Текст книги "Рассказы о временах Меровингов"

Автор книги: Огюст Тьерри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Такой забавный конец похода, столь нагло предпринятого, навел на душу Гильперика мрачную и гневную досаду. Не одна корысть, но и оскорбленная гордость побуждали его отважиться на все, лишь бы только возвратить свои завоевания и отвечать на вызов, который, казалось, ему сделали. Решась блистательно отмстить за оскорбление своей чести, он собрал на берегах Луары войско, гораздо многочисленнее первого и вверил над ним начальство Теодеберту, старшему из своих сыновей[73]73
  Ibid.


[Закрыть].

Осторожный Гонтран рассудил на этот раз, что новое вмешательство с его стороны будет, по всей справедливости, бесполезно для примирения братьев и конечно разорительно для него самого. Отказавшись от посредничества, он распорядился так, что в случае неудачи мог остаться в стороне и не мешаться в распрю. Заботу о примирении обоих королей он возложил на духовный собор; по его приказанию, все епископы королевства, по своему положению не принимавшие участия в царской ссоре, съехались в нейтральном городе Париже, куда по раздельному договору, не мог вступить ни один из сыновей Клотера без согласия двух других[74]74
  Ibid.


[Закрыть]. Собор отправил нейстрийскому королю самые убедительные послания, сохранять клятвенный мир и не посягать на права брата. Но речи и послания были бесполезны. Гильперик, не внимая ничему, продолжал готовиться к бою и члены собора возвратились к королю Гонтрану с единственным плодом своего посольства: вестью о неизбежной войне[75]75
  Ibid.


[Закрыть].

Между тем, Теодеберт перешел чрез Луару и совершил движение, представляющее некоторое подобие стратегического соображения; вместо того, чтобы, по примеру младшего своего брата, двинуться на Тур, он пошел к Пуатье, где австразийские вожди, начальствовавшие в Аквитании, сосредоточили свои силы. Главнейший из них, Гондебальд, имел неблагоразумную отважность сразиться на равнине с Нейстрийцами, превосходившими его своими силами и притом более одушевленными, нежели войска, состоявшие под его начальством; он был совершенно разбит и в одно сражение лишился всего[76]76
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 228.


[Закрыть]. Победители вошли в Пуатье, и Теодеберт владея этим городом в центре австразийской Аквитании, мог свободно двинуться на любой из городов, которыми овладеть ему надлежало. Он избрал направление к северу и вступил в турские земли, лежащие на левом берегу Луары. По отцовскому ли приказанию, или по собственному своему внушению, он вел войну жестокую, разнося всюду, где ни проходил, убийство и опустошение. Граждане Тура с ужасом увидели со стен своих облака дыма, который, поднимаясь со всех сторон вокруг, возвещал пожары соседних деревень. Хотя они и были связаны с королем Сигбертом священной клятвой, однако, заглушив религиозные опасения, сдались на произвол победителя и умоляли его быть только милосердым[77]77
  Ibid.


[Закрыть].

Покорив Пуатье и Тур, нейстрийская армия осадила Лимож, который отворил ей ворота, и из Лиможа пошла на Кагор. В этом долгом шествии, путь ее означен был разорением селений, грабежом домов и осквернением святыни. Храмы были опустошены и преданы сожжению, священники умерщвлены, инокини изнасилованы и монастыри разрушены до основания[78]78
  Ibid.


[Закрыть]. При слухе о таком опустошении, общий страх распространился по всей Аквитании, от берегов Луары до Пиренеев. Эта обширная и прекрасная земля, куда шестьдесят лет тому назад вступили Франки не врагами туземных (исконных) жителей, но противниками Готов, первых ее властелинов, поборниками православной веры против еретической силы; эта благородная страна, по которой дважды проносилась брань, не оставив следа за собой, где римские нравы распространялись почти неприкосновенно, и германские государи, властвовавшие за Луарой, были известны только своей ревностью к благочестию, страна эта внезапно была исторгнута из спокойствия, которым наслаждалась около полувека.

Зрелище таких жестокостей и святотатств поражало умы изумлением и скорбью. Войну Теодеберта в Аквитании уподобляли гонению Диоклетиана[79]79
  Ibid.


[Закрыть]; с простодушным удивлением сравнивали преступления и разбои гильпериковых войск с благочестивыми подвигами Клодовига Великого, соорудившего и украсившего такое множество храмов. Епископы и аквитанские сенаторы, весь патриотизм которых заключался в христианском веровании, то разглашали хулы и проклятия в библейском духе, то рассказывали один другому с улыбкой надежды о чудесах, которые, по общим слухам, совершались в разных местах в наказание за бесчинство варваров[80]80
  Ibid.


