Текст книги "Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя"

Автор книги: Олег Аксеничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

   – Ничего не видите странного? Это вас Господь спасает, синьор! Давайте всмотримся вместе. Вот звезда Соломона, что я нарисовал первой: два луча внизу, как ноги человека, плотно стоящие на земле; ещё два луча, раскинувшиеся в стороны, подобно рукам. И гордо вскинутая к небесам голова.

   – Интересно.

   – А уж дальше-то как интересно будет... Мы с вами превратили звезду в пятиугольник, а тот – в новую звезду. Что переменилось?

   – Расположение лучей только. Теперь вниз смотрит только один из пяти.

   – То-то и оно! Фантазируем дальше, не так ли? Этот луч, нижний, так походит на острую, по последней испанской моде, бородку. А боковые отростки звезды – как уши, странные такие, нечеловеческие, острые и отвисшие. Что же сверху? Эти, последние два луча?!

   – Рога?!

Инквизитор перекрестился, поцеловал, на всякий случай, чтобы не приманить нечистого, распятие.

   – Увы, да... Козлиная морда, и мы знаем, кто за ней может скрываться. И он больше, а значит, сильнее создания Божьего. Но мы же можем и эту звезду превратить в пятиугольник, а его – в звезду... И Бог возьмёт верх. Но – так же до бесконечности можно, и поединок не завершается победой. Только перемирием для собирания новых сил. Вот и готово доказательство равенства сил Бога и Люцифера, вполне достаточное для многих нестойких умов.

   – Умов, знакомых с чертежами, с геометрией, а следовательно, подготовленных к такого рода рассуждениям. Крестьянин вас просто не дослушает. А если и дослушает – не поймёт.

   – Вы правы, святой отец! Вера свойственна простому уму; для изощрённого она – испытание, и не всем дано его пройти...

   – Вам – дано?

   – Святая служба решила, что я чист и невиновен перед церковью. А уж перед Богом... Не нам решать за Него, не так ли?

   – За Него – не нам, вы правы, сын мой.

На «вы», и не раз, оценил ли это, Джордано Бруно? По поклону молодого доминиканца было видно, что – вполне. Умный ты, ноланец, нам в инквизиции нужны такие. Кого – в сотрудники; кого – на допрос с пристрастием.

   – А за Святую службу я, многогрешный, имею право решать. Слушай же, брат Джордано! Сейчас я молод, мне недавно исполнилось сорок. Но неминуемо грядёт время, когда придётся задумываться о преемнике, подготовленном и способном продолжить моё дело. Готов ли ты посвятить жизнь такой тяжёлой и грязной, но необходимой для людей службе, как моя? Принять на свою душу грехи этого города, как Христос принял на себя всю грязь мира?

Снова молодой доминиканец падает на колени, целует перстень на руке магистра-инквизитора.

Что ж, Габриэле Салюцци не ошибся в своём выборе.

Amen.

По пути домой Джордано Бруно размышлял, откуда во время беседы с инквизитором к нему пришло вдохновение. Геометрическое доказательство подобия Бога и Сатаны нежданно вспыхнуло в голове. Отец Джордано готов был поклясться, что нигде не читал подобного.

Случайность? В шестнадцатом веке в такое не мог поверить никто.

Может, это воля Господа? Ноланец Бруно был не прочь согласиться с этим.

Уважаемые читатели, вы слышали, конечно, слово «демон»... Люди невежественные, но с большой фантазией, говорят, что среди них особо выделяют домашних, или личных, демонов, невидимых, но способных обретать по желанию своего господина плоть. Доктор Иоганн Фауст, желчный и насмешливый, загнал, если верить слухам, своего демона, послушного и робкого Мефистофеля, в тело чёрного пуделя. Врач и маг Парацельс держал демона Азота в хрустальном шаре на рукояти своей шпаги, припечатанным золотым египетским знаком «анх», «жизнь», ошибочно принимаемым тогда за христианский крест с петлёй вверху.

Гедекин, личный демон Джордано Бруно, был невидим и незнаем своим хозяином. Он тихо сидел внутри Бруно, осторожно заперев частицу души хозяина. Так, мелочь, многими и не затребованную в течение всей жизни, – совесть.

