Текст книги "Конкурс Мэйл.Ру"

Автор книги: Оксана Аболина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ЧАСТЬ ДВАДЦАТАЯ

Дашка стояла на лестнице у распахнутой настежь двери и взахлеб рыдала.

– Господи, что случилось? – опешил я. – Дети?

Я безумно испугался. Но тут Дашка вкатила мне такую мощную оплеуху, что от этого сразу же стало легче. Я понял, что с детьми все в порядке, что дело только лишь во мне, в том, что она за меня волнуется.

– Ну всё, всё, успокойся, всё хорошо, – стал уговаривать я жену, осторожно подталкивая ее к квартире. Запер изнутри дверь. Обнял, погладил по голове, по спине. – Всё, всё, всё замечательно. Я просто ходил в храм. Не беспокойся, солнышко. – я представил, как она проснулась, стала искать меня, не нашла, увидела записку, испугалась, приникла к видеофону. Боже мой, неужели так и стояла у двери, меня ожидая? Из кухни высовывалась испуганная физиономия Длинноухого. В глубине квартиры надрывался истошным криком Цыпленок. Так и есть, не завтракали, нервничали, делать им больше нечего. Что же это за жизнь такая зверская пошла? Я отправился на кухню и пока Дашка, баюкая Цыпленка, рассказывала, сколько они здесь натерпелись, думая-гадая, что со мной может случиться, приготовил омлет и разогрел рожок с молоком.

– Ничего со мной не может плохого произойти, – говорил я. – Ты же знаешь, я осторожный. Если на улице будет по-настоящему что-то опасное, я сам нос из дома не высуну. Я ведь думаю о вас, беспокоюсь, и у меня всегда с собой мобильник. Если что-то непредвиденное случится, уж позвонить домой я точно успею.

– Но я звонила, звонила сто раз! – возразила Дашка.

– Ты же знала, что я в храм иду. Я у входа в церковь выключил трубку. А потом забыл включить обратно. Не беспокойся, я не потерял ее и терять не собираюсь. Тебе надо понять: со мной всё хорошо. И всё будет хорошо. Всегда, ныне и присно… Мысль о конкурсе помешала мне добавить «и во веки веков»…

Дашка заметила заминку, но я тут же поправился.

– Видишь ли, мы под Богом ходим. Поручиться на все сто – никак не могу. Но то, что от меня зависит – я всё сделаю. Ты же знаешь, у семьи второй приоритет после Бога, – понимаю, что первый бы ее утешил гораздо больше, но Дашка и сама знала, что это невозможно…

После завтрака я сел за компьютер. Прежде всего проверил рейтинг. 1 место – Цыпочка, 11 – SolaAvis, 12 – Фея, Одинокая Птица и Фея обогнали меня, я был на 13-м месте, а на 19 я увидел Ветра. Итак, Ветер появился в конкурсе. Я вспомнил свой сон. Но я не позволил недоверию командовать сегодня в себе. Я поставил Ветру минус. И написал ему записку, что его имя появилось в рейтинге. Впрочем, я не сомневался, что Ветер следит за конкурсом. Проголосовало уже пять тысяч с лишком человек, и многие из тех, кого я не знал, и кто обо мне никогда не слышал, приговаривали меня к смерти. Я догадывался, что большинство из них – это те, кого выдвинули в смертники враги либо друзья. Я понимал, что людьми руководит страх. Я все понимал, и я не злился на них. Мне было очень их жаль. Кто понимает из этих людей, что творит, того долго будет совесть мучить, а кто не понимает, то это уже такое несчастье, которому никто, кроме Бога, помочь не в силах. Я закрыл глаза, опустил голову на сложенные ладони и помолился. Молитва была короткой, неуставной, за обуенных страхом и не имеющих разум была она, с просьбой помочь им, спасти их, и еще просил я, чтобы грех, против меня совершенный этими тысячами людей, не засчитывался им, пусть уж лучше будет он им уроком, а я… ну что, как-нибудь переживу это зло… не коварство же это, не злонамеренность – страх, смешанный с глупостью, не более. Ничего, ничего, всё, Господи, со мной в порядке, ноу проблемс… Еще я попросил за Фею, Ветра, Цыпочку и SolaAvisa. Если судьба погибнуть мне, то пусть их хотя бы минует этот двенадцатидневный напряг ожидания, ведь не позволишь же Ты, Господи, умереть им. Не за что им умирать. Хорошие они все люди, Ты же сам это знаешь… Так что уж нервы им зря мотать?

