Текст книги "Госпожа победа"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Чигиринский Олег
Госпожа победа

All men dream; but not equally. Those who dream by night in the dusty recesses of their minds wake in the day to find that it was vanity: but the dreamers of the day are dangerous men, for they may act out their dreams with open eyes, to make it possible. This I did.

Т. Е. Lawrence.

Seven Pillars of Wisdom

Все люди грезят, но по-разному. Те, кто грезят ночью в пыльных уголках своего сознания, очнувшись от своих грез днем, находят их развеянными в прах; но те, кто грезят днем, – опасные люди, ибо они с открытыми глазами могут воплощать свои грезы в жизнь. Как сделал я.

Томас Эдвард Лоуренс.

Семь столпов мудрости

Ваше благородие, госпожа победа!

Значит, моя песенка до конца не спета…

Перестаньте, черти, клясться на крови!

Не везет мне в смерти – повезет в любви…

Булат Окуджава,

песенка Верещагина из фильма «Белое солнце пустыни»

Глава 1
ГРУ

Разведчик либо сдается сразу, либо не сдается вовсе…

Из кинофильма «Семнадцать мгновений весны»

Капитан Верещагин умер и попал в ад.

Ад был шумным и железным, он тарахтел и вибрировал.

Ощущения как-то разбежались с реальностью, и он все не мог вспомнить, откуда он слетел, что так разбился и ободрался. Если он находится в госпитальной палатке, то где, черт возьми, Шэм? Надо сказать ребятам, чтобы они нашли его…

Трясло и болтало, ревело и стрекотало над головой. Он не в аду и не в палатке, а в вертолете…

Вибрация пола отзывается болью…

Blackout [1]1
  Затемнение, темнота в глазах ( англ.). Redout– соответственно, «покраснение», когда глаза заволакивает красным.


[Закрыть].

Взгляд вправо: ряд подошв, немудреный орнамент рифления… Какие-то очень неприятные воспоминания связаны с этими рифлеными подошвами.

Redout.

Вгляд влево. Заострившееся бледное лицо. Кровь на губах.

Имя. Он должен помнить имя…

Глеб.

Он вспомнил. Не только имя – все, что происходило в последние сутки и часы.

Blackout.

Длинный коридор, полный людей в форме. Его несут на руках, сцепив кисти в «замки», шесть человек… Гул многолюдья стихает, отрезанный дверью. Его тянут, переворачивают, срезают одежду. Ткань, присохшую к ране, отдирают резким движением.

Blackout.

Он пришел в себя на жестком диване, в каком-то казенном помещении: серый ковер, белые панели на стенах, дешевая конторская мебель, корешки папок, маркированные орлом, – все, что он смог разглядеть из-под ресниц, чуть приоткрыв глаза.

«Главштаб…»

Арт прислушался к своим ощущениям – и ничего утешительного они ему не сказали. Он чувствовал на себе бинты, но не чувствовал одежды. Руки были скованы за головой, и, судя по всему, наручники пропустили через подлокотник дивана. В довершение всего он был не один.

– Тофариш капитан, он уше очнулся, – прозвучало над самым ухом.

Артем открыл глаза. Обладатель странного акцента выглядел так, словно его с головой макнули в пергидроль и оставили так на сутки.

– Хорошо, Энью, посадите его.

Вылинявший блондин ковырнул ключиком в наручниках, освободил одно запястье Артема и тут же снова защелкнул «браслет», помог пленнику сесть. Верещагин увидел собеседников. Первый – офицер, среднего роста, капитан. Ненамного старше Верещагина или даже его ровесник, но светло-русые волосы уже успели изрядно поредеть надо лбом. Говорят, что так рано лысеют от большого ума.

Второй офицер – краповый берет, майорская звезда. Сорок пять или около того.

Мельком рассмотрев их, Артем снова зажмурился – свет казался слишком ярким, зато звуки долетали как будто издалека. Всем органам чувств словно сбили настройку. Наверное, кололи какой-то мощный наркосодержащий анальгетик.

– Давай знакомиться, – сказал капитан спецназа. – Капитан Резун, майор Варламов. В дальнейшем просто гражданин капитан и гражданин майор.