У демона не было своих глаз, чтобы читать. Рук, чтобы перелистывать книжные страницы.

Но было очень интересно, что же скрывают библиотеки инквизиции.

Гедекин – демон любопытства.

Андрею же Молчану было интересно, как можно использовать такое ценное знакомство для блага Руси и её государя.

Когда Джордано Бруно поделился новостями, гордясь, что его начнут готовить на роль инквизитора, Молчан рассыпался в поздравлениях, пообещал написать письмо в Париж, Уолсингему. Да, конечно, никаких имён и даже намёков, способных принести неприятности молодому доминиканцу. Сэр Френсис умный, он поймёт то, что останется тайной для остальных.

Молчан выполнил обещание и написал в Париж. Шифром, известным только троим – ему самому, Уолсингему и почтенному доктору Ди, придумавшему математический код ещё в Лондоне.

Второе же письмо ушло в Нюрнберг, Маргите Колман.

Нежные слова, написанные заносчивым английским дворянином молодой дочери немецкого купца, дышали непритворной искренностью.

Нельзя говорить, что любишь, если не чувствуешь этого.

Искренне – нельзя.

1 1. Злата Прага

неция была в представлении Андрея игрушкой – потёртой, грязноватой, с опасными острыми гранями, но родной и обжитой. Этот же город, с его осенними туманами, нависшими над умершей рекой без видимого течения, над светлой громадой королевского замка... С извилистыми тёмными улочками, странным говором горожан, похожим на русский, но чуждым, непонятным... Он пугал своей нереальностью, невозможностью зацепиться глазами за детали и подробности, материальной несостоятельностью, жителями, выпавшими из времени и пространства. Не город, а сплошное отрицание... Почтенному доктору Ди здесь было привольно и комфортно. Молчану же хотелось вытащить из ножен шпагу и вызвать на дуэль genius loci, духа места.

Непонятное опасно. Так Андрея учил Григорий Грязной, старый прожжённый волкодав. Опасность лучше всего обойти. Не получится – так уничтожить.

Когда Джордано Бруно, по обыкновению скромно улыбаясь, принёс Андрею неведомо как доставленное письмо от Уолсингема, московит сразу понял – грядут перемены. А в его работе ничего хорошего от неожиданностей ждать не приходилось.

Велено было обеспечить переезд Джона Ди в богемскую столицу. В Прагу, отчего-то прозванную Золотой. В серый город, как решил про себя Андрей, смотря с Карлова моста на расплывающиеся в тумане силуэты островерхих домов, облепивших замок в Градчанах.

Трактир «Золотой грифон» на улице Нови Свет, где Молчан снял для себя и доктора небольшие, но вполне приличные комнаты, был фахверковым коричнево-красным трёхэтажным зданием. Яркое пятно на туманной занавеси. Очертания домов и чахлых деревьев; грязноватая брусчатка, цепляющаяся за каблуки, не пускающая наверх, к замку.

Прогулки с почтенным доктором до библиотек в императорский дворец и многочисленные монастыри в черте города. Безумные от радости новых книжных открытий глаза Джона Ди, получившего полную свободу заниматься любимым делом. Жену он, по её просьбе, отправил вскоре после переезда через Париж на родину, в Англию. С удобной оказией, с французскими дворянами, исполнявшими в Италии какие-то поручения могущественного друга королевы-матери Екатерины Медичи, обходительного Гвидо Кавальканти.

Заметив усмешку в глазах Андрея, Джейн Ди нашла возможность переговорить с бывшим любовником наедине.

– Знаешь, сначала очень много чего хотелось сказать, но... это всё будет беседой по поводу несовпадения мировоззрений. Не хочу. Каждый всё равно останется при своих и при своём. Ты видишь только тёмное, я вижу только тёмное... Мне надоело выяснять, кто из нас глупец. Никто. Но оба хороши... Чего я действительно сейчас хочу, так это попросить у тебя прощения. Прости, пожалуйста, что причинила тебе столько боли. Не хотела, но... Я живу, как умею, иногда это не слишком приятно для окружающих. Сейчас мне бы хотелось, чтобы наши отношения сложились по-другому, не так болезненно, во всяком случае. Нет, я не жалею, что встретила тебя. Но и не жалею, что прекратила отношения. В общем, прости... только не думай – умоляю! – что я чего-то жду от тебя в дальнейшем... Это «прости» значит только одно: я сожалею, что тебе больно.

