Текст книги "Зов Древних"

Автор книги: Олаф Локнит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

На востоке забрезжило утро. Над полями стлался туман. Восход клубился серыми призрачными облаками, уже подкрашенными розовым. День обещал быть солнечным и ветреным. По-прежнему вдоль дороги тянулись поля, перемежающиеся лесками и рощами, встречались яблоневые сады и виноградники. Через медленные неширокие речки и ручьи были переброшены мосты. Деревни с глиняными и каменными домиками, крытыми красной черепицей или попросту соломой либо тростником, уже начинали просыпаться. Слышались скрип колодезного ворота, стук ведер, мычание коров и блеянье овец.

Двигались быстро. На каждой почтовой станции меняли лошадей: Хорса позаботился об этом, послав вперед гонца. Королевская грамота в руках Умберто оказывала на служителей почты магическое воздействие. Верхом ехали сам Конан, Евсевий и Умберто. Арминий, Тэн И и Хорса правили колесницами. В одной из колесниц, самой большой и широкой, сделанной по восточным образцам, за спиной легкого кхитайца, свернувшись калачиком на соломе, беспробудно, как после изрядной выпивки – а, собственно, так оно и было,– храпел здоровенный горец, завернутый в клетчатые пледы из овечьей шерсти, весьма потрепанные и засаленные. Проснуться он должен был часов через двенадцать.

Спали, впрочем, все: высокое искусство верховой езды при идеально ровной дороге позволяло наездникам и колесничим время от времени впадать в дремоту. Даже железный Хорса клевал носом. Умберто же просыпался только на станциях. Лишь Конан и Евсевий выпадали из общего числа, прямо на скаку ухитряясь вести неторопливую беседу. Король не ошибся в выборе, молодой ученый все больше нравился ему.

После восшествия на престол Конан сразу отправил в Киммерию послов – сообщить об этом соплеменникам. Через некоторое время пришел по-киммерийски немногословный, сдержанный и вежливый ответ. Королю из Киммерии желали всяческих благ и заверяли в мирных намерениях, если намерения короля такие же. Проще говоря, весть восприняли именно так, как Конан и ожидал: он давно не появлялся в Киммерии, и там его если не забыли, то считали мертвым.

А то, что в Тарантии (девяносто девять из ста киммерийцев не знали, что значит «Тарантия») сидит действительно Конан Канах, мог подтвердить только совет на Поле Вождей и лишь при наличии там самого Конана, да и то необязательно. Его могли с полным на то основанием счесть колдуном, похитившим личину прежнего Конана и ныне задумавшим развалить клан изнутри путем наговоров и других зловредных действий. Поэтому его в лучшем случае отпустили бы на все четыре стороны за пределы Киммерии, а в худшем здесь же и убили бы, а потом немного погоревали, увидев, что по смерти предполагаемого колдуна личина не покинула его и, стало быть, это была вовсе не личина и вовсе не колдун, а самый настоящий Конан Канах. Что ж, бывает!

Доказать, что он это он, Конан мог только каким-нибудь особо выдающимся подвигом: зарубить гиперборейского мага или убить дракона. Но Гиперборея в последнее время вела себя тихо, а драконы не сидели на каждой ветке, издавая дивные трели. Итак, разгадка тайны горы Седой могла помочь Конану решить еще одну задачу: вернуться на родину, да не просто так, а великим вождем! Ради этого стоило рискнуть.

Евсевий посетил Киммерию пять лет назад, когда путешествовал по северу. С тех пор как Конан побывал в Киммерии последний раз, там ровным счетом ничего не изменилось. Кланы то враждовали, то мирились, то киммерийцы отправлялись в набег на Нордхейм, то, наоборот, оттуда являлись искатели жен и рабов. Черная скала Стоячий Камень на Поле Вождей по-прежнему восхищала своей необычностью, все так же прятал голову в вечных тучах Бен Морг. Суровые скалы и темные леса впечатлили Евсевия, клетчатые разноцветные пледы, огромные двуручные мечи, необычные музыкальные инструменты и замысловатые амулеты, изображавшие нечто не совсем понятное аквилонцу, оказались весьма экзотичны, но главной целью его путешествия были все-таки древние развалины.

