Текст книги "Жена скупого рыцаря"

Автор книги: Оксана Обухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Пошли, Лева, – сказала я и распрощалась с капитаном Игнатовым.

– В чем дело? – спросил Лев на крыльце отделения.

– В моей сумочке могла остаться квитанция из химчистки. Три недели назад я получала дубленку и попросила оставить квитанцию на случай проявления дефектов под дождем… И, Лева! В моей сумке такой бардак, что могло остаться извещение о посылке с Украины! Муза ходила получать по своему паспорту и ругалась, что я извещение ей не оставила…

Лева уничтожил меня взглядом и сел за руль.

Мне тоже было неприятно. Дубленку очень жаль. Химчистка у нас первоклассная, «итальянская», но работники в ней наши, отечественные. Вполне могут перепутать состав, и моя коричневая дубленка расцветет от сырости под леопарда.

Впрочем, плевать. Давно пора шубу купить.

Лева дулся и молчал. Визиты к милиционерам в Текстильщики поэтапно разбивали его стройное построение триллера с маньяками, наемными убийцами и прочими душегубами. Игра в Пинкертона давала возможность для свиданий, окруженных ореолом мужественного заступничества.

Подъезжая к кустам у булочной, Лев спросил:

– Поедем опять в Сокольники? С Людвигом гулять…

– Увы, – я весело улыбнулась, и у Левы стянуло лицо. – Сегодня иду сдаваться. Признаюсь Музе, что потеряла ее челюсть.

– Успехов! – пожелал Лева и помог мне выбраться из машины.

В булочную, почему-то с другой стороны, заходила Таня Леонидовна. Повернув голову к кустам, старушка чуть со ступенек не слетела, увидев такую картину: Мухинская невестка с комплектом постельного белья под мышкой выбирается из джипа сексуального соседа.

– Лева, сегодня ты очень близко от магазина остановился, – тихонько упрекнула я и кивнула Леонидовне. Когда Лев проделал то же самое, бабулька забыла о булках и понеслась к нашему дому, обогнав двух тинейджеров на роликах. – Все Лева, мне каюк.

– Не бери в голову, – успокоил Лев. – Ты же знаешь, что между нами… – Он засмущался, я пожала ему руку и пошлепала вслед за Леонидовной.

Курятник оседлал насест у нашего подъезда. Лица выражали разный эмоциональный настрой. Таня Леонидовна осуждала. Маргарита Францевна сохла от любопытства. Ираида Яковлевна довольно ерзала и топила в складках щек лучезарную улыбку. Повезло с одним – дорогая Муза Анатольевна отсутствовала и не требовала соболезнований.

– Здравствуйте, – улыбнулась я. – Вот, в магазине соседа встретила, – предъявила пакет с бельем. – До дома довез, добрый человек…

Сима, Сима! Ты давала себе слово больше не врать!

Но пройти мимо кумушек с безразличным видом и не утолить их любопытство жестоко. Изведутся бабульки.

Как всегда, оправдания нахожу самые благородные…

Муза Анатольевна плескалась в ванной. Из-за закрытой двери доносился звук льющейся воды, свекровь мурлыкала песенку.

Сняв только туфли, я помчалась в ее комнату и начала сдирать белье с постели.

Муза Анатольевна выйдет из ванной: «Здравствуй, Симочка». Я ей: «Добрый вечер, мама». Она: «Ой, а что это такое красивое?!» Я: «Это вам подарок, мама. Кстати, я вашу челюсть потеряла…»

Что произойдет дальше, я старалась не представлять. Муза непредсказуема, как погода в апреле. Можем пойти на кухню кормить Людоеда «рокфором» под примирительный коньяк, а можем вызвать «Скорую» (под капли). В любом случае, без представления не обойдется. Моя свекровь мудрая женщина, чужие промахи берет себе на вооружение…

Заправляя простыню, я наткнулась под матрасом на что-то твердое. Удивленная, я пошарила рукой и извлекла на свет полароидный снимок – мой муж обнимает красивую молодую женщину, на столе перед ними цветы и шоколадный торт с… двадцатью семью свечами и надписью по-русски «Яна».

Матрас выскользнул у меня из рук и с громким шлепком опустился на остов кровати.

Такие же снимки есть в нашем семейном фотоальбоме. Миша в клетчатой рубашке, волнистые волосы красиво уложены… те же обои… та же мебель… те же цветы и салаты…

Снимки прошлогодние.

