Текст книги "Рассказы о временах Меровингов"
Автор книги: Огюст Тьерри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Пока он торговал таким-образом разные дорогие вещи, не заботясь о том, найдется ли, чем за них заплатить, обедня кончилась и правоверные толпой вышли из церкви. Король и королева шли вместе и, избрав кратчайшую дорогу ко дворцу, переходили через торговую площадь[655]655
Ibid.
[Закрыть]. Следовавшая за ними свита и народ, расступавшийся перед ними, возвестили Левдасту их приближение; но это его не смутило и он продолжал разговаривать с купцами под деревянным навесом, окружавшим площадь и служившим как бы сенами для разных лавок[656]656
Ibid. – Отсутствие всякого признака римских деревянных пристроек дозволяет предполагать, что все строения этой публичной площади были деревянные, что, впрочем, тогда было весьма обыкновенно в северных городах Галлии. Деревянные пристройки, часто употреблявшиеся для сооружения церквей и других значительных зданий, не были лишены вкуса и искусства. См. Fortunati Carmen de Domo lignea, т. X, стр. 583.
[Закрыть]. Хотя Фредегонда не имела никакого повода ожидать тут с ним встречи, однако с первого взгляда быстрого, как у хищной птицы, она отличила своего врага в толпе покупающих и гуляющих. Она прошла мимо, чтоб не запугать человека, которого хотела схватить наверное, но лишь-только ступила на порог дворца, как послала нескольких человек из своих слуг, храбрых и ловких, с приказанием подстеречь Левдаста, схватить его живого и привести к ней связанного[657]657
Adriani Valesii, rer. franc., lib. XI, стр. 161.
[Закрыть].
Чтобы подойти к нему, не внушая никакого опасения, слуги королевы сложили свое оружие, мечи и щиты, за одним из столбов навеса; потом, условившись в действии, подошли к Левдасту таким образом, что бегство и сопротивление были для него невозможны[658]658
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 283.
[Закрыть]. Но план этот был дурно исполнен, и один из них, от излишнего нетерпения, бросился на Левдаста прежде, нежели другие приблизились на столько, чтоб окружить его и обезоружить. Бывший турский граф, угадывая угрожавшую ему опасность, ображил меч и ударил им напавшего на него человека. Товарищи сего последнего отступили на несколько шагов и, сбегав за оружием, снова приступили к Левдасту, вооружившись щитами и мечами; раздраженные его сопротивлением, они решились не щадить его жизни[659]659
Ibid.
[Закрыть]. Окруженный со всех сторон, Левдаст получил в этой неравной борьбе удар мечем в голову, сорвавший волосы и кожу с бòльшей части черепа, но не смотря на рану, ему удалось оттеснить бывших перед ним неприятелей; он убежал, облитый кровью, к мосту, в надежде уйти из города южными воротами[660]660
Ibid.
[Закрыть].
Мост этот был деревянный и его разрушенное состояние показывало или слабость городских властей, или грабительство и лихоимство чиновников королевской казны. В нем были места, где доски, сгнившая от ветхости, образовали отверстия между перекладинами и заставляли прохожих ходить с осторожностью. Теснимый по пятам в своем бегстве и принужденный перебежать через мост во всю прыть, Левдаст не имел времени разбирать дорогу: одна нога его, попав между двумя дурно сплоченными бревнами, завязла в них так, что он упал навзничь и переломил себе ногу[661]661
Ibid.
[Закрыть]. Воспользовавшись этим случаем, гнавшиеся за Левдастом схватили его, связали ему руки за спину, и так как не могли представить его в таком положении королеве, то взвалили на лошадь и повезли в городскую тюрьму, в ожидании новых повелений[662]662
Ibid.
[Закрыть].
Приказания даны были самим королем, который, от нетерпения примириться с Фредегондой, думал угодить ей чем нибудь, чтò было бы ей вполне приятно. Не питая ни малейшей жалости к несчастному, чьи дерзновенные мечты и безрассудную отвагу поддерживали собственные его обещания, милости и прощения, он стал придумывать, к какому роду смерти приговорить Левдаста, соображая в уме своем выгоды и недостатки разного рода казней, желая угадать, которая из них в состоянии лучше удовлетворить мщению королевы. После зрелых размышлений, обдуманных с жестоким хладнокровием, Гильперик нашел, что пленник, так опасно раненный и обессиленный потерей крови, не может выдержать даже слабых мучений и потому решился приказать его вылечить, чтобы дать ему возможность до конца перенести все истязания медленной казни[663]663
Ibid.
[Закрыть].
