Текст книги "Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя"

Автор книги: Олег Аксеничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Тебя можно поцеловать, Маргита?

Но сказал Андрей иное:

   – Здравствуйте, фройляйн Колман.

Приподнявшись с кресла, поклонился так, как научился в Париже – в пояс, чтобы волосы закрыли на миг лицо, а перо сорванной с головы шляпы смело пыль с медного завершения ножен шпаги.

Рука, протянутая для поцелуя. Узкая, белая, с длинными пальцами – такая бывает у герцогини, но не у дочери купца. Душистая кожа – её не просто хочется поцеловать, хочется прижаться щекой, и чтобы надолго, и закрыть глаза...

   – Сударь, отпустите ладонь. Вы можете сделать мне больно.

Андрей смущённо и неловко отошёл от купеческой дочери, повалился в своё кресло.

   – Простите великодушно.

Смеющиеся зелёные глаза прощали, кружили голову, выворачивали душу наизнанку. Молчан, не столь давно хладнокровно обрёкший на гибель при Лепанто тысячи испанцев и турок, боялся причинить даже видимость боли сидящей перед ним девушке.

Понимал, что влюбился – как там говорят, по уши? На всю голову, отказавшуюся размышлять о государственных интересах.

Убийца способен сильно полюбить. Именно потому, что хорошо знает о бренности и скоротечности жизни.

   – Боюсь, сударь, что я к вам не с самыми обычными вестями. Помните, как в сказках, наших, русских? Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что? Ваша задача наполовину облегчается – мы знаем, что искать необходимо в Еврейском городе. Но вот что именно – не совсем понятно, поэтому отец был вынужден не ограничиться шифрованным письмом, но отправить меня, чтобы лично всё передать.

   – Я весь внимание, сударыня!

   – Ах, оставьте, к чему между нами все эти церемонии! Слушайте лучше... Католикам и протестантам в этом городе надоело убивать друг друга. Открыто готовится погром в Еврейском городе, и его население готовится к отпору. Ходят упорные слухи, что у иудеев есть некое оружие, способное уничтожать врагов – много и на расстоянии. Отец разговаривал с купцом из Праги, уверявшим, что оружие готово – это, по описаниям, чёрные полированные щиты. В них видно происходящее за много миль так же ясно, как если бы вы смотрели в окно. Купец утверждал, что, поставленные в определённой последовательности, щиты способны принести смерть тем, кто в них будет виден.

   – Легенд было и будет ещё много. Несчастные люди, ждущие погрома, способны для самоуспокоения выдумать и не такое.

   – Купец видел, как испытывали первые щиты. На людей их силы ещё не хватало, поэтому было вызвано изображение собаки, сидевшей за дом от места со щитами. Когда щиты совместили, собака погибла.

   – Значит, вы знаете, у кого искать это оружие ?

   – Увы. Купец решил поторговаться. Пока мы искали деньги, он пропал. Возможно, испугался и покинул Нюрнберг. Отец же считает, что купец был убит, чтобы не выдать тайну... Сударь, мы знаем, как сложно это задание. Мы знаем, что в Еврейском городе не любят чужаков. Но мы надеемся на ваши способности...

   – Вы лично верите в меня, сударыня?

   – Да.

Маргита пристально посмотрела в глаза Молчана. Что было в этом взгляде? Уверенность в соучастнике? В партнёре по тайным делам московского государя, невидимой, но прочной паутиной из своих людей оплетающего европейские страны?

   – Мне пора идти, сударь. Не провожайте, у пивницы ждёт охрана.

Разумная предосторожность, раз перед вами дочь богатого купца. Тем более – такая красивая. Андрей ощутил укол беспочвенной ревности. Маргита в обществе иных мужчин, несколько дней, нужных, чтобы вернуться в Нюрнберг...

Основа любви – доверие. Маргита доверила Молчану важное дело.

Молчан же продолжал ревновать. И почему-то не рассказал, что, скорее всего, видел один из разыскиваемых щитов несколько часов назад, в мнимо скромном доме рабби Бен-Бецалеля.

То ли щит, то ли зеркало.

Странные предметы.