Что это?! Кто она?! Почему ее голова по-хозяйски расположилась на плече моего мужа?!

Они выглядят как добрые супруги… на бумажной свадьбе. Мне плохо… я не могу вспомнить код Норвегии… я не могу вспомнить Мишин телефон…

Я бреду в свою спальню и нахожу номер в памяти телефона.

– Алло, – голос мужа.

– Как поживает Яна? – Голос не мой, но муж его узнает.

Пауза.

– Мама все-таки тебе рассказала…

– Да. Как она поживает?

– Нормально.

– Это давно?

– Что именно?

– Все.

Он думал так долго, словно считал часы и минуты с Яной. Я замерла.

– Встречаемся два года. Живем вместе год.

– Почему?! – Я вою, как раненый зверь. «Миша умный, добрый, чуткий, нежный»?!

– Так получилось. Прости.

– И это все, что ты можешь сказать?

Голос мужа тих и устал.

– Да. Так получилось…

– Но почему ты ничего не сказал мне? Два года назад? Год?

– Маме не понравилась Яна.

– Они знакомы?! – Я не грохнулась в обморок только чудом.

– Да. Яна работает в туристической фирме и часто ездит в Россию…

– Боже! – опять взвыла я. – Ну почему ты мне ничего не сказал? Почему ты не просишь развода?

– Яне он не нужен, мой развод. Она уже разведена с американцем, и он платит хорошее содержание… пока она снова не вышла замуж…

Какая низость! Муж еще лепетал что-то о ловкой девушке Яне, которая доит заокеанского бывшего мужа и спит с моим.

– Мама надеялась, что у нас с Яной может не получиться, – бормотал Михаил. – Она ничего тебе не говорила, она надеялась…

– А у вас получилось? – В моем тоне появился сарказм. Значит, из обморока я возвращаюсь.

– Яна ждет ребенка. Третий месяц…

– А ты ждешь поездки в Испанию?

– Сима, не надо. Результаты анализов мы получили только позавчера. И… Яне не нужен мой развод…

– А ребенка вы мне собираетесь подкинуть? Или как? Может быть, она ездит на случку к старому мужу? – я заорала как сумасшедшая.

– Сима, так… нельзя…

– А водить меня за нос, «новый контракт, новый контракт…», можно?

– Подожди. Яна завтра вылетает в Москву, хочешь, она зайдет к тебе, и вы обо всем…

– Мухин, ты с ума сошел? – Я кричала так громко, что, возможно, диким ором переполошила курятник на улице. – Ты еще предложи нам подружиться! Ты – бесчувственная железная шестеренка!

На этой реплике я всхлипнула и положила трубку.

Комната плывет перед глазами голубыми разводами, я натыкаюсь взглядом на фотографии – я, Миша, Муза, Людвиг. А в моей руке стиснут снимок – Миша, Яна, торт, цветы…

Плохо… Лица на фотографиях не улыбаются… они осыпают меня усмешками… как гадко все это…

Телефон звонит, я хватаю трубку, кричу в нее:

– Алло!

– Это я, – испуганный голос не моего мужа, – Лева…

– Чего тебе?

Лев молчит, и я, опомнившись, извиняюсь:

– Прости. Я думала, муж звонит.

– А что у вас…

– Это не важно. Ты что-то хотел сказать?

– Да, – Лев сбился и, пожалуй, уже забыл, зачем позвонил. – Ах, да. Вот… – он бормотал очень смущенно и очень похоже на то, как пять минут назад бормотал мой муж. Бывший. – Квитанции из химчистки приемщицы обычно кладут в карман вещи. Проверь, пожалуйста, дубленку. Думаю, квитанция в кармане…

– Как ты узнал мой номер телефона? – не знаю почему, спросила я.

– Гале Зайцевой позвонил. Она дала мне свою визитку на похоронах.

– Хорошо, – говорю я. – Сейчас проверю дубленку. Жди. – И кладу трубку на рычаг.

Встать и доползти до гардероба нет сил. Меня предали. Растоптали и уничтожили в том месте, где жила любовь.

Если бы их связь не тянулась так долго! Я бы смогла простить. Но это…

Я понимаю, что не спросила у Миши самого главного, и опять повторяю набор норвежского номера.

– Да.

Это он.

– Скажи мне… какая она?

– Ну… она умная, – начинает он перечисление, но я швыряю трубку и начинаю хохотать.