Вверенный заботливости самых искусных врачей, Левдаст был переведен из своей нездоровой тюрьмы за город, в одно из королевских поместий, дабы чистый воздух и приятность местоположения ускорили его выздоровление. Его уверили, может-быть, по тонкости варварских предосторожностей, что такое кроткое с ним обхождение было знàком милосердия, и что он будет освобожден по выздоровлении; но все было бесполезно: антонов агонь обнаружился в его ранах и он впал в безнадежное состояние[664]664
Ibid.
[Закрыть]. Когда это известие дошло до королевы, она не могла решиться предоставить своего врага спокойной смерти, и пока оставалась в нем еще искра жизни, приказала ускорить конец его необыкновенной казнью, которую, по-видимому, имела наслаждение сама придумать. Умирающий совлечен был с одра болезни и вытащен на мостовую, где под затылок ему подложили толстую железную полосу, а человек, вооруженный другой такой же полосой, ударял его по горлу, и повторял удары свои до тех пор, пока тот не испустил последнего вздоха[665]665
Ibid.
[Закрыть].
Так прекратилось исполненное превратностей существование этого выскочки VI века, сына галло-римского раба, вознесенного королевской милостью до сана равнявшего его вождям завоевателям Галлии. Если имя Левдаста, едва упоминаемое в самых многотомных историях Франции, не заслуживает личного внимания, то его жизнь, тесно связанная с существованием многих знаменитых лиц, представляет один из самых характеристичных эпизодов общей жизни того века. Задачи, разделявшие мнения ученых, разрешаются, так сказать, сами собой фактами этой любопытной истории. До каких степеней мог достигнуть под франкским владычеством Галл, и притом человек рабского состояния? Как управлялись тогда епископальные города, под двойной властью своего епископа и своего графа? Какие были взаимные отношения этих двух властей, естественно враждебных или по-крайней-мере соперничествовавших между собою? Вот вопросы, на которые простой ответ виден в рассказе о приключениях сына Леокадия.
Другие спорные исторические вопросы, как мне кажется поставлены предшествовавшими рассказами также вне всякого основательного прения. Хотя наполненные подробностями, относящимися до характеристики отдельных личностей, однако рассказы эти имеют одно общее значение, которое легко определить. История епископа Претекстата есть картина галло-франкского собора; повествование о молодом Меровиге очерчивает жизнь изгнанника и внутренность религиозных убежищ; рассказ о Галесвинте изображает супружескую жизнь и домашние нравы во дворцах меровингских; наконец рассказ об умерщвлении Сигберта представляет начало продолжительной народной вражды между Австразией и Нейстрией. Может быть, эти разные точки воззрения на людей и жизнь VI века, вытекая сама собой из простого повествования, будут через то самое гораздо яснее и определительнее для читателя. Говорили, что цель историка повествовать, а не доказывать. Я не разделяю вполне этого мнения а полагаю, что в истории наилучший род доказательства, более всего способный убедить не оставляя сомнений, заключается в полном повествовании, которое исчерпывая тексты, собирает все отдельные подробности, малейшие указания на факты и характеры, из всего этого воспроизводит одно целое, одушевляя его сочетанием науки и искусства.
РАССКАЗ СЕДЬМОЙ. Возмущение лиможских граждан. – Повальная болезнь. – Материнское отчаяние Фредегонды. – История Клодовига, третьего сына короля Гильперика. (580 г.).
Фредегонда также имела свою долю в завоеваниях нейстрийского короля; несколько аквитанских городов, кажется, было предоставлено ей в пользование, то-есть на праве взимания с них всех тех податей, которые следовали казне деньгами и натурой[666]666
Greg. Turon., apud. script. rer. gallic. et franc., т. II, стр. 253. – Тут следует припомнить о пяти городах, составлявших вдовий удел Галесвинты.
[Закрыть]. Желая как можно скорее увеличить эти доходы, добытые военным счастием, которые тоже счастие могло у нее похитить, она внушила королю Гильперику мысль составить, для расширившегося его королевства, новое положение о распределении и окладе поземельных налогов. – Поземельная подать, учрежденная в Галлии римским правительством, взималась в VI веке еще по окладным росписям, составленным по образцу древних императорских росписей. Ее платили только галло-римские владельцы, а свободные лица германского племени были от нее изъяты, по родовому обычаю и в следствие упорного сопротивления, пред которым оказывались бессильными все покушения насильства или хитрости чиновников казначейства[667]667
Greg. Turon., стр. 202. – Ibid., стр. 299.
[Закрыть].
Такой пример был не без влияния и на туземных владельцев, которые, при помощи епископов и высшего городского духовенства, употребляли всевозможные увертки для избежания требований и обысков казенных сборщиков[668]668
Ibid., стр. 350.
