ни рылом… Ах, ети его в душу бога матерь, да три раза в отца, сына и святого духа, ну что за блядская жизнь такая?

Маршал и Окающий явились вовремя. Сверкнула слезой бутылка «Столичной», пошла по кругу под неторопливый осторожный разговор, в ходе которого Великий Ученый от отчаяния переходил к боевому азарту: ничего! Еще поборемся! Еще повоюем! Еще вы узнаете у нас, что такое оборонка!

Под утро ударили по рукам и отправились спать.

* * *

Видное Лицо нервничало. Предстояла встреча с Портретами, и неофициальность этой встречи никак не влияла на ее важность.

Пан или пропал. Пан – не сегодня-завтра сам стану в ряду Портретов. Пропал – тут других толкований быть не может. Пропал – значит, пропал.

– Я готов поддержать любую кандидатуру, которую вы выдвинете, – сказал он. – Я полностью согласен с тем, что возглавлять нашу партию и нашу страну может только человек с безупречной репутацией.

– И кого бы ты предложил?

– Я не имею никакого мнения на этот счет. Я всемерно поддержу вас.

Ударение. Не вас, а Вас. Замкнутый уловил, кивнул.

– Материал должен быть распространен к ближайшему заседанию Политбюро. Через неделю. Не будет большинства голосов – погорим все синим пламенем.

– Я понимаю.

– Ну и хорошо.

– Будет открытый процесс?

– Ты что, сдурел? Все тихо, по-семейному.

– Вас понял, – Видное Лицо откланялось. – Что делать с людьми Юрца в аппарате КГБ?

– Твое дело. Главное – большинство голосов мне. Эх, выспаться бы! Завтра же еще в почетный караул…

* * *

И вот я здесь, подумал Востоков. Последний барьер. Невысокий и хлипкий. Наручники. Охранники по бокам.

На такой должности охранник обязан быть глухонемым.

Три Портрета напротив.

Момент истины.

– Ваше имя?

– Вадим Востоков.

– Звание?

– Полковник ОСВАГ.

– Должность?

– Координатор по региону СССР.

– Вам предъявлено обвинение в заговоре против Советского Союза и измене Родине. Признаете ли вы его?

– Да. Я – участник заговора против Советского Союза и изменник Родины. Правда, у нас немножко разные понятия о Родине, но это неважно.

– Не отвлекайтесь. С какой целью вы поддерживали контакт с полковником Сергеевым, находившимся в Крыму в служебной командировке?

– Полковник Сергеев интересовал меня в первую очередь как связующее звено между мной и товарищем А.

– Что за интерес был у вас в товарище А.?

– Мне было известно, что он – один из наиболее ярых сторонников оккупации Острова Крым. Я хотел форсировать оккупацию.

– Зачем?

– Чтобы спровоцировать военный конфликт между Крымом и Советским Союзом.

– Объясните смысл этой акции.

– В последнее время в Крыму начали нарастать центростремительные тенденции. Слишком многие хотели присоединения к СССР. Военный конфликт свел бы эти настроения на нет.

– Как вы рассчитывали выпутаться из этого конфликта?

– Остановить войну.

– Почему вы думаете, что вам бы это удалось?

– После устранения Генерального (брови Портретов поползли вверх) его пост неизбежно должен был занять товарищ А. Его сын повлиял бы на него с целью остановить войну и вывести войска из Крыма.

– Откуда такая уверенность в том, что он сделал бы это?

– В сейфе в квартире товарища А. (сына) хранятся карточки «Американ Экспресс» на сумму в два с половиной миллиона американских долларов. Я знаю коды этих карточек.

– В ближайшее время эти сведения будут проверены, – обратилось к Портретам Видное Лицо. – Нужна только санкция на обыск в доме…

– Будет вам санкция. Спросите у него, не он ли организовал на Острове сопротивление белогвардейцев, – шепнул Замкнутый.

– Да, это тоже часть плана, – ответил Востоков, когда ему передали вопрос. – Агент товарища А., диктор на телевидении СССР, передал по программе «Время» так называемый «Красный пароль», сигнал всем резервистам к сбору. Солдаты и офицеры запаса освободили кадровых военных из лагерей интернирования. Кадровые военные освободили аэродромы и подняли в воздух самолеты.

– Захватили аэродромы… – поправил Окающий.

