Текст книги "Рассказы о временах Меровингов"

Автор книги: Огюст Тьерри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Фредегонда тоже разочла, что утвердить это милосердное дело и оставить жизнь тому, кого предавало ей торжественное осуждение, было согласно с ее видами. Но, пощадив его, она, кажется, хотела испытать над ним, какие мучения человек может перенести оставаясь в живых. В этой жестокой забаве ей слишком-усердно содействовало услужливое рвение вассалов и королевских слуг, которые наперерыв старались явиться палачами преступника. «Я не думаю», говорит современный повествователь, никто другой, как сам турский епископ: «я не думаю, чтобы какая-либо неодушевленная вещь, любой металл могли выдержать все удары, которыми осыпан был этот несчастный. С третьего до девятого часа утра он висел на дереве, повешенный за руки, связанные на спине. В девятом часу его сняли и растянули на колоде, на которой били палками, розгами и двойными ремнями, и не один или два человека, а все, кто только мог протесниться к его бедным членам, все принимались колотить и били его[520]520
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 263 и 264.


[Закрыть]».

Его страдания и злоба на Левдаста, обманувшего его, заставили раскрыть еще никому неизвестную глубину этой темной интриги. Он показал, что, обвиняя королеву в прелюбодеянии, оба сообщника его и он сам имели целью изгнать ее из королевства с обоими сыновьями, дабы сын Авдоверы, Клодовиг, один остался наследником своего отца. Он прибавил, что, в случае успеха, Левдаст надеялся быть герцогом, священник Рикульф епископом, а сам он турским архидиаконом[521]521
  Ibid., стр. 264. – См. выше, стр. 108.


[Закрыть]. Эти показания не уличали прямо молодого Клодовига в участии в заговоре, но выгоды его были связаны с выгодами трех заговорщиков; Фредегонда этого не забыла, и с той минуты он был уже отмечен в уме ее, как она обыкновенно отмечала, до удобного случая, смертельных врагов своих.

Вести медленно разносились в том веке, если только не были рассылаемы с нарочными. Так протекло несколько недель, пока в Туре могли узнать какую развязку имело дело, возникшее в Суассоне и оконченное в Брени. Во время этой неизвестности, граждане, беспокоясь об участи своего епископа, терпели также и от беспорядков, причиняемых буйством и самохвальством врагов Григория. Предводитель их, священник Рикульф, собственной своей властью водворился в епископском доме и оттуда, как-будто носил уже звание епископа, предмет своего безрассудного честолюбия, изощрялся в употреблении неограниченной власти, соединенной тогда с этим титулом[522]522
  Ibid.


[Закрыть]. Располагая полным хозяином собственностью епархиальной церкви, он сделал опись всему серебру и, с целью приобрести себе приверженцев, начал осыпать богатыми дарами главнейших членов духовенства, раздавая одним дорогие движимости, а другим луга или виноградники. Напротив того, с церковниками низшего звания, в которых не предполагал иметь нужды, он обращался совершенно иным образом и только суровостью и жестокостью давал им знать о присвоенной себе власти. За малейший проступок он приказывал бить их палками или бил собственноручно, приговаривая: «Знайте вашего господина[523]523
  Ibid.


[Закрыть]». Он за всяким словом повторял с надутым тщеславием: «Это я, умом своим, очистил город Тур от этого исчадия, пришедшего из Оверни[524]524
  Ibid.


[Закрыть]». Если приближенные к нему друзья обнаруживали иногда какие-либо сомнения в успехе такого самоуправства и в искренности тех, кого привлекал он к себе безумной расточительностью, то он отвечал им с усмешкой превосходства: «Это мое дело: умный человек впросак не попадает; его можно обмануть только вероломством[525]525
  Ibid.


[Закрыть]».

Этот самохвал, вполне довольный собой, был внезапно выведен из своих честолюбивых мечтаний прибытием Григория, вступившего в Тур среди всеобщей радости. Принужденный передать епископский дворец законному его владетелю, Рикульф не явился на поклон к епископу, как сделали в этот день не только члены духовенства, но и все другие граждане. Сперва он показывал вид пренебрежения и нечто в роде безмолвного вызова, но потом бессильная злоба его превратилась в ярость, в словах его выражалось бешенство, а на устах были только угрозы убийства[526]526
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 264.


[Закрыть]. Григорий, всегда тщательно следовавший законному порядку, не торопился употреблять силу против такого опасного неприятеля, но, действуя спокойно и не произвольно, созвал частный собор из викариев турской епархии.