[Закрыть]. Сверх того, постоянно возраставшее расстройство правительственной администрации делало взимание податей весьма неправильным, а сбор недоимок ненадежным. Перепись имущества и лиц производилась только частями и становилась все реже и реже; в деле налогов обычай стремился заступить место закона. Около 580 года, когда Фредегонда, не по внушению политических видов, а из свойственного ей корыстного побуждения, решилась присоветовать общую перепись, – подати, платимые в Нейстрийском королевстве с недвижимого имущества, распределены были на том же основании, как и во времена короля Клотера, то-есть в-продолжение по крайней мере двадцати или тридцати лет ни раскладка, ни мера повинностей не подверглись никакому изменению[669]669
Gesta reg. Franc., apud. script. rer. gallic. et franc., т. II, стр. 563. – Aimoini monachi floriac., ibid., т. III, стр. 81.
[Закрыть].
Совет, поданный королевой, был из числа таких, которые король Гильперик принимал охотно. Решили, что новая раскладка податей будет произведена в целой Нейстрии. Исполнение этой обширной меры король предоставил заботливости своих галло-римских чиновников, отличавшихся, по старой памяти, административным искусством и корыстолюбием. Приступая к действиям по методе, употреблявшейся во времена императоров, они распределили возделанные земли на разряды и наложили на них подати разной величины и повинности разного рода. В-последствии, королевским повелением было предписано привести в исполнение этот план во всех областях, как прежде принадлежавших нейстрискому королю, так и вновь ему подчиненных. Таким образом тягости, наложенные в этой стране более полувека назад на туземных владельцев, вдруг возросли выше всякой меры; новые подати, изменяемые и увеличиваемые не без некоторого искусства, были наложены на все промыслы и падали на орудия земледельческой производительности. Были налоги на поля, на леса, дома, на скот, на рабов, но главная тягость падала на виноградники; они в первый раз были обложены податью по одной амфоре, то-есть по полумере вина с пол-десятины. Это показывает, что Гильперик, жадный к вещественному стяжанию, кажется, преимущественно имел тогда в виду произведения богатых виноградников Аквитании[670]670
Greg. Turon., стр. 251. – Галльская десятина, aripennis, соответствовала, по исчислению г. Дюро-де-ла-Малль, двенадцати арам, шестидесяти четырем центиарам, или 277,695 кв. саж.; амфора вмещала в себе 26 литров, или на русскую меру 2,115 ведра.
[Закрыть].
Обязанность разъезжать из города в город и производить перепись землям и лицам, подлежащим налогу, обязанность в те времена очень трудная и даже не чуждая опасности, была возложена на референдария Марка, галльского происхождения, весьма ревностного к пользам казны и искусного в откладывании на свою долю части тех сумм, которые он собирал[671]671
Greg. Turon., стр. 251. – Ibid., стр. 209. – Aimoini monachi floriac., стр. 81. – При меровингских королях канцлерам, хранителям печати или королевского кольца давали титул референдария.
[Закрыть]. Поручение это было двоякое и могло быть исполнено двумя способами, одним для старых нейстрийских владений, другим для земель вновь приобретенных. Окладные росписи городов, принадлежащих Нейстрискому королевству по последнему разделу, хранились в королевском казначействе; Марк, взяв с собой копии с этих росписей, должен был поверить и пополнить их по новым справкам. Напротив того, в городах, приобретенных от Австразии или от королевства Гонтрана, он должен был овладеть городскими оценочными ведомостями и поверив их, отправить в королевское казнохранилище. Таково было поручение, возложенное на галло-римского пристава, с наказом ускорить, всей силой его власти, взимание новых податей.
Он выехал из суассонского дворца, а может-быть из какого-либо другого соседнего королевского местопребывания, зимой 580 года, и потому ли, что начал объезд с северных городов, или прямо отправился в южные земли, только в конце февраля месяца он был в Лиможе. Этот город, так часто переходивший из рук в руки, сперва законным образом принадлежал Гильперику, пока впоследствии не достался ему войной. Оценочные ведомости его давным-давно хранились в нейстрийских королевских архивах, так-что город этот считался в числе тех, где новая система взимания податей могла быть исполнена простой поверкой росписей; но это было возможно только при посредстве всенародного исследования и показания землевладельцев перед курией, или муниципальным сенатом. Календы, то-есть первый день марта, были, кажется, днем торжественного собрания и судебного присутствия лиможской курии[672]672
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 251. – Adriani Valesii Rer. franc., т. II, стр. 12. – Обыкновенные собрания римского сената происходили каждый месяц в Календы и Иды (см. Adam, Antiquitès remaines., т. I, стр. 14 – 15.