Если бы он сказал «красивая», «молодая», «добрая», «понимающая», а он первым назвал – «умная».

А я дура! Я сижу с его мамой в Москве, выгуливаю его собаку, мою сто окон по первому ее требованию, а она… умная…

Стены пляшут перед глазами в голубом тумане. Неверной походкой я бреду назад в спальню свекрови и смотрю на разобранную, незаправленную кровать. В ней Муза прятала это сокровище – полароидный снимок, скомканный в моих руках.

Отложив его в сторону, я навожу порядок. Надеваю на подушки нарядные наволочки, запихиваю одеяло в шелковый плен… Постель сияет розовым светом. Я разглаживаю фотографию, кладу ее на центр подушки в атласных оборочках и любуюсь…

В том, как выглядит кровать, есть что-то от мести. Унизительное. На контрасте…

По дороге к входной двери вспоминаю, что хотела сделать что-то важное… Ах, да, квитанция.

Иду к гардеробу, роюсь в кармане дубленки и… нахожу бумажку.

Лев открыл дверь, едва я вышла из своей. Он сделал то, что сейчас было для меня самым важным. Стоял у двери, смотрел в глазок, прислушивался и ждал.

В его квартиру я не вошла, а ввалилась. Больно стукнувшись о косяк, я отвела его руки – сосед испугался, что я падаю, и хотел подхватить у пола – и протянула квитанцию:

– Вот. Была в дубленке.

– Я так и думал, – кивнул Лев и повел меня на кухню.

– Налей мне чего-нибудь…

Такими темпами я ударно сопьюсь, пожалуй, уже к ноябрьским праздникам.

Интересно, где-нибудь ведется статистика женского алкоголизма? Если да, то кто спивается чаще – одинокие, замужние или подло брошенные? В этом же плане меня также интересует информация по суицидам и прочим психическим недугам.

Лев принес две бутылки с коньяком. Из одной, в ней осталось на донышке, мы пили давно… миллион лет назад, в это воскресенье. Вторая бутылка была полной, нераспечатанной. Третья, насколько я помню, должна лежать в «бардачке» машины. У Левы странная соседка – дама с неприятностями, пьющая по вечерам, и он готов ко всему. Запасец коньячку на взвод сестер из медсанбата…

«Лева умный, добрый, чуткий, нежный…»

И главное – он рядом. Протяни руку и дотронешься.

– У тебя что-то случилось? – спросил Лев, наполняя два фужера. В один накапал для приличия, в другой плеснул щедро, на треть.

– Меня, Лева, муж бросил.

– Тебя? – Сосед произнес это с таким искренним недоумением, словно Сима Мухина была заговоренной от неудач в любви.

– А что? – усмешка у меня вышла вялой. – Я не похожа на тех, кого бросают?

– Нет… ну, в смысле… да. Не похожа.

И долил свой фужер вровень с моим. Я поддержку оценила.

– Мне не повезло, – я чокнулась с ним и сделала глоток, – нашлась умная девушка Яна…

– Где нашлась?

– В Норвегии.

Я хотела поговорить о любви, но у Левы мозги набекрень съехали, и он тут же занес девушку Яну в список подозреваемых – главных врагов. И задал вопрос, думать над которым мне не хотелось вовсе:

– Она может желать твоей смерти?

– Вряд ли, – я слегка пожала плечами. – Мое существование девушку устраивает. Пока она снова не вышла замуж, будет получать содержание от первого мужа. Он у нее колоссально богатый американец.

– М-да, – пробормотал Лева, – действительно умная девушка…

– И что интересно – беременная…

– Давно? – оживился Лев.

– Третий месяц.

– Так-так-так… – совсем оживился Лева. – Извини, отец ребенка – твой муж?

– Надеюсь. Мухину рога не идут…

– Так-так-так… – заладил Лева. – А жить они где собираются?

– Лев, а не отстал бы ты от меня на фиг? Сил моих нет об этих поганцах думать. Давай о чем-нибудь другом поговорим. Пожалуйста.

– Хорошо. Последний вопрос. Твоя свекровь в курсе?

– Да.

– И как она…

Я перебила:

– Ты обещал. Вопрос был последним. – И бодро выпила весь фужер. – Повтори.

Кошмар! Рассказать маме – не поверит. Вместо того чтобы ехать к Зайцевой и рыдать на ее груди, я сижу на кухне малознакомого мужика и пытаюсь лечить разбитое сердце его коньяком.

