Текст книги "Убийство в Рабеншлюхт"

Автор книги: Оксана Аболина

Соавторы: Игорь Маранин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Надо чтобы пастушок показал на месте, где это случилось, – посоветовал священник. – Может быть, он и не врет. Кстати, чуть не забыл. Вы написали, как я просил, письмо родителям Феликса? – обратился он к Нине.

Та, обиженно поджав губы, полезла на полку и достала, весь исчирканный, лист бумаги.

– Мы два часа писали, так старались. А господин Вальтер прочитал и отказался взять наше письмо. Дал Йоахиму телеграмму отправить, а там ни слова про убийство. Только «Срочно возвращайтесь тчк жандармерия Рабеншлюхт».

– Можно я посмотрю письмо? – обратился к Нине священник. Та протянула ему исписанный лист.

«Дарогой госпадин староста Шульць, – прочитал он, – пряма низнаим как вам написать, штобы ниочень растроить. Подготовьтись вдуше своей к плохому известию, а потом уш читайте дальше. Ваша кровинушка сыночик ваш Феликс голубок ваш нинаглядный убит был сиводня злобным нигодяем и нехристем, зарубили ево сокола яснава топором в кузнице посреди белава дня. Госпадин Вальтер орестовал Сибастьяна так как он стоял с топором в руках наттелом касатика вашего нинаглядного. А свитой отец думает што ктото другой убивец и фсех об том распрашивает. Крепитесь госпадин староста и нерасказывайте эту ужасающую новость супруге вашей фрау Шульц, она болезная может и неперенесть таково горьково известия».

Другой рукой, печатными буквами внизу было добавлено:

«Эта писала Нина, а я Марта. И я хачу дабавить, что фся диревня рабеншлюхт плачит горькими слезами вместе свами».

Отец Иеремия вздохнул с облегчением и даже не проверил почерк. Нина и Марта никак не могли написать записку Себастьяну от его имени.

21

Иоганн никак не мог вспомнить, как называется головной убор отца Иеремии. Вылетело из памяти – и всё тут. Дядя тем временем отер лысину платком, бросил недовольный взгляд на падающее за деревню солнце и водрузил непоименованный убор на голову. Известие о том, что доктор возвращался к фрау Герте, да еще таким странным образом, заставило священника задуматься. Наконец, он тяжело вздохнул и двинулся по дорожке, но тут их настиг чей-то звонкий голос:

– Эй, парень!

От неожиданности Иоганн вздрогнул и обернулся. Звала одна из дочерей молочницы – та, что постарше. Девчонка пыталась перетащить большое деревянное корыто, из которого кормят свиней.

– Помоги мне, а?

– Сейчас, – ответил Иоганн.

Посмотрел на отца Иеремию – тот кивнул – и направился во двор. Корыто оказалось тяжелым. Вот ведь глупая девчонка! Нужно было сначала корыто перетащить, а потом уж в него похлебку наливать.

– А я тебя знаю! – заявила девчонка. – Тебя Иоганном зовут, и ты у нашего священника летом живешь.

– Помогай давай, – пробурчал сыщик. – Куда тащить-то? В сарай, что ли?

Девчонка кивнула и странно посмотрела на Иоганна: глаза темные, и не поймешь, что в них. Словно тайну знает да присматривается к тебе: сказать – не сказать. А может и не тайну вовсе, может, это просто кажется Иоганну, никогда еще не встречал он таких глаз. Серьезных и насмешливых одновременно. Они преодолели половину пути, когда из-за сарая выскочила свинья-пиратка и, громко визжа, понеслась прямо на них. Не успел Иоганн ничего сообразить, как проголодавшаяся разбойница уже взяла на абордаж свою добычу и опрокинула ее вместе с капитаном и юнгой. То бишь, самим сыщиком и его помощницей. Пытаясь удержать равновесие, Иоганн нелепо взмахнул руками и рухнул на землю, больно ударившись о забор. Хотел выругаться, но вовремя прикусил язык, только пробурчал что-то неразборчивое под нос.

Девчонка была уже на ногах: подскочила к Иоганну, протянула руку, помогая встать.

– Не ушибся? Меня Марией звать.

Нашла время знакомиться! Иоганн собрался было высказать всё, что он думает о ее дурацком корыте и о ней самой, но Мария схватила хворостину и погнала свинью за сарай. Иоганну пришлось вновь взяться за корыто. Затащил его в сарай, остановился, вытер пот со лба. И, обернувшись, увидел в полумраке два больших темных глаза.