Перед тем, как открыть почту, я встал слегка поразмяться, отключиться от грустных мыслей, подошел к окну – напротив магазина маячила одинокая фигура с бритой головой, я вздохнул, задвинул шторы и вернулся к компьютеру.

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ветер писал, он в курсе того, что попал в рейтинг, но сейчас не до того – нужно готовиться к передаче. Вечером его должны показать в «Обозревателе» в прямом эфире. Конечно, это не совсем то же самое, что новости, аудитория у «Обозревателя» много уже, специфичнее, чем у любых новостей, но случалось, и аналитические программы телевидения меняли направление общественного мнения в политических вопросах. Реакцию людей можно будет увидеть уже завтра-послезавтра; к этому времени Ветер собирался вернуться в свою деревню под Тулой из Москвы, где в Останкинской студии снимали передачу.

– Вряд ли удастся что-либо реально изменить, но попробовать надо, – уверенно писал Ветер.

– Не буду задерживать, – ответил я. – Только, пожалуйста, будь осторожен. Не наследи.

– Не беспокойся, – откликнулся Ветер. – Туда и обратно меня привезет совершенно надежный человек.

Я открыл отложенное вчерашнее письмо Цыпочки. Оно немногим отличалось от предыдущих. У девчонки продолжалась нескончаемая истерика. Она писала, что подписи протестующих против конкурса в мире Феи практически все исчезли. Народ боится защищать тех, кто попал в список номинантов конкурса «Смерть». Все понимают, что любой, кто выступит против администрации, рискует оказаться на первых страницах рейтинга.

– Я тоже забрала свой голос, потому что думала, а вдруг тогда мой рейтинг снизится, – пыталась оправдываться Цыпочка, – и ничего! Как была на первом месте, так и осталась! А Вы говорили, что через пару дней я буду уже позади, как же так? Что мне делать? У меня не может быть столько врагов! Я и народу-то столько не знаю, сколько проголосовало против меня! Помогите, пожалуйста, милый Скиталец, сделайте что-нибудь, я уже больше не могу, я измученная вся, мне проще самой перерезать себе вены или повеситься, чем ждать еще две недели. Не могу я больше, совсем не могу! Плохо мне! Страшно! Ужасно страшно! Я извелась вся. Помогите, ну хоть как-нибудь, ну Вы же взрослый, придумайте. Мне жить очень хочется. Я раньше часто думала, как хорошо было бы умереть, а теперь понимаю, какая дура была. Я очень-очень-очень хочу жить! Ничего другого больше не надо! Спасите меня, спасите, пожалуйста!

Что мне было ей ответить? Как успокоить? Что рано ей еще о смерти думать? Это прозвучало бы беспредельно цинично. Я написал Цыпочке, что на Мэйле, действительно, мы оказались в западне у администрации, но один из моих френдов сегодня выступит в Обозревателе, и я надеюсь, что это как-то нам поможет. Я не стал говорить, что первое место она неминуемо потеряет, судя по тому, как стремительно взлетел я со своими друзьями. Сейчас она этому не поверит, решит, что это пустые слова, которыми ее пытаются обманно утешить. Лучше пускай отвлекается, надеясь на возможный выход из ситуации.

Закончив письмо Цыпочке, я почувствовал себя измочаленным до невозможности. Трудно на расстоянии успокаивать совершенно незнакомого человека, которому грозит смерть и который перестает верить в возможность собственного спасения. Я устал, мне вообще не нравится, когда женщины нервничают или скандалят, а если плачут, то это хуже всего. Я теряюсь в таких случаях и не знаю, как себя вести. Мне кажется, что они рассчитывают на то, что я сумею решить все их проблемы, а я часто не знаю даже, как с ними самими разговаривать, когда им плохо. Я думаю, они и сами не знают толком, чего от меня хотят, просто хотят переложить ответственность за свои проблемы и беды на крепкие мужские плечи. Еще бы эти разнесчастные плечи такими мощными самому чувствовать.