Его призывные повестки разосланы были к епископам всех городов третьей лионской провинции[527]527
  К 3-й лионской провинции принадлежали нынешние департаменты Франции: Финистер, Кот-дю-Нор, Илль-и-Виллен, Морбиган, Нижней-Луары, Майенны, Сарты, Мен-и-Луары и Эндры-и-Луары.
  Прим. перев.


[Закрыть], кроме принадлежавших Бретонам, народу, столь же дорожившему религиозной, как и политической своей свободой, церковь которого не имела с церковью Галлов постоянных и правильных сношений[528]528
  Adriani Valesii rer. franc., lib. VI, стр. 281.


[Закрыть]. Епископы анжерский, манский и рейнский приняли живейшее участие в спокойствии турской церкви и в деле своего архиепископа; но Феликс, епископ нантский, тем ли, что не явился на собор, или противоречиями в совещаниях, обнаружил явные признаки своего нерасположения к Григорию и пристрастия к его врагам. Он был галльского племени и знатного рода, происходившего, по его уверению, от древних владетелей Аквитании и считавшего в числе своих предков преторианских префектов, патрициев и консулов[529]529
  Fortunati opera, lib. III, carm. 8.


[Закрыть]. С таким высоким родом, которым очень тщеславился, он соединял редкие в то время качества, быстрый и предприимчивый ум, красноречивый дар слова, способность легко писать и проблески того административного гения, который блистал в Галлии под римским владычеством[530]530
  Ibid.


[Закрыть].

Будучи епископом пограничной страны, беспрестанно угрожаемой враждебными набегами Бретонов и которую меровингские короли не имели возможности охранять постоянно, Феликс принял на себя попечение обо всем и наблюдение как за безопасностью, так и благоденствием своей епархии[531]531
  Fortunati opera, lib. III, carm. 3.


[Закрыть]. За неимением войск, он противодействовал вторжениям Бретонов бдительной политикой и искусными переговорами, а когда водворялась безопасность, то собственными средствами возводил огромные общественные сооружения[532]532
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 251. – Fortun. opera, lib. III, carm. 5 и 12.


[Закрыть]. В этой деятельной жизни, среди материальных работ, характер его приобрел некоторую жестокость и повелительность, весьма далекие от идеала духовного пастыря апостольских преданий. Ему случилось однажды объявить притязание на земли, по близости Нанта, принадлежавшие к турской церкви, которые, может-быть, были ему нужны для исполнения великого предприятия, а именно для отвода течения Луары и прорытия ей нового русла с целью доставить двоякую пользу земледелию и торговле[533]533
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 261.


[Закрыть]. Григорий, с его строгой и несколько крутой точностью, отказал в уступке малейшей частицы достояния своей церкви, и эта распря, постепенно разгораясь, произвела между обоими епископами чернильную войну, причинившую великий соблазн. В виде писем они пересылались колкостями, которые заботливо сообщали своим друзьям, и которые ходили в народе, как настоящие памфлеты.

В этом столкновении едких слов и оскорбительных доводов, турский епископ, более чистый сердцем, не столь желчный характером и менее остроумный, нежели его противник, далеко не оказывался победителем. На колкие и гневные упреки, которыми, за отказ уступить спорное владение, осыпал его Феликс, он отвечал с учительским добродушием: «Вспомни слова пророка: горе совокупляющем дом к дому и село к селу приближающим, да ближнему отымут что, едва вселится едины на земли[534]534
  Ibid., стр. 235. – Пророка Исаии, гл. V, стр. 8.


[Закрыть]!» И когда раздражительный нантский епископ, оставляя в стороне предмет спора, издевался над личностью и происхождением своего противника, тогда Григорий не находил, в отпор ему, других выходок, как только в роде следующих: «О! если б ты был епископом в Марсели, то привозили бы туда на кораблях не масло или другие подобные снеди, а только грузы папируса, чтоб тебе вдосталь было на чем писать, для поношения добрых людей. Но недостаток бумаги кладет конец твоему пустословию[535]535
  Ibid.


[Закрыть]».

Может-быть, несогласие, возникшее между турским и нантским епископами, имело более сокровенные причины, нежели случайный повод, о котором говорится. Непомерная гордость, в которой Григорий обвинял Феликса, дает повод думать, что между ними существовал какое нибудь родовое соперничество[536]536
  Ibid.