Лев посмотрел, как лихо я разделалась со вторым фужером, вздохнул, открыл дверцу холодильника и начал доставать продукты.

– Закусывай! – приказал он и нацепил на вилку толстенный кусок буженины. Музу от нарезки такой толщины хватил бы удар. У нас дома все ломтики просвечивают. – Сейчас же ешь!

Я послушно пожевала мясо и запила его коньяком. Я хотела забыть себя. Хотела напиться до бесчувствия, до отупения, до потери памяти и сознания.

Лев это понял. Он сел напротив, дотянулся рукой до моего плеча и положил ее тяжело, словно придавил. Он привлекал к себе внимание.

Я подняла на Леву глаза. Уже слегка пьяные и подернутые слезами.

– Сима, когда я проиграл самый важный для себя бой, тоже решил напиться. Напился. И утром принял неправильное решение. Поверь, коньяк тебе не поможет.

– Поможет, – упрямо проворчала я и вредно потянулась к фужеру.

Лев не стал меня удерживать. Убрал руку и откинулся на стуле. Пить под его пристальным взглядом было тяжело, но я это делала.

Эх, надо было к Зайцевой ехать! У нее отпуск, добрая душа и мягкая грудь. Отрыдалась бы ей в жилетку… до фиолетовых глаз!

А этот… сидит, смотрит… Приятней с Людвигом пить. Пес чавкает «рокфором» и с осуждением не таращится.

Ну и фиг с ним! Видали мы «умных, добрых, нежных…».

Не буду приглашать Леву в Колотушино!

Вслух я сказала нечто совершенно нейтральное:

– У меня начальник на пенсию уходит. Скоро буду шефом кредитного отдела.

– Я тебя уважаю, – усмехнулся Лева, и я поняла, что начинается стадия «друг, ты меня уважаешь?». И заткнулась. И съела буженины. Но уже понесло.

– Закончу диссертацию… ага, стану кандидатом. Буду… докторскую писать.

– Будешь, будешь, – кивнул Лев, – если жива останешься.

– Что ты имеешь в виду? – Меня уже слегка штормило.

– Все. Пьянство тоже смерть.

– И фиг с ним. Мужики меня не любят… – я пьяно хихикнула, – тока Людвиг. А ведь знаешь… я его раньше терпеть не могла. Ик… А он тако-о-ой парень! Умней меня в сто раз. А Яну – в пятьдесят…

– Может, я чего не понял? – остановил меня Лев. – Это ты о собаке? Или с мужем перепутала?

– Муж – дурак! – произнесла я строго и треснула кулаком о стол. – Променял меня на крашеную блондинку с рыбьими глазами. А я-то, Лева, натуральная. Ей-богу, не вру. Хочешь, докажу?

– Не надо, – перепугался Лева.

Не знаю, о каких доказательствах подумал он, я-то хотела сбегать домой и притащить альбом с детскими фотографиями. На снимках школьных лет – это была докосметическая эпоха, глаза и брови мама разрешила мне подводить только в шестнадцать лет – я белая лабораторная мышь. Вся в покойную бабушку, импорт дружественной Финляндии.

– Миш, ой, Лев, ты представляешь… я сижу тут себе… пью, беседую… – мне захотелось положить голову на ладонь, но локоть соскочил со стола, и я чуть подбородком на угол не легла с размаха. – Ты меня жалеешь… а Муза, – я всхлипнула, – там одна.

Сосед не перебивал. Смотрел на меня и только.

– Сидит старушка… и плачет. Так! – Я вскочила с диванчика, цапнула за горлышко полупустую бутылку, буркнув: «Мне нужнее», и направилась к выходу. – Я пошла.

– Куда?

– К Музе.

Лев догнал меня в прихожей, остановил и слегка обнял. Я решила, что сейчас меня целовать будут, закрыла глаза и вытянула губы. Но он только прижался щекой к моей щеке и прошептал: «Держись. Станет плохо, приходи. Я жду».

– О’кей, – кивнула я и вывалилась на площадку.

Дверь в мою квартиру была не заперта. А я ведь, уходя, о ключах даже не подумала…

Муза сидела на своей кровати и обеими руками прижимала к животу подушку в розовой наволочке. Влажные прядки только что подкрашенных волос висели над ушами, сквозь них просвечивал бледно-желтый череп, свекровь смотрела под ноги. На полу валялась фотография – Миша, Яна и торт с двадцатью семью свечами.