Для католиков это были зеркала времён и пространств. Подобное зеркало использовал Мишель Нострадамус, чтобы показать Екатерине Медичи судьбу её сыновей. В ту ночь королева-мать увидела в тёмной глади три мужских силуэта, увенчанных королевскими коронами. А за ними – старую женщину в тёмном. Себя, видимо. Пережившую в открытом прорицателем будущем всех троих, успевших побывать королями Франции. Что ж, старший из них, Франциск II, уже сошёл в могилу, уступив трон брату, Карлу IX, болезненному и ценящему мужскую любовь выше женской. Никто не сомневался поэтому, что следующим королём станет Генрих, третий из сыновей Екатерины. Зеркало работало, что бы ни думать об этом...

Для рабби Бен-Бецалеля это были щиты, действенное орудие защиты. Семь щитов, поставленных, как рассказано в «Зогаре», смогут не просто показать погромщиков у стен Еврейского города, но и убить их. Плесни на щит кипяток либо расплавленную смолу, и покатятся по брусчатке мостовой воющие от боли ожогов люди, раздирая ногтями вздувающуюся красную кожу. Проведи царапину мечом... На уровне груди, уж примерься, сделай милость! О-вэй, что ж это таки делаться будет! Полетят на камни отрубленные неведомой силой головы и вздёрнутые за миг до этого в горделивом жесте руки. Словно косой по траве, правильно отбитой и наточенной. А захочешь, так и тише сделать можно. Найди мешающего тебе человечка, кольни щит иголочкой... Посмотри, как он упадёт, хватаясь холодеющими руками за вспыхнувшую болью грудь. Грудь, где, как надутый бурдюк, проколотый кинжалом, лопнуло сердце. Но вскрывать мёртвого осмеливаются только вероотступники, подобные Парацельсу, уже много лет горящему в аду...

   – Осталось дождаться, пока дозреет седьмой щит. Последний, – Бен-Бецалель сказал это Джону Ди, впуская в дом вернувшегося Андрея. – И угроза погрома уйдёт в прошлое. Если же преступники не образумятся...

Рабби сделал выразительный жест, проведя оттопыренным большим пальцем по горлу.

   – Что вы думаете делать с щитами дальше? Я имею в виду, когда они станут не нужны в Праге? Отправите в другой город, где могут пригодиться?

   – Вы читаете мои мысли, молодой человек!

   – В Польшу, к примеру, где много ваших соплеменников, – продолжил Молчан, серьёзно глядя на Бен-Бецалеля.

   – О-вэй, – усмехнулся тихий школьный учитель. – Кто же оставит дорогую вещь рядом с московитом?

Андрей ответил Бен-Бецалелю понимающей улыбкой. Потом повернулся к Джону Ди.

   – Сударь, темнеет. Надеюсь, вы достаточно поговорили...

   – Да, нам пора, мы и так изрядно надоели нашему гостеприимному хозяину.

Мы. Ну-ну. Молчан, день проведший в пивнице «У чаши», не стал поправлять почтенного доктора. Просто помог ему закрепить на плечах плащ; раскланялся, улыбаясь, с рабби. И повёл Джона Ди домой, в съёмные комнаты трактира «Золотой грифон».

Узнав по дороге от доктора, не умевшего держать язык за зубами, много нового и интересного.

О том, что Иегуда-Лев Бен-Бецалель – замечательный алхимик, хоть и отрицает это. Вероятно, ему удалось-таки получить вожделенный философский камень, на деле – порошок, пригодный и для эликсира бессмертия, и для превращения металлов. Скажем, взять и превратить свинцовый брусок в золотой, представляете, юноша?

Тихий рабби использовал философский камень для иного. Сложная реакция, ход которой еврейский учитель, конечно же, скрыл от английского учёного, позволяла создавать, один за другим, магические щиты. Порошка, по словам Бен-Бецалеля, как раз хватило для семи опытов. Бедному еврею всегда и всё достаётся в обрез, не так ли? Андрей представил, как рабби говорит эти слова, а в больших тёмных глазах плавает ироническая усмешка.

А вот чего не узнал Молчан.