[Закрыть]. Так называли они Франков, но слово это само по себе не заключало в себе никакого оскорбительного смысла: оно служило в Галлии только для означения господствующего племени, подобно тому, как туземное племя называли Римлянами.

Основанием этих народных рассказов, которым изумленное воображение придавало суеверный оттенок, нередко бывал самый простой случай. В нескольких льё от Тура, на правом берегу Луары, был монастырь, знаменитый мощами святого Мартина; пока Франки опустошали правый берег, десятка два из них взяли лодку, с намерением переправиться на другую сторону и разграбить богатую обитель. Не имея для управления лодкой ни багров, ни весел, они употребили на то свои копья, держа их лезвие к верху, а другим концом упираясь в речное дно. Иноки, видя приближение Франков, не могли усомниться в их намерениях и вышли к ним на встречу, восклицая: – «Берегитесь, варвары! Берегитесь тут приставать: это монастырь блаженного Мартина[81]81
  Ibid.


[Закрыть]» – Но не смотря на то, Франки высадились, перебили иноков, расколотили всю монастырскую движимость, похитили все, что было там драгоценного, и, увязав, уложили на свое судно[82]82
  Ibid.


[Закрыть]. Лодка, дурно управляемая и через меру нагруженная, наткнулась на одну из отмелей, засоряющих русло Луары, и села на мель. От колебания, происшедшего во время этой остановки, многие из тех, которые управляли лодкой, стараясь всеми силами сдвинуть тяжелое судно, оступились и попадали вперед на острие копий, воткнувшихся в их груди; другие, объятые вместе и ужасом и печалью, стали кричать о помощи. Тогда прибежали иноки, с которыми Франки обошлись так дурно, и, подъехав на лодке, и удивлением увидели случившееся. – Взяв назад, по настоянию своих грабителей, всю добычу, похищенную в монастыре, иноки отплыли к берегу, с пением за упокой тех, которые погибли таким неожиданным образом[83]83
  Ibid.


[Закрыть].

Между тем, как это происходило в Аквитании, король Сигберт собирал все силы своего королевства. Чтоб идти на Теодеберта и принудить Гильперика отозвать его и войти в границы, назначенные ему родственным договором. Он призвал к оружию не только Франков с берегов Мааса, Мозеля и Рейна, но и все зарейнские германские племена, признававшие власть или покровительство сыновей Меровинга. Таковы были Свевы, или Швабы, и Алеманы, – последний остаток двух некогда могущественных союзов; Тюринги и Баивары, сохранявшие свою народность под управлением наследственных герцогов; наконец, многие народы Нижней Германии, отделившиеся или по доброй воле, или насильственно, от страшного союза Саксов, – врагов и соперников франкского владычества[84]84
  Ibid.


[Закрыть]. Эти зарейнские народы, как их тогда называли, были совершенные язычники, и если те из них, которые были ближе к гальским пределам, приняли некоторые семена христианства, то странным образом примешивали к ним обряды старой своей религии, принося в жертву животных, а в торжественных случаях даже людей[85]85
  Procopii, de bello gothico, apud script. rer. gallic. et franc., т. II, стр. 37.


[Закрыть]. К таким свирепым наклонностям присоединялись хищничество и жажда завоеваний, влекшие их на запад и подстрекавшие искать за рекой, подобно Франкам, своей доли в добыче и землях Галлии.

Франки это знали и с недоверчивостью наблюдали за малейшими движениями своих соплеменников, всегда готовых переселиться по их следам, или попытаться покорить их. Для отстранения этой опасности, Клодовиг Великий сразился с Швабами и Алеманами в знаменитой битве при Толбиаке. За поражением этого авангарда зарейнских народов последовали другие победы, одержанные преемниками Клодовига. Теодерик покорил Тюрингский народ и многие племена Саксов, и сам Сигберт выказал против последних свою деятельность и мужество. Как король восточной Франции и страж общей границы, он держал германские народы в страхе и уважении к королевской власти Франков; но вербуя их в свое войско и ведя под своими знаменами в средоточие Галлии, он должен был возбудить в них старинную зависть и страсть к завоеванию и воздвигнуть бурю, страшную вместе и Галлам и Франкам.

