Текст книги "Рассказы о временах Меровингов"

Автор книги: Огюст Тьерри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Что касается до короля, то его уже не удовлетворяла такая совершенная победа и он стал придумывать вспомогательные средства к усилению обвинения. Начав вслед за тем говорить, он требовал, дабы прежде, нежели выведут виновного, ему разорвали тунику на спине или прочли над главой его CVIII-й псалом, содержащий в себе проклятия, призывавшиеся в Апостольских Деяниях на Iуду Искариотскаго: «Да будут дние его малы; да будут сынове его сиры, и жена его вдова. Да взыщет заимодавец вся, елико суть его, и да восхитят чуждии труды его; да не будет ему заступника, ниже да будет ущедряяй сироты его. Да будут чада его в погублении, в роде едином да истребится имя его[289]289
  Ibid., стр. 246.


[Закрыть]».

Перывй из этих обрядов знаменовал позорное низложение; второй употреблялся только в случаях святотатства. Григорий Турский с своей спокойной и умеренной твердостью воспротивился такому увеличению наказания, и собор его отринул. Тогда Гильперик, все еще в пылу придирчивости, захотел, чтобы приговор, отрешавший противника от исполнения епископской должности, был изложен на бумаге, с присовокуплением статьи, осуждавшей его на вечное низложение. Григорий снова воспротивился этому требованию, напомнив королю данное им положительное обещание держаться в пределах, указанных содержанием церковных законов[290]290
  Ibid.


[Закрыть]. Этот спор, дливший заседание, был внезапно прерван развязкой, в которой нельзя было не узнать участия и воли Фредегонды, скучавшей медленностью делопроизводства и мелочностью своего мужа. Вооруженные люди вошли в церковь и увлекли Претекстата пред глазами всего собрания, которому за тем осталось только разойтись. – Епископ был отведен в Париж и заключен в темницу, остатки которой долго существовали на левом берегу большого рукава Сены. В следующую ночь, он пытался убежать и был жестоко избит стерегшими его ратниками. После одного или двух дней заключения, его увезли в ссылку на край королевства, на остров близ конантенских берегов; то был, вероятно, Джерси, населенный лет за сто, как и самый берег до города Байё, морскими разбойниками саксонского племени[291]291
  Ibid. – См. Дюлор, Истор. Парижа, т. I. – См. Историю завоевания Англии, кн. I и II.


[Закрыть].