Как меняется лицо добродушного рабби, когда он остаётся наедине с самим собой и нет больше причин носить маску. И под небрежно остриженной и непричёсанной копной рыжих волос проявляется застывший лик смерти, холодной и неумолимой.

Хорошо умеющей анализировать.

Доктор Ди – умный ребёнок, ценящий сам процесс получения знаний. Осмеливающийся на предосудительные, а то и запретные опыты просто из любопытства, не осознавая последствий содеянного. Ему неинтересно, как Бен-Бецалель использует щиты; а вот как они растут в специальных медных тазах – это да...

Московит, ставший англичанином, – совершенно иной. С непроницаемыми голубыми глазами, выдающими только одно – что этому человеку есть что скрывать. Почему его заинтересовала дальнейшая судьба щитов? Уж в Англию они точно не будут переданы; просто потому, что иудеев изгнали с острова много веков назад.

Как волка ни корми... Московит, видимо, остался московитом, пусть и сменил хозяев. Да ещё вопрос – поменял или просто сделал вид?

После разгрома гнезда еретиков в Новгороде царь Иван воспылал особой злобой на сынов Израилевых, считая их виновными в зарождении ереси. Уж не был ли сегодняшний визит частью зловещего плана грозного правителя московитов?

Бен-Бецалель решил сейчас же написать в тихий городок на границе Литовского княжества и Руси. В Воложин, где находилась ешибот, иудейская духовная академия. Выводя пером слова предостережения, он проговаривал их для себя вслух, так что стало возможно уловить среди них нечто знакомое:

– Мумий... Терафим...

Надо бы поискать в словарях, что это означало.

Джон Ди проговорился Андрею тем вечером, что седьмой щит дозреет через пятнадцать дней, и это будет самый мощный из уже сделанных предметов, потому что туда Бен-Бецалель вложил весь оставшийся у него магический порошок.

Четырнадцать дней прошло.

Уже уехало письмо раввина в ешибот; уже купец Михаэль Колман получил известие от анонимного торгового партнёра из Праги, что товар будет получен на последней неделе ноября, и его необходимо срочно и лично забрать, во избежание убытков.

Тем днём в скромный дом тихого рабби проскользнула тёмная гибкая тень. Странный такой вор, даже не попытавшийся найти в бедном тесном помещении хоть что-то ценное. Незваный гость спрятался за плотным пологом, прикрывавшим дверь.

Убийца, никак, пожаловал? О-вэй!

Бедный рабби, появившийся на пороге собственного жилища, не менее бедного! Удар кинжалом в спину, и ты умрёшь, со всем своим изощрённым разумом, надеждами и далеко идущими планами.

Бен-Бецалель, не подозревая о притаившейся поблизости опасности, подошёл к пологу, откинул его с той стороны, где открывалась дверь. Подцепил пальцами плотно пригнанный кусок притолоки; достав что-то, зажал в кулаке.

И только после этого потянул на себя дверное кольцо.

Где же блеск стали? Где предсмертный хрип, где капли крови, разбрызгивающиеся по всей прихожей?

Дверь закрылась.

Гибкая тень через какое-то время отделилась от занавеси, тихо проскользнула в маленький двор с примороженной чахлой травой.

Исчезла, так никого и не потревожив.

На следующий день, как и обычно, рыжий и улыбающийся всем встречным Иегуда-Лев Бен-Бецалель шёл на работу в ешиву, изучать Мишну с правильными еврейскими мальчиками.

Андрей Молчан, проводив его добродушным взглядом, подождал, пока на и без того тихой улочке не станет ни одного прохожего, и, как вчера, проскользнул к дому рабби.

Что там, в тайнике за притолокой?

На аккуратной подушечке, мягкой и приятной на ощупь – бархатной, скорее всего, – лежал перстень с печаткой. На ней был искусно вырезан лев, пожирающий солнце. Красивый перстень, оценил Андрей, но очень странный для правоверного иудея, отрицающего любые изображения. Поэтому, видимо, Бен-Бецалель и не носил его на пальце. А быть может, боялся воров; где, как не в Еврейском городе, знали цену золоту.