Верещагин посмотрел в лицо сначала одному, потом второму. Жесткие и спокойные лица. «Ты попался, – говорили эти лица. – Ты принадлежишь нам каждым волоском, ты полностью в нашей власти, и ты расскажешь все, что знаешь. Мы даже не торопимся, не форсируем события – настолько мы уверены в том, что ты уже сломан». Шевельнулась полудохлая злость.

– ГРУ или КГБ? – спросил он.

– А какая тебе разница?

Он качнул головой: никакой.

– Встречный вопрос: спецвойска ОСВАГ или армейская разведка?

– Горная пехота.

– Не надо пудрить мне мозги, – гражданин капитан присел рядом, положил руку ему на плечо. Артем непроизвольно дернулся.

– Это правда, – сказал он. – Первая горно-егерская бригада. Капитан Артемий Верещагин, номер 197845XD.

– Извини… Не хотел, – спецназовец убрал руку. – Твой «смертник», – он достал из кармана идентификационный браслет Верещагина, посмотрел на гравировку на пластине. – Группа крови – А, вероисповедание – римский католик. Как тебя угораздило?

Он не сразу понял.

– Что?

– Я спрашиваю: почему ты вдруг католик? Ты же русский. Или нет?

«Кажущиеся глупыми, не относящиеся к делу или малозначащие вопросы – один из видов психологического давления, который особенно хорошо работает с неподготовленными людьми…» Далее инструкция предписывала не отвечать даже на такие вопросы, ибо рано или поздно из тебя, сбитого с толку, автоматически выскочит ответ на важный вопрос…

Ерунда. Они все равно получат все свои ответы.

– Моя мать была католичкой.

– Ага, – сказал Резун. – Почему была? Она что, умерла?

– Да.

– Так ты, значит, сирота, – спецназовский капитан уселся на стол, покачивая ногой. – Ну рассказывай, сиротинушка, как оно все было-то.

«Давай, – сказал себе Артем. – Сразу все. Так будет лучше, чем цедить по слову».

– Вчера поздним утром наша группа из десяти человек в форме советских спецназовцев поднялась на армейском грузовике ГАЗ-66 на гору Роман-Кош и заняла телецентр. Дождавшись появления группы настоящего спецназа, мы уничтожили ее и свалили трупы в генераторной. Туда же положили наших, погибших в бою. Навели везде порядок. Потом появился десантный батальон под командованием майора Лебедя. Места не хватало, и две роты вернулись в Ялту. Осталась рота капитана Асмоловского. В 21.40, как было приказано, мы включили генератор помех. В час ночи или что-то около этого на гору поднялся батальон Лебедя. Их выбили из Ялты. Они начали отступать по северной трассе. Меня и моих людей оставили в арьергарде. Мы сдали ретрансляционный центр нашим войскам. Остались там для охраны. Мне придали взвод резервистов… Ближе к утру вернулся Лебедь, батальон не смог отойти по северной трассе… Они взяли гору… Уничтожили наш взвод… Все.

Верещагин закрыл глаза и опустил голову. Тошнило. Нос был забит кровавой пробкой, и, похоже, сломана пара ребер.

Резун склонился к нему:

– Нет, не все. Послушай, друг мой… Вытаскивая тебя с Роман-Кош, мы потеряли боевой вертолет. А я до сих пор не знаю, стоишь ты того или нет. И если не стоишь, то какой мне смысл возиться с тобой и дальше? Да сдохни ко всем чертям! Единственная для тебя возможность остаться в живых – быстренько убедить меня в том, что ты достаточно ценный кадр, чтобы взять тебя в Москву. Так что не надо врать, что ты простая армейщина, а шкуру тебе попортили только потому, что десантникам хотелось поиграть в индейцев и Зверобоя.

Артему стало почти смешно.

– Но это правда. Это все правда. Спуститесь вниз, в первый отдел, найдите мое дело. Это правда.

– Но ведь не вся правда, – заговорил майор. – Где ты форму взял, – он швырнул на пол, к ногам Верещагина, десантный комбез, – и документы?

– Мне… не нравилось, как… оно все идет, и тогда я пришел к… одному человеку… Ему тоже не нравилось… как оно идет. Мы поладили. Он дал мне форму… и документы, ваше оружие и «ГАЗ». Не знаю, где он их достал…

– Фамилия «одного человека»? – сквозь зубы процедил Резун.