[Закрыть]. Кажется, что потомок прежних аквитанских властителей или досадовал на свою иерархиальную подчиненность человеку, бывшему ниже его породой, или по преувеличенному чувству местного патриотизма желал, чтобы в западных областях духовные должности были исключительным достоянием тамошних знатных домов. От этого, вероятно, произошли его расположение и присоединение к партии, которая в Туре ненавидела Григория, как чужестранца.

Он давно знал и отчасти поощрял происки священника Рикульфа[537]537
  Ibid., стр. 264.


[Закрыть].

Такое недоброжелательство одного из самых сильных и искусных викариев турской епархии не воспрепятствовало составиться областному собору и произвести следствие. Рикульф, обвиненный в возбуждении смут и мятежа против своего епископа, был заточен в один из монастырей, местность которого не известна[538]538
  Ibid., стр. 235.


[Закрыть]. Едва прошел месяц, с того времени, когда он был заключен под строгий надзор, как доверенные люди нантского епископа искусно втерлись к игумену, правившему монастырем. Они употребили всевозможные хитрости, чтоб обмануть его, и, при помощи лживых клятв, успели выманить у него дозволение выпустить пленника, под обещанием возвратить его. Но лишь только Рикульф увидел себя на свободе, как поспешил спастись бегством и тотчас отправился к Феликсу, который принял его радушно, выказывая презрение самым обидным образом к власти своего архиепископа[539]539
  Ibid.


[Закрыть]. То было последнее огорчение, причиненное турскому епископу этим неблаговидным делом, огорчение, может-быть, самое чувствительное, потому-что оно происходило от человека, равного с ним породой, одного звания и одинакового образования; от человека, о котором он не мог сказать, как о других врагах своих, или варварского племени, или ограниченных умом и преданных страстям наравне с варварами: «Господи, не ведают что творят».

Между-тем, Левдаст, объявленный вне законов отлучительным приговором и королевским указом, не дозволявшим доставлять ему ни ночлега, ни хлеба, ни убежища, вел бродяжническую жизнь, исполненную опасностей и неудобств. Он пришел из Брени в Париж с намерением укрыться в базилике св. Петра; но проклятие, исключавшее его из убежища, открытого для всех изгнанников, заставило его отказаться от этого намерения и положиться на верность и мужество какого-либо друга[540]540
  Ibid., стр. 263.


[Закрыть]. Среди колебаний в выборе пути, по которому безопаснее следовать, он узнал о смерти единственного своего сына; это известие, кажется, возбудило в нем семейные привязанности и внушило неодолимое желание увидеть свой дом. Скрывая имя и странствуя одиноко, в самом смиренном виде, он пошел в дом, где жила жена его[541]541
  Ibid.


[Закрыть]. Посвятив отцовским ощущениям несколько мгновений, которые подвижность его характера и настоящие беспокойства должны были значительно сократить, он поспешил скрыть в безопасное место свои деньги и драгоценности, награбленные во время управления.

Он был связан с некоторыми лицами германского происхождения в окрестностях Буржа узами взаимного гостеприимства, налагавшими, по обычаю варваров, такие священные обязательства, которых не могли поколебать ни запрещения законов, ни даже религиозные угрозы. Этим-то прежним друзьям своим он решился вверить на сохранение, до лучшего времени, все свои богатства, и успел отправить большую их часть прежде, нежели указ о его изгнании дошел до Тура[542]542
  Ibid.


[Закрыть]. Но замедление это было непродолжительно; королевские вестники привезли роковое повеление, в сопровождении вооруженной дружины, которая, по указаниям, собираемым от привала до привала, следила за изгнанником. Дом Левдаста был ею занят; ему самому удалось спастись, но жена его, менее счастливая, была взята и отведена в Суассон, откуда, по повелению короля, ее сослали в окрестности Турнэ[543]543
  Ibid.


[Закрыть].

Беглец, избрав ту же дорогу, по которой поехали повозки с его сокровищами, отправился к городу Бурж и вступил в земли короля Гонтрана, где ратники Гильперика не посмели его преследовать. Он прибыл к своим знакомым в одно время с своими пожитками, которых вид и количество соблазнили, на его беду, туземных жителей[544]544
  Ibid., стр. 264.


[Закрыть]. Найдя, что добро чужестранца хорошая пожива, они поднялись на грабеж, и сам волостной судья принял над ними начальство, желая получить свою долю добычи. Левдаст не имел при себе достаточной силы для отражения этого нападения, и хотя знакомые его пытались помочь ему, однако сопротивление их оказалось безуспешно. Все было расхищено грабителями, захватившими мешки с деньгами, золотую и серебряную посуду, мебель и одежды, оставив ограбленному только то, что на нем было, и угрожая ему смертью, если он немедленно не удалится[545]545
  Ibid.