Борода Востокова шевельнулась в улыбке.

– Как вам будет угодно, господа.

– Товарищи, – одернул Востокова Молодой. – И тут же поправил сам себя: – Граждане.

– Значит, план был организовать, а затем сорвать воссоединение Крыма с СССР, – вел линию показательного допроса полковник КГБ.

– Именно так. Нечто вроде того, что произошло в «Заливе Свиней», только в несколько больших масштабах.

– Почему же теперь вы решили рассказать об этом?

– Воздействие на товарища А. через сына потеряло свое значение. Мы выиграли войну. Я решил, что дальнейшее сопротивление не приведет ни к чему хорошему, и раскрыл карты.

– Почему вы думаете, что война в Крыму вами выиграна?

– Уничтожены все военные аэродромы в приморской полосе, так? Вы не можете организовать десант, вы потеряли господство в воздухе. Это значит, что вы проиграли войну. Судите сами о надежности аппарата КГБ, если я получил такие сведения, сидя в тюрьме.

…Выйдя из зальчика, вытирая лбы, Портреты переглянулись.

– Ну вражина! – высказался Окающий. – Ну волк! Так бы и взял за бороду, и в морду, в морду!

Энергичные движения пухлого кулачка, испятнанного старческим пигментом, выглядели скорее комично, чем угрожающе, но никто даже не улыбнулся.

– Вы как хотите, товарищи, – Молодой промакнул платочком пятнышко на лбу, – а мне этот тип не понравился. Больно гладко он говорил. Он, вообще, настоящий шпион или нет? Что-то он не похож на шпиона.

– По-моему, как раз очень похож, – вставил Окающий.

– Я в том смысле, что слишком похож, – пояснил Молодой. – Шпион же не должен быть похож на шпиона, правильно? А если он врет?

– А какая нам разница? – буркнул Окающий.

– Миша, – сказал Замкнутый Молодому. – Постарайся понять. Врет он или нет – уже неважно. Важно одно: товарищ А. вольно или невольно утратил бдительность, которую на его должности утрачивать нельзя, и допустил ошибку, поддавшись на провокацию. Это факт. Можем ли мы допустить, чтобы такое повторилось? Не можем. Выводы, Миша?

Молодой сделал правильные выводы.

* * *

– Ну что, товарищи, – сказал Маршал, собрав в штабе Одесского военного округа командиров дивизий Крымского фронта и начальников их штабов. – Навтыкали нам по первое число? В обоих смыслах! Использование ДБА и ракет, в общем, до жопы – обставиться перед начальством. Когда будут готовы передовые аэродромы?

– Завтра вечером… – сказал командующий ОдВО.

– Утром! – грохнул по столу маршал.

– Утром, – согласился командир ОдВО. – Но обеспечить можем всего два… пока. Николаев и Одессу. Не смотрите на меня так, товарищ маршал. Мы делаем, что можем. Кругом идет работа, но… мины… Гибнет техника, гибнут люди. Все основные силы брошены на эти два аэродрома, потому что там ВПП в наилучшем состоянии и можно было быстрее всего стянуть туда саперно-инженерные части. Завтра утром сделаем эти два. К вечеру – еще четыре. Если не будет повторных бомбардировок, то к ночи четвертого восстановим ВПП всех аэродромов Одесского округа.

– Мы будем готовы к утру четвертого, – сказал начальник Северо-Кавказского военного округа. – Нам меньше досталось.

– На случай, если белые надумают повторить удар? – спросил Маршал.

– Развернуты системы ПВО по всему побережью. Задействовали все, что нашли, вплоть до зенитного вооружения мотострелковых дивизий. Дежурство идет круглосуточно.

– Они больше не сунутся, – сказал командир ПВО. – В этот налет они потеряли больше девяноста самолетов.

– А мы – пятьсот! – заорал Маршал. – А почему? А потому что ваш бывший начальник тоже думал, что беляки не сунутся, и жопу чесал! Я не хочу больше слышать – они не сделают того, они не сделают этого! Я хочу знать, что мы будем делать, когда они сделают то или это?

Он вытер лоб, сел.

– Сегодня у нас второе. Шестого мы начнем вторую высадку. Как и планировалось, через Тамань. Приказ – взять Симферополь к девятому. Значит, к шестому мы – кишки наружу – должны подавить всю их авиацию и ПВО. Чтоб через два дня ни одна белая блядь не показывалась в небе. Небо должно быть нашим! Вы поняли, товарищ генерал-лейтенант? Или небо наше, или от вашего звания остается ровно половина. Догадываетесь, какая?