– Востоков.

– Кто назвал тебе эту фамилию?

– Он сам. Вадим Востоков, полковник ОСВАГ, координатор по СССР…

– Ты врешь. Тебе назвали эту фамилию, чтобы ты перевел стрелки. Так ты и этого делать не умеешь.

– Я не вру. Я звонил ему по телефону Фредерик 478-98-22, там всегда отвечал автоответчик на имя Остерманна… Я назначал встречу.

Резун поднял трубку, набрал номер. В наушнике зачирикал женский голосок, интонации которого Артему были давно знакомы.

Резун положил трубку, закрыл ладонью глаза, потер большим и средним пальцами виски.

– Ты думаешь, я тебе поверю? – спросил он.

– Проверьте. Есть у вас скополамин?

– У нас есть вещь получше, друг мой. Хар-рошая газорезка. Начну я с твоих ног.

Верещагин призадумался ненадолго, потом сказал:

– Я, наверное, буду громко кричать.

– Послушай… – голос Резуна упал почти до шепота. – Не наступай второй раз на те же грабли. Потому что второй раз будет больнее. И намного унизительнее. Ты что, еще ничего не понял? Ты один. Тебя все бросили. Подставили, понимаешь? Чтобы ты своей башкой отвечал за выходку какого-то генерала. Никто тебя не выручит, никому ты не нужен.

– Я знаю…

– Ну так чего ломаешься? Думаешь, геройски выглядишь? Дерьмово ты выглядишь. А когда за тебя возьмутся по-настоящему, будешь выглядеть еще дерьмовей.

– Я знаю. Берись за свою любимую газорезку, ублюдок. Заставь меня петь.

– Тебе этого хочется?

– Нет. Совсем не хочется. Но я правду говорю. А ты не слушаешь.

– На «вы» со мной! – спецназовец взял его за подбородок, вздернул голову. – На «вы» и «гражданин капитан», и больше вежливости в голосе. Понял?

– Да.

– Скажи: «Так точно, гражданин капитан».

– Так точно, гражданин капитан.

– Вот так, друг мой, – удовлетворенно протянул Резун. – Продолжаем разговор. Перечисли, пожалуйста, поименно всех членов вашей группы. Имена и звания. Чтобы доказать, что ты понял.

– Я, – сказал Артем, – Константин Томилин, поручик. Станислав Даничев, прапорщик. Штабс-капитан Кашук…

Он запнулся.

– Мы слушаем, – сказал майор.

Чем закончилась эта ночь? Кто проигрывает?

Гия Берлиани, Хикс или Шэм в руках ГРУ. Володька с его раскуроченным бедром… Нет.

– Я помогу тебе, – сказал гражданин капитан. – Ты забыл упомянуть здоровенного грузина по имени Георгий и по прозвищу Князь. Маленького парня по прозвищу Кикс. Рядового-немца и рядового-татарина. И одного хохла – Сидоренко или Сидорчука. И парня, который был ранен и которого вы держали в генераторной. Понятно, друзей закладывать не хочется. Только учти: ты никого из них не спасешь, а себе сделаешь хуже. Мы ведь все равно их найдем… Так что давай, рассказывай. Имя командира, давшего тебе задание?

– Я действовал… по собственной… инициативе…

Владимир начал злиться, но не столько на этого упрямого дурака, сколько на собственное ощущение, что он чего-то недопонимает.

Штука в том, что парень вел себя нетипично. Это не сдача и не окончательный слом, но это и не вранье профессионала. Наоборот: профессионал бы валялся сейчас у них в ногах, на ходу выдумывая фамилии товарищей по группе, командира, который дал задание, подробности порученного дела… Это, конечно, тоже все была бы брехня – но брехня правдоподобная, на проверку которой ушло бы время. Но если он не профессионал – откуда ему известна фамилия Высокого Чина? Какой лапши он хочет тут навешать? «Действовал по собственной инициативе». Похоже, что от боли и от лекарств он плохо соображает.

– Ты опять врешь, – сказал он. – Но я тебя сейчас даже пальцем не трону. Мы просто выйдем из комнаты и подождем, пока наркотик перестанет действовать. И вот тогда ты начнешь говорить правду, да так быстро, что я не буду успевать записывать. У тебя есть желание продолжать разговор сейчас и заработать новую порцию анальгетика?