[Закрыть]. Принужденный снова бежать, Левдаст вернулся и смело пошел по дороге в Тур; нищета, в которую он был приведен, внушила ему отчаянное предприятие.

Лишь только достиг он пределов королевства Гильперика и области, которую прежде правил, как объявил в первой деревне, что есть случай сделать лихой наезд, в расстоянии одного дня пути, на земли короля Гонтрана, и что всякий предприимчивый человек, кто пожелает отважиться на это дело, будет вознагражден щедро. При этом известии собрались молодые крестьяне и разного звания бродяги, которых в то время не мало было по дорогам, и последовали за бывшим турским графом, не заботясь о том, куда он ведет их. Левдаст распорядился как можно поспешнее достигнуть места, где жили его грабители, и напасть врасплох на дом, куда, как он видел, сложена была добыча. Это смелое движение имело полный успех; Туряне храбро напали, одного убили, многих ранили и возвратили значительную часть добычи, которую Беррийцы не успели еще разделить между собою[546]546
  Ibid.


[Закрыть].

Гордый своим успехом и изъявлениями преданности, которые он снискал за свои щедрые награды, Левдаст счел себя довольно сильным против всякого врага, кто бы он ни был, и, снова обратившись к своим кичливым привычкам, жил в соседстве от Тура, ни мало не стараясь скрывать своего пребывания. По распространившимся о том слухам, герцог Берульф послал дружину хорошо вооруженных ратников схватить изгнанника[547]547
  Ibid.


[Закрыть]. Левдаст едва не попался в их руки: ему еще раз удалось убежать, но с потерей последних своих денег и пожитков. Пока остатки его имущества, как принадлежность казны, описывались и отправлялись в Суассон, сам он, по противоположной дороге, старался достигнуть Пуатье и укрыться, с отчаяния, в базилике святого Илария[548]548
  Ibid.


[Закрыть].

Близость монастыря Радегонды и самый характер этой женщины, столь кроткой и почтенной, кажется, распространили тогда на пуатьескую церковь дух снисхождения, отличавший ее от прочих. По-крайней-мере, это единственное возможное истолкование того милостивого приема, какой нашел в недрах этой церкви человек, в одно и то же время изгнанный и отлученный, пред которым затворились убежище св. Мартина турского и парижские базилики. Велика была для Левдаста радость, когда он увидел себя в совершенной безопасности, но она быстро миновала; он вскоре ощутил лишь одно неприятное для своего самолюбия чувство: унижение быть самым бедным из числа тех, кто разделял с ним кров св. Илария. Желая избавить себя от этого и удовлетворить закоснелым наклонностям к чувственности и распутству, он составил шайку воров из самых нечестивых и отчаянных своих товарищей по заключению. Когда городская полиция слабела или засыпала, бывший граф турский, предуведомленный лазутчиками, выходил из базилики св. Илария во главе своей шайки и, вламываясь в дома, на которые ему указывали, как на богатые, похищал из них деньги и дорогую посуду, или брал произвольный выкуп с устрашенного владельца[549]549
  Ibid.


[Закрыть]. Обремененные добычей разбойники немедленно возвращались в базилику и делились там между собою; потом вместе пили и ели, ссорились или играли в кости.

Священная обитель часто была свидетельницей еще постыднейших беспорядков: Левдаст приводил туда распутных женщин, из которых иные, замужние, были пойманы с ним в прелюбодеянии под самым портиком паперти[550]550
  Ibid.


[Закрыть]. Пришло ли, в-следствие слухов о таких соблазнах, повеление суассонского двора исполнить в строгости приговор, произнесенный в Брени, или оскорбленная подобными поступками сама Радегонда просила удалить Левдаста, только он был изгнан из обители св. Илария, как недостойный никакой жалости[551]551
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 264. – Chron. Turon., apud Edmundi Martene collect. т. V, стр. 940.


[Закрыть]. Не зная, куда преклонить голову, он еще раз обратился к своим беррийским знакомцам. Не смотря на препятствия, поставленные последними происшествиями, дружба их была так изобретательна, что доставила ему убежище; но через несколько времени он сам его оставил, увлекаемый своим дерзким характером и беспорядочными причудами[552]552
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 264.