– А, правда, что вы с отцом Иеремией убийцу ищете? – шепотом спросила Мария.

– Правда, – сам не зная почему, так же тихо ответил юноша.

Взгляд у девчонки стал странным, словно она смотрела не на Иоганна, а сквозь него. Не пустой был взгляд, не отрешенный, а будто видит она за спиной сыщика что-то страшное, уродливое, опасное – вот-вот протянет оно руки, схватит за горло, начнет душить. Иоганн вздрогнул и не удержался, обернулся. Но за его спиной никого не было. Только стена да большая коса, что стояла в углу. С такой косой Смерть рисуют – беззубую старуху в накинутом на череп темном капюшоне.

– Не найдете вы его, – тонкий голосок девчонки зловеще прошелестел в полумраке сарая.

– Почему это? – насупился Иоганн.

И тут же глаза Марии приняли совершенно обычный вид. Немножко даже глуповатый вид, а может, просто так почудилось из-за щербатой улыбки и перемазанного лица.

– Так он убег, поди, давно! Маманя говорит, топором Феликса зарубили, ясно дело – раз-бойники. Это, небось, чужаки, что за болотом живут. Видела я одного в лесу – жуткий такой! Ходит, чего-то высматривает, мертвую ворону нашел и давай ее так и эдак вертеть. А я на дереве сижу и вздохнуть боюсь.

– Не мадьяр, случаем? – заинтересовался Иоганн.

– Что еще за мадьяр? – удивилась Мария и тут же, безо всякого перехода добавила. – А можно мне с вами?

Иоганн оглянулся на косу, потоптался, переступая с ноги на ногу, а затем решительно заявил:

– Нельзя! Не женское это дело – убийство расследовать.

И выскочил из сарая мимо стоявшей у дверей Марии.

Солнце уже лежало на ветках деревьев – большое, оранжевое и сонное. Скоро оно уснет совсем, свалится с веток, и наступят сумерки. Пока они с дядей шли к дому доктора, Иоганн горячо убеждал его, что следует сначала зайти за жандармом, а потом всем вместе арестовать доктора Филиппа. Но отец Иеремия лишь отмахнулся от речей племянника и посетовал на его торопливость. И все же юный сыщик держался настороже. И едва они подошли ко двору, как Иоганн получил еще одно тому подтверждение. Велосипед! Тот самый велосипед Франца, следы которого вели мимо кузницы. Получалось, что либо доктор сам умел кататься на велосипеде, либо тут их целая разбойничья банда! Сам доктор Филипп, Франц, Лаура, а, может быть, еще и мадьяр.

– Ты, мой мальчик, скоро всю деревню в разбойничью шайку запишешь, – добродушно усмехнулся отец Иеремия в ответ на громкий шепот племянника. – И вот что… Подожди-ка меня на улице. То, о чем я хочу переговорить с доктором пока еще не для твоих юных ушей.

Услышав такое, Иоганн сразу насупился.

– Но дядя! – обиженно произнес он.

– Старших нужно слушаться, – неожиданно сурово сказал священник. – Разве тебе никто не говорил?

И больше не обращая внимания на Иоганна, открыл калитку и зашагал к дому доктора Филиппа. А Иоганн так и застыл перед забором – обида была столь велика, что невольно слеза навернулась. Он скинул ее… даже не скинул, скорее, отмахнулся раздраженно, и тут же услышал чьи-то шаги. Обернулся и обнаружил ту самую девчонку… как ее?… Марию.

– Чего тебе? – хмуро бросил он.

– Слушай, – девчонка тронула Иоганна за рукав и глянула мимо него во двор. – А убитого к доктору Филиппу привезли, да?

– Да.

Теперь Мария смотрела на юного сыщика. Пристально и почти не мигая. Какие у нее огромные глаза! Два больших чайных блюдца, на дне которых не поймешь, что и плещется. То ли любопытство, то ли испуг, то ли тайна. Впрочем, какие могут быть тайны у девчонки? А там дядя один на один с бандой. По голове словно плашмя алебардой ударили. Дядя только сделал вид, что не поверил ему. Поверил да еще как! Потому и в дом не взял, чтобы его, иоганновой жизнью, не рисковать. Только что же теперь предпринять?