[Закрыть]. В этот день муниципальные судьи и сословие декурионов заседали в судилище, или рассуждали в совете, а сельские жители, землевладельцы или поселяне, толпами шли в город по своим тяжебным и другим делам. Этот день был избран Марком для первых его действий; они состояли во всенародном чтении королевских повелений, в склонении, волей или неволей, муниципальных властей к содействию в предпринимаемом исследовании, о состоянии владений, находящихся в черте городских земель, в то время весьма обширных, и затем о внутренней ценности этих имуществ, их различных промыслах и переходах от одного владельца к другому со времени последней переписи[673]673
Множество фактов, приводимых Григорием Турским, свидетельствуют, что вопросы, относившиеся до раскладки податей, решались, в каждом городе, королевскими приставами и муниципалитетом, без всякого вмешательства графа. См. что говорит Григорий о Меровиге, пуатьеском епископе и о себе самом, книга IX, глава XXX.
[Закрыть].
С утра 1-го марта город Лимож был в волнении. Множество граждан всякого звания толпились у входов к тому месту, где должна была собраться курия. Судьи, декурионы, дофензор, епископ и высшее городское духовенство заняли кресла и скамьи сената. Референдарий Марк вошел в собрание с почетной стражей и слугами, несшими его оценочные книги и податные росписи. Он представил данный ему указ, скрепленный отпечатком королевского кольца, и объявил оклад и род податей назначенных королем. Во времена римской империи, дофензор возвысил бы голос и стал бы делать замечания и возражения по праву, данному ему на то законом[674]674
Cod. Just., tit. LV, I. 4.
[Закрыть]; но этот светский глава муниципальной власти исчезал, со времени владычества варваров, перед епископом, который один был способен принять на себя попечение о выгодах города. Лиможский епископ, Ферреоль, не уклонился от этого долга. Противопоставляя правам казны давность, он сказал, что город был переписан во времена короля Клотера и перепись эта сделалась законом; что по смерти Клотера, когда граждане присягали Гильперику, этот король обещал клятвенно не вводить у их ни новых законов, ни обычаев, ни отдавать никаких приказаний, клонящихся к новым с них поборам, но держать их так, как они жили под властью его отца[675]675
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 350. – Обещание, данное в 561 году, королем Гарибертом, городам его удела, без сомнения было дано и другими сыновьями Клотера в их королевствах. Таким образом то, что относится до города Тура, может быть применено к Лиможу, исключая того, что Тур, на основании особенной льготы, требовал совершенной отмены налогов.
[Закрыть]. За этими речами, спокойным выражением общего неудовольствия и готовности к сопротивлению, крывшихся тогда в городе, последовал ропот одобрения, раздавшийся со скамеек курии, и, может быть, по римскому обычаю, послышались с разных сторон общие восклицания, подобные следующим: «Истинно! справедливо! Все так думают! Да, все, все![676]676
Vere, vere. – Modo vere, modo digne. – Aequum est, justum est. – Omnes censemus. – Omnes, omnes. – См. Lamprid., apud. script. hist. Augustae, стр. 53, а также в Mèmoires de l’Acadèmie des Inscriptions et Belles-Letters, т. I, стр. 115, заметку о восклицаниях народа и сената. От гражданских собраний они перешли в церкви и употреблялись при избраниях епископов и проповедях.
[Закрыть]»
Кичась своей властью и досадую на задержку, которую могло причинить это сопротивление, Марк отвечал грубо и высокомерно; он сказал, что пришел для того, чтоб действовать, а не спорить; требовал от города повиновения королевскому указу и к требованиям своим присоединил угрозы[677]677
Aimoini monachi floriac., стр. 81.
[Закрыть]. Общие крики внезапно покрыли его голос; волнение в собрании сообщилось толпе, собравшейся у дверей; она не выдержала и ринулась в курию. Тогда умеренное сопротивление уступило место народной ярости, и в зале раздались крики: «Не хотим переписи! Смерть грабителю! Смерть хищнику! Смерть Марку[678]678
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 251.
[Закрыть]». Сопровождая эти вопли выразительными телодвижениями, народ устремился к тому месту, где королевский пристав сидел рядом с епископом. В эту критическую минуту, епископ Ферреол вторично исполнил благородный долг заступничества, соединенный с его званием: он велел Марку встать, взял его за руку и, удерживая голосом и знаками напор мятежников, остановившихся с изумлением и уважением, достиг выхода из залы и отвел референдария в ближайшую базилику[679]679
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 251.