[Закрыть]. Он снова начал вести кочевую и бродяжническую жизнь, которая должна была привести его к погибели; и как он ни был одарен благоразумием и уменьем вести свои дела, для него уже не было более спасения: над главой его тяготело ничем неотвратимое мщение Фредегонды, которое могло иногда, выжидать, но никогда не прощало.

РАССКАЗ ШЕСТОЙ. Гильперик-богослов. – Еврей Приск. – Продолжение и конец истории Левдаста. (580 – 583).

Турский епископ, по окончательном оправдании от клеветы, на него взведенной, снова обратился к своим религиозным и политическим занятиям, прерванным на время. Его ежедневной бдительности требовали не одни дела по епархии и заботы по городскому управлению; кроме их много озабочивали его более общие интересы галликанской церкви и народного мира, беспрестанно нарушаемого франкскими королями. Один, или вместе с другими епископами, он предпринимал частые поездки в разные местопребывания нейстрийского двора, и в том самом бренском дворце, куда являлся прежде, как обвиняемый в оскорблении королевского величества, он находил ныне почет и предупредительность[553]553
  Greg. Turon., Hist. Franc., lib. V et seq. passim.


[Закрыть]. Чествуя достойным образом такого гостя, король Гильперик старался выказать перед ним наружный блеск римской образованности и представить доказательства своих сведений и изящного вкуса. Он втайне читал епископу отрывки своих сочинений, требуя его советов и показывая ему, с каким-то простодушным тщеславием, даже самые незначительные свои упражнения в словесности.

Эти грубые опыты, плоды вполне похвального стремления к подражанию, не приносили однако же никакой пользы, потому-что были без всякой последовательности, слегка касаясь всех предметов: грамматики, стихотворства, художеств, правоведения, богословия. В этих проявлениях любви к просвещению варварский король переходил от одного предмета к другому с живостью неопытного школьника. Последний из латинских стихотворцев, Фортунат, славил эту королевскую прихоть, как залог, подававший великие надежды все более и более унывавшим поборникам прежней умственной образованности[554]554
  Fortunati, lib. IX, carm. 1, ad Chilperucum regem.


[Закрыть]; но епископ Григорий, более суровый характером и не столь ослепленный обаянием власти, не разделял этих упований. С каким бы видом он ни выслушивал авторские тайны внука Клодовига, что бы ни говорил при этом, всегда в глубине души своей он ощущал одно лишь горькое презрение к писателю, которому должен был льстить, как королю. В христианских поэмах, сочиняемых Гильпериком по образцу поэм священника Седулия[555]555
  Священник Седулий жил в V веке и сочинял гимны и латинские поэмы; главнейшая из них называется Paschale Carmen, idest, de Ghristi miraculis libri quinque.
  Прим. пер.


[Закрыть], он видел только набор нескладных стихов без всякой меры, в которых, по незнанию начальных оснований просодии, долгие слоги стояли на месте кратких, а краткие на месте долгих. Что касается до мелких сочинений, не столь высокопарных, как например – гимны, вставляемые в литургию, то Григорий признавал их негодными, и вообще в неловких попытках этого невежественного ума, ощупью старавшегося просветиться, он не умел отличить ни дельных намерений, ни действительно хорошей стороны[556]556
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. III, стр. 260. – Ibid., стр. 291.


[Закрыть].

Руководимый проблеском здравого смысла, Гильперик пожелал выразить латинскими буквами звуки германского языка; с этой целью он придумал ввести в азбуку четыре буквы своего изобретения, между которыми была одна, присвоенная выговору, выраженному в последствии чрез w[557]557
  «Он прибавил» говорит Григорий Турский «к нашей азбуке многие буквы, а именно греческую ω, α, the, vui, которые изобразим так: ω, ψ, ϛ, Δ» (Greg. Turon. Hist. Franc., lib. V, apud script. rer. gallic et franc., т. II, стр. 260). – Летописи разногласят насчет формы и произношения этих букв и Эмуен (Amoin, histoire des Francs) изображает их иначе, нежели Григорий Турский. «Король Гильперик» говорит он: «прибавил к нашим буквам греческую ω и три другие им самим изобретенные, изображаемые и произносимые так: χ ch, Θ th, φ ph.»
  Прим. пер.