Руанскому епископу, по всему вероятию, предстояло провести остаток дней своих среди этого населения рыбаков и морских разбойников; но после семилетнего заточения, великое событие внезапно даровало ему свободу и возвратило его к пастве. В 584 году, король Гильперик был убит при обстоятельствах, которые будут рассказаны в другом месте[292]292
  В изданных по настоящее время семи рассказах, автор не поместил повествования о смерти Гильперика. Но как обстоятельства кончины этого короля, одного из главнейших действователей в эпоху Меровингов, могут быть любопытны для русских читателей, то я считаю не бесполезным описать здесь это трагическое событие, извлеченное мной из Истории Франции, соч. А. Гюго.
  Отправив в Испанию дочь свою Ригонту, выданную за Рекареда, сына готского короля, Гильперик удалился в Шелль, поместье в окрестностях города Мо, в пяти лье на восток от Парижа. Возвратившись однажды с охоты, он слезал с коня и оперся рукой на плечо слуги; в это мгновение к королю подошел какой-то человек, ударил его ножом под мышцу, и повторив удар, проткнул ему живот. Извергнув много крови ртом и раной, Гильперик тут же испустил дыхание. Убийца убежал и скрылся в лесу. Неизвестно, кто был виновник преступления. Григорий Турский, единственный из современных летописцев, которого творения дошли до нас, не указывает ни на кого, ограничиваясь приведенным выше рассказом. Историки, писавшие лет сто после этого происшествия, наводят подозрения то на Фредегонду, то на Брунегильду, то на некоторых нейстрийских и австрийских владельцев, подвигнутых личным мщением. Любопытно предание, сохраненное этими писателями, и обвинявшее Фредегонду в убийстве своего мужа: «Однажды король Гильперик, собравшись в лес на охоту, приказал оседлать лошадей и вышел из дворца. Королева, думая, что он сел уже верхом и не вернется, пошла в платяную комнату мыть себе голову; но король, еще не садясь на коня, воротился, и так тихо вошел в комнату, где была королева, что она его не слыхала. Как она стояла к нему спиной, наклонясь головой над скамейкой, то он, шутя, ударил хлыстом ниже поясницы. Она не обернулась, не посмотрела, кто это был, но, подумав на другого, сказала: «Ландри! Ландри! Мне больно; как смел ты это сделать?» Этот Ландри, палатный граф, первая особа в дворце короля, позорил его в лице жены и был с ней в блудной связи. Когда король услышал эти слова, то впал в ревнивые подозрения и стал как бешеный; он вышел из комнаты и ходил взад и вперед в сердечной тревоге и муке. Несмотря на то, он поехал в лес рассеяться и облегчить тоску своего сердца. Фредегонда вскоре догадалась, что то был король, и что слова ее пришлись ему не по сердцу. Тогда она вздумала, что опасно ждать его возвращения; но потом отбросила всякий страх и вооружилась женской смелостью. Она позвала к себе Ландри и сказала ему: «Ландри, голова твоя теперь в опасности; помышляй лучше о могиле, нежели о постели, если не придумаешь средства поправить дела». Тут она рассказала ему, как у нее вырвалось слово. Сильно удивлен был Ландри когда это услышал; он начал припоминать и перебирать про себя свои преступления, к великому сокрушению сердца. Жало совести страшно его кололо; он не знал, куда бы мог скрыться и как выручиться; ему казалось, что он пойман как рыба в невод. Он стал жалобно стенать и вздыхать, и говорил: «Горе мне, бедному! Для чего пришел ныне этот день повергший меня в такую тяжкую участь? Увы, несчастный! Совесть терзает меня; не знаю, ни что предпринять, ни куда обратиться». Тогда Фредегонда ему сказала: Ландри, слушай, что я хочу чтоб ты сделал и что будет нам пригодно. Когда он вернется поздно с охоты (ведь часто бывает, что он приезжает ночью), то постарайся расставить убийц и склони их подарками, чтобы в то время, когда он слезет с коня, они убили его ножами. Когда это будет сделано, тогда мы спасемся от смерти и станем сами царствовать с сыном нашим Клотером». Ландри очень похвалил этот совет и распорядился как должно. – Король поздно возвратился из леса; те, кто были с ним, не стали его ждать и разъехались в разные стороны, как обыкновенно делают охотники. Убийцы, бывшие около него наготове, поразили его ножами и таким образом умертвили. Тогда те же самые, которые убили его, стали кричать: «Беда! Беда! умер король Гильперик! Племянник его, Гильдеберт, умертвил его своими людьми, и они разбежались». Когда услышаны были эти крики, то все собрались к тому месту, где король лежал мертвый. Некоторые вскочили на коней и пустились преследовать тех, кого не было видно и не легко было найти; погонявшись напрасно, они возвратились.»
  Все покинули Гильперика после его смерти, и он остался бы вовсе без погребения, если б санлисский епископ, Малульф, которого король три дня продержал у ворот дворца, не допуская до себя, не был проникнут чувством христианской любви и не отдал ему последнего долга. Обмыв тело, Малульф покрыл его королевским одеянием и провел над ним целую ночь в молитве. На дугой день положил он его в лодку и отвез вниз по Марне и Сене в Париж, где и похоронил в церкви св. Викентия (Сен-Жермень-де-Пре).
  Примечание переводчика.


[Закрыть]. Его смерть, которую глас народа приписывал Фредегонде, повлекал за собой смуты в целой Нейстрии. Все, кто только был недоволен последним царствованием, или имел причины жаловаться на притеснения и убытки, все управлялись сами собой. Преследовали королевских чиновников, употреблявших во зло свою власть, или исполнявших ее с жестокостью и без осмотрительности; имущества их были захвачены, домы разграблены и преданы сожжению; всякий пользовался случаем отмстить своим врагам или притеснителям. Наследственные вражды семейств с семействами, городов с городами и областей с областями пробуждались снова и возжигали частные войны, убийства и разбои[293]293
  Greg. Turon., Franc., стр. 299.