[Закрыть]. Марк, достигнув этого убежища, где жизнь его была в безопасности, стал думать о средствах выбраться скорее из Лиможа; это удалось ему также с помощью епископа, – он бежал, может-быть, переодетый.
Между-тем в зале курии волнение продолжалось. Судьи и сенаторы, светские и духовные, смешались там с толпой народа. Одни были пасмурны, не зная на что решиться; другие предавались увлечению политических страстей. В числе последних отличались, кажется священники и настоятели аббатств. Народ, оставшийся с минуту в нерешимости и как-бы в изумлении от того, что выпустил живым и здравым человека, которому готовил мщение, – обратил потом всю свою ярость на оценочные книги, брошенные Марком в бегстве. Самые отчаянные схватили их с намерением изорвать, но другие предложили перенести эти ведомости на площадь и там сжечь с торжеством, которое ознаменовало бы победу лиможских граждан и решимость их не подчиняться новым налогам. Это предложение взяло верх; побежали обыскивать дом, где жил референдарий, и вынесли оттуда все, какие только нашли там, росписи и книги, предназначенные для других городов. При радостных кликах толпы, упоенной мятежом, сложен был костер. Граждане высшего звания волновались наравне с другими и рукоплескали, глядя, как пламень разрушает книги, привезенные королевским чиновником[680]680
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 251. – Ibid., стр. 409. – Aimoini monachi floriac., de Gest. Franc., стр. 81.
[Закрыть]. Вскоре от них остался лишь пепел; но эти книги были только списки, подлинник которых хранился в целости в сундуках королевской казны. Таким образом, избавление, которым хвалился город Лимож, не могло быть прочно.
Оно в-самом-деле было непродолжительно и последствия его были плачевны.
Из первого города, где Марк признал возможным остановиться, он отправил гонца к королю Гильперику с известием о важных событиях, совершившихся в Лиможе. Мятеж, угрозы смертью королевскому чиновнику и истребление ведомостей, – все это было таким преступлением, которое во времена римского владычества, император, какого-бы свойства ни был, никогда не прощал и не миловал. В настоящем деле, к преданиям империи присоединился дух злобы и личной корысти, возбужденной видами собрать, при таком удобном случае, обильную жатву конфискаций и пеней. Эти различные двигатели содействовали, по-видимому, энергической решимости короля. Он отправил в Лимож нарочных чиновников и приказал им войти в него или дружелюбно или силой и жестоко наказать граждан смертной казнью истязаниями, и наконец надбавкой податей, которые привели бы их в ужас[681]681
Ibid., стр. 151.
[Закрыть]. Повеление это было исполнено в точности; королевские пристава прибыли в Лимож, и народ, столь дерзко восставший, не смел или не мог защищаться. После короткого исследования всех обстоятельств мятежа, лиможские сенаторы подверглись изгнанию, а за ними и все знатнейшие граждане. Аббаты и священники, обвиненные в подстрекании народа к сожжению окладных книг, были подвергнуты, на городской площади, разного рода мучениям[682]682
Ibid.
[Закрыть]. Все достояние казненных и изгнанных отобрано было в казну, и на город наложена была особая дань, гораздо тяжелее тех податей, в платеже которых он отказался[683]683
Ibid.
[Закрыть].
Пока лиможских граждан постигала такая тяжкая кара за их однодневный мятеж, референдарий Марк продолжал свой административный объезд и окончил его беспрепятственно. Через шесть или восемь месяцев после своего выезда, он возвратился в бренский дворец и привез деньги, собранные им за первый срок нового налога, вместе с переписями и установленной им раскладкой податей для всех городов королевства. Списки, относившиеся до городов, принадлежавших Фредегонде, были вручены ей для хранения в сундуках, где она берегла свое золото, драгоценности, дорогие ткани и грамоты на владение поместьями[684]684
Ibid., стр. 252 и 253.
[Закрыть]; остальные были возвращены в нейстрийскую королевскую казну или впервые в нее поступили. Из этой обширной финансовой операции Марк извлек для себя огромные выгоды, более или менее незаконные; богатства его были предметом зависти и проклятий со стороны собратьев его по происхождению, Галло-Римлян, отягченных и разоренных новыми налогами[685]685
Ibid., стр. 251.
[Закрыть]. Сами ли по себе повинности эти были невыносимы, или тяжесть их увеличивалась от неправильной оценки земель и неравномерной раскладки налогов, но только множество семейств предпочло покинуть свое наследие и переселиться, нежели нести новую подать. В течение 580 года толпы выходцев оставляли нейстрийския земли и селились в городах, повиновавшихся Гильдеберту II или Гонтрану[686]686
Ibid., стр. 252.
[Закрыть].