«Как он смог достать перстень в тот день, когда мы заявились к нему в гости», – подумал Молчан, потянув на себя дверь в дом рабби. И вспомнил, что Иегуда-Лев решил всё-таки пояснить, на какой такой поц расширяется его дом, и как все долго хохотали. Отвлёк, отвлёк умный еврей внимание бестолковых гоев!

Палец под перстнем заколол – так бывает, если рука затечёт или перенапряжётся. Да, непростой вход был в дом Бен-Бецалеля, с большим секретом! Дверь сама собой захлопнулась за московитом, и Андрей смог перевести дух.

Не каждый день приходится забираться в чужие дома, опыта пока не хватает.

Молчан знал, что готовые щиты стоят за деревянными панелями обшивки стен. Но нужен ему был последний; тот, что лежал, залитый мутной вязкой жидкостью, в большом медном тазе с низкими стенками.

Дозрел ли щит? Как странно было повторять за алхимиками... Словно твёрдый предмет может расти и развиваться, подобно живому организму.

Андрею некогда было предаваться размышлениям. Он, поддёрнув кружева на рукавах шёлковой рубашки, извлёк из таза на удивление лёгкий щит. Не камень всё-таки, вес не тот. Затем вынес щит, открыв ногой входную дверь, в прихожую, уложил на заранее присмотренную одноколёсную тележку с двумя ручками. Туда же пошла шпага и, чуть позже, дворянское платье и добротные сапоги.

Повертев в руках перстень, Андрей положил его на место, в тайник, прикрыв, как ничего и не было, дощечкой. Нам, мол, чужого не надо, мы не воровать пришли. Мы – за справедливое перераспределение полученного продукта.

Андрей поперхнулся от собственных мыслей.

Осторожно выглянул на улицу.

Кого заинтересует понурый зеленщик, неспешно толкающий свою тележку по улицам Еврейского города? Грубая грязноватая дерюга, прикрывавшая тележку, говорила, что гешефт на сегодня немножко удался, совсем чуть-чуть, чтобы честный еврей мог заплатить налоги.

И почему бы зеленщику не выйти за стены города к берегу Влтавы, не залюбоваться на Карлов мост, рассекающий небо и землю по левую руку от усталого труженика? И не заглянуть в кусты? С кем не бывает...

Сильнее мог удивить вышедший вскоре из кустов молодой дворянин в камзоле иноземного, скорее всего, испанского, покроя и в дорогом тёплом плаще. Несущий что-то похожее на большое блюдо, завёрнутое в парчовую поблескивающую ткань. Но дворянин быстро нашёл носильщика, за мелкую монетку сноровисто доставившего нетяжёлый груз в «Золотой грифон», и налегке уже не вызывал подозрений.

А уж торговец оружием и украшениями Михаэль Колман, увозивший из Праги, помимо прочего, тёмное зеркало с изящным позолоченным багетом, тем более был в своей стихии.

Сколько ещё рук пройдёт седьмой щит, сделанный Бен-Бецалелем? Так ли это важно? Главное – чтобы он в конце пути добрался до получателя.

Грозного царя всея Руси Ивана Васильевича.

1 2. Трон на крови

осле страшного пожара, уничтожившего в прошлом году всю Москву, царь Иван Васильевич Грозный перебрался сначала в Александрову слободу, а оттуда – в Новгород Великий. Знал государь, что чем дальше правитель, тем лучше работает русский человек. Вот пусть в спокойствии и без боярских окриков возрождается столица, светлеют новые деревянные срубы на месте сизых пожарищ.

По весне шведский король Юхан получил от царя московитов заносчивое и оскорбительное послание. Потянулись к Новгороду конные и стрелецкие полки, зачавкали по заплывающим водой грязным колеям колеса пушек. Иван Васильевич открыто готовился к войне за Прибалтику.

Заспешили иноземные гонцы, как открыто, от посольств при царе, так и тайными тропами. Такой вот всадник на неказистой, но выносливой и быстрой степной лошади обогнул русские пограничные разъезды у Путивля, чтобы через несколько дней спешиться перед воротами Перекопа.

– Срочно в Бахчисарай, Девлет-Гирею в собственные руки! – прохрипел гонец пересохшим горлом.

И не стал пить, пока не проводил взглядом нового гонца, погоняющего коня.