– Думаешь, как подсмотреть-подслушать? – сообразила девчонка. – Хочешь, незаметно в дом проведу?

– Как это? – удивился Иоганн.

Но Мария лишь улыбнулась – странно так улыбнулась, неприятно даже – и махнула рукой: иди, мол, за мной.

За большим домом доктора – пожалуй, только у родителей Феликса дом был больше – располагалась прямоугольная деревянная пристройка-«больничка», выкрашенная в тусклый грязно-желтый цвет. В нее вела отдельная дверь, а окна этой «больнички» были занавешены плотными темными шторами. По двору, на длинной цепи, бродил толстый лохматый пес.

– Гиппократ, – сообщила Мария.

– Чего? – не понял Иоганн.

– Собаку Гиппократом звать. Он молчаливый, совсем не лает, но злющий! Я его долго прикармливала, чтобы мимо ходить… Там доктор Филипп утопленника в то время вскрывал. Страшно было….

Юноша удивленно посмотрел на Марию – ничего себе интересы для девчонки! А она тем временем нашла лазейку в заборе, протиснулась внутрь и, подбежав к Гиппократу, принялась его ласково гладить, одновременно придерживая за цепь.

– Проходи! – негромко крикнула она Иоганну.

Тот посмотрел на узкую щель – не пролезть, уцепился за край высокого забора, подтянулся, уселся на верхушке и посмотрел на собаку. Гиппократ напрягся и глухо, почти неслышно, заворчал.

– Свои, свои, – продолжала успокаивать пса Мария.

Иоганн спрыгнул с забора и опрометью бросился к двери. Потянул на себя и облегченно выдохнул: дверь оказалась открытой.

В помещении было темно и прохладно. Посередине находился широкий длинный стол, а на нем, укрытый белой простыней, лежал мертвый Феликс. Иоганн осторожно подошел к нему, откинул с головы простыню и невольно перекрестился. Мария что-то неразборчиво прошептала, выглядывая из-за спины сыщика. И от испуга вцепилась в его руку.

Иоганну и самому стало не по себе. По спине пробежали холодные мурашки, а дыхание перехватило, словно кто-то крепко сжал его горло пальцами. Юный сыщик накинул простыню на труп и хрипло спросил:

– Куда дальше?

Мария показала глазами на маленькую дверцу, что вела в дом. А потом так и пошла за ним, ни на секунду не отпуская руку. Иоганн осторожно приоткрыл дверцу – чуть-чуть, чтобы осмотреться. За дверью оказались старые сени. Видимо, когда-то с этой стороны был вход в дом, но затем пристроили «больничку», а вход прорубили с другой стороны. Сени оказались маленькими и тесными, за ними была еще одна дверь, и только Иоганн потянул ее на себя, как сразу услышал дядюшкин голос.

– Это тяжкий грех, сын мой… Равнодушно смотреть, как человек лишает себя образа Божия. Ибо душа наша и есть образ Божий, он нам передан как великое благо и его нужно беречь ото всякой скверны.

– Так неужто мы ничего не делали, святой отец? – ответил отцу Иеремии глухой мужской голос. – И укоряли его, и вино от него прятали – да от доктора разве спрячешь? У него в каждой склянке какая-нибудь гадость на спирту. Поначалу-то, как я из Легиона вернулся, еще более или менее было. Ну, напьется человек – с кем не бывает, я и сам не без греха. А сейчас каждый день… После полудня, почитай, уже на ногах не стоит. Вот и сегодня, приехал с чужаками на телеге, труп свалили в «больничку» – гляжу, нет Филиппа. Даже искать не стал, знаю, опять к бутылке присосался. И точно. Вылез часа через два, понес пьяную чушь, а потом упал на скамью и заснул. Еле в спальню перетащил – растолстел он последнее время страшно. Так и спит у себя.

После слов Франца – его голос Иоганн узнал сразу – наступила долгая пауза. Наконец, послышался чей-то вздох, а за ним тихий голос отца Иеремии.

– Не хочу показаться бестактным, дети мои, – сказал священник. – Но нет более мерзкого преступления, чем убийство. Так уж сложилось, что на меня эта ноша легла – расследование. Могли ведь невиновного осудить. Поэтому прошу у вас прощения за свои вопросы. Но не могу их не задать. Знаю, вы собираетесь осенью пожениться и что любите друг друга – знаю. Может быть, мне и стоило расспросить вас по отдельности, но есть у меня твердое убеждение: у людей, которых Бог собирается соединить, не должно быть тайн друг от друга. Лаура, какие отношения у тебя были с Феликсом?