Я встал, подошел к окну. По-прежнему напротив магазина маячила темная фигура с бритой головой. Я долго смотрел на нее и думал, что если бы это было кино, то сатанист сейчас вытащил бы из кармана пистолет и без промаха поразил бы меня. И все мои проблемы были бы решены. Раз и навсегда. Я умер бы мучеником за веру и попал бы в рай. Я потряс головой. Ну вот, недалеко же я от Цыпочки ушел в своих мыслях… И жить, да жить, конечно, очень хочется. Вот именно сейчас, когда опасность подступает с двух сторон. Жить хочется, только получится ли? Что ж, рано или поздно это выяснится…

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Хиппа не изменил воскресной традиции – наведался ко мне после вечерней прогулки с собакой. Мы сидели на кухне, пили пиво да по-черному смолили, так что Дашка не выдержала, дважды заглянула и намекнула, что дымом несет уже в детскую. Хиппа притушивал хабарики в ответ на ее замечания, но мне было не остановиться – я курил сигареты одну за другой, не останавливаясь, подряд. Хиппа был единственный человек в реальном мире, кроме отца Иллариона, с кем я мог поделиться большей частью своих проблем. Несмотря на его странное поведение и то, что Хиппа знал обо мне гораздо больше, чем я предполагал всего лишь неделю назад, мне казалось, что я могу доверять ему. А что делать? Нельзя же замкнуться в собственной скорлупе настолько, что не верить уже совсем никому! Мы и так вели настолько замкнутый образ жизни, что практически чувствовали себя робинзонами среди людей, и дальше бы я выдержал такую жизнь, куда деться, если бы не все те события, которые обрушились на меня в последние дни.

Короче, я не справился с нервами и решил рассказать Хиппе о странном поведении Хакера. Я не стал называть ничьих имен, объяснил лишь, что есть у меня друг в Антарктике, который обеспечил пару лет назад мне и еще одному моему другу мощную защиту в сети, а теперь этот друг удивительно себя ведет. Его вообще не узнать, пишет редко и сухо, но это понятно, мы теперь разных социальных слоев люди, но вот то, что он отказался от того, что знает еще одного нашего общего френда, да еще в такой безапелляционной форме, а ведь именно тот общий френд нас познакомил… Я понял, что говорю чересчур сбивчиво, слишком общо. Как понять чужому человеку ситуацию, если он не понимает, о чем именно речь, не знает людей, он ведь никогда не общался ни с кем из моих друзей. Однако, Хиппа кивал лохматой рыжей головой, рассеянно тянул из банки пиво и делал вид, что меня слушает. Возможно, именно это мне и было надо – чтобы кто-то просто дал мне выговориться, сделал вид, что понимает, о чем идет речь. Конечно, Хиппа совсем ничего не понял, поскольку первое, что он меня спросил, было, как ведут себя сатанисты. Я рассказал. Рассказал о том, как лезли к Дашке, когда меня не было дома, рассказал о хвостах, преследующих меня по дороге в храм и торчащих под окнами напротив магазина.

– Ага, да, этих я видел, – мотнул шевелюрой Хиппа и, затянувшись дымом, нагнулся к Найде, которая будучи оставленной у входной двери, как всегда, ухитрилась незаметно проползти на кухню, потрепал ее по холке, откинулся на табуретке назад и чуть не въехал своими рыжими лохмами в пламя горелки, на которой пыхтел, дожидаясь своего часа, забытый чайник. Я ожидал, что Хиппа начнет меня уговаривать быть осторожнее и внимательнее, и вообще не высовываться на улицу, но он ничего такого не сказал.

Тут подошло время, когда по ящику должен был начаться «Обозреватель», я включил телевизор. Хиппа был в курсе, что я не балую телевидение, выразил на лице полное изумление, однако без лишних слов развернул табурет так, чтобы сидеть лицом к экрану. Заодно свернул локтем со стола только початую банку пива, пиво разлилось по линолеуму. Я отправился в туалет за тряпкой, но когда вернулся, увидел, что тряпка уже не нужна – Найда начисто вылизала пол. Хиппа был задумчив и, кажется, не замечал этого. Странный он все-таки тип, в очередной раз подумал я, усмехнувшись про себя и тоже сел перед экраном. Звук поставил на минимум, чтобы Дашка не принеслась выяснять, что такое случилось. Как раз кончилась реклама, появились титры «Обозревателя» и ведущий объявил, что сегодня будут вести беседу представитель Интернет-портала Mail.ru Олег Рекемчук и православный христианин Сергей Игнатьев. Я внутри себя ахнул. Ветер решился открыто назвать свое имя. Либо он взял себе псевдоним, либо он уже не считал себя жильцом на этом свете, либо… либо вел неведомую мне игру, которую предстояло разгадать.