– Есть.

– Очень хорошо. От кого из своих командиров, как и когда ты получил приказ подстраховать передачу «Красного пароля» и провести радиоэлектронную диверсию?

– Мои командиры были не в курсе. План разработали я и Востоков. В назначенный день он позвонил мне и сказал взять машину и экипировку из rent-a-carport в Бахчи. Сказал, что ключи от гаража в ячейке на автовокзале. Назвал номер. Прислал человека…

– Заткнись, – устало сказал Владимир. – Ныммисте, возьми его и пристегни за руку к батарее. Когда закончится действие обезболивающего, – обратился он к пленнику, – скажи сержанту, он меня позовет.

Майор вышел, не говоря ни слова. Белобрысый сержант стряхнул Артема с дивана, как ворох тряпок. Наручники защелкнулись на запястье и на батарее. Верещагин сел, закрыл глаза и привалился затылком к стене.

– Правду говорить легко и приятно… – сообщил он в спину выходящему капитану. Тот не отреагировал.

* * *

У Тамары начались месячные.

Конечно, если бы они не начались, было бы значительно хуже. Ей совершенно не улыбалось продлевать род майора Миши Колыванова, равно как и делать от майора аборт, так что да здравствуют лунные циклы, приливы и отливы! Вот только ужасно ноет спина.

Ко всем прочим medicines в аптечке вертолета добавилась коробочка тампонов.

Тактический центр сдержал обещание: ни одного МиГа над побережьем не было. Они совершенно спокойно долетели до Чуфут-Кале и приземлились на бетонной площадке, умостившейся на горе, как сковородка на самодельном каменном очаге. Подтянутый, чисто выбритый, но бледноватый от ночных бдений адъютант провел их вниз, в бункер – познакомить с планом и диспозицией предстоящей атаки.

– Штабс-капитан Левкович, командир эскадрильи, – представилась Рахиль.

– При Бельбеке вы нам здорово помогли, – в смуглом усатом подполковнике Тамара узнала Ровенского, начштаба бригады, где служил Арт. – Спасибо.

– Ну это было не так трудно. БМД может сделать вертолету гораздо меньше гадости, чем вертолет – БМД, – улыбнулась Рахиль.

– Теперь будет сложнее.

«Это Бахчисарай, – подумала Тамара, – тактический центр, и Арт должен быть где-то здесь. В одном из боксов, где готовится к выходу боевая техника, или уже на позиции, или…» О третьем «или» думать не хотелось.

Шестерых вертолетчиц ознакомил с боевой задачей сам командир дивизии. В кабинете находился еще один военный в чине полковника. Тот самый Кронин, Старик, потерявший сына в спровоцированном красными инциденте…

– И помните: вы представляете собой очень большую ценность, – сказал Адамс напоследок. – Не рискуйте понапрасну.

Кронин вздохнул.

– Пока мои парни не слышат, скажу: лучше я потеряю взвод, чем одну вашу машину.

– Такая машина при хорошем экипаже стоит больше взвода, – наершилась Рахиль. – И мы вам это докажем.

* * *

– И что у нас получается? – Князь вгляделся в карту. – Получается, что там вот-вот завяжется драка, и мы как раз в нее встрянем. Отлично. Лучше просто не бывает.

– Вдарим сзади. И – смерть врагам, – командир взвода резервистов Василий Хрисанопуло впечатал кулак в ладонь, показывая, как это будет.

– Sure, – после короткой и мрачной паузы согласился Берлиани.

Относительно этого боя, кроме общего плана, у него был и свой собственный план.

Шамиль, лежавший с биноклем на вершине холма, скатился-сбежал-слетел вниз.

– Едут, – сказал он.

– Действуем, как договорились, – напомнил Князь офицерам-резервистам.

* * *

– Фу, Володя. Газорезка… Дешево. Непрофессионально.

– Да, товарищ майор, я уже понял. Думал взять его на понт. Ети их мать, этих десантников, всю малину обосрали.

– Сам виноват. Тоже мне мальчиш-кибальчиш.

– Да нет, просто нарвался на идиота. Это называется – не повезло.

– Что будешь дальше делать?