Товарищ маршал… – сказал командир 106-й воздушно-десантной дивизии. – Мне кажется, к девятому – нереально…

– Кажется – креститесь! – срезал Маршал. – И чтоб вы все забыли это слово – «нереально». Знаете, кто может делать дело – думает, как, а кто не может – ищет причину, почему нельзя… Не можешь – пиши в отставку, сиди на даче, огурцы разводи! Жуков бы тебя за «нереально» к стенке поставил. Мы одно слово знали – «приказ»! Вот у меня приказ – девятого! И как в песне поется: нужна победа – мы за ценой не постоим!

Если бы Маршал знал, чем обернется эта победа для него и какую цену придется уплатить, он откусил бы свой язык.

Глава 6
Дом на Сюрю-Кая

Бентли: Что там происходит, Драйден?

Драйден: Там идет маленькая битва двух темпераментов, один из которых близок к безумию, а другой начисто лишен всяких принципов.

Фильм «Лоуренс Аравийский»

Утром первого мая Крым кое-как уяснил ситуацию и слегка охренел.

Как это, господа? Ведь еще позавчера у нас тут была дружба и полное взаимопонимание! Кричали женщины «Ура!» и в воздух разные там предметы гардероба бросали. – А теперь что? А теперь банда наемных головорезов, которую мы называли своими вооруженными силами, пустила эту дружбу и взаимопонимание песику под хвостик. Мало того, что в крупнейших городах Крыма произошла дикая резня, повлекшая жертвы и среди мирного населения, мало того, что вероломное, подлое нападение на советские войска уже само по себе привело к конфликту с СССР – так этим утром, уподобившись ублюдку Гитлеру, крымские самолеты нанесли жесточайший бомбовый удар по советской территории! Произошел окончательный, бесповоротный разрыв отношений, который восстановится лишь в случае полной, безоговорочной и позорной капитуляции Крыма. По нескольким городам были нанесены ракетные удары, погибло в общей сложности 27 человек, не уяснивших, что «воздушная тревога» означает именно воздушную тревогу, а ракета, система наведения которой сбита с толку уголковыми отражателями, не разбирает, где военный объект, а где – гражданский.

Спрашивается: кто должен за все это ответить? Правительство? У нас нет правительства, оно куда-то исчезло утром двадцать девятого. Армейская верхушка? Она клянется, что стала жертвой провокации. ОСВАГ? Эта организация хранит гробовое молчание.

Ну так кто, кто же все-таки это сделал? Покажите нам человека, перечеркнувшего достижения нашей северной дипломатии за последние два года! Покажите нам негодяя, втравившего нас в безумную, абсолютно ненужную войну! Покажите нам мерзавца, посягнувшего на самое святое право гражданина демократического общества: право избирать свой политический строй!

Эти голоса пока еще не звучали, общественное мнение было слишком ошарашено, слишком шокировано произошедшим, чтобы выразить это вслух. Но вопрос «Кто?» уже сформировался, и рано или поздно нужно было на него отвечать.

А ответ на этот вопрос лежал на госпитальной тюремной койке и спал отвратительным, глубоким и тяжелым, как грязь озера Сасык, сном.

Проснулся он в сумерках, которые принял за раннее утро. И, глянув на соседнюю койку, пожелал, чтобы черт забрал Флэннегана со всеми его выдумками.

Сколько прошло времени? Арт закрыл глаза и прислушался к себе. Избитое и изодранное тело продолжало болеть, но уже не так настырно, как… время назад. Тогда, перед командирами и начальниками штабов, ему стоило больших усилий не меняться в лице. В той половине лица, которая не отекла и сохранила подвижность. Сейчас усилий не требовалось – боль из почти невыносимой превратилась в досадную. Тело не скоро, но верно восстанавливалось, и осознавать это было приятно. Правда, все это – пока лежишь и не встаешь, а вставать придется, и очень скоро: во-первых, настоятельно требовалось отлить, во-вторых, ужасно хотелось пить: рот до того спекся, что щеки присохли к зубам. На третьем месте в списке потребностей стояла еда: невольный, но суровый пост продолжался никак не меньше двух суток.