Этот год, в который правительственные меры короля Гильперика, как бич, пали на Нейстрию, был ознаменован во всей Галлии страшными бедствиями. Весной, Рона и Сона, Луара и ее притоки, переполненные непрерывными дождями, разлились и произвели большие опустошения. Вся овернская равнина была наводнена; в Лионе множество домов было смыто водой и обрушилась часть городских стен[687]687
Ibid.
[Закрыть]. Летом град опустошил округ Буржа; половина города Орлеана истреблена была пожаром. Довольно сильное землетрясение, повредившее городские стены в Бордо, распространилось и на его окрестности; удар, продолжившийся до пределов Испании, отторгнул от Пиренеев огромные глыбы скал, раздавивших стада и людей[688]688
Ibid.
[Закрыть]. Наконец, в августе месяце, самая убийственная оспа открылась в некоторых местах центральной Галлии и, распространяясь мало-помалу, обошла почти всю страну.
Мысль о тайном отравлении, которая, в подобных бедствиях, всегда представляется воображению народа, была принята почти повсеместно и пития из противоядных трав играли главную роль между всеми другими врачеваниями[689]689
Ibid., стр. 253.
[Закрыть]. Страшная смертность особенно поражала детей и юношей. При этом плачевном зрелище скорбь отцов и матерей была поразительна; она извлекает у современного повествователя вопль сочувствия, в выражении которого есть много нежности и мягкости: «Мы теряли», говорит он, «своих кротких и милых младенцев, которых грели на нашей груди, носили на наших руках, кормили с заботливым старанием собственными нашими руками; но мы осушали слезы наши и говорили, как святой муж Iов: «Господь даде, Господь отъят; яко Господеви изволися, тако бысть: буде имя Господне благословенно во веки[690]690
Ibid. – Книга Iова, гл. I, стих 21.
[Закрыть]».
Когда поветрие, опустошив Париж и его окрестности, дошло до Суассона и вместе с этим городом охватило королевское местопребывание, Брен, оно постигло короля Гильперика почти первого. Он почувствовал тяжкие признаки начала болезни, но имел в этом испытании преимущество возраста и скоро оправился[691]691
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 253.
[Закрыть]. Пока он выздоравливал, занемог младший из его сыновей, Дагоберт, еще не окрещенный. По набожной предусмотрительности и в надежде призвания на младенца небесной благодати, родители поспешили окрестить его[692]692
Ibid.
[Закрыть]; ребенку, по видимому, сделалось лучше, но вскоре брат его, Клодоберт, пятнадцати лет от роду, был поражен свирепствовавшим недугом[693]693
Ibid.
[Закрыть]. Видя двух сыновей своих на смертном одре, Фредегонда почувствовала те страшные муки, которые свойственны только сердцу матери под тяжестью этой скорби что-то странное совершилось с этой душе, зверски себялюбивой. В ней пробудились проблески совести и человеческих чувств; ей пришло на ум раскаяние, жалость к чужим страданиям, боязнь Божьего суда. Зло, которое она совершила или присоветовала, особенно мрачные события того года, кровь пролитая в Лиможе, разного рода бедствия, навлеченные на все королевство новыми налогами, – все это ей представилось, смущая ее воображение и вселяя раскаяние, смешанное со страхом[694]694
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 253. – Aimoini monachi, de Gest. Franc., стр. 82.
[Закрыть].
Тревожимая материнскими опасениями и угрызениями совести, Фредегонда однажды, находилась вместе с королем, в комнате, где лежали оба сына ее в лихорадочном изнурении. На очаге горел огонь для приготовления питья юным страдальцам и по причине наступивших сентябрьских холодов. Гильперик, безмолвный, не показывал большего волнения; напротив того королева, вздыхая, озиралась кругом и, устремляя взоры то на одного, то на другого сына, обнаруживала своими телодвижениями беспокойство и смущение мыслей, ее волновавших. В таком состоянии души германским женщинам часто случалось говорить импровизированными стихами, или языком более поэтическим и мерным, нежели обыкновенный разговор. Увлекала ли их сильная страсть, или хотели они сердечным излиянием ослабить горечь каких либо душевных страданий, всегда прибегали они к такому более торжественному способу выражения своих впечатлений и разного рода чувствований, печали, радости, любви, вражды, негодования или презрения[695]695
Множество примеров тому находится в сагах, самых полных памятниках древних германских нравов. В этих рассказах действующие лица, мужчины и женщины, импровизируют часто; импровизации женщин обыкновенно предшествуют слова: Tha kvad hun visu thessa; Hun warar og kvad visu; Enn hun kvab visu (тогда она сказала следующие стихи; она отвечала и сказала эти стихи; она сказала ему стихами и проч.). См. Saga af Ragnali Lodbrok, гл. IV, X. XVI; Skioldunga saga, гл. XXXI; Volsunga saga, гл. XXIX, и все собрание под названием: Nordiska Kaempa dater.