[Закрыть]. Преступники выходили из темниц и изгнанники возвращались назад, как будто ссылка их оканчивалась сама собой со смертью государя, именем которого она была им объявлена. Так возвратился и Претекстат, призванный выборными, которых отправили к нему руанские граждане. Он вступил в город в сопровождении несметной толпы, среди кликов народа, который собственной своей властью восстановил его на епископском престоле, изгнав, как похитителя, галла Мелания, назначеннаго королем на место Претекстата[294]294
  Ibid.


[Закрыть].

Между-тем, королева Фредегонда, виновница всего зла, творившегося в царствование ее мужа, должна была укрыться в главной парижской церкви, оставив единственного своего четырехмесячного сына[295]295
  Клотера, родившегося в 584 году, после смерти всех других сыновей Гильперика и Фредегонды.


[Закрыть] в руках франкских владетелей, которые провозгласили его королем и начали править его именем. Выйдя из этого убежища, когда беспорядки несколько утихли, она принуждена была жить в забытьи, в глухом уединении, вдали от местопребывания юного короля. Отказавшись с великой горестью от привычной пышности и властвования, она уехала в поместье Ротойалум (Rotoialum), ныне Валь-де-Рейль (Val-de-Reuil), близ слияния Эры (l’Eure) и Сены. Таким образом обстоятельства привели ее жить в нескольких льё от города Руана, где низложенный и изгнанный ею епископ был, вопреки ей, снова восстановлен. Хотя в сердце ее не было ни помилования, ни забвения, и семь лет ссылки, тяготевшей над главой старца, не охладили в ней прежнего к нему отвращения, однако в первое время она не имела досуга о нем подумать; мысли и вражды ее обращены были в иную сторону[296]296
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 294 и 299. – Adriani Valesii Rer. franc., кн. XII, стр. 214.


[Закрыть].

С горестью видя себя низведенной почти до степени частного лица, она ежеминутно представляла себе счастие и могущество Брунегильды, сделавшейся безотчетной попечительницей пятнадцатилетнего сына. Она с досадой повторяла: «Эта женщина станет считать себя выше меня». У Фредегонды подобная мысль была неразлучна с мыслью об убийстве. Как только оно было решено в уме ее, то она исключительно предалась мрачным и лютым соображениям средств к усовершенствованию орудий смерти и настроению горячих голов к преступлению и бесстрашию[297]297
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 299.


[Закрыть]. Лица, наиболее соответствовавшие ее целям, были молодые клерки (clercs) варварского происхождения, плохо понимавшие дух своего нового состояния и сохранявшие еще привычки и обычаи вассальства. Их было несколько в числе служителей ее дома; она поддерживала их преданность щедростью и некоторым дружеством; по временам испытывала на них крепкие и хмельные напитки, тайну приготовления которых она одна знала. Первый из этих юношей, показавшийся ей достаточно подготовленным, получил от нее изустное приказание отправиться в Австразию, явиться под видом беглеца к королеве Брунегильде, войти в ее доверенность и умертвить ее, когда представится к нему случай[298]298
  Ibid., стр. 300.


[Закрыть]. Он ушел и действительно успел втереться к королеве, вступил даже в ее службу, но через несколько дней в нем усомнились, стали допрашивать и когда он во всем сознался, то отослали назад без всякого вреда, сказав: «Воротись к своей покровительнице», Фредегонда, раздраженная таким милосердием, которое казалось ей обидой и вызовом, выместила гнев свой на оплошном посланном, приказав отсечь ему руки и ноги[299]299
  Ibid.


[Закрыть].