– Что и сказал. Подожду, пока у него в башке прояснится от анальгетика, и попробую поговорить еще раз. Ведь интересный типчик, а, товарищ майор?

– Куда уж интереснее… Как ты считаешь, где он врал, а где говорил правду?

– Имена, которые он назвал, – правда. Все они убиты. Он это знал и ничем не рисковал. Скорее всего, вся история – правда. Но вы точно заметили – не полная. Иногда он ведет себя как разведчик, а иногда – как идиот. Откуда он знает Востокова, к примеру? Такое имя не ляпнешь наугад.

– Мне интересней другое. Почему он так легко назвал Востокова и аж заскрипел на составе группы?

– По-моему, это как раз элементарно: Востоков ему никто.

– А они – кто? Брось, Володя, это только в кино бывает, когда друзей не выдают ни под какими пытками. А они даже не друзья: группа.

Резун не нашелся, что ответить.

– Я схожу в госпиталь и поговорю с ранеными, которых мы вывезли с Роман-Кош, – сказал он наконец. – Потом зайду в архив, посмотрю его личное дело.

– Сомневаюсь я, что оно там есть. Дела этих лежат в архиве ОСВАГ.

– Ставлю свою «Волгу» против горбатого «запора», что он не из ОСВАГ.

– Давай-давай…

* * *

Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять.

Они ждали. Ждали, затаившись в холмах чуть севернее Лакки: нервы на взводе и пальцы – на спусковых крючках. Один батальон с небольшим «довеском» – против полка.

Новак проснулся от тычка в бок. Он сам попросил солдата-резервиста разбудить его наименее церемонным и наиболее эффективным способом. Отказать себе в удовольствии поспать хоть полчаса он не смог.

– Авангард, – сообщил резервист, хохол из Бахчисарая, хозяин табачной лавки. – Три БМД.

– Пропустим, – решил Новак.

Колонна бронетехники показалась на дороге. Ползла вперед цепочка панцирей защитного цвета – правда, здесь этот цвет не был защитным, в Крыму камуфляж имел серо-желто-бурую расцветку. Темно-зеленый был чужд здешним холмам, выбеленным солнцем, гранитным обрывам и высоким сухим травам.

Рядовой Костюченко, покерный долг которого за время ожидания увеличился еще на сорок пять тичей, поднял гранатомет на плечо.

– Стрелять, когда я скажу, – предупредил унтер. – Не раньше.

Он приник к биноклю. Нужно, говорил капитан Замятин, дождаться момента, когда зенитки поравняются с ориентиром – дорожным знаком «Возможны оползни». И тогда…

– Огонь! – скомандовал он.

Костюченко нажал на спуск – и головная машина колонны проломила ограждение и скатилась, дымя, в кювет.

Плохо. Нужно остановить колонну, перегородить дорогу.

Костюченко и Андронаки перезарядили гранатомет, а в холмы уже ударили первые очереди. Советские десантники пока еще не могли понять, кто в них стреляет и откуда, поэтому те, кто сидел на броне, просто соскочили и лупили наугад по окружающим кустам и вершинам холмов.

Второе попадание из гранатомета было более удачным – БМД встала как раз поперек дороги, десантники посыпались из нее как горох. Новак прижал к плечу приклад М-16 и открыл огонь по этим камуфляжным комбезам, ненавистным с 68-го года.

На несколько секунд им пришлось залечь – их засекли, и их каменный гребень оказался под жестоким автоматным огнем. В ответ из лощины ударили «Кесари».

И в россыпи огней непрерывно отстреливаемых инфракрасных ловушек над дорогой пошли вертолеты…

Новак заменил уже второй магазин. Андронаки со снайперской винтовкой делал свою работу: офицеры, операторы ПЗРК, пулеметчики.

Вертолеты развернулись и полетели параллельно дороге, укладывая снаряд за снарядом в удивительно уязвимые БМД.

Единственное, что могли сделать покинувшие машины и уцелевшие десантники, это кинуться в отчаянную атаку на враждебные склоны холмов.

И они это сделали.