Подобные сооружения Евсевий находил и в других странах. Все они были невообразимо стары, но отличались монументальностью и единством стиля. Евсевий предполагал, что это следы атлантов, некогда пытавшихся закрепиться на материке. Не исключено, что киммерийцы, несколько отличавшиеся от хайбориицев строением черепа, внешним обликом и языком, вели свое происхождение именно от атлантских колонистов, со временем утративших связи с метрополией и впавших в дикость. Однако ничего примечательного Евсевий в руинах не отыскал. На память о Киммерии у него остались только теплый плед и меч, купленный, надо сказать, за немалые деньги. Владеть им, правда, Евсевий так и не научился, предпочитая короткий колющий клинок аквилонского образца.

– Я покажу тебе, как пользоваться таким оружием,– пообещал Евсевию слегка расчувствовавшийся король. Обещание, впрочем, надо было выполнять... В то же время точного срока Конан не назвал, что позволяло не торопиться с выполнением обещанного.

С восходом солнца очнулся кхитаец. Ночью Конан едва успел выслушать от него несколько уверений в совершеннейшем почтении, после чего надо было немедленно отправляться в дорогу. Сейчас же Тэн И проснулся не просто так: как и все кхитайцы, он стремился к непреложному исполнению всех писаных и неписаных правил и законов, а почитание Митры требовало обязательной утренней молитвы, приветствующей солнце. Надо было остановиться. Времени, разумеется, терять не хотелось, но и ронять в глазах подданных авторитет короля державы, несущей миру свет всевидящего Митры, не позволяя митраисту отправлять религиозный культ, никуда не годилось. Конан попробовал схитрить.

– Почтенный Тэн И, – обратился он к кхитайцу сколь умел вежливо, отчего тот немедля замер и стал кивать головой, как кукла.– Ты не мог бы совершить молебен, не покидая колесницы? Разве это противоречит какому-то канону?

– Нет, великий государь,– ответил Тэн И, и в голосе его прозвучало искреннее сожаление.– Митра Лучезарный не любит поспешности. Уверяю тебя, это отнимет очень, очень немного твоего драгоценного времени.

– Совершенно кхитайская манера рассуждать, Сет ее возьми! – вспылил король.– «Очень немного времени» и тут же «не любит поспешности»! Эй, Хорса, есть у тебя песочные часы? Я даю этому правоверному четверть часа, хотя и этого многовато. Мне не сильно хочется, чтобы на нас обратил внимание какой-нибудь проезжий бездельник.

– Тэн И не надо часов, великий государь! – воскликнул растроганный такой милостью кхитаец. – Тэн И знает, что такое четверть часа, очень хорошо знает, да! – И кхитаец проворно соскочил с колесницы и принялся разворачивать маленький коврик, чтобы преклонить колени.

– М-да...– промычал король.– Не всегда хорошо, когда монарх поддерживает жрецов, а они его. Случаются издержки – слишком велики обязательства.

– О царственный,– зашептал на ухо Конану Евсевии.– Полагаю, он действительно отмерит четверть часа точнее любых механизмов. Ведь он повар, а лишний упущенный миг при такой профессии может разом испортить плоды многочасового искусного труда.

– Согласен,– проворчал Конан и, скрестив руки на груди, стал наблюдать за Тэн И, вытащившим откуда-то еще и статуэтку священного быка. Бык, впрочем, скорее всего, был из чистого золота, а его глаза – из бирюзы. «Да, неплохо живут у нас повара!» – подумал король.

– Король,– раздался грубый простуженный голос с другой колесницы. Грузный, тяжелый, крепко сбитый центурион Арминий не умел добавлять к званиям эпитетов, он мыслил предметно.– Я тоже знаю, что такое четверть часа. Если этот кухонник не закончит вовремя, я быстро дам ему знать, что ответил великий Митра.

Ни один мускул не дрогнул на лице молящегося, но Конан на всякий случай решил немного урезонить бравого боссонца, дабы предотвратить нежелательную ссору.