За то, что при известии о таком великом вооружении Австразии, чувство беспокойства распространилось между подданными не только Гильперика, но даже и Гонтрана, который сам разделял их опасения. – Не смотря на малую наклонность свою затевать распрю без продолжительных и сильных на то побуждений, Гонтран не поколебался однако принять общее восстание зарейнских языческих народов за действие, враждебное всем христианам в Галлии, и на просьбу Гильперика о помощи дал ответ благоприятный: – «Оба короля имели свидание», – говорит современный повествователь, – «и заключили союз под взаимной клятвой ни одному из них не попускать своего брата на погибель[86]86
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть]. Предвидя, что Сигберг вознамерился идти на юго-запад и занять какой-либо пункт на дороге между Парижем и Туром, Гильперик сосредоточил свои силы на восточном берегу Сены, для воспрепятствования переправы. Гонтран, с своей стороны, прикрыл войсками северную свою границу, не обеспеченную никакими естественными преградами, и сам переехал в Труа, для наблюдения за ходом дел.

В 574-м году, войска австразийского короля, после продолжительного похода, подошли наконец к Арсису-на-Обе. Тут Сигберт остановился, и не двигаясь далее, ждал донесений лазутчиков. Чтобы вступить в королевство Гильперика, не переменяя направления, Сигберт должен был перейти Сену несколько выше слияния ее с Обою, в месте, называвшемся тогда Двенадцать Мостов (les Douze-ponts), а ныне Мост-на-Сене (Point-sur-Seine); но все мосты были сняты, лодки отведены, и нейстрийский король стоял не вдалеке станом, готовый сразиться, если неприятель предпримет переправу в брод[87]87
  Ibid.


[Закрыть]. Льё в десяти, без малого, к югу, Сена с обоими своими берегами принадлежала к государству, или, как тогда выражались к уделу Гонтрана. Сигберт немедленно потребовал от него свободного пропуска. Отправленное им требование было коротко и ясно: – «Если ты не дозволишь мне переправиться через реку в твоем уделе, то я пойду на тебя со всем своим войском[88]88
  Ibid.


[Закрыть]».

Присутствие этой страшной армии сильно подействовало на воображение короля Гонтрана, и те же самые опасения, которая заставили его соединиться с Гильпериком, побудили разорвать этот союз и нарушить клятву. – Все подробности, которые он узнавал через своих лазутчиков и местных жителей о числе и наружности австразийских войск, рисовали страшными красками перед ним опасность, в которую отказ мог бы его повергнуть. Действительно, если войска меровингских королей обыкновенно бывали беспорядочны, то эти, диким буйством своим, превосходили все, чтó было известно со времени великих нашествий. Отборные дружины состояли из населявшего берега Рейна франкского народа, наименее образованного, и едва лишь проникнутого христианским духом; большая часть войска была орда варваров в полном смысле слова. То были странные лица, какие рыскали по Галлии во времена Аттилы и Клодовига, и с тех пор встречались только в народных преданиях; те воины с отвисшими усами и волосами, подобранными в кисть на темени, которые метали топором в лицо неприятелю и поражали его издали зубчатыми копьями[89]89
  Франки собирали на темени и связывали свои светлорусые волосы кистью, ниспадавшей вниз в виде конского хвоста. Бороду они брили, оставляя только усы, висевшие длинной прядью. Они носили холстяную одежду в обтяжку и широкий пояс, к которому привешивался меч. Любимым оружием их был топор, с одним или двумя толстыми насталенными лезвиями и очень коротким топорищем. Они начинали битву этим топором, бросая его в лицо или в щит неприятелю, и редко давали промах. Кроме этого топора, они имели еще копье, не очень длинное и равно удобное для действования вблизи и издали; длинный и крепкий наконечник копья снабжен был острыми, изогнутыми крючьями, так-что, пробив щит, копье не могло быть извлечено, и висело, волочась по земле древком. Тогда Франк бросался вперед, наступал на древко ногой, налегши всем телом, заставлял противника опустить руку и обнаружить таким образом голову и грудь (Lettres sur l’histoire de France, par A. Thierry; lettrе VI).


[Закрыть]. Подобное войско не могло обойтись без грабительства, даже в стране дружелюбной; но Гонтран предпочел лучше даже подвергнуться каким-нибудь кратковременным грабежам, нежели навлечь на себя все случайности вторжения и победы. Он дал свободный пропуск, вероятно, через мост в Труа, и свиделся в этом городе с братом своим Сигбертом, которому клятвенно обещал ненарушимый мир и искреннюю дружбу[90]90
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229. – Fredegarii, Hist. Franc., т. II, стр. 407.


[Закрыть].