* * *

Наука умеет много гитик. Советская наука диверсии и шпионажа – очень много. Но особенно мил Владимиру Резуну был тот раздел оной науки, который требовал работы с документами, архивами, открытыми источниками, скрупулезного сбора фактов и делания выводов… Любил Владимир всякие такие головоломки и загадки, ловил момент, когда все факты и фактики выстраиваются в единую картину, и единственно верное решение молнией, извините за банальность, пронзает сознание… А поскольку Володя любил и умел работать головой, постольку этих сладких моментов откровения в его жизни было не так уж мало.

И это свое умение Володя очень ценил. Ибо работа разведчика – не крушить кулаком челюсти, как это показывается в кино, а делать тайное явным. И здесь много званых, но мало избранных…

– Как живете, караси? – спросил Резун.

– Хорошо живем, мерси, – в тон ему ответил Сагабалян.

Кадровый отдел Главштаба располагался в подвале и тоже находился в ведении спецназа ГРУ. Лейтенант Сагабалян, начальник тамошней охраны, явно спал до прихода Владимира. И явно пил до того, как лег спать.

– Что здесь было ночью! – сказал он. – Ты дрался?

– Не пришлось.

– А меня – вот, – Сагабалян продемонстрировал руку на перевязи. – Комбат отправил сюда. А тебе чего здесь надо?

– По делу.

– По большому или по маленькому? За бумагой?

– Вот поэтому ты, Ованес, все еще в спецназе, а я уже в Аквариуме.

– Было бы чему завидовать.

Владимир подошел к картотеке, занимавшей целую стену. Спецвойска ОСВАГ или корниловцы?

– Ладно, – сказал Владимир себе под нос, – попытаем счастья… Попытка – не пытка, правда, батоно Лаврентий?

– Чего? – окликнул его Сагабалян.

– Это я не тебе! – Владимир прошелся вдоль выдвижных ящичков и потянул первый. «А – М».

– Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то вот эти цифирьки – личный номер. Ха, мальчики, да вы здесь все не по фамилиям, а по индексам номеров… – Он засунул ящичек в ячейку, вытащил другой: «М – X». – Ну-ка, XD, встань передо мной, как Лист перед Вагнером… Ага!

Он вытащил нужную карточку.

– Сектор «М», номер 214. Полезная вещь – бюрократия…

Личное дело Верещагина находилось именно здесь. Ничего странного: на многих разведчиков заводят липовые дела, многие из них тихо-мирно служат в армейских частях у черта на куличках, по меньшей мере, числятся там. «Мертвые души».

Резун открыл папочку, полистал…

Ой, как интересно… Ой, какой же я дурак… Или это не я дурак?

Он сунул папку под мышку. Вышел из архива и поднялся в лифте на восьмой этаж, где обосновались спецназовцы. Нашел удобный кабинет, выгнал резавшихся в карты рядовых и сел в кресло, открывая папку.

Так, значит, вот как ты выглядел, друг мой, пока тебе не починили рожу. Ничего, приличный молодой человек. С таким можно оставить свою сестру наедине…

1949 год рождения. 23 декабря, Судак. Мать – Марта Ковач, иммигрантка, Румыния, 39-й год. Отец… опаньки!

Отец – Павел Верещагин, иммигрант, СССР, 41-й год.

Это уже интересно, товарищи. Иммигрант, сорок первый: или дезертир, или побег из плена… Что, в конечном счете, тоже считается дезертирством по советским законам: раз бежал из плена, неча сидеть в стане идеологического противника – топай в штрафбат и искупай вину кровью…

Еще один любопытный фактик: в пятьдесят первом году счастливый отец семейства оставил молодую жену с ребенком на руках и… вернулся в СССР. Дальнейших сведений о нем нет… Еще бы они были!

Слова «3-я симферопольская гимназия имени Александра II Освободителя» Резуну ничего не сказали. Иначе он задался бы вопросом: почему парнишка из такой небогатой семьи попал в такое престижное учебное заведение? И почему по окончании столь престижной гимназии юноша поступил в армию?

Так, карьера… На третий год службы, будучи уже младшим унтером, получил предложение идти в офицерское училище. В двадцать лет – победа на крымских соревнованиях по скалолазанию. В следующие два года – еще две. В двадцать три года мобилизован в качестве офицера-стажера, участвовал в боевых действиях против турок. По окончании войны получил полноценный офицерский чин. Через год – повышение. В семьдесят шестом дали поручика.