Женщины. С извечной уверенностью, что жизнь мужчин вертится вокруг их поступков и интересов. Часто правые в подобных рассуждениях. Но, бывает, сильно ошибающиеся.

До встречи с Маргитой Андрей на самом деле сильно переживал разрыв с Джейн, её неверность. До, но не после.

Не возлюби жены ближнего своего – так ведь в Писании? Ближнего! А почтеннейший доктор Ди был для Андрея далёк и непонятен. Как этот призрачный туманный город в центре осенней Европы. И кто, в конце концов, говорит про любовь? Похоть, влечение – не более.

Андрей не был праведником, но и лишние грехи на душу брать не спешил.

   – Простил, – искренне и со скрытым облегчением ответил Андрей на слова Джейн, достойные адвокатского искусства Цицерона. – До встречи! Во Франции или в Англии – как решат Бог и королева.

Бывает, что и достойный человек становится обузой. Джейн Ди мешала мужу просиживать сутки в библиотеках Праги, мешала Андрею следить за доктором, невесть зачем попадаясь на пути московита в самое неподходящее время. А оба мужчины, в свою очередь, не позволяли Джейн одним своим присутствием проявить интерес к другим особям этого пола. Интерес интеллектуальный либо плотский – какая разница?

Так что нарочито печальное прощание с Джейн вышло фальшивым, как всё в этом городе, где не только люди, но и здания надели на себя маски, и часто не по одной сразу.

«Безумный город, – не уставал повторять про себя Андрей. – Безумные люди».

На днях доктор Ди затащил Молчана к художнику, уже несколько лет работавшему здесь на императора Максимилиана, придумывая декорации к карнавалам, набрасывая эскизы костюмов. Рисуя картины, разумеется.

   – Это новое слово в живописи! – наставительно говорил Джон Ди, тыча указательным пальцем в небо.

Новое слово, да ещё не одно, Андрей увидел уже над входной дверью в дом художника. «Ingegnosissimo pittor fantastico». Гениальнейший фантастический художник!

   – Творческий человек, что вы хотите, юноша! – изрёк доктор Ди.

Если честно, юноша хотел пива и еды, но не расстраивать же почтеннейшего спутника подобными откровениями.

   – Посмотрим, сударь, – обречённо сказал Андрей, постучав колотушкой по двери.

Императорский художник, итальянец с невыговариваемой фамилией Арчимбольдо, был пьян и оттого гостеприимен. Андрей получил кувшин вожделенного пива и примирился с жизнью. Тем более что подобной живописи он ещё на самом деле не встречал.

   – Я и не художник вовсе, – говорил Арчимбольдо, прихлёбывая вино прямо из горлышка пузатой бутылки, сдавив её рукой с толстыми волосатыми пальцами. – Я – философ. Естествоиспытатель, если угодно. У мира один Творец, а мы не оставляем жалких попыток разъять Вселенную на части для облегчения познания. Глупости, синьоры мои, глупости! Вот картина, к примеру. Не я разравнивал и шлифовал доску основы. Не я наносил грунт. Не я приготовил краски. Но именно я – создатель, и не надо спрашивать столяра, как и почему здесь нарисовано. Поймите замысел мастера, спросите его самого. Не можете – поиграйте в художника, постарайтесь встать если не на его место, то где-то рядом.

   – Жизнь, как игра? – кивнул головой доктор Ди.

   – Игра, как жизнь, – пробулькал гениальный художник, демонстрируя поросший небритыми волосками кадык.

Андрей чувствовал, что тупеет. Говорили, что подобное ощущают при учёной беседе только некоторые гасконские дворяне. Молчан проезжал через Беарн – может, заразился?

   – Вот портрет нашего возлюбленного императора, к примеру.

Лицо, проступившее с портрета, было одновременно нереально и узнаваемо. «Вот сукин сын», – с тоской подумал Андрей.