Узнав о такой измене, Гильперик немедленно снялся с позиции своей на левом берегу Сены и старался поспешным отступлением укрыться внутрь своих владений. Он шел не останавливаясь до окрестностей Шартра и расположился станом на берегах Луары, близ селения Аваллоциум, что ныне Аллюи, (Alluye)[91]91
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть]. Во время этого продолжительного шествия, его постоянно преследовали и теснили неприятельские войска. Несколько раз, Сигберт, думая, что он остановится, вызывал его, по германскому обычаю, на битву; но нейстрийский король, вместо ответа, ускорял ход и продолжал свой путь. – Едва устроился он на новой позиции, как вестник из австразийской армии объявил ему следующее предложение: – «Если ты не подлый человек, то готовь поле битвы и прими сражение[92]92
  Ibid. – Подлый, низкий человек, homme de rien, Nihtig, Nihting, Niding, по разным германским наречиям. Это позорное слово употреблялось в вызовах и объявлениях войн и означало человека, отверженного от общества.


[Закрыть]». – Никогда подобный вызов, сделанный Франку, не оставался без ответа, но Гильперик потерял всю свою природную гордость. После безполезных усилий избежать неприятеля, доведенный до последней крайности, и не чувствуя в себе мужества вепря, окруженного псами, он прибегнул к мольбам и просил мира, обещая дать полное удовлетворение.

Сигберт, не смотря на свой строптивый характер, был однако великодушен; он согласился предать все забвению, с тем только, чтобы немедленно были ему отданы города Тур, Пуатье, Лимож и Кагор, и чтоб войска Теодеберта возвратились из-за Луары[93]93
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть]. Побежденный по собственному сознанию и вторично разочарованный в своих надеждах, Гильперик присмирел, как зверь, пойманный в тенета. Он даже выказал добродушие, которое, казалось, смешано было в германском характере с самой зверской свирепостью и самым хитрым эгоизмом, и беспокоился о том, что постигнет жителей четырех городов, которые ему подчинились. «Прости им, говорил он брату, и не взыскивай с них; ибо если они тебе и изменили, то потому только, что я мечем и огнем к тому их принудил». Сигберт был столько человеколюбив, что внял такому заступлению[94]94
  Ibid.


[Закрыть].

Оба короля казались очень довольными друг другом, но в австразийской армии возникло сильное неудовольствие. Войска, набранные за Рейном, роптали на неожиданный мир, лишивший их добычи, которую они надеялись приобрести в Галлии. Они негодовали на то, что были приведены издалека не для битв и поживы, обвиняли короля Сигберта в том, что он отступился, когда должен был сразиться. Весь стан был в волнении и готовился страшный бунт. Король, не обнаружив никакого смущения, вскочил на коня и прискакал к толпам, где вопияли мятежники. – «Что у вас?» – спросил он: – «чего вы хотите?» – Битвы! Закричали они со всех сторон. Дай нам случай подраться и добыть сокровищ, иначе мы не воротимся восвояси[95]95
  Ibid. – Fredegarii, Hist. Franc., стр. 307.


[Закрыть]. Эта угроза могла повлечь за собой новое занятие земель в недрах Галлии и раздробление франкского господства; но Сигберт ни мало не смутился и, сохраняя твердый вид, успел без большого труда усмирить гнев дикарей кроткими речами и обещаниями.

Стан сняли и войско тронулось обратно к берегам Рейна. Оно пошло по парижской дороге, но не вступало в этот город, потому что Сигберт, верный своим обязательствам, уважал его неприкосновенность. В продолжении всего пути, австразийские дружины разоряли места, по которым проходили, и окрестности Парижа долго помнили их шествие. Большая часть селений и деревень была выжжена, дома разграблены и множество жителей отведено в неволю, так что король не мог ни предупредить, ни остановить подобных насилий. «Он просил и увещевал», говорит древний сказатель: – «не делать этого, но не мог превозмочь буйства народов, пришедших с другого берега Рейна[96]96
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть]».

Эти язычники входили в церкви только для того, чтоб обворовать их. В богатой базилике Сен-Дени, один из вождей взял кусок шелковой ткани, вышитой золотом и усыпанной драгоценными каменьями, покрывавшей гробницу мученика; другой не убоялся влезть на самую гробницу достать оттуда и снять копьем изображение Св. Духа – золотого голубя, привешенного к карнизу придела[97]97
  Adriani Valesii rer. franc., lib. IX, стр. 55.