– В конце концов, четверть часа – не так уж много, Арминий. Кроме того, пока мы говорили, прошла уже треть этого срока. Вспомни, сколько раз по четверть часа пришлось нам выстаивать в душной пуще под градом пиктских стрел? Король не должен быть самодуром, иначе его задушат,– изрек Конан.

– О царственный, я запишу сию фразу, она достойна быть внесенной в анналы! – воскликнул Евсевий и тут же чуть не подавился от внезапного приступа хохота: дохлый Нумедидес на ступенях дворца помнился всем очень хорошо.

Лучи солнца стремительно побежали по полю и вмиг достигли противоположного горизонта. Митра снова пришел в мир, и мир приветствовал его.

Тэн И закончил молитву точно в срок, так что ни Арминий, ни кто другой не могли упрекнуть его в нарушении обещания.

– Митра остался доволен, я думаю.– Кхитаец был преисполнен внутреннего тепла и благости.– День будет удачным. И этот, и следующий, и еще один.

– А дальше? – подал голос Умберто, который наблюдал за молитвой, не скрывая усмешки.

– Дальше гора Седая, по-иному Дол Улад,– серьезно ответил Тэн И, и взобрался на колесницу, намеренно задев при этом спящего. Горец хрюкнул, чуть пошевелился, а потом снова затих.

Конан призадумался: вчера кхитайцу ничего не сказали о цели поездки. Значит, откуда-то он вызнал о ней. Выходит, во время предутренней скачки Тэн И сумел подслушать его беседу с Евсевием и сделать выводы. Вот тебе и кхитайский шпион! Впредь надо быть менее болтливым!

Дальнейшая дорога не принесла ничего особенно замечательного. Поля сменялись пажитями, пажити – лесами, леса – садами, сады – деревнями, мелькали беломраморные загородные дома знати и почтовые станции из серого камня. Иногда появлялись невысокие холмы, плавно переходившие в равнину.

Все участники похода привыкли подолгу находиться в седле, и кавалькада стремительно неслась вперед, на север. Время от времени Евсевий осведомлялся, не изволит ли царственный узнать что-либо о данной местности. Царственный выказывал подобие слабого желания, и Евсевий принимался с воодушевлением называть имена и даты, провозглашать цифры и цитировать себя и иных выдающихся землепроходцев. Конан пропускал все мимо ушей, запоминая только размеры доходов, приносимых селением, и имя владельца.

При виде постоялого двора или почты ненадолго оживлялся Умберто, вспоминая, когда он имел удовольствие здесь останавливаться, что пил, в каких количествах и удалось ли ему совратить дочку трактирщика или какую другую девицу либо остановившуюся на ночлег проезжую даму. Тэн И молчал и вежливо улыбался, Арминий вкушал отдых от ежедневной казарменной служебной лямки, а Хорса, судя по всему, был весь в предвкушении завтрашней встречи с родным Гандерландом. Гонец Мабидана спал и пребывал в счастливом забытьи и неведении.

Солнце уже перевалило далеко за зенит, и лучи его сделались не жаркими и не столь слепящими, когда характер местности стал меняться. Появились длинные сухие поперечные гривы, поросшие высокой сосной, исчезли фруктовые сады, на горизонте показались настоящие глухие леса. Даже небо изменило цвет на более бледный.

Двигались они и вправду весьма быстро, не заглядывая в большие города, стоявшие несколько к западу или к востоку от главного ствола северной дороги. Тем не менее, на пути к полуночному восходу им еще неизбежно предстояло миновать главный замок графства Раман и скопление окрестных вассальных деревень, а также столицу Гандерланда – Ларвик.

К вечеру все несколько подустали, только Конан и Тэн И выглядели свежо. Ночью король предполагал дать людям короткий отдых где-нибудь в лесу. Все молчали, и даже предусмотрительный Хорса проворонил час, когда истекли сутки действия вина, и гонцу от Мабидана пришло время пробудиться.

Тэн И едва успел остановить лошадей, резко дернув поводья, а затем покинуть колесницу в головокружительном прыжке с пируэтами, когда пудовый кулак горца обрушился на легкое дерево борта повозки как раз там, где только что стоял кхитаец. Тонкая доска треснула, и лошади непременно понесли бы, и только железная рука старого кавалериста – сотника Умберто – остановила упряжку. Конан смотрел на представление и довольно ухмылялся: развлечений в дороге не предвиделось, а тут – пожалуйста!