[Закрыть]. Таким образом собственные имена германского происхождения, в текстах, написанных по-латыни, должны были получить правильную и постоянную орфографию. Но ни этот результат, которого впоследствии с таким трудом добивались, ни меры, принятые в то время для его достижения, по-видимому, не были одобряемы епископом, слишком упрямым, или слишком предубежденным. Он только улыбался с сожалением, видя, что властитель варварского племени обнаруживает притязание исправить римскую азбуку, и письмами, разосланными к графам городов и городским сенатам, приказывает, чтобы во всех общественных школах учебные книги были выскоблены пемзой и переписаны по новому способу[558]558
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. III, стр. 260. – Ibid. стр. 291.


[Закрыть].

Однажды король Гильперик, отведя турского епископа в сторону, как-бы по делу чрезвычайно важному, приказал одному из своих письмоводителей прочесть только-что написанное им небольшое рассуждение, касавшееся высших богословских вопросов. Главное положение, доказываемое в этой книге, необыкновенно дерзкой, заключалось в том, что Святая Троица не должна быть выражаема различием лиц, но что ее следует называть одним только именем – именем Бога; что недостойно придавать Богу значение лица, как будто человеку, сотворенному из костей и плоти; что Тот, Кто есть Бог Отец, есть Тот же, Кто и Сын Божий, Тот же, Кто и Дух Святой; и что Тот, Кто есть Дух Святой, есть Тот же, Кто и Бог Отец, и Тот же, Кто и Сын Божий; что в этом виде являлся Он патриархам и пророкам и был возвещен Писанием[559]559
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 259.


[Закрыть]. При первых словах этого нового символа веры Григорий объят был сильным внутренним волнением, ибо с ужасом узнал ересь Савеллия, самую опасную из всех, после арианской, потому-что, подобно арианской, она опиралась, по-видимому, на здравый смысл[560]560
  См. Fleury, Hist. ecclesiast, т. II, стр. 338.


[Закрыть]. Неизвестно, в книгах ли почерпнул король это учение, которое думал возобновить, или сам собой дошел до него ложным умствованием, но он столько же был тогда убежден в истине своего догмата, сколько доволен искусным его изложением. Обнаруженные епископом знаки неодобрения, все более и более ясные, удивили и до крайности разгневали Гильперика. Соединяя требовательность философа, признающего себя совершенно правым, с самовластием владыки, не терпящего противоречий, он заговорил первый и сказал грубо: «Я хочу, чтобы вы этому верили, ты и другие церковноучители[561]561
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 259.


[Закрыть]».

Призвав на помощь свое спокойствие и свою обычную твердость, Григорий ответствовал на это повелительное объявление: «Преблагочестивый король, подобает тебе оставить это заблуждение и последовать учению, завещанному нам апостолами, а по них и отцами церкви, которому поучали Иларий, епископ пуатьеский, и Евсевий, епископ верёйльский, и которое ты исповедал при крещении[562]562
  Ibid.


[Закрыть]». – «Но», отвечал Гильперик с возраставшей досадой: «известно, что в этом пункте Иларий и Евсевий сильно противоречат друг другу». Возражать было трудно, и Григорий чувствовал, что сам себя поставил в невыгодное положение. Избегая затруднений прямого ответа, он начал говорить так: «Ты должен остерегаться произносить слова, оскорбительные для Бога и Святых Его[563]563
  Ibid.


[Закрыть]»; и потом, перейдя к изложению православной веры, так, как-бы изъяснял ее с кафедры, прибавил: «Знай, что рассмотренные отдельно, Бог-Отец, Бог-Сын, Бог Дух Святой различны друг от друга. Не Отец воплотился и не Дух Святой, а Сын, ради искупления рода человеческого, Тот, Кто был Сын Божий, сделался также Сыном Девы. Не Отец страдал и не Дух Святой, но Сын, дабы Тот, Кто приял плоть в сем мире, был принесен и в жертву за мир. Ты говоришь о лицах, но их разуметь должно не телесно, а духовно, и хотя в сущности их три, но в них единая вечность, единая слава, единое всемогущество[564]564
  Ibid.


[Закрыть]».

Это подобие пастырского увещания было прервано королем, который, не желая более слушать, вскричал сердито: «Я прочту это тем, кто более тебя смыслит, и они согласятся со мною[565]565
  Ibid.


[Закрыть]». Слова эти укололи Григория, который, сам воспламенившись и забыв осторожность, возразил: «Никто знающий и смыслящий и разве только безумный примет когда-нибудь то, что ты предлагаешь[566]566
  Ibid.