Спустя несколько месяцев, когда, по ее мнению, настала пора приступить ко второй попытке, собравшись со всеми силами своего злобного духа, она велела изготовить по своему указанию, особого рода кинжалы. То были длинные ножи с ножнами, видом подобные тем, которые Франки обыкновенно носили за поясом, но с лезвием, покрытым на всю длину насечкой и изображениями. Украшение это, по видимому невинное, имело истинно дьявольское назначение: оно служило для того, чтобы железо могло быть глубже напоено отравой, и чтобы ядовитое зелье, не стираясь с гладкой поверхности, проникло в самую резьбу[300]300
  Ibid., стр. 324.


[Закрыть]. Два такие ножа, натертые тонким ядом, были даны королевой двум молодым клеркам, преданности которых не охладила печальная судьба их товарища. – Они получили приказание отправиться переодетыми в нищих в местопребывание короля Гильдеберта, стеречь его в прогулках, и когда представится случай, то подойти к нему вдвоем, прося подаяния, поразить его вместе ножами: «Возьмите эти кинжалы, сказала им Фредегонда, и ступайте скорее, чтоб увидела я наконец Брунегильду, которая кичится теперь этим ребенком, без всякой власти после его смерти и в унижении предо мною. Если за ребенком так бережно смотрят, что нельзя подойти к нему, тогда убейте его злодейку; если сами погибнете в этом деле, то я облаготворю родителей ваших, осыплю их дарами и вознесу на первую степень в королевстве. Не бойтесь же ничего и не щадите живота своего[301]301
  Ibid.


[Закрыть]».

При этих словах, которые ясно не обещали впереди ничего, кроме верной погибели, на лицах молодых клерков обнаружились признаки смущения и нерешительности. Фредегонда это заметила и тотчас велела принести питье, с величайшим искусством составленное ею для воспламенения духа и угождения вкусу. Юноши осушили каждый по кубку этого напитка, и действие его не замедлило обнаружиться в их взоре и осанке[302]302
  Ibid., стр. 325.


[Закрыть]. Тогда, довольная этим опытом, королева сказала: «Когда наступит день исполнения моих приказаний, то я хочу, чтобы перед началом дела вы опять выпили этой влаги, для укрепления и бодрости». Оба клерка отправились в Австразию, снабженные своими отравленными ножами и стклянкой с драгоценным зельем; но молодой король и его мать были окружены верной стражей. Посланные Фредегонды, по прибытии своем, были схвачены как люди подозрительные и на этот раз им не было пощады: оба погибли в истязаниях[303]303
  Ibid.


[Закрыть].

Это происходило в последних месяцах 585 года; в начале следующего года, королева Фредегонда, наскучив, может-быть, своим уединением, переехала из Валь-де-Рейль на несколько дней в Руан. Таким-образом ей не однажды, в общественных собраниях и церемониях, довелось быть в присутствии епископа, возвращение которого было как-бы посмеянием ее могуществу. Судя по тому, сколько был ей известен по опыту характер этого человека, она ожидала, что найдет в нем по-крайней-мере робость, уничижение и трепетный вид изгнанника, прощенного только наружно из одной терпимости. Но Претекстат, вместо того чтобы показывать ей то почтительное внимание, которого она еще более требовала с тех пор, как чувствовала себя низведенной с прежнего сана, явился по видимому надменным и горделивым. Душа его, прежде мягкая и чуждая мужества, как-будто закалилась в страданиях и горе[304]304
  Ibid., стр. 326.


[Закрыть].

При одной встрече, происшедшей между королевой и епископом во время гражданских или духовных торжеств, она, не обуздав своей ненависти и досады, сказала довольно громко, так, что слышали все присутствовавшие: «Этот человек должен бы знать, что для него снова может возвратиться время ссылки[305]305
  Ibid.


[Закрыть]». Претекстат не проронил этих слов и, презирая гнев своей страшной неприятельницы, отвечал ей в лицо: «Как в ссылке, так и вне оной я не переставал быть епископом, есмь и всегда буду; но ты, можешь ли ты сказать, что всегда будешь пользоваться королевской властью? Из далекого изгнания, если бы я и вернулся туда, Бог призовет меня в царство небесное, а ты, из твоего земного царства, будешь низвергнута в адские бездны. Пора бы тебе оставить ныне все твои безумства и злодеяния, отказаться от чванства, которое тобой так овладело и идти по лучшей дороге, дабы заслужить жизнь вечную и взрастить ребенка, рожденного тобою[306]306
  Ibid.