– Не было у них никаких отношений! – резко ответил за Лауру Франц. – Я уважаю вас, святой отец, но лучше бы вам не верить деревенским сплетням.

– Но…

– Святой отец, я человек гневливый! Это грех, я знаю – вы и сами не раз говорили на проповеди, так не доводите до греха. Не думайте, что я совсем уж дурак. Почерка у нас взяли для чего? Подозреваете. Мол, у меня ревность к этому мерзавцу была, отомстить хотел. А я вам вот, что скажу, святой отец: не лезьте в нашу жизнь! Мы сами между собой разберемся, и никого постороннего я не потерплю с расспросами. Даже вас. Никакого отношения к смерти Феликса мы не имеем, ни я, ни Лаура. Сдох, туда ему и дорога.

Иоганн с Марией переглянулись – глаза девчонки снова стали темными, словно тот самый омут, в котором водятся черти. Из комнаты послышался негромкий женский плач. И совсем уж тихо заговорил священник, успокаивая плачущую Лауру. Слышны были чьи-то шаги – видимо, Франц расхаживал по комнате. Но затем все успокоилось, и снова наступила тягостная пауза.

– Хорошо, – произнес, наконец, священник. – Но кое-что я все-таки еще спрошу у вас, Франц. Мы видели следы на дороге у кузницы. Похоже на следы от велосипеда…

– А, ну это пожалуйста! – с облегчением выдохнул Франц. – Я там сегодня с утра катался. До колодца Рэнгу и обратно.

– Кого-нибудь видели?

– Да никого там не было… Кажется, Себастьян около кузни возился. Да бродяга еще, как его… Альфонс Габриэль, что ли? Ну, точно! Я остановился на обратном пути, воды попросил, а бродяга мне сказал, что за речкой дорога старая, еще римских времен. Там, мол, лучше, чем по песку. Ну, я и поехал. Искупался, затем на тот берег, а когда обратно вернулся – тут как раз толпа у кутузки. Лауру забрал и домой. Больше мы никуда не ходили.

– А Феликса вы не видели сегодня?

– Только мертвым, – неожиданно ухмыльнулся Франц. – Когда его сюда Филипп привез.

– Понятно… – дядя снова сделал паузу. – Кстати, пастуха вы на том берегу не встретили?

– Пастуха? – удивился Франц. – Видел, да. А чего это вы спрашиваете? Причем тут он?

В голосе жениха Лауры снова прозвучало подозрение. Иоганн тоже не понял вопроса, нахмурился, пытаясь понять, куда ведет дядя, но затем решил, что спросит позже. Внезапно ему в голову пришла странная мысль: ведь если доктор сейчас пьян и спит, то дяде никакая опасность не угрожает. И, значит, он, Иоганн, просто подслушивает. Юноша покраснел и тихонько взглянул на Марию. Та застыла, словно статуя, боясь даже пошевелиться. Лишь глаза выдавали любопытную девчонку: ей было жутко интересно подслушивать взрослые разговоры.

– Да нет, ни причем… – сказал тем временем дядя. – Да вот еще… В деревне в последнее время слухи ходят про привидения. Вы ничего такого не слышали?

– Привидения точно есть, – решительно заявил Франц. – Я не только слышал, я их видел. Вот как вас сейчас. Весной дело было, уже снег сошел. Я в Леменграуен ездил, возвращаюсь, поздно, луна уже на небе… Ну и решил сократить дорогу через лес по старой просеке – там вполне можно было проехать. Да чего-то заплутал, сбился с пути, будто меня сманил кто. Ну, это я уж потом подумал, а тогда растерялся. Слышу шум какой-то – ну пошел на этот шум, а там… Уж на что я во многих переделках побывал, а тут душа в пятки. Невдалеке, метров сорок может, из подлеска поднимается кто-то – большой, страшный, с рогами, а сквозь него луна на деревья светит.

– Сквозь него? – заинтересовался священник. – А это не могла быть какая-то шутка? Ребятишки, например, баловались? Знаете ж, забавы у них какие бывают: сошьют себе из старых тряпок балахон и пугают друг друга ночью на кладбище.