Резюме: ему было очень далеко до полного порядка, но и на три четверти мертвым он себя не чувствовал. Без сознания провалялся часов двадцать: вряд ли можно держать при себе продукты метаболизма дольше.

Он сел, шипя сквозь зубы, потом встал и поковылял, шатаясь, к угловой кабинке. «Что нужно человеку для счастья? – вспомнилась советская шутка. – Увидеть туалет и добежать до него. Там еще было – очень хотеть пить – и получить воду, очень хотеть есть и получить еду. Но нужно очень хотеть; когда не очень хочешь, то и не очень получаешь».

Возле кабинки был умывальник, делать до которого полшага ужасно не хотелось, но он сделал. Вымыл руки, плеснул воды в лицо – не нагибаясь, так что больше попало на грудь. Набрал воды в стаканчик и сполоснул рот. Потом набрал еще и напился. Дождаться смены сочувствующего надзирателя и попросить зубную щетку? В концлагере нужно всегда чистить зубы и съедать все, что дают… Так, хватит думать о жратве!

– Когда жрать принесут? – спросил человек на соседней койке.

– Утром, – Артем тяжело вздохнул. – Наверное.

– А сейчас что?

– Надо думать, вечер. Довольно поздний.

– Ты давно здесь?

– Сутки. Плюс-минус лапоть.

– Где мы, знаешь?

– Симферополь.

Сосед издал короткий и тихий стон отчаяния.

– Это я и так знаю, – процедил он сквозь зубы.

– Военная тюрьма, госпитальное отделение.

– Спасибо. Я – капитан Глеб Асмоловский, ВДВ.

– Глеб, мы знакомы.

– Сережа? Виктор? Карл Янович?… – секунды удивленной немоты. – Врешь! Это не ты. Включи свет.

Верещагин зажег встроенный – как в автобусе – светильник в своем углу.

– Мать твою… – Глеб не верил своим глазам. – Да что ж я… и на том свете… от тебя не отделаюсь?

– Да мы пока что еще на этом.

Глеб прошелся по его повязкам оценивающим взглядом.

– Ты выглядишь так, будто под танк попал.

– Нет, – с долей злорадства ответил Артем. – Под колотуху твоих солдат… Так что можешь считать себя отомщенным.

– Тебя хорошо отделали…

– Я хорошо отделался – можно и так сказать. Кое с кем поступили значительно хуже… Тебе не вредно говорить?

– Не вредно… Ты мне очень аккуратную дырку сделал. Чистую.

– Старался.

– Я… хочу разозлиться на тебя… И не могу. Это ведь ваша работа… Условный сигнал… Резервисты… Я думаю… Если бы удалось тогда… Остановить тебя…

– Не волнуйся так, Глеб. Ты все равно ничего бы не сделал. Живой, мертвый, пленный – я всяко выполнял задание. На то и был расчет. Поэтому не трави себе душу. Если ты от волнения сыграешь в ящик, меня окончательно совесть замучит.

– Совесть? – Асмоловский оскалился не то от боли, не то от ярости. – А за других… тебя совесть не мучит? Других… тебе не жалко?

– Жалко. Особенно того парнишку, подпоручика из Партенита, того, кто тебя перевязывал. Его застрелили у меня на глазах. Лейтенант Палишко. Просто так, от злости. И еще у меня был друг… Когда я выстрелил в тебя, я шел к нему… Он был ранен. Оказалось – смертельно. И еще один друг, ты его даже не видел, он был убит еще утром, в перестрелке с настоящим спецназом. И один спецназовец, которого Георгий хотел оставить в живых, а я убил… Так что злись на меня, Глеб. Я это честно заработал.

– Тебя пытали.

Вопросительной интонации не было. Глеб высказал не догадку – утверждение. Верещагин не нашел сил возражать.

– Ну и? – устало спросил он. – На войне как на войне. В конечном счете, со мной обошлись лучше, чем я с тобой. Я сейчас способен стоять на своих ногах, а ты прикован к постели.

– Для тебя это что, норма?

Арт подумал немного, и до него дошло.

– А, вот ты о чем. Нет, это они не из любви к искусству, не думай о своих слишком плохо. Им казалось, что я владею важной информацией, плюс перепуг, плюс вполне закономерное озверение. Если бы у кого-то из них было немножко больше мозгов и немного меньше нервов, они бы сами додумались до того, что пытались из меня выбить. Правда, – Верещагин хмыкнул, – меня бы тогда, наверное, шлепнули за ненадобностью. Уж очень они… рассердились.