– Тут будет мой друг, о котором я тебе сейчас рассказывал, – негромко объяснил я Хиппе. – Не тот, что в Антарктиде…

– Да понял я, – мотнул головой Хиппа. – Без проблем, не мешай.

В студии, помимо ведущего, находилось два человека. Сначала я даже не понял, кто есть кто. Мне всегда казалось, что Ветер – большой, сильный, красивый, немного полный – таким я его себе представлял. Поэтому, когда увидел маленького худенького человечка в строгих очках, с проплешиной на голове, зачесанными на нее жидкими бесцветными волосами, я решил, что это представитель администрации Мэйла. Но я ошибся. Ветер выглядел совсем не так, как я о нем думал. Этот маленький, щуплый человечек был как раз он. Однако чувство того, что он немощен и слаб, испарилось, как только он заговорил. Он обладал бешеной энергией, не мог находиться на одном месте, вертелся на стуле, вскакивал с него, прыгал по сцене, то и дело вылетая из-за стола, за которым ему полагалось чинно сидеть во время передачи, чтобы вести неторопливую размеренную беседу. Он говорил, как Демосфен, быстро, горячо, убедительно. Сначала я даже не вдумывался в смысл его слов, захваченный этим пламенем и тем новым образом, который у меня еще не ассоциировался с моим другом. Я глянул на Хиппу и увидел, что он не только необычно внимателен, он испуган.

– Твоему другу угрожает опасность, – тихо произнес он. – Мне надо срочно позвонить.

Я протянул ему телефон, но он сказал, что воспользуется своим мобильником и, цыкнув Найде, вышел с кухни. Я встревожился, но мне надо было досмотреть «Обозревателя» и я сосредоточился на передаче. Как раз Ветер задал администратору Мэйла какой-то вопрос, и тот размеренно объяснял, что-то насчет того, что идея конкурса была предложена и реализована инвестором, который скупил контрольный пакет акций компании Portall.ru, владеющей Интернет-порталом Meil.ru. Кто является инвестором? Корпорация IceGold. Да бросьте вы, как эстонский банк мог скупить контрольный пакет акций Port.ru? Это ему не под силу. Администратор не ответил на этот вопрос, а Ветер, казалось, не заметил молчания и продолжал… Он говорил о морали, религии, культуре, смертной казни в современном мире – обо всем, что наболело у нас за всю нашу жизнь и за последние дни. Я не понимал, на что он надеется. Можно ли поднять общественное мнение, находясь в замкнутом пространстве студии, без открытой связи с публикой, казалось, что его это не так уж и сильно беспокоит. Он почти не говорил о самом конкурсе, а только об общественных язвах. И хотя я понимал, что Ветер все это несет совсем не вовремя и уж вовсе не к месту, я не мог оторваться от его вдохновенной речи, и, когда передача закончилась, очень пожалел, что не догадался записать передачу. Я не заметил, когда на кухню вернулся Хиппа, он слушал Ветра, хмуро насупившись и рассеянности его всегдашней не было и следа. Когда я выключил телевизор, Найда, до того смирно спавшая на полу, вдруг тонко и громко завыла. Я не сразу понял, что она опьянела от пива. Она вела себя совсем как человек, которому плохо, в глазах стояли слезы, а она выла о чем-то своем, о собачьем, а у меня мурашки бежали по коже. Хиппа рыкнул на кавказку, но она не отреагировала. Тут на кухню вылетела Дашка, увидела пьяную собаку, обругала и меня, и Хиппу, велела ему больше никогда не появляться со своей дикой собакой и не успокоилась, пока Хиппа не ушел. Впрочем, когда он ушел, она тоже не успокоилась, а плакала, и я не знал, чем ей помочь. Не умею я с женщинами говорить, когда они плачут. Впрочем, это я вам уже рассказывал.

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

19 сентября. Понедельник. 11 дней до завершения конкурса.

Огонек экстренного вызова не предвещал ничего хорошего. Меня искала Фея. Ну да, все новости, в том числе скверные, она вечно узнавала первая. Вездесущесть Феи меня поражала. Всё знать – казалось, это ее прямая обязанность. Я включил быструю связь.

– Что случилось, Фея?

– Мы влипли, Скиталец, по уши, блин, влипли.

– Да что такое, черт побери?

– Зайди на главную страницу Мэйла, сам увидишь.