– Повелитель московитов – не только трус, но и глупец, – сказал крымский хан своим мурзам-военачальникам, прочитав послание. – Бросить столицу ради призрачного успеха в войне на севере... Но мы же не безумцы, как он!

Хан приподнялся с шёлковых, вышитых золотом подушек низкого трона.

   – Приказываю! – величественно протянул руку к подданным. – Собрать к следующей луне всех мужчин, способных носить оружие. Этот удар будет последним. Русь перестанет существовать. Я хочу увидеть над Кремлем зелёное знамя Пророка!

   – Аллах акбар! – услышал хан в ответ.

Крымский татарин не пашет землю и не занимается ремеслом. Его работа – быть конным воином, сопровождать хана в походах. Быть частицей сети, что забрасывается на земли соседей, собирая улов из рабов и награбленной добычи.

Лавина в сто двадцать тысяч всадников сметёт жалкие заграждения у Оки, на южной границе Руси. Стены Кремля, только очищенные от копоти, примут на себя новую долю пепла и сажи. И, пока на Ивановскую площадь с надсадным скрипом будут рушиться кресты с куполов соборов, над Фроловской башней Кремля горделиво заполощется зелёное знамя с серебряным полумесяцем.

Это же не мог не представить и Иван Васильевич.

   – Крымский царь не ждёт большого войска на наших южных рубежах, думает, что я всё забрал в Ливонию, – говорил он в новгородском Государевом дворе своим воеводам. – Пусть и дальше обманывается, пока не подойдёт к Оке. Не пустите его дальше, господа бояре да воеводы, не дайте повториться прошлогоднему! И не город жалко, дома – дело наживное... Людей так быстро Русь не народит. Вбейте врага в землю, чтобы дорогу к нам забыл! Вам вся слава будет...

Иван Васильевич вскинул лобастую голову, выставил вперёд поседевшую бородку клинышком. Повторил:

   – Вам и воинам вашим. Мне Новгород покидать нельзя, чтобы не переполошить ворога раньше времени. Он войско наше в битву поведёт!

Царь указал на князя Михаила Воротынского. Воевода только качнул вбок головой (мол, не ожидал), степенно поклонился в ноги царю, прошуршав кольчугой.

   – Мне лучший в войске нужен, – продолжил царь, обращаясь к Воротынскому. – А кто свару за место учинит – руби голову, как если бы от меня приказ получил. И не клянись, что сделаешь всё... Сам знаю, что сделаешь. Земство собирай, воевода; крестьян да ополчение дворянское!

Теперь только князь Воротынский понял смысл вчерашней беседы с государем. Остановив в переходе Двора попавшегося навстречу воеводу, Иван Васильевич проговорил, насмешливо и пристально глядя в его глаза:

   – Брата твоего сосланного обижаю – про то ведомо ли тебе?

   – Дозволь не поверить, государь! – осторожно ответил Михаил Воротынский.

   – Не дозволю! Вот, смотри бумагу, жалуется тут: ему, семье его и слугам их не присылают полагающихся из казны рейнских и романских вин, изюма, чернослива и лимонов.

   – Ужасно, государь, – осмелился улыбнуться в ответ князь Воротынский.

   – Смеёшься?

Царь вскинул посох, перехватил его поудобнее, с силой воткнул в деревянный пол.

   – А ведь и правильно – смешно!

И пошёл дальше, сопровождаемый полудюжиной опричников.

Выходит – прикидывал заранее, кого во главе войска ставить? Прощупывал?

Потому и всматривался так пристально в лицо князя, ожидая мелькнувшей тени озлобленности...

Воевода отъехал к Москве тем же днём, с небольшим отрядом, чтобы не насторожить шныряющих под Новгородом соглядатаев из иноземцев и предателей.

Иван же Васильевич повелел, чтобы к нему пришёл Василий Иванович Умной-Колычев.

   – На князя Михаила знаешь что? – спросил в первую очередь.

   – Верен он, – не задумался при ответе Умной.

   – Он... А другие? Ну как снова переправы на Москву крымцам откроют? И город не удержим, и войско поляжет. А иного у меня уже не будет!