– Ты их просто не знаешь. Когда я взвод принял, я обнаружил одну милую практику: упрямых новичков ночами в сушилке к батарее привязывали, заломив руки назад. Натурально как на дыбе. Я когда взял за жопу этих выдумщиков, они мне знаешь, что сказали?

– Что закаляют «молодых», на случай, если те попадут в руки врагов.

– Как ты догадался? – опешил Глеб.

– А у нас похожий случай был в одной закрытой школе. Лет десять назад. Маленько перебрали там со спартанским воспитанием, готовя элиту… словом, там младших учеников не просто цукали, а дошло до натуральных истязаний и педерастии. Жуткий скандал случился, министерство образования пустило частый бредень, обнаружилось еще несколько случаев, и закрытые школы интернатного типа отменили вообще. Ну вот пока суд да дело, в масс-медиа шли дебаты, на эти дебаты приглашали выпускников таких школ, и они, представь себе, Глеб, защищали эту систему. Ну то есть они признавали, что уотербординг и изнасилования, конечно, перебор, но мальчикам бывает полезно вкусить немного боли, это как бы укрепляет их дух. Так что монополии на глупость и жестокость у вас нет. Глупость и жестокость вообще присущи детям, а вы набираете в армию детей и, насколько я понял, во многом предоставляете их самим себе. Ты пойми меня правильно, Глеб, я над тобой не превозношусь, по мне, так армия во всем мире – это рассадник агрессивного инфантилизма. Человек, которого натаскивают бездумно подчиняться приказам, не является полноценным взрослым.

– И от кого я это слышу, – хмыкнул Асмоловский.

– От «белой вороны». «Почему орел на гербе о двух головах? – Урод-с, ваше высокопревосходительство!» Я урод, Глеб. Чужеродное тело в армии. Я хотел историю изучать, а в квоту стипендиатов не попал. А платить за меня семья не хотела, по ряду причин. Пошел в армию ради льготы: после пяти лет службы меня бы взяли на стипендию куда угодно. А потом меня продвинули в офицеры и соблазнили идти в Карасу-Базар, потому что там было отделение военной истории. Я, дурак, соблазнился – а через год его закрыли, представляешь? И я в армии застрял. Не ученый и не военный. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Чего ты смеешься, Глеб? Перестань, тебе вообще смеяться нельзя.

– Сам… знаю… – прохрипер Асмоловский. От боли у него на глазах выступили слезы, но прекратить смеяться он не мог.

…О да, Флэннеган, поистине то была светлая мысль – поместить нас в одну камеру-палату.

За окном стемнело. Опустились автоматические ставни.

– К-2 в прошлом году… вы?

– Да.

– Ты… и твой татарин. Пулеметчик.

– Шэм Сандыбеков.

– Знать бы, что там делается, – Асмоловский показал глазами на зашоренное окно.

Верещагин полностью разделял его желание. Знать бы, что происходит за этой решеткой. До чего договорились вчера господа командующие. Что им готовит СССР…

– Как ты здесь оказался? – вдруг спросил Глеб.

– Как и ты. На носилках.

– Не крути. Здесь – ты сам сказал – военная тюрьма… По всем раскладам – самое неподходящее… для тебя место… Ты же должен быть герой… За что ж тебя сюда…

Арт не собирался отвечать. По правде говоря, он не знал, что отвечать.

– И меня тоже… – продолжил Глеб, отдышавшись. – Я не верю, что случайно. Меня допрашивал кто-то из ГРУ. Еще тогда… Насчет тебя… А потом – из общей палаты госпиталя… перевезли сюда. Зачем?

Свет погас. Раздался отдаленный скулеж сирены. Прогрохотали по коридору башмаки.

– Воздушная тревога, – сказал Арт.

– Значит, вас уже бомбят. С чем и поздравляю…

– Это не бомбардировка… Думаю, что это – ракетный обстрел.

– Да ну?

– Элементарно, Ватсон… Если бы им было чем нас бомбить, мы бы проснулись от взрывов еще днем. Я думаю, наши устроили авианалет на ваши авиабазы.

– Вы… бомбили нас?