– Какие ребятишки ночью в лесу? Клянусь вам, святой отец, это что-то бесовское было. И никаких тряпок там – свет сквозь него шел.

– Хм… очень необычно, – задумался священник. – А дальше что было?

– А что дальше? Крестное знамение сотворил я, развернул коня, и только меня и видели. Вы не подумайте, святой отец, я ведь, правда, многое повидал, байки вам рассказывать не буду.

Впечатленный рассказом о привидении, Иоганн и не заметил, как сам вцепился в стоявшую рядом Марию. Так и держались друг за дружку в темных сенях, прислушиваясь к каждому шороху из соседней комнаты. Слышно было, как кто-то зашевелился, зашуршал, а затем отец Иеремия кашлянул и негромко произнес:

– Еще один вопрос, Лаура. Мой племянник подобрал сегодня ленту. Посмотрите на нее, может, это ваша?

– Нет, не моя… – тихо и отрешенно ответила Лаура.

Даже не видя, что происходит, Иоганн был готов дать голову на отсечение, что девушка и не взглянула на ленту. Отец Иеремия помолчал, собираясь с мыслями, вздохнул тяжко и принялся собираться.

– И последнее… – неожиданно голос Иеремии прозвучал совсем рядом с дверью. Отчего Иоганн с Марией вздрогнули и, разомкнув руки, отпрянули вглубь сеней. – Может быть, кто-то из вас видел у Филиппа бумаги, написанные по латыни? Никто не обращался к нему с просьбой перевести какой-нибудь документ?

– Вы не в ту дверь идете, святой отец, – подсказал священнику Франц. – А документов мы никаких не видели. Ни на латыни, ни на греческом, ни на русском…

– А ты, Лаура? – на всякий случай спросил девушку отец Иеремия.

Но ответа так и не дождался.

Попрощался с Францем и направился к выходу. С другой стороны дома. А Иоганн и Мария прошмыгнули из сеней в «больничку», оттуда во двор и мимо глухо ворчащего Гиппократа через забор на улицу.

22

– … И как, почерки не совпали? – Иоганн замедлил шаг и оглянулся на запыхавшегося дядю. Тот, подобрав полы сутаны, торопливо семенил следом. Уже почти совсем стемнело. Крестьяне возвращались с полевых работ по домам. Многие, проходя мимо, с любопытством оглядывались на отца Иеремию. Но никто не решился его остановить и спросить, как обстоят дела с расследованием убийства – видно же, человек торопится, не до расспросов досужих, успеется еще всё узнать.

– Нет, почерк на записке иной, – ответил священник. – Франц пишет четко, строго, по-военному, а Лаура – меланхолично, неряшливо, забывает стряхнуть чернила с кончика пера и потому оставляет много клякс.

– Так я и знал! – с отчаянием хлопнул себя по макушке Иоганн. – Мы идем ложным путем.! Вон еще сколько народу вокруг, а мы опросили всего-то человек десять.

– Ну разумеется, кто угодно мог оказаться убийцей, – согласился отец Иеремия. – Но мне кажется, что мы идём в правильном направлении. Именно с этими людьми Феликс как-то соприкасался. Вряд ли можно предположить, что убийца из простых крестьян. Феликс относился к ним с презрением, и они отвечали ему взаимностью, только и всего. Убийца же – из круга тех людей, с кем Феликс хотя бы изредка общался. Убийство было запланировано, подготовлено заранее, а значит, у преступника была серьезная причина для того, чтобы его совершить.

– А привидения? Вы верите, что Франц их вправду видел?

– Та-а-ак, – сердито пробормотал отец Иеремия и резко остановился. – Ты никак, дружок, подслушивал мой разговор с Францем?

Иоганн по-девчоночьи залился румянцем, смутился, только собрался, было, начать оправдываться, как вдруг из-за угла показалась огромная рогатая морда. Что за черт? От неожиданности Иоганн вздрогнул и перекрестился, да и дядя сразу позабыл о своем вопросе. Через секунду юноша смеялся над собой. Да это же корова, а не дьявол! В такой день что только не причудится. За первой коровой появилась вторая, третья, они что-то сердито промычали, встретив неожиданное препятствие, обогнули священника с Иоганном и побрели дальше по улице. А навстречу им летела уже невесть откуда взявшаяся дочь молочников Мария с хворостиной в руке. Она быстро, почти неуловимо, подмигнула Иоганну и налетела на пастушка, который гнал стадо с пастбища домой.