Я всхлипнула: «Мама».

Она подняла голову. Когда-то раньше я слышала фразу: «На нем лица не было» – и считала ее выдумкой, преувеличением. Как это не было лица? Куда оно делось? Теперь знаю – растворилось. В бесконечном горе. Только глаза плавают, как две голубые бусинки в блюдце молока.

– Деточка, – всхлипнула Муза, – ты вернулась…

– Вернулась, мама, вернулась.

Я брякнулась на постель, уронила в складки одеяла ополовиненный армянский и обнята старушку.

– Я так не хотела, так надеялась…

– Я знаю, мама…

– Ты у меня такая чудная, такая добрая девочка, – шептала свекровь, и слезы текли на розовую, в оборочках, подушку. – А эта… – Муза дотянулась до фотографии носком пушистой тапки, – Мишу не любит. Она вся корыстная…

– Я знаю, мама, знаю…

Меня заклинило на этих словах. Я гладила Музу по круглому плечику и понимала, что ни черта не знаю. Но догадываюсь о многом.

Восемь месяцев назад, в октябре, мы со свекровью ездили в Норвегию. Судя по полароидным снимкам и Мишиным словам, Яна уже имелась в наличии. Где она пряталась? Почему свекровь уезжала, раздраженная северной страной, холодной погодой, молодыми и весьма симпатичными ребятами из русских специалистов? Музу все раздражало. Она неустанно ворчала на сына и тянула меня назад в Москву. Тогда Миша их и познакомил?

Бедная Муза. А я еще считала, что много вру. В сравнении с остальными Мухиными я агнец божий, в их шкафах скелеты очередью стоят…

Странно, но гадкие, мстительные чувства ушли. Вероятно, каждая женщина интуитивно подбирается к правде. Чувствует разлад, непорядок. И когда первая волна боли схлынула, остался лишь очевидный вопрос: «А чего ты ожидала, милочка?» Действительно… я нерешительно топталась у собранных чемоданов, писала редкие письма и послушно не звонила мужу домой. «Я сам буду звонить вам из офиса. Так дешевле», – сказал Миша. Интересно, Яне было запрещено поднимать трубку и отзываться на междугородные звонки? Вряд ли. Она работает в туристической фирме, и международные звонки чаще шли ей.

Но Сима Мухина – примерная жена. «Не звони», – сказал муж. И я не звонила, даже когда Муза захворала.

– Ты меня прости, деточка, – всхлипнула свекровь, – я ведь не со зла…

– Я знаю, мама, знаю…

– Эта поганка Мишу околдовала. Одного мужа за океаном бросила… другого нашла. Она ведь из невест по брачным объявлениям, хитрюга. А ты у меня, – Муза булькнула носом и махнула толстой лапкой, – такая славная, такая добрая… Нам ведь хорошо было? – Свекровь подняла ко мне заплаканное лицо. – Как же мы теперь будем?

– Нормально. Как раньше жили, так и будем.

Пусть они там в своей Норвегии мерзнут… Кстати, вы скоро бабушкой станете.

– Чьей? – не поняла старушка и испуганно покосилась на мой живот. На восемь месяцев он не смотрелся.

– Ребенка Яны и Миши.

– Ни-за-что! – по слогам произнесла Муза, словно ее позволения кто спрашивал. – Только через мой труп!

Трагедия оборачивалась гротеском. Муза притопывала пушистыми тапками и грозила круглым кулачком в сторону севера.

– Ты глянь, что задумала!

– Муза Анатольевна, успокойтесь и начинайте радоваться. Бабкой станете.

Муза послушно утерла лицо и подняла с пола фотографию. Никакой приязни в ее взоре так и не появилось. Суровая свекровь будет у Яночки.

– Селедка норвежская, – фыркнула Муза, но бросать снимок на пол не стала. Убрала в карман халата.

– Вы там познакомились? – спросила я.

– Ага. Миша ее в кафе привел. Познакомься, мама, это моя приятельница. «Приятельница»! – только что не плюнула Муза. – Видали мы таких приятельниц! Картинку мне подарила… Помнишь?

Я помнила. Норвежские фьорды из белого песка, море из перламутра, скала из отшлифованного кусочка гранита… Забавная вещица. Муза категорически отказалась взять картину в Москву. А я еще настаивала, идиотка! Сейчас бы народные промыслы норвежских кустарей порхали фанерой с восьмого этажа! Не знаю только, чья бы рука их запульнула – моя или Музина…

– Я вашу челюсть потеряла, – проблеяла я.