[Закрыть]. Эти грабежи и святотатства оскорбляли Сигберта, как короля и как христианина; но чувствуя слабость влияния своего на дух войска, он поступил с ним, как дед его Клодовиг с воином, разбившим реймсскую чашу[98]98
  В войну Клодовига с Сиагрием (486 г.) франкские воины разорили множество церквей. Однажды они похитили в Реймсе огромный и великолепный церковный сосуд. Епископ Реми послал к королю просить возвращения этой чаши; король отвечал посланным: «Идите за мной в Суассон, где будет дележ добычи. Если чаша выпадет на мою долю, то я исполню желание отца». По прибытии в Суассон, когда все собрались на площадь, король сказал: «храбрые воины, прошу вас даровать мне эту чашу, кроме того, что мне достанется по жребию». Все поспешили ответствовать, что он властен над всем, что даже они сами принадлежат ему, и что он может все, что ему угодно, не боясь возражений. Но один легкомысленный воин, менее спокойный и угодливый, чем другие, поднял свой меч (francisque) и, хватив им по сосуду, сказал сильным и громким голосом: «Не получишь того, чего подлинно не даст тебе жребий». Все были изумлены такой дерзостью. Король смолчал, скрыл негодование, но запомнил обиду; он взял чашу и отдал ее присланным от епископа. Через год после того, он собрал на военном поле свое войско для осмотра исправности оружия. Проходя по рядам войска, он подошел к воину, разбившему чашу, и сказал: «Никто не вынес оружия хуже твоего. Ни копье, ни меч, ни топор твой не в порядке». С этими словами, взяв у него топор, бросил на землю. Когда воин нагибался поднять его, король, взмахнув мечем, разрубил ему голову, примолвив: «Вот, что ты сделал с суассонской чашей». Воин упал мертвый, и войско, по повелению короля, разошлось в молчании. Пример этот устрашил непокорных воинов. (Из Григория Турского).


[Закрыть]. Пока армия шла, он смотрел сквозь пальцы и скрывал свой гнев; но по возвращении, когда все эти неукротимые воины, расходясь в свои племена и жилища, рассеялись по разным местам, он велел схватить по одиночке и предать смерти тех, которые наиболее отличились разбоем и неповиновением[99]99
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть].

Подобные опустошения, кажется, ознаменовали переход Австразийцев и чрез северные пределы гонтранова королевства, и эта обида, тяжко его оскорбившая, повлекла разлад между им и Сигбертом. С другой стороны, миролюбие нейстрийского короля было непродолжительно; увидев себя вне опасности, он возвратился к своей постоянной мысли и снова обратил жадные взоры на аквитанские города, которыми владел он короткое время. Ссора, возникшая между братьями, казалась ему благоприятным обстоятельством для возобновления своего предприятия; он поспешил воспользоваться случаем, и менее, нежели чрез год по заключении мира, послал сказать Гонтрану: «Пусть брат мой последует за мною, повидаемся, и сообща пойдем на врага нашего, Сигберта[100]100
  Ibid.


[Закрыть]». Предложение это было очень охотно принято; оба короля имели свидание, одарили друг друга в знак дружбы и заключили наступательный союз против австразийского брата. Гильперик, в полной надежде на успех, послал к берегам Луары новые войска под начальством сына своего, Теодеберта, вторично переправившегося через нее в 575 году, а сам вступил в реймские земли, составлявшие западный предел Австразийского Королевства. Его нашествие сопровождалось такими же опустошениями, как и война Теодеберта в Аквитании; он жег селения, уничтожал жатвы и грабил все, чтò только можно было взять с собой[101]101
  Ibid.


[Закрыть]. Слух об этих хищениях дошел до Сигберта в одно время с известием о составленном против него союзе. Он уже раз просил Гильперика вопреки настояниям своей жены, не хотевшей ни мира ни перемирия с убийцей Галесвинты; теперь негодование его было взрыв человека, простого сердцем, но горячего характером, который вдруг узнает, что его обманули. Он разразился ругательствами и проклятиями. Но этот кипучий гнев, род горячки, припадок, который мог снова утихнуть от покорности врага, не был надежен и не удовлетворял Брунегильду. Она привела в действие все влияние свое на мужа, чтобы вселить в душу его более обдуманную жажду мщения и направить его злобу к единственной цели, братоубийству. «Рассчитаться с злодеем», – таков был вопль сестры Галесвинты. На этот раз, Сигберт ее послушал, и с целью биться на смерть снова воззвал к восточным Франкам и зарейнским народам, призывая их к войне на Гильперика[102]102
  Ibid.


[Закрыть].