Ну, зашел. Ну, увидел. Ну да, что ни говори – мы, действительно, влипли. Въехали в трясину по самую макушку. Всю главную страницу занимала реклама конкурса «Суд общественности». Прочая информация, включая вековечную рекламу презервативов и подгузников, исчезла. Центральное место страницы занимал список первой десятки лидеров конкурса. И все мы дружно сместились в эту самую первую десятку. Правда, исполнилась наконец мечта Цыпочки, она занимала теперь второе место, а первое было – у моего друга Ветра. Вчерашняя его инициатива оказалась наказуемой. Мэйл показал, кто в доме хозяин: он или клопы. SolaAvis занимал почетное третье место, Фея – четвертое, я стоял на пятом, и это меня нимало не утешало. Никого из первой пятерки я предпочел бы не видеть на этой странице. Оставшиеся места занимали незнакомые мне ники, хотя и примелькавшиеся за последнее время. Они шли прямо за Цыпочкой, а теперь сместились немного ниже нас. В общем, Мэйл подвалил нам свинью. Попавший на главную страницу становился объектом пристального внимания всех, кто зашел ознакомиться с любой информацией, а значит, популярность его автоматически и катастрофически росла. Мы были обречены остаться на первой странице до конца конкурса, если, конечно, только Мэйл не решит, что кто-то ему неугоден больше, чем мы, и не сменит кого-либо из нас на новую persona non grata. Но это было еще не всё. Мэйл решил не останавливаться на достигнутом эффекте, он задумал лишить нас любого шанса. И даже надежды. Он не просто загнал нас в гроб, он еще и гвозди в него забил. Здоровые, надо сказать, это были гвозди.

По верху страницы двигалась блестящая красочная бегущая строка, чем-то напомнившая мне поздравлялку Длинноухого на День Рождения: ТОТАЛИЗАТОР. Я ткнул в надпись. Ну всё, приехали. Мэйл объявил ставки за наши жизни. И было уже немало народу, которые поставили на Ветра, Цыпочку и SolaAvisa. На меня ставили немногие. Первым в списке шел некий Гоша Пулькин – он бахнул в мой адрес аж сто баксов. В личной информации он писал, что это его последние деньги, и единственная надежда на то, чтобы выправить материальное положение. Гоша Пулькин был многодетным безработным. Безработным с приличным стажем и не имеющим пособия. «Ну что ж, удачи тебе, Гоша», – горько усмехнулся я. Игра администрации становилась всё более циничной и изощренной. Веселого ничего не было. Уверенность, с которой проводился конкурс, говорила о том, что безнаказанность тем, кто его организовал, гарантирована.

Я снова связался с Феей, попросил не высовываться, не предпринимать никаких активных действий на территории Мэйла, чтобы администрация больше не считала ее участником «сопротивления». Фея расстроено сообщила, что не только в нэте, но и в реальной жизни у нее масса неприятностей – ее уволили с работы. Без всякой причины, в НИИ запарка, тем не менее, ей даже не искали замену – просто выкинули, бросив, как кость собаке, обязательное выходное пособие. Я спросил, есть ли ей на что сейчас жить, но она ушла от ответа, лишь сказала, что советует мне сиииииильно экономить в ближайшее время. О том, что это стоит делать, я в общем-то и сам уже догадался. Пока я с ней общался, вторым планом сознания обдумывал, что из вещей можно продать, что сдать в ломбард, если вдруг и нас прижмет. Впрочем, я очень надеялся на защиту Хакера и на то, что мое местопребывание, несмотря на все разглагольствования Мэйла, не будет раскрыто. Возможно, что Мэйл блефует. Возможно, им никогда не найти ни меня, ни Ветра. Но тогда… кто тогда встанет под удар? Цыпочка? SolaAvis? Фея?

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Дашка стукнулась в дверь – звонили из церкви, я снял параллельную трубку. Отец Илларион сказал, что встречался с благочинным. Тот обращался в епархию, там пытались организовать выездное заседание по делам религий. Безуспешно, Министерство Юстиции отказалось признать конкурс относящимся к церковным интересам и не приняло протест епархии. Тем не менее, некоторая надежда имеет место быть. К православным в вопросе, касающемся конкурса, присоединились другие христианские конфессии, а также иудеи и мусульмане. На религиозном форуме, который состоится в Москве во вторую декаду ноября, запланировано провести всестороннее обсуждение вопросов, касающихся конкурса Мэйл.Ру и других случаев нарушения прав человека в современном обществе. Будет вынесена религиозная оценка фактам вопиющего расхождения современной общественной морали с основополагающими принципами, лежащими в основе любой религиозной системы. Короче, в случае чего, победитель конкурса должен где-то спрятаться до ноября, когда, возможно, эта проблема будет как-то решена. Голос у отца Иллариона был необычайно печальный и усталый, закончил он тем, что настоятельно попросил меня не приходить послезавтра, в день Рождества Богородицы, в храм. Возможно, что даже и служба не состоится.