– Буренки наши все целы? Тетя Марта рассказала, как ты ей лошадь попортил. Думаешь, теперь тебе кто доверит свою скотину? Если хозяйская лошадь, так все можно, да? Смотри, как бы боком тебе не вышло… За все долги следует расплачиваться. За все! – и она опять мельком глянула на Иоганна и почти незаметно подмигнула ему.

– Ддддда я чччччто? Я нннничего… – пастушок заикался от волнения. – Я, ччччто ли, виноват, чччччто она в яму оступилась? Да ззззззаживет, всё нормально с ней бббббудет. Ссссссслегка совсем ппппппокалечилась. Пппппподкова слетела.

– Вот ты мне и нужен, голубчик, – совсем позабыв про Иоганна, обрадовался отец Иеремия. – Скажи, где ты пас сегодня коров?

– Ддддда где сказали, там и пас. На той стороне, вдоль старой дороги. – пастушок слегка успокоился и перестал заикаться. – Тетка Марта с братом уже ходили смотреть. А что яму не могу показать – да где ж я ее найду? Стадо на месте не стоит. Будто я каждую выбоину помнить должен.

– А сегодня утром ты никого не встречал на той стороне реки?

– Да кто туда пойдет, что там делать? Пастись, что ли, кто будет? Видел: кто-то из чужаков рыбу ловил. Но это на нашей стороне реки, ближе к лесу. А на лугах никого.

– А когда лошадь повел домой, стадо, получается, бросил?

– Да куда оно денется? – пастух недовольно глянул на священника исподлобья. – Я же быстро сбегал – туда и обратно.

– Так как же ты быстро сбегал, если у лошади нога покалечилась?

Пастух замялся и замолчал. Священник не стал его долго томить.

– Ну хорошо, скажи, а ты не видел Франца – молодого человека с велосипедом?

– Никого я не видел, сказал ведь уже, – буркнул в ответ пастух.

– Ладно, иди, – отпустил его отец Иеремия. Тот обрадованно вздохнул и постарался как можно скорее улизнуть вместе с коровами. Мария уже отогнала своих буренок от стада и повела их домой. Только на прощание улыбнулась Иоганну щербатой улыбкой и помахала издали рукой.

Через несколько минут священник с племянником уже подходили к кутузке. Позади дома маячил неясный, размытый темный силуэт, больше похожий на размазанную по стене тень. Кто-то следил за кутузкой со стороны улицы, хоть там и не было окон. Иоганн тихонечко ойкнул, а отец Иеремия вдруг повернулся лицом к этой тени и решительно направился ей навстречу. Темный силуэт нервно задвигался, словно раздумывал, в какую сторону броситься бежать, а затем вдруг решился и спокойно двинулся навстречу отцу Иеремии. Через минуту Иоганн вздохнул с облегчением: перед ними стоял однорукий бродяга Альфонс Габриэль. «Наверное, он разговаривал с Себой через стену, – подумалось Иоганну. – Ведь они друзья. Все-таки не такой плохой человек бродяга, пришел поддержать приятеля».

– Альфонс Габриэль, мне кажется или нет, что вы что-то знаете об этом деле? – непривычно сурово и строго спросил отец Иеремия.

Бродяга наклонил голову набок, глянул на священника черным недобрым глазом и хрипло выговорил, словно каркнул:

– Знать ничего не знаю. И не хочу знать. А ты берррегись!

– Сейчас уже поздно. Мне надо еще многое успеть. Я поговорю с вами завтра, приходите на исповедь, – попросил отец Иеремия, словно не обратив внимания на зловещее предостережение. – Никто не узнает о нашем разговоре. Но мне надо обязательно задать вам несколько вопросов. Сегодня только один – говорили вы кому-нибудь о том, что Генрих уезжает в город?

– Никому я ничего не говорил! – сварливо ответил бродяга.

– А можете написать несколько слов карандашом?

Альфонс Габриэль вновь зыркнул глазом на отца Иеремию, а затем демонстративно потряс пустым рукавом рубашки.

– Ну хорошо, до завтра, – вздохнул священник и, кивнув Иоганну, пошел в обход здания. На Базарной площади народу почти не осталось. Поднявшись на крыльцо кутузки, отец Иеремия громко постучал в дверь. Через несколько секунд на пороге выросла массивная фигура жандарма.