   – Приказывай, государь! Знаю же, не за разговором меня призвал.

   – За делом призвал, князь. Смертельно опасным делом. На сторожевой полк тебя определить хочу. Тысячу с половиной опричников с собой поведёшь... я бы и последних отдал, да примелькались их рясы в Новгороде, мыслей бы ненужных в умах враждебных не пробудить...

«Кого ты сторожить придумал, государь?» Умной-Колычев понимал, что Иван Васильевич приказывает ему отправиться на игру со смертью. Разыскать татарское войско, идущее к Москве; понять, по каким переправам Девлет-Гирей нанесёт удар; убедиться, что среди русских порубежников нет предателей и перемётчиков.

Короче: помимо удара по морде ожидать ножа в спину... Удружил государь, что ещё подумать можно? Справится Умной – поможет сражение выиграть. Погибнет? Одним человеком меньше, кто про старшего брата царя всю правду знает.

Главное – переправы удержать...

   – Переправы держать будем, но не все...

Воевода Воротынский был серьёзен. Это не военный совет; князья выехали из лагеря, словно на осмотр вверенных им войск. Всадники охраны держались поодаль, услышать ничего не могли. В любой стене – по уху, а то и не по одному. Здесь же, в полях, летит ветер, шепчет вести одному Богу; а какие у православного тайны пред Господом?

   – У Серпухова, на Сенькином броде, дорогу им открыть хочу. Сам гуляй-городом выше встану. Пусть крымский царь посчитает, что обманул меня, пусть заслоны оставит да в ловушку залезет. Тут рек много, татарам не развернуться, я Девлета на свои пушки и стрельцов после переправы погоню.

   – А вдруг оторвётся крымец от тебя и всё равно к Москве рванёт? Представляешь, что натворят татары в беззащитном городе, если Девлет не встанет, не развернёт войско?

   – Встанет. Ты его остановишь, князь. Ты и твои опричники... Как татары соберутся через брод переправляться, ты перед ними на Москву отступать будешь. В лесах встанешь, на дороге к столице. Насмерть встанешь, слышишь, князь?! Пока Хворостинин сзади их не прищемит. Не повернут крымцы обратно, ко мне, на пушки – лучше нам всем, хитроумным, шею в петли вставить, от позора.

   – Опасное затеял, воевода.

   – На одного русского три татарина в битве будет. Как ещё можно, посоветуй?

   – Наверное, как-то можно...

Умной-Колычев невесело посмотрел на главного воеводу.

   – Только не знаю – как... Прощаться, что ли, будем, князь Михаил Иванович?

– Господь с тобой, князь Василий Иванович! Прощай!

Долгий поклон, к гриве конской. Своему – почему бы и не поклониться? Это врагу – нельзя.

К Оке так просто было не подступиться. По обеим берегам тянулись километры и километры двойного частокола, за которым мог затаиться не один стрелецкий отряд с ручными пищалями. Дозоры Девлет-Гирея смогли разглядеть и обоз русских, сотни телег, способных превратиться в неприступную крепость. Надо только поднять и укрепить заранее сколоченные деревянные щиты, нарастив борта телег. Затем стянуть обоз в окружность и уставить в бойницы рыла пушек и ручниц-пищалей.

Тёмным степным ветром неслись крымцы вдоль Оки, прощупывая слабину русской обороны. Неслись, пока не встретились с небольшим, сабель в тысячу всего, отрядом московитов, облачённых в тёмные рясы. Ударил один залп, второй, третий. Опричники стреляли в очередь, давая товарищам время перезарядить ручницы.

Ещё три залпа. Крымцы не выдержали, стали разворачивать коней, когда произошло непонятное. С другого берега забухали выстрелы, рявкнула пушка, подняв столб сизого дыма.

Опричники выпустили во врагов ещё один заряд, всё сразу, не заботясь о дальнейшем бое, и галопом помчались к берегу. Ошеломлённые татары не осмелились преследовать принёсшего смерть противника, только проводили его округлившимися от изумления глазами. Последние из опричников ещё только направляли коней в воду, а авангард уже переправился, скрывшись за густо растущими по берегу липами.

Берег остался беззащитным.