   – Король-зима, – благоговейно кивал Джон Ди. – Как легендарный Артур, образцовый монарх. Как тонко! Вспоминаю также наших учителей, римлян, утверждавших, что зима – голова года. А эта связь лица с элементами природы...

   – С пнём, – не удержался Андрей. – Тончайшая аллегория, что нынешний император – старый пень.

И улыбнулся во весь рот, старательно изображая хорошо выпившего и бестолкового юношу.

   – Вы излишне смелы, юноша, – огорчённо, но отчего-то с явным удовлетворением, заметил Арчимбольдо.

   – У него могущественные покровители, – сообщил доктор Ди. – Он служит самому Уильяму Сесилу. И охраняет меня от злоумышленников.

   – О! – только и смог ответить художник.

Допив бутылку, он принялся ножом больших размеров и зловещего вида снимать сургуч с другой, вскоре вернувшись к выпивке и излюбленной теме:

   – За нашей внешностью скрывается иная сущность, более похожая на нас истинных...

Более похожая... Даже на благозвучном итальянском это звучало коряво и простонародно. Художнику тяжело стать поэтом. Андрей, совершенно трезвый (кувшин в четыре кружки, что там пить), придавил носком сапога ползущего по дощатому полу мастерской таракана. Продолжил рассуждать про себя, глядя на мокрое пятнышко: рождённый ползать – летать не может. Повторил про себя афоризм, пожалел, что не пишет книг – хорошо бы прозвучало. И вернулся к речам Арчимбольдо.

   – Вот вы, скажем, почтеннейший и глубокоуважаемый мною доктор! Я бы изобразил ваше лицо, как гору книг и свитков, разбросанных по мраморному полу. Холодная рассудочная основа и многообразие знаний, не так ли? Пока – просто. Но! Лбом вашим стала бы книга по математике, раскрытая посередине. Строчки формул и расчётов, как горизонтальные морщинки. Аллегория знания, скажете? Да, но – какого?! Недоступного большинству из нас. Вы загадочны, любезный доктор!

Джон Ди расплывался в довольной, уже несколько пьяной улыбке.

   – А как бы вы нарисовали меня, синьор?

Андрей не удержался, спросил.

   – Вас? Букетом, быть может. Знаете, есть такие розы, что цветом лепестков напоминают человеческую кожу? Розы так прекрасны на взгляд... И с колкими шипами, после которых нарывают ладони. А глазами в этом букете стали бы тюльпаны чёрного цвета, такие недавно вывели в Нидерландах.

   – У меня голубые глаза, – заметил Андрей.

   – Это внешнее, – отмахнулся Арчимбольдо. – Из ваших глаз протекает темнота...

«Бездарный поэт», – снова подумал Андрей. – Но какой наблюдатель!»

   – А стоять этот букет будет в кувшинчике... Не пивном, не ухмыляйтесь, юноша. В таком, где хранят благовония. Или яды. Такая вот аллегория, синьор...

Художник рыгнул. «Хорошо попили», – заметил про себя Молчан.

   – А кувшин с букетом мы поставим на столик с хрустальной столешницей. Красивый, обманчиво прочный. А вот ударь его разочек – и разобьётся хрусталь, и упадёт кувшин, и рассыплются цветы...

Безумный художник, синьоры, безумный...

Но – не более безумный, чем библиотекарь.

Императорский дворец выстроили неподалёку от замка в Градчанах, и окна библиотеки выходили прямо на серые стены из камней, казалось, навсегда впитавших оттенки вездесущего и надоевшего осеннего тумана.

   – Тут прохладно, – заметил, заходя в длинное узкое помещение, Джон Ди.

   – Так пожелали книги!

«А ведь этот ещё и не пьёт», – с отвращением думал Андрей, разглядывая библиотекаря, настолько круглолицего, что, казалось, нелепые круглые очки держатся у него не на носу, но на пухлых щеках.

   – О да, это наши истинные господа! – поддержал разговор доктор Ди.

Почему это учёные люди не могут говорить просто и не вычурно?

Вытащив с полки недавно переизданного в Лейдене Овидия, Молчан устроился с маленьким томиком в руках в кресле перед окном, оставив в покое тихих книжных сумасшедших. Красивый всё-таки язык – классическая латынь!