– Скорее всего. Тихо!

О-очень далекий взрыв…

– Знаешь… – Глеб вдохнул и выдохнул. – Я даже не могу на тебя разозлиться. Я, наверное, плохой человек и совсем плохой офицер, но я не могу злиться на тебя. А злюсь на себя, что не настоял на своем и не повязал вас сразу.

– Не надо на себя злиться, Глеб. Пулемет на вышке. Два поста, откуда простреливалась вся рабочая площадка. И совершенно глухая дверь в аппаратную. Мы просто положили бы всех вас и передали этот сигнал раньше – вот и все. Ну теперь ты на меня злишься?

– Пошел ты!

Артем лег на спину, задрав ноги на спинку кровати. В полной темноте и тишине легко было поверить, что они одни в целом мире.

– Глеб, а ты знаешь, кто может считаться гражданином Непала?

* * *

Флэннеган пришел под утро, когда Артем опять спал – не тем кошмарным сном, каким он проспал почти сутки, и не наркотической дремотой, а легким на разрыв, как пыльная паутина, сном больного человека.

Разбуженный, он молча надел ботинки и проследовал за своим конвоиром в тесный кабинет, где получил чашку отличного горячего кофе со сливками. Это было, конечно, очень хорошо и кстати, но хотелось чего-то посущественнее.

– Вы ничего не ели, – сказал Флэннеган.

– Все проспал. Какое сегодня число?

Флэннеган посмотрел на часы.

– Уже второе. Хотите чего-нибудь? Меню «Максима» не обещаю, но крэкеры и сладкие сухарики есть…

– Орешков, пожалуйста… – Артем провел рукой по своей рассаженной скуле.

– Шутить изволите, – тоном осуждения сказал коммандер. – Есть еще французские булочки.

Прошло совсем немного времени – и французская булочка, разрезанная на половинки и щедро смазанная маслом, отправилась в погоню за кофе со сливками.

– Господин Флэннеган, вам так катастрофически некого пригласить на кофе? Обязательно нужно было меня будить?

– Целый день происходили разные события, – ответил Флэннеган. – Потом наступила пауза, и мы начали их анализировать. Потом я разбудил вас. Сейчас врач сменит вам повязки, и мы кое-куда поедем…

Он полез в шкаф и достал пакет с эмблемой одежных магазинов «РАNкратов – или PAN, или пропал!». Вытряхнул просторный, крупной вязки шерстяной свитер с капюшоном.

– Наденете, когда медик с вами закончит. Ночь холодная. Набросьте и капюшон тоже.

– Может, сразу паранджу?

– Капюшона будет достаточно.

Вошел врач. Тот самый, что принимал участие в допросе и после этого менял ему повязки.

– Готово, – сказал он через пять минут. – Одевайтесь. Без резких движений. Вот мазь. Называется «Эвита». Каждый раз при смене повязок. Очень хорошо заживляет.

Артем знал эту мазь – действительно незаменимая штука. Дают с собой – значит, он сюда больше не вернется.

– Раны победителей заживают быстро, – усмехнулся Флэннеган. – Идемте, капитан.

О, так мы победители. Надолго ли?

Они вышли на улицу и сели в черный «турбо-суздаль». По окружной кольцевой дороге объехали Симферополь, мелькнула справа по борту громада «Аэро-Симфи», и машина плавно прибавила скорости, вылетев на струну Восточного фривэя.

Два раза они останавливались на трассе по требованию патрулей, дважды Флэннеган предъявлял свою осваговскую книжку. Третья остановка была в Карасу-Базаре.

…Эти трехэтажные продолговатые корпуса, неуклюже претендующие на ампир, Артем не спутал бы ни с чем. Карасу-Базарское офицерское училище, порог которого он в первый раз переступил младшим унтер-офицером, а в последний раз – подпоручиком…

Флэннеган припарковал машину рядом с черным «Руссо-балтом». Выходя, Верещагин заметил штабные номера. Осваговец сделал знак набросить капюшон. Капюшон был здоровенный, свитер напоминал францисканскую рясу. Артем чувствовал себя полным идиотом.

Они свернули за угол и прошли служебным входом.

– На второй этаж, – тихо сказал Флэннеган. – В кабинет директора.