[Закрыть]». Эта речь, в которой самая ирония соединялась с величавой важностью духовного увещания, возбудила в душе Фредегонды весь пыл ее злобы; но, не обнаружив своего гнева словами и не выказав всенародно своего стыда и злобы, она вышла, не сказав ни слова и удалилась, глотая обиду, готовить мщение в тиши своего жилища[307]307
  Ibid.


[Закрыть].

Мелантий, давнишний любимец и клиент королевы, в-продолжении семи лет несправедливо занимавший епископский престол, прибыл к ней тотчас по приезде ее из рейльского поместья и с того времени не покидал ее[308]308
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 299. – Adriani Valesii Rer. franc., стр. 303.


[Закрыть]. Ему первому доверила она свои злобные намерения.

Этот человек, которого так одолевало сожаление об утраченном епископском сане, что для получения его вновь он готов был на все решиться, не поколебался сделаться участником предприятия, чрез которое мог достигнуть цели своих желаний. Семь лет его епископства прошли не без влияния на личный состав духовенства епископской церкви. Многие из чинов, пожалованных в-продолжение этого времени, считали себя созданиями Мелантия и с неудовольствием увидели епископа, которому ничем не были обязаны и от которого не ждали больших милостей.

Претекстат, простой и доверчивый, не беспокоился, встретив, по возвращении своем, новые лица в епископском дворце; он не подумал о положении тех, кого подобная перемена могла встревожить, и, будучи ласков со всеми, не подозревал, чтобы кто либо его ненавидел. Однако, не смотря на сильную и искреннюю любовь к нему руанского народа, большая часть членов духовенства не очень была к нему привязана. Некоторые, особенно в высших званиях, чувствовали к нему совершенное отвращение. Один из архидиаконов или епископских викариев, по преданности ли интересам Мелантия, или потому-что сам надеялся достигнуть епископского сана, питал это чувство в высшей степени. Каковы бы ни были побудительные причины такой смертельной ненависти его к своему епископу, однако Фредегонда и Мелантий признали невозможным обойтись без него и приняли в участники своего заговора. Архидиакон имел с ними совещания, в которых рассуждали о средствах к исполнению плана. Было решено отыскать между рабами, принадлежавшими к руанским церковным имениям, человека которого можно бы сманить обещаниями отпустить на волю с женой и детьми. Нашелся один, кого так увлекла надежда на свободу, не смотря на всю ее неверность, что он готов был совершить двойное преступление убийства и святотатства. Этот несчастный получил в виде поощрения двести золотых монет, сто от королевы Фредегонды, пятьдесят от Мелантия, а остальные от архидиакона; приняты были все меры и убийство назначено было в следующее воскресенье, приходившееся на 24-е февраля (в 586 году)[309]309
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 326. – Adriani Valesii Rer. Franc., стр. 326.


[Закрыть].

В этот день руанский епископ, выхода которого убийца ждал с солнечного восхода, рано отправился в церковь. Он сел на обыкновенное свое место, в нескольких шагах от главного престола, на отдельных креслах, перед которыми поставлен был налой. Остальное духовенство разместилось на скамьях, поставленных вокруг клироса, и епископ запел, по обычаю, первый стих заутрени[310]310
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 326.


[Закрыть]. В то время, когда песнопение, подхваченное певчими, продолжалось хором, Претекстат стал на колени, опершись руками и наклонив голову на стоявший перед ним налой. Это положение, в котором он долго оставался, доставило убийце, пробравшемуся сзади его, случай, которого он искал с рассвета. Пользуясь тем, что епископ, простершийся для молитвы не видал ничего, чтò происходило вокруг, он незаметно приблизился к Претекстату на длину руки и, выхватив нож, висевший на поясе, вонзил его ему под мышцу. Претекстат, почувствовав рану, вскрикнул, но по недоброжелательству или из трусости, никто из бывших тут церковников не поспешил к нему на помощь и убийца имел время убежать[311]311
  Ibid.