Горец меж тем, пошатываясь, как на палубе корабля при пятибалльном волнении, поднялся все же вполне уверенно на ноги и осмотрелся. Взор его был все еще мутным. Одет Бриан Майлдаф был в особенный горский наряд – нечто среднее между костюмом из туники и кожаных штанов, одежды гандеров и киммерийцев, и хламидой или тогой, привычными для центральной Аквилонии. Горцы заворачивались в длиннющий отрез шерстяной клетчатой ткани, так что ноги оказывались закрыты неким подобием юбки с разрезом спереди. Подол такой юбки опускался ниже колен, но не до самой земли, как одеяния пастухов Гимелийских гор.

Ныне от долгого пребывания обладателя этого редкого наряда в бессознательном состоянии и лежачем положении, да еще и в довольно тряской, несмотря на прекрасную дорогу, колеснице, полы юбки разметались не сильно, но вполне достаточно для того, чтобы смутить дам, если бы таковые здесь присутствовали. Владелец костюма и пары слегка искривленных, но крепких ног под ним нимало, впрочем, не смущался данным обстоятельством. Был он высок – почти четырех локтей, узок лицом, зарос густой бородой, волосы каштанового цвета были заплетены в три длинные косы. Телосложение у него было завидное, скульпторы из столицы уж точно заинтересовались бы подобной необычной натурой. Горец не был из тех цирковых силачей, что перекатывают мускулы, как стальные шары, под блестящей от масла кожей, но обладал продолговатыми пружинистыми мышцами, в любое мгновение готовыми сжаться и распрямиться подобно тетиве арбалета со страшной силой.

Именно такой удар и пробил борт повозки: кулак у горца и вправду был велик. Большие его глаза, обычно голубого цвета, сейчас стали чернее грозовой тучи и метали молнии. Под стать были и первые слова, сказанные на несколько устаревшем варианте аквилонского.

– Порази вас всех молнией Таранис, нелюди из сидов! Стоило поить меня вином, чтобы тащить обратно в этой дрянной тачке землекопа! Я бы и часа лишнего не просидел в вашем мерзком сиде и всю ночь скакал бы, чтобы оказаться подальше от этих паковых пещер!

Надо сказать, что ругался горец очень даже прилично с точки зрения этикета в отличие от многих столичных офицеров.

– Где моя лошадь? Где мой любимый пегий Стедди? Я тебя спрашиваю, ты, похожий на киммерийского разбойника!

– А я и есть киммериец,– благодушно пробасил Конан.– И даже разбойник. Это только сейчас я король.

– Ты? Король? – насмешливо возгласил горец и на мгновение задумался, припомнив, видать, что новый король действительно родом из Киммерии. – Ах, чтоб тебя... – Горец почесал затылок.– А чем докажешь?

– А чему поверишь? – быстро спросил Конан.

Горец еще на секунду задумался, а потом ответил:

– Трем вещам. Я слышал, что новый король великий воин и очень силен. Если ты бросишь столб дальше меня, я признаю, что ты король.

– Что еще? – спросил Конан, входя в азарт.

– Король должен быть богат и щедр. Ты подаришь мне пятьдесят овец? Тогда я поверю.

– Что третье? – усмехнулся Конан сметливости парня. А еще говорят: дикари, варвары!

– Вчера меня принимал какой-то желтоволосый гандер, пусть ему споет банши! Это он вчера напоил меня вином.

– И что? – продолжал ухмыляться король.

– Если ты король, то можешь наказать его за это.

– Как? – насторожился Конан и быстро глянул на Хорсу. Тот спокойно стоял в своей колеснице, не снимая капюшона и маски.

– Ты позволишь мне самому побеседовать с ним еще раз! – Выпалил горец.