   – Это должно было случиться! – воскликнул крымский хан, услышав такие вести. – Русские перессорились между собой! Вот она, наша переправа!

Через Сенькин брод, взбаламутив воду и разогнав на много дней по течению всю рыбу, переправилось войско Девлет-Гирея, уцепившее за хвост шакала удачи. До Москвы вёрст с полёта, завтра стены Кремля видны будут!

Плохо, что дорога узкая, коннице развернуться негде; шли змеёй с отрезанной головой – боевым охранением.

Недолго шли.

Первые из татар в охранении даже не успели увидеть противника. Картечный залп из длинноствольных пушек-«змей» вмял их трупы в следующие ряды крымского войска. С флангов захлопали выстрелы ручниц, добавляя неразберихи и смертей.

   – Засада!

Девлет-Гирей, казалось, обрадовался. Началась настоящая война, а не избиение трусов, что не приносит славы настоящему воину.

   – Обойти и уничтожить!

Но отряды, посланные в лес, в обход, так и не вернулись, вырезанные молчаливыми всадниками в тёмных рясах.

   – Тогда – вперёд! Их не может быть много!

Уже лопнула от перенапряжения одна из пушек; раскалённая медь не выдержала очередного выстрела. Опустели пороховницы, притороченные к поясам русских воинов.

   – Как договаривались – отошли! – от опричника к опричнику пошёл гулять приказ Умного-Колычева, сумевшего заманить татар в засаду.

Не перемудрить бы теперь только, не открыть крымскому хану-собаке дорогу на стольный град.

Лес воронкой расходился, давая возможность развернуть войска в длинную линию.

Длинную, но редкую. Опричники понесли первые потери; возможно, многократно меньшие, чем крымцы, но... На счету был каждый; и тот, кто остался лицом вниз в залитой кровью придорожной пыли; и тот, кто сполз по прохладному древесному стволу, получив татарскую стрелу в грудь.

Стрельцы князя Ивана Петровича Шуйского, приданные в помощь Умному, лихорадочно зарывались в землю, понимали – опричники должны только раззадорить крымское войско, повести противника на их пищали. Разворачивали пушки: так, без прикрытия, просто на утоптанные холмы из выкопанной земли.

– На полёт стрелы не подпускайте ворога, братцы, – твердил Шуйский, объезжая стрельцов. – Помните, что мы стреляем дальше, но заряжаем дольше!

Началось!

Напуганные засадой, татары двигались осторожно, но выход на открытое пространство, перегороженное стеной из опричников, всё равно стал неожиданностью. Коней придержать не успели.

Грянул залп. Свинцовые шарики, вылетевшие из стволов ручниц опричников, несли, раскаляясь в воздухе, ужас и смерть. Завыли раненые, соскальзывая с сёдел на прибитую копытами траву. Падали убитые, пугая лошадей.

Надо стрелять. Стрелять, пока удаётся удерживать татар далеко, пока не истыкали стрелами. А сердце колотится сильнее и сильнее, и хочется отбросить тяжёлую пищаль, вынуть саблю и погнать коня на вьющихся у кромки леса врагов. Пусть всё кончится, Господи, пусть всё скорее кончится!

   – Хватит, поиграли со смертушкой! Гойда!

Кто не услышал слов Умного, тот обернулся на вой боевых труб. Вот он, воевода, у хоругвей, отмашку рукой даёт. Назад, за траншеи со стрельцами!

Гойда!

Нехорошо скалясь, опричники повернули коней. Снова – не все.

На границе с лесом остались тела тех, кого настигла-таки татарская стрела.

Аваддон сказал мне при первой встрече, что войны без убитых не бывает...

Пока опричники в тылу меняли коней, разбирали новые, полные пороховницы, отрывисто шутили, не ожидая в ответ смех, на поле кипело сражение. Стрельцы сделали, что могли, но врагов было слишком много, и бой уже сместился к пушкам. Иван Шуйский сам наводил «змея», бил каменной картечью по месиву тел на соседней позиции; своих там уцелеть не могло.

Сменить сабли на луки татары не успели. Страшный удар подоспевшей опричной конницы не отбросил, а выкосил увлёкшихся сечей крымцев. Последних добивали в спину, на границе леса.