 
Право, вернее молчать, чем болтать, что
любовь миновала:
Кто неуёмно твердит: «Я не влюблён», —
тот влюблён.
 

«Я не влюблён в Джейн Ди», – проговорил про себя Андрей Молчан. Почувствовал послевкусие фальши во фразе. Великий римлянин говорил про частое повторение таких слов. Молчан же и думать перестал о ветреной жене почтенного доктора и наивного рогоносца.

«Я не влюблён в Маргиту Колман. Я не влюблён в Маргиту. В волну светлых волос, омывающую закрытый корсаж. В зелень прекрасных глаз, опасных не только для поклонников, но и для самой девушки. Так вот и притянут на допрос в инквизицию – откуда, мол, такая красота появилась, не бесовскими ли кознями, не в обмен ли на душу?»

Я не влюблён... Овидий улыбается с гравированного портрета в книге.

Андрей покачал головой, отгоняя неуместные сейчас мысли, постарался вслушаться в разговор маниакальных любителей книг.

   – Интересующие вас материалы по картографии находятся здесь, на этих полках, рядом с запретной и тайной литературой, – говорил библиотекарь.

Андрей любил тайны. Тайны – его профессия. Поэтому московит поднялся с кресла и подошёл поближе к беседующим.

   – Вас интересуют старинные карты, молодой человек?

Библиотекарь старался быть предупредительным.

   – Не совсем. Мне показалось странным, что библиотека хранит книги, запрещённые Святой Церковью.

   – По личному разрешению императора, подтверждённому магистром-инквизитором, разумеется. Там, в этих книгах, тоже содержится знание. Часто – вредоносное, но необходимое для тех, кто готов бороться со злом. Бывает – непознанное, сохраняемое для следующих поколений в надежде, что его смогут понять и применить. Вот, посмотрите, например!

Библиотекарь показал на корешок небольшой, но толстой книги. Молчан заметил на пыльной полке следы лап крысы. Когда-то грызун в поисках пищи пробежался здесь, обогнув книгу по касательной, будто почувствовав нечто опасное.

Посмотрим, раз приглашают. Андрей подцепил пальцем корешок, извлёк книгу, сдув с неё пыль.

Кожаный переплёт был лишён не только надписей, но и узорочья тиснения. Что там, внутри?

   – Творение великого мудреца и мага Абдула аль-Хазреда, переведённое английским дворянином Говардом Филипсом из Лавкрафта, – начал вслух читать Молчан.

   – Вот видите! – невежливо перебил его библиотекарь. – Англичанин получил книгу на английском! А мой предшественник, чех по национальности, утверждал, что творение сие – на чешском. Я же, многогрешный, сам не решился открыть её, но могу свидетельствовать, что ещё в прошлом году на этом месте лежал свиток в деревянном футляре. Под тем же номером, заметьте. И никто не мог неумно пошутить, подменив книгу. Посмотрите на эту стальную цепь, что приковала книгу к полке. Книга может меняться, но цепь осталась неизменной.

   – На замке я вижу звезду Давида и пентакль, словно кто-то наложил заклятие от сил зла, – заметил Джон Ди.

– И правильно сделал, судари мои! Перед нами страшная книга. Говорят, она была написана когда-то безумным арабским колдуном Абдулом аль-Хазредом. Никто не знает её настоящего имени, хотя в греческом переводе она известна как «Некрономикон». Это набор заклятий и заклинаний, и почитатели сил тьмы уверены, что магии сильнее просто не существует. Слава Богу, у нас в библиотеке хранится не оригинал, а копия, да ещё неудачно переведённая, как говорят те, кто успел её изучить... Не опасная.

Молчан скользнул взглядом не по английскому тексту, как думал библиотекарь, но по арабским буквам, нацарапанным на плохо выделанном тёмном пергамене бурыми чернилами. Итак: «Творение великого мудреца и мага Абдула аль-Хазреда, переведённое английским дворянином Говардом Филипсом из Лавкрафта, является подложным. Лишь здесь, в этой рукописи – истина и сила». Ниже – каллиграфически выведенная вязь подписи. Аль-Хазред, разумеется. Лично.

Не опасная книга, говорите?