Ого! За время службы его благородие четырежды проверялся в ОСВАГ. Ну да, лучше перебдеть, чем недобдеть. А то окажется, что парень был завербован СМЕРШем еще в материнской утробе…

Психологический профиль… Глубоко копают. Личностный тест Айзенка, показатели интроверсии, показатели экстраверсии, показатели шизоидности, показатели истероидности, параноидности… Хреноидности… Ладно, все равно я в этом ни чича не понимаю. Хм, энергичен, но сдержан… Ровен в общении с подчиненными и товарищами по службе, близких контактов не поддерживает… Волк-одиночка… Отрицательные черты: склонность к нарушению субординации… Что, аж настолько, что самостийно решил связаться с Востоковым? Увлечения: советская авторская песня… Однако! Военная история… Альпинизм и скалолазание – это мы уже знаем. Пти-Дрю… Где это? Мак-Кинли, Маттерхорн, Эйгер. Четыре гималайские экспедиции. Фильм «Волшебная линия». Семьдесят седьмой год, – звание штабс-капитана и рота. И в этом году, в феврале, – капитанские погоны.

Резун швырнул папку на стол.

Это не легенда, это херня собачья. Таких легенд не бывает.

Стены кабинета молча с ним согласились.

Здесь воняет, подумал он.

В комнате действительно воняло табачным перегаром, но Владимир имел в виду не это. Он имел в виду дело. Дело, которое выглядит так, словно его специально склепали и подбросили в архив, чтобы поиздеваться над Володей Резуном. Дело, которое смердит дешевым шпионским романом, написанным, к тому же, юной барышней.

Вы мне кого подсунули? Ладно, допустим на пять минут, что это правда. Я – Востоков и веду какую-то игру с КГБ. В нужный момент нужный человек поддержит меня действиями своей группы, подстрахует… Тихо и чисто… Кого мне найти на эту работу? Кого задействовать? Уж, конечно, спеца, мать вашу. Из качинских или из ОСВАГ. Который не запорет дело, не засыплется, не попадется… А если попадется – сумеет уничтожить все улики, а в случае необходимости – покончит с собой… Почему же Востоков выбирает для этой миссии явного непрофессионала? Человека, который напартачил и наляпал, – при всем старании не мог не напартачить! Человека, который, непонятно на что рассчитывая, сдался в плен и теперь продолжает валять самого глупого дурака.

Или же дело обстоит совсем наоборот: Верещагин действительно профессионал. Настолько крутой, что умело сымитировал почерк любителя, как наемный убийца экстра-класса косит под уличного грабителя-мокрушника. Но тогда почему его досье сляпано как будто на вкус шестиклассника? Оно должно быть абсолютно серым, совершенно незаметным досье… Таким, какое положено заводить на «мертвую душу», агента в армии.

Стоп! Востоков все-таки не совсем идиот. Если бы он хотел иметь в своем распоряжении профессионала-разведчика, он бы его имел. Владимир пошарил в кармане, достал пачку сигар с мундштуками, закурил, встал у окна, прикоснувшись лбом к стеклу…

А поредело в наших рядах. Всего час назад тут был настоящий муравейник, полк готовился к выходу на мятежный Бахчисарай. Теперь замусоренная и пустая площадь Барона выглядела пугающе просторной, а фигурки спецназовцев на постах – одинокими и чужеродными.

К черту. Думаем дальше. Востоков хотел непрофессионала. Он получил непрофессионала. Непрофессионал намусорил так, что в глазах рябит.

Значит, Востоков хотел, чтобы он намусорил.

Вы болван, Штюбинг!

Все сделано так, чтобы привлечь к этой акции внимание. И человек выбран под эту функцию. Подарок для прессы, готовый национальный герой. Мертвый герой даже лучше, чем живой: жрать не просит.

Владимир любил моменты истины, когда разгадка белым магнием вспыхивает в мозгу. Но сейчас он был ей не рад. Такая разгадка пахла переводом в армию и ссылкой в самый дальний и зачуханный гарнизон. Такая разгадка грозила оттяпать стоящим слишком близко людям не только пальцы, но и головы. В жопу такие разгадки.

Потому что если он, Володя Резун, придет с такой разгадкой к начальству, он получит офигенного пенделя под зад. Начальство в эту оперетту не поверит. Последняя мысль заставила его ударить кулаком в оконный переплет: на то и был расчет Востокова! Ах, как он, наверное, хихикал в свою бороду, составляя этот план! Сколько изящества в этой нарочитой грубости, как тонко это шито белыми нитками!