[Закрыть]. Оставленный таким образом старец сам поднялся и, закрыв обеими руками рану, дотащился до престола и имел еще довольно силы взойти на ступени. Взойдя, он протянул обе руки, наполненные кровью, за сосудом, висевшим на цепях над престолом и заключавшем евхаристию, назначенную для причащения умирающих. Он взял частицу святого хлеба и приобщился; потом, возблагодарив Бога за то, что Он сподобил его приобщиться святых тайн, упал в изнеможении на руки верных слуг и был перенесен ими в свои покои[312]312
  Rollandi Acta Sanct., т. III, стр. 465. – Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 326/ Ducange, Glos. ad Script. med. et infim. latinit, V. Columba.


[Закрыть].

Узнав по народному волнению, а может-быть и от самого убийцы, о произошедшем, Фредегонда захотела насладиться страшным удовольствием посмотреть на своего умирающего врага. Она поспешила в дом епископа, в сопровождении герцогов Ансовальда и Беннолена, из которых ни тот, ни другой не знали ни об участии ее в этом преступлении, ни того, при какой странной сцене должны были присутствовать. Претекстат лежал на одре своем; на лице его были все признаки близкой кончины, но он сохранял еще чувство и память. Королева скрыла свою радость и, приняв вид сострадания, сказала умирающему с царственным достоинством: «Прискорбно, святой епископ, и нам и всему твоему народу, что такое бедствие постигло твой уважаемую особу. Дай Бог, чтобы нам указали того, кто дерзнул совершить такое ужасное дело, дабы воздать ему казнью, соразмерной с его преступлением[313]313
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 327.


[Закрыть]».

Старец, все подозрения которого подтвердились этим самым посещением, приподнялся на своем страдальческом ложе и, устремив взоры на Фредегонду, отвечал: «А чья рука нанесла этот удар, как не та, которая умерщвляла царей, так часто проливала кровь невинных и причинила столько бед королевству[314]314
  Ibid.


[Закрыть]». Ни малейшее смущение не обнаружилось на лице королевы; и как-будто слова эти не имели для нее никакого значения и были простым следствием лихорадочного расстройства, она продолжала самым спокойным и ласковым голосом: «У нас есть искусные врачи, которые могут излечить эту рану; позволь им посетить тебя[315]315
  Ibid.


[Закрыть]». Терпение епископа не могло удержаться перед таким бесстыдством, и в порыве негодования, истощившем последние его силы, он сказал: «Я чувствую, что Богу угодно отозвать меня от мира сего, но ты, замыслившая и устроившая покушение, лишающее меня жизни, ты будешь во веки веков предметом омерзения, небесное правосудие отмстит кровь мою на главе твоей». Фредегонда удалилась, не сказав ни слова, и через несколько минут Претекстат испустил последний вздох[316]316
  Ibid.


[Закрыть].

При этом известии весь город Руан впал в уныние; все граждане, Римляне и Франки, без различия племени, соединились в общем чувстве печали, смешанной с ужасом. Первые, не имея за пределами своего города никакого политического значения, могли выражать только горесть, бессильную пред злодейством, главной виновницей которого была королева; но Франки, по-крайней-мере некоторые из них, именно те, кому богатство или наследственное дворянство давало титул владетелей, могли, по древнему праву германской вольности, говорить громко кому бы то ни было и искать правосудия на всяком виновном[317]317
  Ibid.


[Закрыть]. В окрестностях Руана было несколько таких независимых владельцев, исполнявших судейскую обязанность в самых важных делах, и столь же гордых своим личным правом, как и усердных в охранении древних обычаев и народных учреждений. В числе их был человек с сердцем и увлечением, в высшей степени одаренный той мужественной откровенностью, которую завоеватели Галлии считали добродетелью своего племени; такое понятие, сделавшись народным, породило впоследствии новое слово franchise, чистосердечие. Этот человек собрал нескольких друзей своих и соседей и уговорил их на громкий поступок: объявить Фредегонде призыв к суду.