– Хорошо,– кивнул Конан.– Сейчас мы едем к тебе домой, во Фрогхамок. Даже если старый Мабидан покажет на меня пальцем и сумеет вбить в твою излишне крепкую башку, что король Аквилонии – я, то я все равно выполню твои условия. Только вот столбы метать будем во Фрогхамоке, потому что я спешу. Овец я куплю тебе там же: ты умеешь торговаться, а я это уважаю. Тебя следовало бы посылать на туранский базар, а не гонцом во дворец. А человека, с которым ты пил, я покажу тебе прямо сейчас. Только будь добр, приведи в порядок свою юбку.

Ничуть не смутившись, горец опустил глаза и, увидев изъян в костюме, тотчас его устранил, что-то подтянув и где-то подвязав.

– Кто этот человек? – Он оглядел всех присутствующих и снова остановил взгляд на Конане.

– Хорса, сними капюшон! – приказал король. Гандер откинул капюшон и снял маску. Лицо его было усталым и немного бледным, глаза смотрели холодно.

– Что хочешь ты узнать у меня? – обратился он к горцу.

– Ты обещал устроить нам встречу с глазу на глаз! – возмутился горец, обращаясь к Конану.

– Ничего подобного,– возразил король.– Я обещал, согласно твоему условию, что ты сможешь сам с ним побеседовать. Вот и беседуй, только побыстрее, не знаю, как там тебя.

– Бриан Майлдаф, если кто не знает! – заносчиво объявил горец. – Ты тот, кого зовут Хорсой! Готов ли ты отвечать как мужчина за вчерашний гнусный поступок? Если да, сойди с этой тачки, и пусть разговаривают наши кулаки! Ставлю четыре против одного, что кулак Майлдафа говорит лучше.

– Может быть, и лучше твоего языка, которым впору мерить пастбища,– неожиданно в тон горцу ответил сдержанный обычно Хорса, спрыгивая с колесницы.– Погоди, пока я сниму кольчугу, не то от твоего кулака останется одна горская овсянка!

Хорса, видимо, знал, как разозлить горца. Майлдаф побагровел и, казалось, даже раздулся от гнева.

«Такой противник не слишком опасен, – подумал Конан.– Если только битва не опьяняет его до того, что он не чувствует боли, а каждое движение противника опережает на мгновение, как демон».

Между тем Хорса скинул кольчугу и остался в одной льняной рубахе. Он был на голову ниже Майлдафа и поуже горца в плечах. Вроде бы у гандера не было никакой возможности выиграть этот поединок. Конан готов был уже остановить Хорсу, но тут горец прыгнул вперед, как снежная кошка, с места, без видимых усилий. Правая рука стремительно метнулась навстречу Хорсе, и пальцы ее уже готовы были сомкнуться на левом плече у гандера, но схватили только воздух. Хорса быстро сделал шаг назад и влево, и Майлдаф промахнулся на пару пальцев. В это же время кулак Хорсы ткнулся – именно ткнулся, столь слабым виделся удар, – под ребро горцу.

Результат превзошел все ожидания: Майлдаф как-то сразу будто уменьшился в росте, осел и начал падать. Победа была быстрой и полной, но Хорса допустил ошибку. Вместо того чтобы взгреть хвастуна еще раз или просто отойти еще на шаг назад, предоставив Бриану Майлдафу спокойно помучиться, смакуя горечь поражения, гандер остался стоять рядом. Уже падая – боль, видимо, была очень сильна, к тому же у парня перехватило дыхание,– горец успел, извернувшись по-паучьи, выстрелить в гандера длиннющей левой рукой.

Удар пришелся в челюсть, и хорошо, что не задел горло, не то, не ровен час, проломил бы Хорее кадык. Гандер рухнул как подкошенный. Рядом улегся Бриан Майлдаф. Оба были без сознания. Конан не знал, смеяться ему или гневаться, но через несколько мгновений расхохотался.

– Нечего сказать, воители! – прохрипел Арминий.– Таким жонглерам в бродячем цирке выступать! Длинный у меня и прыгнуть бы не успел, как лежал бы с порванной селезенкой, а малыш хоть и верток, а остался бы без левой руки. Не буду хвастать, но вот Их Величество воевали, они понимают.

– Они понимают,– уважил боссонца Конан.– А что скажет почтенный Тэн И?