Он шагнул к столу, еще раз перелистал досье, остановил взгляд на фотографии последних лет… В прямом и даже несколько глуповатом взгляде – фотографируясь на документы, все выглядят глуповато, – ему почудилась насмешка.

* * *

Ужасно обидно умирать, когда уже видно, что ты победил.

Новак лежал, прижимая ладони к горящему животу. Бедром он чувствовал, какая мокрая под ним земля. Кровь уходит быстро. Слишком быстро. Хесс не успеет привести медика.

Ниже по склону кто-то метался в траве и стонал. Наверное, тот хитрый сукин сын, который успел-таки бросить гранату, уничтожившую половину его отделения. Хесс так и не получит с Костюченка свои деньги.

Удивительно, какие глупости лезут в голову перед смертью. Он должен бы подумать о Магде… Они расстались не в добрых чувствах, и этого уже не поправишь.

Он обещал Ивану роликовую доску… Хотел научить Стефана каратэ. Мальчишки вырастут без отца – паршиво…

Но если бы ты мог выбрать, спросил он себя, если бы можно было вернуться на сутки и выбрать – пойти за капитаном и сдохнуть здесь, на этом склоне, или остаться в вонючем лагере и отправиться в другой вонючий лагерь, куда-нибудь в Казахстан, – что бы ты выбрал?

Он не успел ответить.

* * *

«Это не он», – сказала себе Тамара.

Она понимала, что его нет там, внизу, в этом свинцовом аду. Она видела горящего «Бову» и фигурки, срезанные автоматными очередями, и твердила себе: «Это не он».

Очередь за очередью в грязно-зеленую колонну: с каждым выстрелом уменьшается число врагов, увеличиваются шансы ребят внизу и лично его шансы.

Пилот – белая кость войны, он не сидит в окопе, не мерзнет в засаде и не обливается потом на марше, он делает чистую, как многим кажется, работу. Грохот взрывов, свист пуль, кровь, крики, рвущаяся ткань жизни – все это там, внизу, и даже белый хвост «Стрелы» кажется совсем неопасным, если, конечно, она летит не в тебя, и не твоя машина, выходя из повиновения, грянется оземь… Но эта возможность – часть работы, и оставлять ее за кадром, в офсайде сознания – дело привычное.

Рахиль поднялась чуть повыше, осматривая поле сражения.

– Два взвода драпают! Пятая, за мной!

Тамара бросила «Ворона» в погоню за уходящей группой.

Один раз было по-настоящему страшно: когда выпущенная «Стрела» поймала ловушку слишком близко от вертолета. Машина чуть не завалилась набок, Тамара ее еле удержала.

Колонна беглецов налетела на другую, неизвестно откуда взявшуюся крымскую часть. Всего где-то рота. Надо ребятам помочь. Свести численное превосходство советских десантников на нет. Чем их меньше – тем больше шансов у егерей. Пусть хоть у кого-то будет больше шансов. Тамара сделала заход вдоль колонны, следом за Рахилью. Развернулась, пошла в обратную сторону.

«Ворон, ворон, что ты делаешь? – вспомнилось, запелось: – Рою ямку! – На что роешь ямку?»

Шарррах! Вертолет резко ухнул вниз, пилотов тряхнуло. Томительно долгие доли секунды гравитации не было, машину начало крутить. Еле восстановив контроль над взбесившейся машиной, замедлив падение до скорости посадки, Тамара поняла: «Стрела» – и какая удача, что не в двигатель, а в хвост! Что-то было повреждено, винты теряли обороты, машина раскачивалась из стороны в сторону… Все, полетали. Садимся. Вон на тот холмик, и дай Бог, чтобы повезло мордой к дороге – еще постреляем…

Сотрясение… Скольжение полозьев по траве… Уф-ф, остановились… Если бы не шлем, можно было бы утереть пот.

– Стреляй, Рита! Стреляй, Ритуля, милая!

Вертолет затрясло от выстрелов авиапушки. Тамара не сразу ухватила закрепленные под панелью «МАТ» и дополнительный магазин: руки дрожали.