Безумный библиотекарь, судари мои, и безумные книги, видоизменяющиеся в зависимости от того, кто их взял.

В очередном путешествии по серым туманным улицам Молчан примерял это определение к иным профессиям. Безумный аркебузир. Безумный писарь.

Особенно повеселило отчего-то – безумный шляпник.

Ещё же были безумное здание и безумные часы. Старо-Новая синагога, Андрей даже переспросил перевод названия. Перенесённая сюда прямо из Иерусалима некими ангелами, но под странным условием – чтобы в ней ничего никогда не менялось. Бедные строители, имеющие делать немного ремонта, о-вэй... И часы на еврейской ратуше, таки идущие в обратную сторону.

Был учитель ешивы, самодовольный ярко-рыжий еврей с длинными вьющимися прядями волос, нелепо падающими от ушей вниз. С барабанными раскатами имени. Рабби Иегуда-Лев Бен-Бецалель.

Не безумный. Совершенно нормальный.

Для мага и чернокнижника.

   – О-вэй, – вздохнул Бен-Бецалель, внимательно и бесцеремонно оглядев посетителей, смиренно ждавших его перед входом в синагогу. – И за что такое испытание бедному еврею? Мучиться, чем я, ничтожество, могу быть полезным таким важным господам?

   – Парочке гоев, бесцеремонно заявившихся из-за стены, ограждающей Еврейский город ещё со времён крестоносцев, – в тон Бен-Бецалелю продолжил Андрей.

Иегуда-Лев бросил на него быстрый взгляд, умный и заинтересованный.

   – Вы не похожи на англичанина, молодой человек.

   – Я из Московии.

   – Таки скажите...

Бен-Бецалель легко перешёл с немецкого на русский, немного мягкий по произношению, но почти безупречный.

   – Я родом из Познани, я ваших видел. Вы же... эээ... малость не любите у себя сынов Давидовых?

   – Мы и себя, признаться... не всегда.

   – О-вэй!

Густые брови Бен-Бецалеля встали домиком над понимающими, печальными от рождения глазами.

Андрей чувствовал, как ему начинает нравиться этот странный человек, суетливый и беспокойный. Нелепо одетый. Мудро скрывающий свою мудрость.

   – Нам посоветовал к вам обратиться Мордехай Майзел, – вступил в разговор доктор Ди.

   – Наш примас – голова! Нет гешефта, где он не имел бы своей монетки. Он – не бедный еврей, судари мои! Он бы и бароном стал при желании. Император легко променяет клочок пергамена на полновесный мешок с золотыми монетами...

   – Станет? – осведомился Молчан.

   – Вероятно.

Показалось Андрею, или Бен-Бецалель зябко передёрнул плечами, говоря это?

Мы с вами, уважаемые читатели, имеем право знать, что Молчан не ошибся.

Получив дар предсказания, скромный учитель еврейской школы знал, что после купленного баронского титула Мордехай Майзел начнёт желать всё большего. Когда-то в будущем он сговорится с нужным лицом и купит за вполне приемлемые деньги... эээ... немного бессмертия, таки совсем чуть-чуть, для себя только. Став настоящим, не легендарным Вечным жидом, скитаясь из страны в страну, меняя внешность, но стараясь не расставаться с именем. Через три с половиной века лукавый, которого лучше лишний раз не называть по имени, решит, что достаточно поиграл с наивным человечком, решившим, что будет жить вечно. И приспешник Сатаны, приказом владыки оказавшийся в Москве, убьёт барона Майзела и напьётся его крови, ароматной и выдержанной за столь долгий срок. А отдалённый потомок Андрея Остафьева по прозвищу Молчан, одетый в странную одежду с малиновыми петлицами, найдёт тело убитого барона в горящем доме на Большой Садовой улице...

Молчан же решил, что ошибся.

   – Чем могу быть полезен уважаемым господам ?

Интерес в голосе никак не совпадал с поведением рабби, ни шагу не сделавшего прочь от синагоги и явно предпочитавшего покончить с делом быстро и на ходу.

   – Мыслями вот об этом.

Джон Ди осторожно развязал небольшой замшевый мешочек, что вертел до этого в руках.