Для возбуждения этих людей, так мало сговорчивых к борьбе отчаянной, австрийский король обещал им все: денег, добычи, даже города и земли в Галлии. Он пошел прямо к западу, на помощь реймсской области, что избавило его от забот на счет перехода через Сену. При его приближении, Гильперик, избегая битвы, как и в прежнюю войну, отступил вдоль по течению Марны и искал удобной позиции около Нижней Сены. Сигберт преследовал его до самых стен Парижа; но тут остановился, польстившись мыслью завладеть городом, который считался в то время весьма крепким, и устроить в нем склад для военных запасов, а в случае нужды и верное убежище. Как ни благоразумна была такая мысль, однако, повинуясь ей, король австразийский поступил дерзко, чего без сомнения не решился бы сделать, если б жажда мщения не заглушила в нем всякого чувства совести и страха.

По смыслу раздельного договора, заключенного восемь лет назад, Париж, размежеванный на три участка, считался городом нейтральным, вход в который воспрещен был каждому из трех сыновей Клотера под самой священной клятвой – под опасением всевозможных религиозных страхов. До сих пор, ни один из братьев не осмеливался преступить клятву и презреть проклятия, призванные на того, кто ее нарушил. Сигберт на это отважился: он предпочел скорее пожертвовать своей душой, нежели пренебречь единственным средством для успешного достижения своей цели. Париж, действительно, был ему необходим, как опорный пункт, или, употребляя новейшее выражение, как базис дальнейших его действий, смотря по тому, хотел ли он идти на запад против Гильперика, или на юг, против Теодеберта. Итак, вопреки договору, он потребовал сдачи города, и вступил в него без всякого сопротивления, потому что Париж был охраняем только заступничеством святых Полиевкта, Гилария и Мартина[103]103
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229 и 295.


[Закрыть].

Учредив свое пребывание в Париже, король Сигберт прежде всего занялся отправлением войск против Гильперикова сына, который, обегая Аквитанию по прошлогодней дороге, вступил уже в Лимож. Полоса земли между городами Туром и Шартром, заключавшая в себе области Шатодён и Вандом, принадлежала Австразийскому королевству; Сигберт решился набрать там войско, дабы сберечь тем силы, приведенные им с собой. Вестники его ходили из села в село, призывая всех свободных мужей явиться в назначенном месте, в каком кто мог оружии, от кирасы и копья до простого ножа и окованной железом дубины. Но ни в городах, ни в окрестностях никто не отвечал на воззвание, и не смотря на пеню в шестьдесят золотых солидов, налагаемую на ослушника королевских повелений, жители Шатодёна, Вандома и окрестностей Тура не вооружались и не покидали жилищ своих[104]104
  Ibid. – Leg. Ripuar., apud script. rer. gall. et franc. т. IV, стр. 248. – Leg. Visigoth, ib., стр. 245.


[Закрыть]. Эти люди знали только одно, что земля их составляет участок Сигберта, и что взимаемые с них подати принадлежат австразийской казне; а так как король, от которого они зависели, не давал им прежде чувствовать своей правительственной власти никаким действием, и как приказание это впервые от него исходило, то они и не обратили на него большого внимания.

Если б такое страдательное сопротивление было продолжительно то оно заставило бы австразийского короля разделить свои силы. Для скорейшего и миролюбивого прекращения этого сопротивления, Сигберт отправил искуснейших своих переговорщиков, Годегизеля, палатного мэра, и Гонтрана, по прозванию Бозе, то есть человека хитрого, пронырливого и сметливого, одаренного, не смотря на свое германское происхождение, такой гибкостью ума, которая составляла принадлежность только галло-римского племени. Оба Австразийца успешно выполнили свое поручение и вскоре перешли через Луару с войском, плохо вооруженным, но довольно многочисленным для того, чтоб осмелиться померить силы с Франками Теодеберта[105]105
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.


[Закрыть].

Эти Франки, и без того сильно напуганные известием об австразийском вторжении, встревожились еще более, когда узнали, что на них идет войско, и что отступление им отрезано. Но Теодеберт, как ни упало духом его войско, решился, как истинный германский вождь идти на встречу неприятелю[106]106
  Ibid.


[Закрыть]. Он выступил из Лиможа и шел занять позицию на берегах Шаранты, в восьми или десяти милях от Ангулема; во время этого перехода множество народа разбежалось, так что перед началом битвы он был почти всеми оставлен; не смотря на то, он сражался с большим мужеством и был убит в схватке. Галльские поселяне, составлявшие войско Годегизеля и Гонтрана-Бозе, не питали такого благоговения к потомкам Меровинга, как Франки: без уважения к длинным волосам, отличавшим сына короля Гильперика от прочих, они обобрали его наравне с другими трупами и оставили нагим на поле битвы. Но вождь австразийский, по имени Арнульф, убоялся такого нечестия и хотя был врагом Теодеберта, однако с почтением поднял тело юного принца, обмыл его по обыкновению и, облачив в богатые одежды, похоронил на собственный счет в городе Ангулеме[107]107
  Ibid., стр. 230.