[Закрыть]». Нельзя выразить, что произошло тогда в душе Гильперика, он оставил епископа, не сказав ни слова, но яростный трепет показал, что король, богослов и словесник, нисколько не утратил свирепого характера своих предков. Через несколько дней, он вздумал испытать впечатление своей книги над Сальвием, епископом альбийским, и когда эта вторая попытка удалась не лучше первой, он вдруг потерял бодрость и с такой же легкостью отказался от мнений своих о существе Божием, с каким упрямством прежде их поддерживал[567]567
  Ibid.


[Закрыть].

Не оставалась уже никакого признака этой важной распри, когда в 581 году король Гильперик переехал на лето в поместье Ножан, на берега Марны, близ слияния ее с Сеной. Турский епископ, совершенно примиренный с королем, явился к нему на поклон в новое его жилище, и в то время, когда он там находился, великое событие нарушило обычное однообразие придворной жизни[568]568
  Ibid., lib. VI, стр. 266. – Adriani Valesii, Rer. franc., lib. XI, стр. 125.


[Закрыть]. То было возвращение послов, отправленных в Константинополь для поздравления с восшествием на престол Тиверия, преемника Юстина-Младшего. Послы возвратились в Галлию морем, с дарами от нового императора королю Гильперику: но вместо того, чтобы высадиться в Марсели, за обладание которой спорили в то время король Гонтран и опекуны юного короля Гильдеберта, они почли более для себя безопасной иноземную пристань, а именно город Агд, принадлежавший королевству Готов[569]569
  Ibid., стр. 266.


[Закрыть]. Корабль их, застигнутый бурей у берегов Септимании, разбился о подводные камни, и пока сами послы спасались вплавь, весь груз был расхищен прибрежными жителями. По счастью сановник, правивший Агдом, от имени короля Готов, счел обязанностью вступиться, и приказал возвратить Франкам, если не все их пожитки, то по крайней мере большую часть богатых даров, предназначенных королю[570]570
  Ibid., стр. 259.


[Закрыть]. Они прибыли таким образом в Ножан, к великой радости Гильперика, поспешившего выставить на показ своим гостям и литам все, что было вручено ему от имени императора, драгоценные ткани, золотую посуду и разного рода украшения[571]571
  Ibid.


[Закрыть].

Из множества любопытных и великолепных вещей, особенное внимание турского епископа привлекли большие золотые медальоны, может быть потому, что ему приятно было смотреть на символ образованной монархии; на лицевой стороне их изображена была голова императора, с надписью: Тиверий Константин на век августейший, а на обороте запряженная четырьмя конями колесница, на которой стояла крылатая женщина, с следующей надписью: Слава Римлян. Каждая медаль имела около фунта весу и все они были выбиты в память начала нового царствования[572]572
  Ibid.


[Закрыть]. При виде этих великолепных произведений искусств империи и знаков императорского величия, король Гильперик, как-будто опасаясь какого-либо невыгодного для себя сравнения, вздумал представить образцы собственной роскоши. Он приказал принести и поставить рядом с дарами, на которые любовались его придворные, одни с простодушным удивлением, другие завистливыми глазами, изготовленное по его повелению огромное золотое блюдо, усыпанное драгоценными каменьями. Это блюдо предназначенное для украшения королевского стола в торжественные празднества, было не менее пятидесяти фунтов весом[573]573
  Ibid.


[Закрыть]. Увидев его, все присутствовавшие вскричали от удивления пред ценностью материала и красотой отделки. Король, молча, наслаждался несколько времени удовольствием, которое доставляли ему эти похвалы, и потом сказал с гордым и самодовольным выражением: «Я это сделал для увеличения славы и блеска франкского народа, и Если Бог продлит жизнь мою, то многое еще сделаю[574]574
  Ibid.


[Закрыть]».

Советником и поверенным Гильперика в его предприятиях, по части роскоши или покупок дорогих вещей, был парижский Еврей, по имени Приск. Он также находился тогда в Ножане; король очень любил его, часто призывал к себе и даже снисходил в обращении с ним до некоторой короткости[575]575
  Ibid., стр. 267.


[Закрыть]. Посвятив несколько времени надзору за работами и осмотру сельских произведений в своем обширном поместье на Марне, Гильперик вздумал переехать в Париж и поселиться в древнем императорском дворце, остатки которого существуют доныне на левом берегу Сены. В день отъезда, когда король отдавал уже приказание запрягать повозки с поклажей, за которыми намерен был следовать сам верхом с своими людьми, епископ Григорий явился к нему откланиваться, и пока он прощался, прибыл на поклон также и Еврей Приск[576]576
  Ibid.