[Закрыть]. Подобное вдохновение снизошло на Фредегонду; она обратилась к королю и, устремив на него взор, требовавший внимания, произнесла следующие слова[696]696
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 253.
[Закрыть]:
«Давно мы творим зло и милосердие Божие нас терпит; часто оно карало нас болезнями и другими бедствиями, а мы все не исправились.
«И вот теряем сыновей наших; их изводят слезы неимущих, жалобы вдовиц, воздыхания сирот, и нет нам надежды кого нибудь сберечь.
«Мы стяжаем злато, не зная, для кого все это копим; теперь сокровища наши, вызвавшие столько насилий и проклятий остаются без господина.
«Не полны разве были вином наши подвалы? Не ломились разве под пшеном наши житницы? Разве сундуки наши не были набиты золотом, серебром, каменьями, ожерельями и разным царским убором? Что имели лучшего, то ныне теряем[697]697
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 253. – Нельзя подумать, чтобы эта речь, такая выразительная и страстная, была амплификацией летописца; Григорий Турский не имеет привычки декламировать за своих лиц; он влагает в уста их речи, которые или сам слышал, или приписывали им современники. Если же речь Фредегонды была, как должно думать, воспроизведена по слуху, то характер ее можно объяснить только предшествующим предположением.
[Закрыть]»
Тут слезы, которые в начале этой жалобы заструились из очей королевы, а потом, при каждой паузе, лились все обильнее, наконец заглушили ее голос. Она замолчала и понурила голову, рыдая и ударяя себя в грудь[698]698
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 253.
[Закрыть]; потом встала, как-бы вдохновенная внезапной мыслью, и сказала королю: «И так, если ты мне веришь в этом, пойдем и бросим в огонь все эти росписи беззаконных налогов; на нашу казну станет и того, что доставало отцу твоему, королю Клотеру[699]699
Ibid.
[Закрыть]». Она тотчас же приказала вынуть из своих сундуков переписные ведомости, которые Марк привез из городов, ей принадлежавших. Когда их подали, то она взяла их и одну за другой побросала на широкий очаг, на горячие уголья. – Взоры ее одушевлялись, глядя, как пламень обхватывал и пожирал эти списки, составленные с великим трудом; но король Гильперик, более удивленный, нежели обрадованный таким неожиданным поступком, глядел, не вымолвив ни слова одобрения. «Разве ты колеблешься», повелительно сказала ему королева: «делай, что, ты видишь, я сделала; если теряем сыновей наших, то по-крайней-мере сами избегнем вечных мучений[700]700
Ibid.
[Закрыть]».
Повинуясь такому внушению, Гильперик пошел в комнату, где были собраны и хранились государственные акты. Он велел достать оттуда все росписи, составленные для взимания новых податей, и приказал бросить их в огонь; после того разослал в разные области своего королевства гонцов с объявлением, что прошлогодний указ о поземельном налоге уничтожен королем, и с запрещением графам и всем коронным чиновникам взимать его на будущее время[701]701
Ibid.
[Закрыть].
Между-тем, смертельная болезнь не прекращалась; младший из двух детей скончался первый. Родители пожелали похоронить его в базилике Сен-Дени и велели перенести тело из бренского дворца в Париж, но не сопровождали его сами[702]702
Ibid.
[Закрыть]. Все их заботы обратились тогда на Клодоберта, положение которого подавала лишь слабую надежду. Отвергнув всякую человеческую помощь, родители положили его на носилки и пешком проводили в Суассон, в базилику св. Медара. Там, по суеверному обычаю того времени, они установили постель Клодоберта рядом с гробницей святого и дали торжественный обет за восстановление его здоровья. Но больной, утомленный усталостью от нескольких миль дороги, в тот же день впал в предсмертное томление и к полуночи умер[703]703
Ibid. – Медар, епископ нойонский, умерший в 569 году, был погребен в Суассоне, по повелению короля Клотера.
[Закрыть]. Эта смерть сильно тронула всех городских жителей; с сочувствием, которое обыкновенно внушает преждевременный конец царственных особ, граждане Суассона соединяли также и мысль о собственной своей участи. Почти каждый из них оплакивал какую либо недавнюю утрату. Они толпой повалили на похороны молодого принца, и провожали его до места погребения, в базилике святых мучеников Крепина и Крепиньяна. Мужчины проливали слезы, а женщины, одетые в черном, изъявляли такую же горесть, как-бы при погребении отца или мужа; им казалось, что, провожая эти похороны, они облеклись в печаль за все семейства[704]704
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 253.