Чёрный камень, похожий на половинку окаменевшего яйца, но больше в размерах – вот что было в мешочке.

   – Уберите немедленно, что вы так неосторожны, увидят же, – Бен-Бецалель заговорил иначе, жёстко и отрывисто. – Говорить будем у меня в доме. Пока же скажите одно: откуда это у вас?

   – Не поверите – от ангела.

   – Не поверил бы, если б сказали иное. Так должно быть... Значит, это случилось! О-вэй, к добру ли?

Рабби вздохнул и пошёл, указывая путь к своему дому.

В Еврейском городе почти не было больших зданий.

   – Много места может быть только на родине, – вздыхал Бен-Бецалель. – Чужбина приучает к тесноте...

Дом Бен-Бецалеля был мал даже для Еврейского города. Казалось, в нём ширины – с дверную притолоку; может, чуть побольше, но только чуть.

   – На поц больше в каждую сторону, – сказал загадочное рабби.

За входом была крохотная прихожая и дверь, занавешенная бедной тёмной тканью.

   – Здесь редко бывают гости, – сказал Бен-Бецалель, откинув занавесь.

   – Тьфу, пропасть, – откликнулся Молчан.

Было чему удивиться. Бедное снаружи, жильё скромного еврейского учителя за открытой дверью превосходило размерами и богатством многие пражские дворцы чванливых имперских вельмож.

   – Кто оценит богатство лучше бедного еврея? – не без иронии заметил хозяин жилища.

   – Невероятно! – доктор Ди был поражён. – Как вам удалось вписать столь большой дом в такое узкое место?

   – Что не под силу нам, знающим математику? Немного расчётов, немного перемен в планировке. И вот дом, снаружи маленький и неприметный, становится внутри... вполне ничего. О перестройке знали всё лишь двое – я и Иешуа Воланд. Но он уже никому и ничего не расскажет.

   – Знания нередко бывают опасными, – кивнул Джон Ди.

   – О да, смертельно опасными! – подтвердил рабби. – При передаче от человека к человеку в особенности...

Настоящая угроза произносится без крика и с усмешкой. Джон Ди и Андрей Молчан хорошо поняли, что умрут, если расскажут кому бы то ни было об увиденном.

   – Знаете, чрезвычайно удобно! Дом, раздутый изнутри. И, если не знать секрета, то входную дверь вам просто не открыть... Но поговорим лучше об этой вещице, – сказал Бен-Бецалель, усаживаясь на низкий восточный диван и жестом предлагая гостям последовать его примеру. – Итак, от ангела, говорите?

   – Вы не верите в это?

   – Как не верю?! Хотите – расскажу, как это было? Наверняка ночью, вы не спали... Сначала было свечение, синеватое, скорее всего. Потом оно оформилось в призрачный силуэт. Крылья были?

   – По три с каждой стороны... На бабочку похоже.

   – Серафим! Второразрядный посланник; но для человека почёт почти неслыханный. А камешек уже был, не правда ли? На столе, к примеру... Серафим просто указал на него.

   – Вы снова правы.

   – Загадка, судари, вот где загадка. Как появляются предметы из того мира, и как они становятся материальными?

   – Вы не знаете – как. Но, возможно, вы представляете – зачем?

   – Вы изучили камень?

   – Это не камень. Уголь, возможно. Словно шар или яйцо, расколотое пополам. Скол гладкий...

   – Не тяните!

Бен-Бецалель вскочил с подушек дивана.

   – Там, как в зеркале, вы видели нечто, не так ли ?

   – Я видел там человека. Тогда я не знал этого, но получается, что – вас.

   – О-вэй!

   – Вы смотрели на похожий камень. Только гораздо большего размера. Он лежал на грубо сколоченном столе и был заключён в золотую раму...

   – Позолоченную... Откуда столько золота у бедного еврея?!

Подойдя к стене, обшитой деревом, Бен-Бецалель отодвинул одну из панелей, крепившуюся на скрытых петлях.

   – Видимо, вы видели это...

   – О да! Какое огромное зеркало...

   – Я предпочитаю называть этот предмет щитом. И обошёлся без ангелов, сделав его сам.

   – Алхимия?