– Что случилось? – чувствуя тяжесть, сжавшуюся в упругий черный ком в желудке, спросил я.

– После твоего ухода, где-то через час, в храм ввалились сатанисты, человек семь, наверное. Искали тебя, не найдя, страшно разозлились, разгромили алтарь. К счастью, Маша, свечница, успела позвонить в МЧС. Пожар, который сатанисты напоследок хотели устроить, удалось быстро загасить. В алтаре общими усилиями навели порядок. Теперь ждем митрополита. Нужно заново освящать храм. К сожалению, он осквернен. Надеюсь, митрополит успеет сегодня-завтра освятить новый антиминс, старый изодран в клочки… К счастью, все живы, ведь кроме Маши, которая спряталась под прилавок, а потом выскользнула из храма, никого и не было.

Я чувствовал себя подавленным. Отец Илларион ни в чем меня не обвинял. Но я сам все про себя знал. Я пошел в храм без благословения, самоуправно, несмотря на недвусмысленный запрет. И вот что вышло… Я был виноват в том, что случилось. И я не знал, как загладить свою вину. Хотя народу в приходе было мало, меня даже не просили придти и помочь привести его в порядок. Я был опасен, я нес одним только своим появлением угрозу. Меня даже не мучило то, что я не нужен храму, я слишком сильно подвел своих, чтобы надеяться на то, что меня снова примут. Тем не менее, я знал, что примут, и это грызло мою совесть.

Мне отчаянно захотелось курить. Похлопал себя по карманам – сигарет не было. В столе всегда лежала пара запасных пачек, но, видимо, я сам не заметил, как выкурил их в последние дни. Я подошел к окну – напротив магазина маячил сатанист. И тут в дверь ворвалась Дашка. Она была вне себя. Кричала что-то про конкурс, про сатанистов, и я сначала не понял, что именно она хочет. А потом сообразил – она подслушала мой разговор с отцом Илларионом. И она не врубается в то, что происходит, – только понимает, что случилось что-то ужасное, а что именно – не знает. Я лихорадочно пытался вспомнить, в каких именно выражениях мы говорили с отцом Илларионом о конкурсе. Кажется, «Мэйл.Ру» ни разу не прозвучало. Из разговора вообще не должно было быть ясным, что дело касается лично меня. И о смерти мы не говорили. Так, хотя бы с этим будет полегче.

– Тебе плевать на семью! – кричала Дашка. – Ты подставляешь нас все время, а сам мне ничего не рассказываешь. Вокруг тебя сгущается что-то, я же чувствую, не слепая! Почему ты мне ничего не рассказываешь? Я так устала от этой недоговоренности и от того, что все время за всех боюсь!

– Прекрати немедленно! – закричал я в ответ. – Что ты себе позволяешь? Ты что, подслушивала мой разговор с отцом Илларионом? Как тебе не стыдно? Что это такое – я в своем доме не могу нормально с людьми общаться! Мне нужно думать о том, чтобы прятаться от собственной жены! – в дверь просунулась зареванная физиономия Длинноухого. – Ну вот, ты видишь, ты и ребенка довела!

– Сейчас же расскажи мне всё! Я хочу всё знать! Я требую! – не могла угомониться Дашка. Она вцепилась в рукава моей рубашки, и не давала пошевелиться. Я страшно разозлился. У меня и так всё наперекосяк, а тут еще от меня что-то требуют, орут на меня, я вырвался, оттолкнул Дашку и рванул, не глядя, на лестницу. Спустился на два этажа. Сообразил, что дома осталась трубка Хиппы. Надо бы вернуться. Нет, не сейчас. Курить, ох, курить хочется. Дойду до магазина, не пристанет ко мне этот урод на людях. И продукты уже к концу подошли. В нагрудном кармане рубашки я нащупал кредитку. Ладно, схожу в магазин. Успокоюсь за это время, а Дашка пока подумает о своем поведении. Всё, решено, я быстро спустился по лестнице и повернул к магазину. Черная фигура напротив оторвалась от стены и медленно начала переходить дорогу…