– А-а-а, святой отец, проходите, – добродушно проворчал он. – Рассказывайте, как ваши успехи. А я уж послал в город Йоахима за следователем. Надеюсь, что завтра к середине дня прибудет. Извините, не жарко у меня. Ночи еще холодные, а без стекла в окне выстудилось сразу. Завтра только вставят. Я сейчас ремонт дома заканчиваю, но стёкол в запасе, увы, нет. Так что не обессудьте, как есть. Присаживайтесь.

Жандарм сел за стол, на котором лежали продолговатые плоские камушки со странными рисунками. Отец Иеремия, уже почти без ног, устало рухнул на стул с другой стороны стола и с интересом воззрился на них. Остальные стулья находились у дальней стены, Иоганн не решился спросить разрешения перенести один из них поближе, а садиться у стены ему не хотелось – вряд ли там будет что слышно, а столько всего интересного он ожидал узнать, присутствуя при разговоре дяди и господина Вальтера.

– Это у вас что такое? – спросил священник и показал на камни, лежащие на столе.

– Это кости для игры в мацзян. Вам вряд ли по душе придется, святой отец. Мацзян – это что-то типа наших карт. У каждого камня свое значение. Китайцы придают им глубокий смысл. Вот нас сейчас здесь трое – цвета трех главных камней подчеркивают наши достоинства: красный Чанг – это благосклонность, зеленый Фа – искренность, белый По – сыновнее благочестие. Я в Бога не верю, вы знаете, но поговаривают, что Ной во время Потопа играл со своими домочадцами в мацзян. Делать-то было нечего – скучно, поди, сидеть взаперти в Ковчеге все сорок дней.

– Ной с домочадцами во время Потопа Богу молился, – сердито возразил отец Иеремия.

– Да я же не против, – добродушно заметил Бауэр. – Я и в Потоп не верю. Может, вас успокоит, но есть и такое мнение, что мацзян придумал Конфуций. Я бы научил вас играть, святой отец, но надо вчетвером, а нас тут только трое. Да вам и не понравится. Я вот себя балую, придумал такую штуку из камней, типа пасьянса – сложишь фигуру, а потом разбираешь открытые пары. Довольно занимательно, надо сказать, хоть и бессмысленно. Только чем тут еще заниматься, когда надо просто сидеть и сторожить арестанта? – Иоганну показалось, что жандарм даже как бы виновато оправдывается.

– Как там наш Себастьян, бедолага, поживает? Можно к нему зайти?

– Да спит, небось, днем колотился в дверь, и руками, и ногами, рвался, плакал, а сейчас притих что-то. Пусть отдохнет, замаялся. Хотел его покормить, да он не стал ничего есть.

– Проведать бы, – забеспокоился священник.

– Да что ему будет? Не волнуйтесь, святой отец.

– Как не волноваться? – вздохнул отец Иеремия, – Так вам, получается, приходилось бывать на востоке?

– Нет, ну что вы. Игру мне подарил русский граф. Он мне всё и рассказал про мацзян, и правила разъяснил. Теперь вот время выпало, сижу – балуюсь.

– Вы знаете Ерёмина? – живо поинтересовался священник.

– Да кто же его не знает? – ответил Бауэр. – Приезжал к нам, давненько уже, как раз когда лесника убили. Воспользовался случаем, что может побраконьерствовать безнаказанно. Даже остановился на пару дней у Анны. Она не возражала – одна надежда у ней тогда была, что граф защитит. Он и защитил, на суде, деньгами. А то бы отвечала она по закону, как миленькая, за убийство мужа. А граф тогда приехал… матерого кабана завалил, на радостях полштофа шнапса выпил и потребовал баню. А какая у лесника баня? Баня только в городе. Осерчал малость, узнав, да пошел на речку. А на реке течение быстрое, поволокло, в омут потянуло. Хорошо я недалече был. Вытащил дурака, откачал, уж неживой почти был. А он со мной вот игрушкой такой расплатился. И в суде потом против меня выступал. Э-эх, люди, – горько вздохнул жандарм.

– Почему вы так уверены, что это Анна убила мужа?