[Закрыть].
В изъявление отцовской горести, Гильперик роздал богатые дары на церкви и бедных. Он не вернулся в Брен, где пребывание было для него неприятно и где эпидемия продолжала свои опустошения; выехав из Суассона с Фредегондой, он поселился в ней в одном из королевских дворцов, находившихся на опушке обширного Кюизского Леса, недалеко от Компьена. Тогда был октябрь месяц, пора осенней охоты, имевшей значение народного празднества; всякий мужчина франкского происхождения предавался этой забаве с увлечением, способным заглушить в нем самую сильную горесть[705]705
Ibid., стр. 256. – Adriani Valesii Rer. franc., т. II, стр. 108.
[Закрыть]. Движение, шум, прелесть деятельного и нередко опасного занятия, утоляли скорбь короля и по временам возвращали ему спокойное расположение духа; но печаль Фредегонды не знала ни развлечения, ни отдыха. Скорбь матери еще более увеличивалась в ней от ожидания перемены, которую потеря обоих сыновей должна была повлечь в ее королевском значении, и от опасений ее на счет будущего. Оставался только один наследник Нейстриского Королевства, и то был Клодовиг, сын другой женщины, супруги, – которую она некогда вытеснила, – человек, которого недавний заговор выставил ей предметом надежды и козней врагов ее[706]706
Заговор Левдаста и священника Рикульфа. См. выше, пятый рассказ, стр. 106, 135 и 135. – Клодовигу было тогда около 25-ти лет.
[Закрыть]. Будущее вдовство, несчастье, которого она ежедневно должна была страшиться, поражало ее ужасом; в тревожных опасениях своих она воображала себя низложенной, лишенной почестей, власти, богатств, подвергнутой мести и жестокостям, или унижению худшему, смерти.
Однако это новое душевное беспокойство не обратило ее к таким же помыслам, как первое. Став на короткое время выше самой себя, благодаря благородным и нежным внушениям материнского чувства, она снова возвратилась к собственному характеру, к безмерному себялюбию, коварству и жестокосердию. Она стала изыскивать средства вовлечь Клодовига в сети, и для погибели врага своего рассчитывала в уме на бич, похитивший у нее собственного ее сына. Молодой принц, не быв в Брени, избежал язвы; она решилась, под лживым предлогом, внушить отцу его мысль отправить его в это место, где зараза губила все сильнее и сильнее. Придуманный ею, для убеждения своего мужа, предлог состоял вероятно в необходимости выведать, через доверенное лицо, через члена семейства, о том, что делается в этом королевском жилище, внезапно покинутом господами и подверженном воровству и хищениям нового рода. Ни мало не подозревая тайных побуждений этого совета, Гильперик его одобрил; он отправил к Клодовигу, с гонцом, приказание ехать в Брен, и юноша повиновался с той сыновней покорностью, которая была в духе германских нравов[707]707
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 256.
[Закрыть].
Вскоре король переехал из Кюизского Леса в поместье Шелль, на Марне, для личного надзора за уборкой годовой жатвы или, может-быть, за тем, чтобы придать разнообразия своим развлечениям. Там вспомнил он о своем сыне, находившемся, в угоду ему, в Брени среди опасности, почти неизбежной, и вызвал его к себе[708]708
Ibid. – Шелль находится в департаменте Сены-и-Марны, в шестидесяти льё от Парижа.
[Закрыть]. Клодовиг возвратился жив и здоров; полный доверия к самому себе и к счастию, допустившему его пережить младших братьев, он будто нарочно раздражал досаду и ненависть Фредегонды. Он обходился с ней с презрительной гордостью и всякому встречному говорил речи, подобные следующим[709]709
Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 256.
[Закрыть]; «Братья мои перемерли; королевство достается мне одному; вся Галлия будет мне подвластна; судьба готовит мне всемирное царство. – Враги мои у меня в руках; я поступлю с ними, как мне заблагорассудится»[710]710
Ibid.
[Закрыть]. К такому ребяческому самохвальству, дышащему гордостью, внушенной Нейстрийцам недавними завоеваниями и их надеждой восстановить единство франкского господства, ему нередко случалось присоединять и ругательства на королеву[711]711
Ibid. – Распространение Нейстрии продолжалось, с 577 года, последовательным занятием всех аквитанских городов, принадлежащих частью Австразии, частью королевству Гонтрана. Это покорение было окончено в 582 году. См. третий и шестой Рассказы.
[Закрыть].