[Закрыть]. Гильперик, бывший в тот день в веселом расположении духа, взял, шутя, Еврея за волосы и, слегка наклоняя ему голову, сказал Григорию: «Прийди, пастырь Божий, и возложи на него руки[577]577
  Ibid., lib. VI, т. II, стр. 267.


[Закрыть]».

Так-как Приск оборонялся и с ужасом отступал от благословения, которое, по его вере сделало бы его виновным в святотатстве, то король сказал ему: «О! тупой разум, неверное племя, не постигающее Сына Божия, обетованного ему устами его же пророков, не постигающее таинств церкви, изображаемых собственными его обрядами[578]578
  Greg. Turon. Hist. Franc., lib. VI, т. II, стр. 267.


[Закрыть]». Сказав это, он выпустил из рук волосы Еврея, который тотчас же, оправился от испуга и отвечая не менее резко возразил: «Бог не вступает в брак, не имеет в том нужды, от Него не родится потомство, Он не терпит разделения власти, Он, рекший устами Моисея: Виждь, виждь. Я Господь, и нет другаго Бога кроме Меня! Я навожу смерть и даю жизнь, Я погубляю и исцеляю[579]579
  Ibid.


[Закрыть]».

Ни мало не оскорбляясь такой смелостью речей, король Гильперик был восхищен тем, что шутка дала ему повод блеснуть в правильном споре своими богословскими познаниями, чистыми на этот раз от всякой ереси. Приняв важный вид и спокойный тон духовного наставника, поучающего оглашенных, он отвечал: «Бог от века духовно родил Сына, Который ни юнее его временем, ни слабее мощью, о Котором Сам Он глаголет: Из чрева прежде денницы родих тя[580]580
  Псалтирь 109 – 3.


[Закрыть]. Сына сего, прежде век рожденнаго, послал Он, в последние веки, в мир, для исцеления его, как говорит пророк твой: Посла слово свое и исцели я[581]581
  Псалтирь 106 – 20.


[Закрыть]. Если ты утверждаешь, что Он не рождает, то послушай, что сказует пророк твой, говоря о Господе: Не се ли аз родящую сотворих[582]582
  Исаия VII


[Закрыть]. Но под этим разумеет Он народ, который должен возродиться в Нем верою[583]583
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 267.


[Закрыть].» Еврей, все более и более ободряемый спором, возразил: «Возможно ли, чтоб Бог сделался человеком, чтобы родился от женщины, претерпел биение лозами и был приговорен к смерти[584]584
  Ibid.


[Закрыть]»?

Это возражение коснулось одной из слабейших сторон разума короля; он казался удивленным, и, не зная, чтò отвечать, хранил молчание. Пришло время вступиться турскому епископу[585]585
  Ibid.


[Закрыть]: – «Если Сын Божий» – сказал он Приску: – «если Сам Бог приял плоть человеческую, то ради лишь нас, а отнюдь не ради Своей нужды; ибо Он мог искупить человека от цепей греховных и рабства дьявольского только облекшись в человечество. Не изберу свидетельств моих из Евангелия и апостолов, которым ты не веришь, но из твоих же книг, дабы поразить тебя собственным мечем твоим, как древле, глаголят, убил Давид Голиафа[586]586
  Ibid.


[Закрыть]. Познай же от одного из твоих пророков, что Господь должен был явиться в человеческом образе: «Бог есть человек, говорит он, и кто сего не знает? А в другом месте: Сей бог наш не вменится ин к нему. Изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Iакову, отроку своему, и Iзраилю возлюбленному от него. Посем на земли явися и с человеки поживе[587]587
  Варух III, 36 – 37 – 38.


[Закрыть]. О том, что Он родился от Девы, слушай также пророка своего, глаголящего: Се дева во чреве зачнет и родит сына, и наречеши имя ему Еммануил, что значит Господь с нами[588]588
  Исаия VII, 14.


[Закрыть]. А что он должен быть избиен лозами, истерзан гвоздями и подвергнут иным позорным истязаниям, другой пророк сказал: Ископаша руце мои и нозе мои, разделиши ризы моя себе[589]589
  Псалтырь XXI, 17 – 19.


[Закрыть]. И ещё: И даша в снедь мою жельчи и в жажду мою напоиша мя оцта[590]590
  Ibid., LXVIII, 22.


[Закрыть]».