Артем усмехнулся. Эта дорожка была хорошо знакома и натоптана тысячами кадетских ботинок. Здесь, в этих кабинетах и залах с алебастровыми потолками, из аристократических сынков и ретивых унтеров делали офицеров и джентльменов. Стратегия и тактика. Организация и системы вооружений. Снабжение и теория управления. Математика и физика. Фехтование, стрельба, выездка и рукопашный бой. Кабинет директора он посещал дважды: один раз просил об увольнении, чтобы поехать на европейский кубок по скалолазанию в Италию, второй раз – когда умер дед.

Предосторожность оказалась излишней. В коридорах они никого не встретили.

…Осваговец сел за стол, сделал приглашающий жест в сторону стула. Артем уселся верхом, положив скрещенные руки на спинку.

– Четверть четвертого. У нас есть полтора часа на разговор, – капитан второго ранга посмотрел на часы.

Верещагин чувствовал себя, в общем-то, выспавшимся. Похоже, он превращается в ночную пташку.

– Возникает чувство ностальгии, Арт?

– Нет, – сказал Верещагин.

– Как вы стали офицером?

– Получил рекомендацию от командира своей роты… Это есть в моем личном деле.

– Ваше дело я уже знаю, как «Pater Noster». Но о личной мотивации в нем ничего не сказано.

– Я хотел получить образование… Меня интересовало отделение военной истории…

– Вы поступали в Симферопольский университет и набрали проходной балл.

– Семья отказалась оплачивать мое обучение, до стипендии я не добрал полтора балла.

– Семья отказала вам, потому что вы переспали со своей троюродной сестрой и бросили ее? За это ваш дед и лишил вас наследства?…

– Слушайте, Флэннеган! – Артем удержался в тональности нормальной разговорной речи, а не крика в основном потому, что не мог глубоко вдохнуть. – Вам не кажется, что вы лезете просто не в свои дела?

– Вы переспали с ней, а потом сбежали в армию. Чтобы уйти от ответственности.

– Я никогда не бежал от ответственности. Черт возьми, мы не в семнадцатом веке живем, Ивица не забеременела и прекрасно вышла замуж, она не любила меня, в конце концов, ее мать ей просто приказала со мной спать. А мне было семнадцать лет, и я был дурак… Я не говорю, что я был невинным совращенным подростком… Но мы оба смотрели на это несколько иначе, чем наши старики… и все вышло так, как хотела моя тетка: все четыре дедовых баркаса достались ей. Она свое получала и так, и так…

– Я всегда говорил, что в оперативном отделе нам не хватает женщин, – заметил Флэннеган. – Ваше увлечение советской историей – оно имеет какое-то отношение к…

– Имеет. Не спрашивайте.

– Почему?

– Боже, Флэннеган, всему же есть предел! Это – личное, понимаете вы или нет?

– В данный момент – нет. Я на службе.

– Так задавайте вопросы по существу!

– Хорошо. Почему вы приняли предложение Востокова? Какие на то были причины?

– Я уже объяснял…

– Нет, то, что вы объясняли, я усвоил. Личные причины были какие? Вы же не могли не понимать, что это почти верная смерть. Востокову, как и вашей тетке, было плевать, чем окончится это для вас, – он свое получал при любом раскладе. И вы это знали. Догадывались. И все-таки пошли на это сами и повели своих друзей. Почему?

– Потому что другой возможности не видел.

– Арт, а вы не задумывались о том, что видеть другие возможности – задача не ваша? Что это вопрос компетентности как минимум полковника?

– Задумывался… Я сегодня уже объяснял Глебу, что я думаю об армии. Считайте, что я и вам ответил.

– А вы понимаете, почему армия так категорически самоустраняется от политики?

Артем понимал. Генералы Первой мировой – Алексеев, Лукомский, Деникин – всю жизнь не могли простить себе участия в заговоре с целью отречения Николая Второго. Один раз, только один раз они отважились на политическое решение – оно оказалось гибельным. С тех пор поколения крымских офицеров вырастали с жесткой установкой: никогда, никогда армия не должна лезть в политику! И с того дня, когда Врангель сложил с себя диктаторские полномочия, эта установка соблюдалась неукоснительно. Политические амбиции тот, кто их имел, приберегал до выхода в отставку.

– Итак, личные мотивы. Не деньги. Слава?

– Вы смеетесь? Я сутки провел в тюряге. Это была ваша идея – подложить ко мне капитана Асмоловского?