– Очень много ошибок,– вежливо, дабы не задеть чести бойцов, высказался кхитаец.– Но весьма, весьма способные юноши,– заключил он.

Евсевий промолчал. Кулачный бой не был его любимым видом состязаний.

– А как на взгляд ученого? – все же поинтересовался у аквилонца король.

– С позволения моего царственного, я предпочитаю ипподром кулачному бою,– ушел Евсевий от прямого ответа.

– Евсевий прав,– заметил король.– Мне не следовало допускать такого. Впрочем, было забавно. Теперь надо погрузить этих способных юношей в колесницы и найти место для стоянки до заката. Неподалеку я вижу лес, а в нем должен быть какой-никакой ручей. Поспешим.

Часа через два они сидели на берегу мелкой лесной речушки. Евсевий настолько хорошо помнил чертежи северных земель, что ему даже не пришлось заглядывать в дорожную карту, чтобы определить, где они находятся и что есть поблизости. Костер едва теплился, он и нужен-то был только для слабого света. Еду составили дорожные хлебцы и лепешки.

Хорса и Майлдаф, довольно скоро пришедшие в себя, подкреплялись выпечкой и вином. Железный Хорса наконец-то разговорился: вместе с горцем он смаковал подробности их короткого поединка. Бриан Майлдаф хохотал, пожалуй, громче, чем ржет его любимый Стедди, гандер же отпускал незлобивые шутки, которым горец искренне радовался и которые старался запомнить. Умберто и Арминий вспоминали минувшие дни. Тэн И и Евсевий совершили свою закатную молитву, и теперь аквилонец впился в кхитайца словно клещами и засыпал его бесчисленным множеством вопросов о давно интересующем ученого Востоке.

Смотреть за тем, чтобы никто не подобрался к путникам под покровом темноты, пришлось, конечно, королю. Конан еще раз пожалел о том, что рядом нет Мораддина. Ночь прошла спокойно. Следующие день и ночь тоже не принесли ничего нового, кроме того, что ночевали они не в лесу, а на постоялом дворе в Ларвике. Хорса устроил им ночлег у своих дальних родственников, и никто так и не узнал, что король Аквилонии находится не в Тарантии, а возлежит на сеновале между сотником Умберто – слева и хранителем дорожных карт – справа.

На третий день отряд миновал Гандерланд. Мощеная дорога кончилась, потянулась обычная, земляная. Колесницы были оставлены, все ехали верхом. Они обогнули выступающие здесь к западу отроги гор и теперь углубились в темные хвойные леса. Где-то поблизости начиналось болото. Последнюю ночь по пути на север они провели в хижине лесоруба, понятия не имевшего, кто теперь король.

С утра следующего дня потянулись вересковые болота. Дорога змеилась, обходя чрезмерно зыбкие участки. Наконец к полудню, выбежав из ольховника, она вышла к подножию холмов. На самом высоком из них черной базальтовой громадой высился Фрогхамок.

Глава пятая

«ДВА СТОЛБА»

Оказывается, их уже заметили, ибо, когда еще через час запыленные, уставшие от почти беспрерывной, длившейся три с половиной дня гонки путники въехали в аллею, обсаженную липами, которая вела ко рву, мост был опущен. Навстречу им двигалась группа всадников: трое в одеждах благородных дворян, пятеро горцев-охранников и... Женщина?! Да, глаза не обманывали их: на тонконогой высокой кобыле белой масти сидела грациозная и хрупкая молодая дама. Держалась она уверенно и даже манерно, не без кокетства, хотя ни в одном ее движении не угадывалось и намека на фривольность. Ее кокетство было естественным в той же степени, в коей Бриану Майлдафу было присуще умение торговаться и биться об заклад по любому поводу.

Возглавлял выезд сребробородый старик крепкого телосложения. Роста он был среднего. Если бы не столичная одежда и явное знание хороших манер и придворного этикета, то можно было бы, не колеблясь, посчитать его таким же горцем, как и сопровождающих его охранников, только дожившим до седых волос, что случалось в горах не часто: обычай кровной мести в этих краях был не просто жив – он не потерял здесь былой первобытной силы и тщательно выполнялся.