   – Герои – все! – крикнул изо всех сил Умной-Колычев.

   – Ура! Ура!

Не так громок ответ, как хотелось бы. Не потому, что кричать лень или сил нет.

Посмотри, сколько тел в красных стрелецких кафтанах лежит у траншей. Как много коней бегает без всадников, а их хозяева тёмными пятнами раскинулись по полю.

   – Как выйдут снова крымцы из леса, отступать не буду, в сабли их возьму, – сказал Умной князю Шуйскому. – Сколько смогу, протяну время. А там уж команду на себя бери, князь. Помни – Москва за тобой!

   – Ступай, князь! Бог даст, свидимся ещё, не на этом свете, так на том...

Вот и всё. Последние выстрелы. Сабельный бой. Крымцев много, слишком много больше, как тогда говорили. Полягут опричники, некому будет путать обывателя залихватским «гойда!».

Опоздал воевода Воротынский! Перемудрил всё-таки.

Отгрохотали ручницы в начале нового боя, проредили врагов, сколько были в силах. Закружились всадники в поединках, сулящих гибель... В осыпающихся траншеях стрельцы молились за упокой душ опричников, дорого продававших свои жизни и никак не желавших открыть врагам дорогу к стольному граду.

Умной не сразу понял, что поменялось на поле боя. Отголоски грома там, за лесом. Гортанные команды татарских командиров.

Крымцы повернули коней.

Случилось вот что. Опричный воевода, молодой князь Дмитрий Хворостинин выждал, пока татарское войско отойдёт от Сенькина брода, втянется змеёй в узкий лесной проход. И стальными клещами тяжеловооружённой конницы откусил змее хвост.

Чудом уцелевшие сыновья крымского хана на взмыленных конях примчались к отцу, пожаловались на обидчика.

   – Много ли там московитов?

   – Нет, но они опытны и коварны!

Что делать, хан? Думать. Судя по отчаянному сопротивлению, впереди, у выхода из леса, были основные силы московитов. Гнать конницу на окопавшихся стрельцов – значит, лишиться многих. А вот если смять обнаглевшую русскую конницу и обойти неповоротливое пешее войско русских кружными путями, ударив в спину...

Умён Девлет-Гирей!

– Поворачивай на конницу московитов!

Этот приказ и услышал Умной, сражаясь с очередным противником. Услышал и не понял. Слаб был в татарском.

Ударил нападавшего крымца лезвием сабли в лоб, рванул повод коня, выискивая следующего врага.

Враг ушёл. Отступил.

Вспомним: из Новгорода князь Умной-Колычев увёл полторы тысячи опричников. Теперь же на поле их осталось не больше сотни.

Живых.

Высоко в небе выводила песенку невидимая в лучах летнего солнца пичужка. Звонко так пела, радостно. И никто не заглушал её – люди на поле молчали, только оглядывались вокруг, словно впервые увидели траву и облака, лес и пойму реки.

По окровавленной траве шли меж трупов, высоко подняв хоругви, священники. Что они пели? Не разобрать Умному, «со святыми упокой», кажется...

Через двести с лишним лет Николай Михайлович Карамзин, исполняя заказ бояр Романовых, благодаря случаю ставших русскими царями, расписал в своей «Истории государства Российского» опричников как палачей и подонков. Его не было на этом поле, усеянном истерзанными телами в монашеских рясах.

Подонки так не погибают.

Татарское войско гналось по пятам за конницей Хворостинина. Коварные русские, бывало, резко останавливались, поворачивали на не ожидающего удара противника, стреляли, высаживая с седел особо ретивых, и мчались дальше, трусливо избегая сражения один на один с последователями Пророка. Или один на тридцать, если уж быть точным.

Войско Девлет-Гирея неуклонно отдалялось от Москвы, и молодой князь Хворостинин только шипел сквозь зубы, оглядываясь на преследователей:

   – Ещё... ещё...

Погоня шла к реке Рожай, где перед ней, на холме, воевода Михаил Воротынский выставил гуляй-город. Всадники Хворостинина, погоняя коней, обогнули холм, уходя под прикрытие пушек.