   – О-вэй! Как ни назови, суть не поменяется. Десять цифр, двадцать две буквы и простейшие геометрические знаки – круг, треугольник и квадрат; вот и вся мудрость, доступная человеку.

   – Вы говорите о Каббале? – заинтересованно спросил доктор Ди. – Признаться, и я когда-то отдал дань этой мудрой книге.

   – Нет такой книги. Есть Книга творения и Книга сияния, «Сефер Иецира» и «Зогар», украденные европейцами у бедных евреев и искажённые до неузнаваемости. Все эти гравюры в тексте... язычество... Вы забыли, что – «не сотвори себе кумира»?

   – Как же вы сделали свои щиты, не пользуясь чертежами?

   – Описания, сударь! Поэтические символы, такие ясные, если нараспев читаешь на иврите. Только Бог знает, как пользоваться сотворённым Им. Вот вы, уважаемый, смогли ли в полной мере понять, что попало в ваши руки? Нет! Иначе не искали бы со мной встречи.

   – А вы знаете, как управлять щитами?

   – И щитами, и вашим камнем, столь похожим на уголь. Но стоит ли утомлять столь специфической беседой нашего юного друга? Надеюсь, сударь, – Бен-Бецалель повернулся к Андрею, – что вы по достоинству оценили безопасность моего дома. Почтенному доктору здесь ничего не угрожает, раз никто без моего ведома сюда не проникнет...

Молчан, признаться, был рад тому, что от него хотят на время избавиться.

Во-первых, вся эта алхимия и чернокнижные недомолвки его уже изрядно притомили.

Во-вторых, сегодня в Прагу должен был приехать человек от Михаэля Колмана. Долгожданная связь с Русью. Новое задание от государя.

Договорившись, что вернётся за доктором к закату, Андрей отправился на поиски заведения, указанного в письме из Нюрнберга как место встречи. Пивница «У чаши», людное место, где всё время толклись обыватели с близлежащих улиц, праздные и нелюбопытные. Идеальное место для незаметного контакта.

Трактирщик Паливец с навеки застывшим лицом, похожим на голодную морду дворовой собаки, умудрялся разливать пиво в глиняные кружки сразу с двух рук, не проливая ни капли на прилавок перед собой. Получив свою долю пенного напитка, Молчан осведомился, не приехал ли ещё человек от господина Колмана.

Паливец только мотнул головой. Щёки трактирщика приподнялись и упали, указывая то ли на ведущую вверх лестницу, то ли на засиженный мухами гравированный портрет императора Максимилиана – мол, если кто чего и знает в этом городе, так это наш государь.

Как истинный философ, Андрей выбрал вариант попроще и поднялся по крутой узкой лестнице на второй этаж. Там, на удивление, не было коридора с рядами комнат, как привычно видеть в небольших гостиницах. Было большое просторное помещение с приличной мебелью, достойной знатных особ. В центре Молчан, к смущению своему, увидел огромное ложе под балдахином, рядом – покрытый искусной резьбой столик с придвинутыми к нему двумя креслами с высокими спинками.

Грустный трактирщик Паливец содержал комнату свиданий для состоятельных клиентов, по разным причинам не удовлетворявшихся домами терпимости. Опасение огласки, связь с чужой женой – мало ли причин для скрытности?

Кресло, повёрнутое спинкой к Андрею, как выяснилось, не пустовало. Изящная женская ручка стала путеводным знаком, указала длинным аристократическим пальчиком на второе кресло.

Есть приказы, которые мужчины исполняют с удовольствием.

Лишь сев на жестковатое сиденье, Молчан понял, кого видит перед собой.

Зелёные глаза Маргиты Колман смотрели на московита с довольной усмешкой. Какой же девушке не понравится, когда при взгляде на неё смутится до неприличной алой краски на щеках столь видный и богато одетый кавалер?

   – Здравствуйте, сударь!

Вы знаете, как говорит любовь, дорогие мои читатели? Андрей Молчан теперь знал это. С тем непередаваемо мягким баварским акцентом, со сглаживанием шипящих. Когда верхняя губка капризно, по-детски, изредка приподнимается, а белые зубы так и не делают хозяйку хищницей, не отталкивают и не пугают.