Отряд короля и встречающие сблизились на расстояние пятидесяти локтей. Не было никаких сомнений: сам хозяин замка, наместник Темры Коннахт Мабидан выехал навстречу королю. Коннахт приезжал в Тарантию принести присягу верности новому сюзерену. Во время гражданской войны полуночный восход, как обычно, оставался тихим местом, не затронутым никакими волнениями, а тем более военными действиями, да и сам Коннахт не стремился влезать в бесконечную драку за власть. Он даже совершил два полезных для Конана дела: отпустил на волю ссыльных, несправедливо осужденных Нумедидесом, и те своим авторитетом поддержали Освободителя, собрав ему в помощь несколько тысяч воинов, а также Коннахт снарядил-таки, правда ближе к концу войны, отряд из пятидесяти горцев под командованием родного племянника, Аврелия Мабидана. Хоть и невеликий по численности, отряд зарекомендовал себя отлично, и Аврелию был пожалован чин сотника. Но молодой человек не слишком упорствовал, чтобы ускорить свою военную карьеру, в столице бывал наездами и предпочитал проводить время в обществе Септимия. Сейчас Аврелий тоже находился в числе встречающих. Надо сказать, что племянник мало походил на дядюшку, несмотря на принадлежность к той же фамилии. Лицом, статью и осанкой он больше напоминал канцлера Публия, но в молодости, пока тот еще не успел отрастить брюшко.

Третьим дворянином был и вовсе юноша, русоволосый, но со странно смуглой кожей, даже более смуглой, чем это присуще уроженцам юга Аквилонии. Грудь его была широкой, что угадывалось даже под просторной зеленой одеждой, бедра узкими, ноги стройными, длинными и мускулистыми.

Воображение Конана и опыт долгих странствий помогли ему дорисовать остальное, потом повесить на шею юноше ожерелье из зубов хищных зверей, накинуть на чресла набедренную повязку, на лицо пару раз мазнуть краской полосы...

Пикт! Молодой пикт, отчего-то русоволосый и голубоглазый, на вороном коне и в одежде аквилонского дворянина! Конан с трудом сдержался, и на лице его не отразилось и тени удивления. Откуда пикт в доме Мабидана, в такой дали от Пущи? Как бы то ни было, Конан ощутил где-то внутри голос крови, знакомое чувство напряжения и неприязни, за последние три года приугасшее. Конаджохара и осажденный Тускелан снова встали перед глазами, бесчисленные каноэ поплыли по Черной реке. Король поморщился, отгоняя видение. Так или иначе, настроение было несколько испорчено, и даже лицезрение молодой прекрасной дамы на великолепной лошади не возвратило утерянного. Дама, которую согласно этикету назвали бы скорее благородной девицей, действительно привлекала взгляды, и не только благодаря своей молодости, свежести и стройности. Секрет во многом заключался в необычности ее облика.

Кожа ее была светлой, но не белой, как у жительниц севера, и не смуглой, как у пуантенок, она, скорее, имела пергаментный оттенок, как у кхитаянок или жителей Гимелийских гор. Черты лица ее, тонкие и изящные, были четкими и строгими, но не резкими. Нос украшала – да, именно украшала – легкая горбинка, лоб был высок, а глаза имели удлиненный разрез – такой Конан видел опять-таки во время пребывания на Востоке. В глазах ее таился ленивый и притягательный черный огонь. Она осмотрела прибывших, ни на ком на задержав взгляда. На тонких розовых губах играла вежливая полуулыбка.

О горцах можно было сказать лишь то, что перед королем и свитой предстали еще пятеро Брианов Майлдафов разного роста и комплекции.

– Они все из нашего клана, – не замедлил пояснить Бриан. – Справа – мой четвероюродный брат, а второй слева – троюродный дядя.

– Погоди ты трепаться, – приструнил горца Арминий. – Господа сейчас будут приветствовать друг друга. Замолчи хоть ненадолго, а то я...

Горец благоразумно замолчал. Арминий был единственным во всей компании, кого Бриан Майлдаф всерьез опасался. Ветеран и впрямь казался суровым, грозным и беспощадным головорезом, хотя в отряде были воины куда более жестокие.