– Да? – Муза подумала секундочку и махнула лапкой. – И пес с ней. Новую сделаем?

– Сделаем, мама. Самуил Лейбович из отпуска вернется и сделает.

– Так он здоров? – Муза громко высморкалась и посмотрела на меня.

– Я надеюсь.

– Аппендицита не было?

– Не было, – вздохнула я и потупилась. Хотела рассказать о маньяке Гальцеве, да удержалась. Не то время. Пусть старушка немного успокоится.

Уснули мы в Музиной комнате, на ее кровати, крепко обнявшись. Свекровь боялась меня выпустить, словно невестка могла исчезнуть в ночи навсегда, оставив ее с Людвигом.

К бутылке армянского мы так и не прикоснулись. Она закатилась под ноги, и мы перекатывали ее пятками из одного конца постели в другой.

Утром Муза Анатольевна приготовила мой любимый завтрак – сырники из творожной массы с медом. Вместо муки, для крепости, свекровь добавляла в творог манную крупу, взбивала яйцо, и сырники получались невероятно пышными и красивыми.

Сама Муза выглядела так себе. В ночных треволнениях она забыла накрутить влажные волосы на бигуди и утром бегала по кухне, напоминая перевернутую швабру. Вставные химкинские зубы красоты ей также не добавляли.

– На выходные я поеду с Галкой в Колотушино, – поливая сырники медом, объявила я. – Увы, Муза Анатольевна, но я уже дала ей обещание. Надо картошку окучить.

– Езжайте, деточки, езжайте. Развейтесь.

Как хорошо не врать! Удовольствие, сравнимое с удовольствием от сырников с изюмом!

Не знаю, что чувствовала Муза, но расстались мы после крепких троекратных поцелуев в духе приветствий застойного коммунистического руководства. Мы искали друг в друге поддержку. Как страны СЭВ. Одни – против всех.

По дороге на работу я искала в себе сомнения, пыталась обнаружить хоть что-то из сожалений и разочарований. Но не находила. Может быть, речевка «Миша умный, добрый, чуткий, нежный» постепенно превратилась в форму давления на психику, и я выставила защитный барьер? Так бывает. Хочешь как лучше, получаешь обратный результат. Нельзя себя насиловать. Если первоначально речевка проходила с восклицательным знаком, то позже в конце ее появился знак вопроса.

Едва я открыла дверь своего кабинета, на письменном столе ожил телефон. На определителе стоял номер Зайцевой.

– Алло. Привет, Галина. Как дела?

– Привет. Меня твой бандит звонками одолел…

– Какими? – ревниво насторожилась я.

– Вечером позвонил, узнал твой домашний номер, утром ни свет ни заря ему твой рабочий понадобился…

– Галя, во-первых, он не бандит. Во-вторых, не мой…

– Ой, я тебя умоляю! Мне по маковке, в какой группировке твой Лева служит…

Мысль о том, что соломенная вдова снюхалась с бандитом, будоражила воображение романтически настроенной Зайцевой. И доказывать ей по служебному телефону, кто есть «ху», бесполезно. Зайцева уверена, что физиономист из нее хоть куда, она братков за версту чует. Якобы. Два года назад у Галины был роман с престарелым, но очень шумным братаном. После этого в наших кругах Зайцева считается крупным специалистом по названной публике.

– Если Лева наплел тебе историй, что он белый, пушистый и в перчатках, не верь, Мухина. Мой уркаган мне такой лапши на уши навешал, я ночь рыдала, какая у него судьба тяжелая! Падший ангел, идеологический борец за справедливое распределение собственности. Пять раз по хулиганке сидевший…

Таких разговоров по телефону банка вести нельзя. Я цыкнула на Зайцеву, и та тут же предложила где-нибудь пообедать, посплетничать.

Работать мне не хотелось абсолютно. Я подумала и назначила свидание в вестибюле банка. Дальше решим.

– О’кей, – сказала Зайцева и отключилась.

Беспокойство Левы было мне приятно. И когда телефон вновь ожил, я сладко потянулась и проворковала в трубку «алло-у». Но это была Матюшина, звонившая почему-то не по внутреннему, а по городскому телефону.

– Ты на месте? Свободна?

– Угу.

– Сейчас зайду.