[Закрыть].

Между тем король Гонтран, вторично уступив наклонности своей к спокойствию, или побуждаемый страхом, примирился с Сигбертом. Гильперик узнал об этой новой измене в одно время с вестью о смерти сына и истреблении аквитанского войска. Приведенный этим двойным несчастьем в совершенное отчаяние и помышляя только о спасении жизни, он оставил берега Сены, поспешно прошел чрез все свое королевство, и укрылся в стенах Турнэ с женой, детьми и преданными ему воинами[108]108
  Ibid.


[Закрыть]. Крепкое положение этого города, первобытной столицы франкского государства, побудило Гильперика избрать в нем убежище. В ожидании осады, он занялся набором людей и пополнением боевых запасов, пока Сигберт, свободный в своих движениях по всей Нейстрии, забирал города этого королевства.

Заняв те, которые лежали к северу и востоку от Парижа, он направился на запад, решившись все завоеванное, и города и земли, отдать в уплату своим зарейнским воинам. Намерение это возбудило во всех Франках, даже австразийских, сильные опасения[109]109
  Ibid.


[Закрыть]. Австразийцы не желали иметь своих природных врагов соседями в Галлии, а Нейстрийцы, с своей стороны, страшились утраты собственности, порабощения, и всех бедствий, неразлучных с завоеванием страны. Первые представили королю возражения и роптали; вторые с ним переговаривались. Обсудив между собой, как поступить в таких тесных обстоятельствах, вожди и ариманы Нейстрии отправили к Сигберту послание в следующих выражениях: «Франки, которые прежде стояли за короля Гильдеберта, а потом сделались ленниками (homes liges) короля Гильперика, хотят ныне предаться тебе, и предлагают, если придешь к ним, поставить тебя королем над собой[110]110
  Ibid.


[Закрыть]».

Таков был несколько странный язык германской политики, и таким-то образом Франки пользовались правом покидать правившего ими государя и переходить под власть другого потомка Меровинга. Королевская сила каждого из сыновей Клотера заключалась не столько в обширности и богатстве земель, составлявших их владения, сколько в числе воинов, которые состояли под их покровительством, и, по германскому выражению, повиновались устам их[111]111
  Mund, от которого происходят слова mundeburdis, mundiburdium, mundeburde, и проч. (Marculfi formul. стр. 447). – Судя по некоторым корням германских языков, рот в древней Германии был символом власти, а ухо подчиненности.


[Закрыть]. Не было ничего положительного, или постоянного, в распределении франкского народонаселения между королями, силу которых оно составляло; оно не соответствовало в точности очертанию земель, так что иной государь мог иметь вассалов даже в чужом королевстве. Между этими вассалами или людьми, самые преданные, самые полезные, как тогда выражались, были те, которые, живя близ короля и составляя его постоянную стражу, пользовались, в виде платы, общим с ним столом, или произведениями его поместий. Менее можно было полагаться на верность тех, которые поселялись вдалеке, в собственных своих жилищах, пользовались, с королевского согласия, феодом или землями в виде вознаграждения[112]112
  Marc. from., т IV. стр. 447. – По праву завоевания и как вожди победоносного народа, Меровинги присвоили себе, во всех частях Галлии, множество домов и земель, составивших полное их владение или вотчины, алод, как тогда говорили на языке Франков, от слова od или ot, что значило на древних германских наречиях имущество или собственность. Даже города считались частью этих алодов, имуществом, подлежащим владению и наследованию. Перед кончиной, Меровинги с отечественной заботливостью делили между сыновьями алод, доставшийся им от предков и приращенный ими самими. Феодом или леном называли казенные земли, раздаваемые воинам с условием повиновения, в случае неисполнения чего земли отбирались и снова поступали в казну. – Fea или feo на языке Франков означало всякую движимую собственность, как стада и деньги, а вообще доход, военную плату; feh-od буквально значит жалованная собственность (Lettres sur l’historie de France, par A. Thierry, lettre X).