– Ссорился лесник с женой перед смертью люто, бил ее зверски, не мог простить смерти ребенка. Как у них малыш заболел, лесник сразу хотел в город везти, в клинику, а доктор наш, Филипп, сказал, что, дескать, страшного ничего нет, дал травок, микстурок и сказал, что через пару дней само пройдет. Лесник и слушать не хотел, у малыша жар был, но Анна воспротивилась, страшно ей было, что ребенка растрясет в дороге и продует. Вот как всё кончилось. Ну, и топор – свой, хозяйский, и убит недалече от дома. И алиби у ней никакого. Кому еще нужно было убивать лесника? Она с той поры Филиппа и не любит. Винит его в смерти сына. И во всех своих последующих невзгодах. Мужа убила она. Больше некому.

– Боже мой, Боже мой, беда-то какая, – перекрестился отец Иеремия. – Хочу спросить вас, Вальтер, это вы отпустили Рудольфа с места преступления?

– Что-о-о-о? – жандарм выпучил глаза и весь побагровел. – Он оставил пост? Давно? Да как он посмел? Когда вы об этом узнали, святой отец?

– Когда возвращался мимо кузницы. Но ведь Рудольф не виноват. Он не военный, не полицейский, не должен соблюдать устав… И он, очевидно, долго ждал вас, устал, видать.

– И это после того, как я его из долговой ямы вытащил? Когда он проигрался в пух и прах всё тому же русскому графу? Я за этого картежника и шулера поручился, спас его, можно сказать. И он не мог посидеть несколько часов, чтобы… ведь сам вызвался! сам! нет, я молчу про то, что его любимого ученика убили. Я молчу про справедливость и правосудие. Но элементарное чувство благодарности… Э-эх, люди, – Бауэр с досадой хлопнул себя обеими руками по поясу. Забренчали подвешенные к ремню наручники.

– Ну, сейчас Генрих дома, он последит, я так думаю… – не успел отец Иеремия закончить фразу, как в дверь кто-то громко и настойчиво застучал. Бауэр пошел открывать.

– Да, место убийства под надежной охраной, – рассерженно промолвил он, пропуская за порог кузнеца. Тот был весь растрепан и взволнован, словно только сейчас узнал о том, что случилось.

– Я… это… – кузнец явно неловко себя чувствовал в кутузке. – Что я хочу сказать? Я монету нашел – может, пригодится для расследования. Кажись, золотая.

– Что за монета? – нахмурился Бауэр.

– Мы нашли пустой кошелек, – сообщил отец Иеремия. – У кузницы, за забором.

Жандарм наморщил свой круглый гладкий лоб.

– Так-так-так… Ограбление? – спросил он у священника.

– Это одна из наших версий, – ответил тот. – Но не все сходится. Позвольте я сначала всё расскажу.

– А можно мне на Себку глянуть? – робко спросил Генрих. – Одним глазком?

– Да спит он, не стоит будить, угомонился едва-едва. То молчит, ни на что не реагирует, то прямо как будто с ума сходить начинает. А сейчас – не шумит, и ладно. Чего зря тревожить?

– Хоть на минуту…

– И вправду, – заступился за кузнеца священник. – Мы уже знаем, что мальчик ни в чем не виноват. Лучше ему, конечно, сейчас быть под охраной. Самого, не приведи, Господь, убить могут. Но он нуждается в утешении чрезвычайно, и раз мы знаем, что он не преступник, то ничего предосудительного от этой встречи, мне кажется, не случится…

– Ну хорошо, согласен, одну минуту, не больше.

Бауэр открыл дверь каморки и пропустил в нее кузнеца. Раздался грохот, кузнец чертыхнулся.

– Забыл сказать, не споткнитесь! – крикнул ему вслед жандарм. – Я там держу кой-какие стройматериалы, – объяснил он священнику. – Дом ремонтирую. Встретил зимой в городе Карла Рабитца, старинного моего приятеля. Во франко-прусскую в одном полку служили. В одних окопах от снарядов прятались. После Шпихерна от ран лечились в одном госпитале. Если бы не генерал Штейнмец, лежать бы мне уж сколько лет в сырой земле… Славный вояка! Мудрый полководец. Многим от лягушатников жизнь спас. А Карл Рабитц после войны знаменит стал, изобрел сетку для штукатурки стен, встретил я его в городе случайно. Так он меня домой затащил, выпили, товарищей вспомнили, два рулона мне на прощанье вручил, не отказываться же? Замечательный человек. Хоть я и простой жандарм, а он теперь знаменитость, но разговаривал со мной, как тогда, в семидесятом, по-братски.