Зашла Нинка все с тем же предложением – менять «Альфу» на мясокомбинат.

– Ну что тебе стоит? – канючила Нинель. – Тебе ведь все равно! А мне надо…

– Зачем?

– Они Степе нужны… Устал он от своего СМУ.

– Хорошо. Я подумаю. Но сначала ответь мне на один вопрос. Степа деньги Коврова себе взял?

– С ума сошла? Если б у Коврова сын в институт провалился, он бы с нас семь шкур спустил!

– И все-таки…

– Не знаю, – сказала Нинель и тут же поправилась: – Кому дал, не знаю. Но кому-то сунул, точно.

– Тошику?

– Сим, ну хочешь, я сейчас при тебе Степке позвоню и спрошу, кому он деньги сунул?

Наивной деткой я перестала быть сегодня ночью. Правдивого ответа от Степана Аркадьевича Матюшина я не получу ни сейчас, ни потом, ни в глаза, ни по телефону.

– Ладно. Забирай. – Я вынула из сейфа папку с кредитным делом и протянула ее Нинель.

– Сима, ты душка! С меня коньяк, шампанское и цветы, – пообещала Матюшина и полезла целоваться.

– Я не смешиваю напитки, – сказала я и уклонилась от ее красных губ. – Испачкаешь…

Лев позвонил через час.

– Ты как?

– Нормально.

– А свекровь?

– Тоже ничего. Только хуже.

– Сегодня вечером встретимся?

– Вряд ли. Я хочу побыть с Музой.

– Ты… молодец…

– Спасибо. Надеюсь, бог наградит меня за доброту.

Хотела сказать: «Может быть, наградой будешь ты?» – но удержалась. Такие мысли сбивают с рабочего ритма женщин, расставшихся с мужьями восемь часов назад. Или восемь месяцев назад?

Зайцева скучала в вестибюле банка и от нечего делать строила глазки охраннику, на груди которого висела табличка «Сытин Петр Васильевич». Когда я подхватила ее под руку и повела на выход, Галка послала ему взмах ресниц. Петр Васильевич нахмурился, и я сделала приятельнице выговор:

– Угомонись. Ты меня дискредитируешь.

– Слушай, у вас охрану по каким критериям подбирают? Как ни зайду, один краше другого!

– Галя, в тебе тестостерон перебродил! Во все стороны брызжет.

– Надеюсь, это не намек на возраст? – попробовала обидеться Галка. Но воспоминания о Сытине Петре Васильевиче были столь свежими… – Ой, Мухина! Бери меня в банк! Ужо я тут развернусь…

– Галя, у нас приличное заведение.

В отпуске Галина распоясалась совершенно. Намеки на распущенность на нее не действовали, и когда подруга завела песню: «А, помнишь, Сима, у вас такой лысый дядька на белой «Ауди» работал», я решила ее напугать. Я рассказала о смерти маньяка Гальцева, подозрительно трезвом шофере грузовика и сломанном пальце Виктории.

Зайцева перепугалась так, что фирменный антрекот заведения «Три тополя» унесли едва надрезанным.

– Ой, что делается? – причитала Зайцева. – Ой, какой кошмар! И что ты об этом думаешь?

– Честно говоря, ерунда какая-то. Грузовик мог наехать случайно, в квартиру воры то ли лезли, то ли нет, насчет Виктории… не знаю. Точно только одно – Гальцеву сломали шею и спрятали тело.

– Господи, спаси и сохрани! – Галка быстро перекрестилась и оглянулась по сторонам. – Сима, а вдруг за тобой какой псих охотится?

Я пожала плечами. Психов много, возможно, мне не повезло.

– А может быть, ты какую-нибудь тайну знаешь? Служебную или личную?

– Ничего я не знаю. И, кстати, меня муж бросил.

Этого Зайцева уже перенести не смогла. Заказала двести граммов и салат из сыра и соленых огурцов.

– Эка… как на тебя… все одновременно. Твое здоровье, дорогая! Оно тебе понадобится.

– Хочу завтра отгул взять, – сказала я и отказалась от водки. – Поедем с утра в Колотушино?

– Только не очень рано, – кивнула Галка. – У меня вечером на всю ночь свидание. Высплюсь, и сразу к тебе.

– С кем спишь?

– С Борей. Из Франции. То есть из России, ну ты поняла… мой последний… курортный.

– И как у вас?

– Супер. Здоровый трезвый секс.