[Закрыть]. Они-то, для спасения своей собственности, изменили делу Гильперика и предложили королевство Сигберту; напротив того, первые, более верные, но не столь многочисленные, последовали за бежавшим королем своим в Турнэ. Сигберт с радостью принял посольство и предложение Нейстрийцев; он уверил их клятвой, что ни один город не будет предан войскам на разграбление и обещал прибыть в собрание, где, по обычаю предков, его должны были возвести на царство. Потом он совершил род военного обозрения до пределов Руана, и удостоверившись, что ни один из крепких городов на западе не расположен ему сопротивляться, возвратился в Париж.

Брунегильда, желая предостеречь мужа от возврата к братской любви и для личного надзора за исполнением своего мщения, оставила город Мец и прибыла к Сигберту. Она была так уверена в несомненности своего торжества, что предприняла это путешествие с обеими дочерьми, Ингондой и Клодесвиндой, и сыном Гильдебертом, четырехлетним ребенком. Повозки с ее имуществом были наполнены сокровищами и всем, чтò только было у нее лучшего из золотых уборов и драгоценных вещей[113]113
  Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 230. – Adriani Valesii rer. franc., стр. 57.


[Закрыть]. Казалось, она из женского тщеславия хотела всех ослепить и явиться в одно и то же время и великолепной в своем уборе и грозной для врагов. Эта королева, еще юная и замечательная по красоте своей, лучше других меровингских супруг соответствовала понятию о царице, которое галльский народ создавал себе по преданиям римской империи. Дочь короля, рожденная в стране, где королевская власть, хотя и в варварском племени, однако являла величие совершенно царственное, Брунегильда вселяла общее уважение высоким родом и достоинством своего обхождения. В день ее вступления в Париж, жители толпами стремились к ней на встречу; духовенство и особы сенаторских фамилий спешили приветствовать ее; но человек, который, по духовному и вместе с тем правительственному званию, стоял в главе всего народа, епископ Герман или Жермень, чтимый ныне во святых, не явился для встречи.

То был поборник просвещения и христианской веры, одна из тех нежных организаций, которым зрелище римского мира, подвластного варварам, причиняло нестерпимое отвращение, и которые истощали силы свои в тщетной борьбе с свирепым насилием и страстями королей. С самого начала междоусобной войны, святой Жермень старался быть посредником между Гильпериком и Сигбертом, а по прибытии последнего, тщетно возобновлял свое ходатайство и увещания. Утомление и печаль расстроили его здоровье; он занемог и во время телесных страданий, настоящая и будущая судьба Галлии представлялись ему в красках еще более мрачных. – «Отчего» – восклицал он: – «не имеем мы минуты спокойствия? Отчего не можем сказать, подобно апостолам, в промежутке двух гонений: Вот наконец сносные дня[114]114
  Germani Paris. episc. epist., apud. script. rer. gallic. et franc. т. IV, стр. 80.


[Закрыть]»? Одержимый недугом, не будучи в состоянии высказать Брунегильде своих увещаний в пользу мира, он изложил их письменно. Письмо это, переданное ей церковником франкского происхождения, по имени Гондульфом, и дошедшее до нас, начинается почтительными извинениями и уверениями в преданности; потом продолжается следующим образом:

«Стану ли я повторять слухи, которые ходят в народе? Они смущают меня и я желал бы иметь возможность скрыть их от вашего сведения? Говорят, что ваши советы и наущения побуждают преславного короля Сигберта к упорному ожесточению в погибели нашего края. – Если я повторяю подобные толки, то не потому что им верю, но дабы упросить вас не давать никакого повода к таким важным обвинениям. Хотя земля наша с давних уже пор не может назваться счастливой, однако мы еще не отчаиваемся в Божием милосердии, которое властно остановить мстительную руку, лишь бы те, на ком возлежит правление, не увлекались жаждой убийства, любостяжанием, источником всякого зла, и гневом, потемняющим здравый разум[115]115
  Ibid. стр. 81.


[Закрыть].

«Богу это известно, мне и того довольно; я желал бы умереть для продления их дней, желал бы умереть прежде их, дабы не видеть на глазах своих погибели ни их самих, ни нашего края. Но они не перестают пребывать в беспрерывной войне и распре; обвиняя друг друга, ни мало не помышляя о суде Божием и не желая ничего предоставить определению Его всемогущей воли. Как ни один из них мне не внемлет, то я к вам обращаю мое моление, ибо если, ради их раздоров, королевство склонится к гибели, то ни вам, ни детям вашим великого торжества в том не будет. Да возрадуется же эта страна, приняв вас к себе; явите, что вы призваны для спасения, а не для погибели ее; укротив гнев короля, склонив его терпеливо ждать суда Божьего, вы рассеете в прах все дурные толки народа[116]116
  Ibid.


[Закрыть].