– Приветствую тебя, Конан Киммериец! – воскликнул Мабидан.– Ты приехал быстро, но вести о тебе, как всегда, бегут впереди копыт твоего коня!

– Кром, Имир и Митра! – прошептал король, наклоняясь к Хорее.– Откуда он знает? Мы ведь не снимали капюшоны до тех пор, пока не въехали в парк!

– Я подозреваю, кениг, это лесоруб, которого мы видели в лесу,– предположил Хорса.

– В таком случае он не лесоруб, а соглядатай, – проворчал Конан.– Приветствую тебя, благородный Коннахт! – повернулся он к хозяину замка.– И тебе привет, Аврелий! Давно не видел тебя в Тарантии. Кто этот юноша рядом с тобой, чьи волосы светлы, а кожа темна?

– Это Кулан, мой младший сын,– представил молодого человека Мабидан. Юноша церемонно поклонился.– Но не к чести хозяина долго держать гостей на пороге. Мой замок открыт для короля и его спутников! – Мабидан сделал приглашающий жест.

– Я принимаю твое приглашение.– Король тронул коня.– Только скажи мне прежде, кто сия благородная девица?

– Это моя сестра, Этайн, племянница почтенного Коннахта,– ответил Аврелий.

– Приветствую вас, доблестные рыцари! – звонко прозвучал певучий девичий голос, – и да будет славен король Аквилонии!

– Да будет! – провозгласили четырнадцать мужских глоток.

Ритуал был соблюден. Всадники перемешались и один за другим въехали на замковый двор.

Пока расседлывали лошадей, мылись, осматривали замок, размещались и прочее и прочее, прошла оставшаяся часть дня. Северное лето коротко, и скоро свет солнца стал тускнеть, а от деревьев, что росли в парке, легли длинные тени, из распадков поползла стылая сырая мгла, и Конан, выйдя во двор, поймал плавно спускавшийся сверху желтый осенний лист, когда остановился под большим ясенем, чтобы понаблюдать за первыми звездами и определить погоду на завтра. Тянуть с походом не следовало, и киммериец решил, что следующий день станет первым днем настоящего пути к тайне. А звезды здесь были точно такими, как почти тридцать лет назад над фортом Венариум.

Еще позднее, когда солнечный свет угас и только разноцветный закат еще горел над лесами, избранное общество собралось в главном Каминном покое. Столетиями многие поколения Мабиданов собирали здесь дорогую мебель и редкие вещицы. В силу того что замок стоял на отшибе, все это прекрасно сохранилось, ибо никто и никогда даже не пытался разграбить и разрушить замок.

Каминный покой был обширным, около тридцати локтей в ширину и, пожалуй, все сорок в длину. Длинная сторона выходила на запад тремя большими стрельчатыми окнами, которые на зиму закрывались крепкими дубовыми ставнями. В северную стену был встроен огромный камин, где при желании можно было зажарить кабана средних размеров.

Пол был выложен цветной мозаикой, изображавшей жанровые сцены из жизни дворянства, мещан и простонародья. Не были забыты ни крестьяне, ни ремесленники, ни охотники, ни бродячие комедианты. У камина лежали шкуры бурого и белого медведей. Головы зверей были сохранены в первозданном виде, так что косолапые скалили на людей нестрашные мертвые клыкастые пасти.

На стенах висели гобелены, запечатлевшие страницы рыцарской истории королевства. Последний гобелен был близок к завершению. На нем изображалась война на западных рубежах, битва, выигранная под предводительством Конана. Исключительно тонкая работа, как выяснилось, принадлежала Этайн.

Потолок поднимался на высоту двадцати локтей, и там, наверху, яркими красками были написаны моменты духовной жизни королевства Аквилонского, и в одном из благородных мужей в длинных одеяниях Конан узнал блаженного Эпимитриуса. Лик старика был мудр, строг и ясен. Эпимитриус проповедовал перед большим собранием разного народа о Митре, а ничтожную горстку каких-то безликих людей в черном, отделившуюся от прочих, обличал. Должно быть, это были служители Великого Змея, Сета.