– Он женат?

– На этот раз пронесло. Холост.

– Чем занимается?

– Шоферит где-то. Но не нищий.

– Где это шоферам столько платят? – удивилась я.

– Мало ли в столице рыбных мест? Кстати, он тоже в Колотушино поедет. Ты не против?

– С какой стати? – я вздохнула. – Ты хозяйка, я батрачить еду…

– Не прибедняйся! Матюшина сказала, скоро шефом станешь.

Первая хорошая новость за неделю. Если Матюшина сказала, значит, стану. До сих пор Матюшина ни разу не ошиблась в банковских передвижках.

Может быть, не брать отгул? Трудовой героизм оценят…

Нет, поеду в Колотушино. Надо сменить обстановку и поковыряться в земле. Да и Галина хорошая компания не даст мне закиснуть.

Муза встретила меня накрытым столом, тортом «Птичье молоко» на манной каше и киселем из ревеня. Основное блюдо – сациви из курицы в настоящем, на грецких орехах, соусе – тоже мое любимое.

На голове свекрови вместо швабры – прическа под премьер-министра Великобритании, на пальцах – маникюр и кольца, за ушами – капля духов «Митсуко». Все это убедительно показывало – с неприятностями Мухины справятся.

– Я вам с Галей пирожков напеку, – пообещала свекровь, раскладывая по тарелкам кусочки мяса. – Хочешь, курочку-гриль сделаю?

– Спасибо, мама.

В наших отношениях появилась новая приятная сторона. Но я не хотела заставлять старушку лебезить. Я решила – завтра еду в Колотушино, а Музе Анатольевне следует остаться одной и пообвыкнуть в странной ситуации: свекровь и невестка – лучшие родственники. Надеюсь, к моему возвращению она перестанет смущаться за поведение сына.

Вечер в гостиной у телевизора прошел в мягкой семейной атмосфере взаимных уступок. «Мама, на вас не дует? Хотите, я переставлю вентилятор?» – «Спасибо, детонька, мне и так хорошо. В холодильнике пломбир с ананасом… тебе принести?» – «Я сама сбегаю. Вам шоколадку сверху потереть?»…

Мы сообща зализывали раны, старательно выглядели стоиками и в разговорах к прошлому не возвращались. Только в мыслях.

Я догадывалась, что днем звонил Михаил. Мама с сыном поговорили, но чем закончилась беседа, известно лишь им двоим… и Яне. Я – отрезанный от Мухиных ломоть.

Хотя… сижу рядом с бывшей свекровью, смотрю «Покровские ворота», и Людоед вылизывает мою миску с остатками мороженого.

Но один неприятный момент все-таки случился. Я решила позвонить Тошику, спросить о самочувствии, а оказалось, что Муза отключила телефоны.

Спрашивать, зачем она это сделала, я не стала. Возможно, дело в Мише. Свекровь готовилась к этому странному вечеру и решила не отвлекаться на вероятный звонок сына. Она боялась, что объяснения бывших супругов внесут нервы, слезы, упреки…

Я воткнула штепсель в розетку и поговорила с Тошиком из своей спальни.

Спать легли рано. Уснула я быстро – сказалась прошлая ночь, но в пять часов утра проснулась от странного ощущения: словно холодный ветер пронесся надо мной.

Я встала с кровати, вышла на балкон и, подойдя к перегородке, разделяющей нашу лоджию с Левиной, прислушалась.

В квартире соседа было тихо. Внизу шелестели ветками деревья, чей-то кот заканчивал ночную серенаду. Спать совершенно не хотелось…

Отрывок из записок наемного убийцы.

«Ювелир тоже не спал. Разрывая фарами утренний туман, он гнал машину в деревню с забавным названием Колотушино. Пока не проснулись сельчане, надо произвести разведку местности.

Приглашение хозяйки наведаться в забытую богом и людьми деревеньку пришло вовремя. Если где и закончится эта история, то только там. Среди полей, лесов, в таком же утреннем тумане, сутки спустя.

Пустое шоссе позволяло расслабиться, туман редел, и, откинувшись на сиденье, Ювелир вспоминал…

Старая цыганка подошла к нему на вокзале. Это было лет пятнадцать назад. «Позолоти ручку, красавец…» Сморщенная старуха в древней плиссированной юбке, почти потерявшей складки и вышивку золотой нитью. Из-под зеленого в лиловых цветах платка неряшливо торчат седые патлы.