Все они сели верхом и из поместья, лежавшего близ Руана, поехали в жилище королевы, находившееся в самом городе. По приезде их, только один, а именно присоветовавший это посещение, был допущен к Фредегонде, которая, удвоив бдительность со времени своего злодеяния, соблюдала тщательную предосторожность; прочие остались в сенях или под портиком дома. На вопрос королевы, чтò ему нужно, глава посольства отвечал с выражением сильного негодования: «Много ты на своем веку совершила злодеяний, но самое ужасное из всех то, которое ты сделала недавно, приказав умертвить служителя Божия. Да явит Себя Господь вскоре мстителем за невинную кровь! Но пока, мы все будем преследовать преступника, дабы не было тебе возможности совершать подобные злодейства». Высказав эту угрозу, Франк вышел, оставив королеву взволнованной до глубины души таким объявлением, вероятные последствия которого были для нее не безопасны, особенно при ее вдовстве и одиночестве[318]318
  Ibid.


[Закрыть].

Вскоре смелость возвратилась к Фредегонде и она приняла решительное намерение. Она послала одного из своих служителей к франкскому владетелю сказать ему, что королева приглашает его к обеду. На приглашение это Франк, возвратившийся к своим товарищам, отвечал так, как следовало благородному человеку: он отказался[319]319
  Ibid.


[Закрыть]. Служитель, передав ответ, снова явился просить его, если он не хочет остаться обедать, то не примет ли, по-крайней-мере, какого-либо пития, дабы не оскорбить королевского дома, выйдя из него натощак. От подобного приглашения нельзя было, по тогдашнему обыкновению, отказаться; привычка и приличие, как тогда его разумели, превозмогли на этот раз негодование, и Франк, уже готовившийся садиться на лошадь, остался ждать в сенях с своими друзьями[320]320
  Ibid.


[Закрыть].

Через минуту вышли служители с широкими кубками, наполненными напитком, который люди варварского происхождения охотнее всего пили в не обеденное время; то было полынное вино, подслащенное медом. Тому из Франков, который получил приглашение королевы, было поднесено первому. Он, не подумав, разом осушил душистую влагу; но едва допил последнюю каплю, как жестокая раздирающая боль, показала ему, что он проглотил сильнейший яд[321]321
  Ibid.


[Закрыть]. Он потерялся на минуту под влиянием этого страшного ощущения, но когда увидел, что товарищи намерены последовать его примеру и сделать честь полынному вину, то закричал им: «Не касайтесь этого напитка, бегите, несчастные, бегите, не то погибнете вместе со мною!» Слова эти поразили Франков паническим страхом; мысль об отраве, нераздельная в то время с мыслью о колдовстве и порче, близость таинственной опасности, которую нельзя им было отразить мечем, все это обратило в бегство людей, не отступавших в битве. Они все бросились к коням; отравленный также успел сесть верхом, но зрение его слабело, руки не могли держать поводьев. Унесенный конем своим вслед за другими, он отъехал несколько сот шагов и упал мертвый[322]322
  Ibid.


[Закрыть]. Слух об этом происшествии далеко разнес суеверный ужас; никто из поместных владельцев руанской епархии не дерзал призывать Фредегонду на великий суд, который, под именем маля, mâl, собирался по-крайней-мере дважды в год.

Епископ Байёский, Левдовальд, бывший старшим викарием руанского епископства, должен был принять управление епархиальной церковью, пока престол оставался праздным. Он прибыл в Руан и разослал оттуда всем областным епископам известие о насильственной кончине Претекстата; потом, созвав из городского духовенства муниципальный собор, приказал закрыть, по приговору этого собрания, все руанские церкви и не отправлять в них никакой службы, пока всенародное исследование не наведет на след виновников и сообщников преступления[323]323
  Ibid.


[Закрыть]. Несколько человек галльского происхождения и низкого звания взято было по подозрению и допрошено; большая часть их знала об умысле на жизнь епископа и даже получала по этому делу предложения и подарки; их признания подтверждали общее подозрение, лежавшее на Фредегонде, но они не назвали по имени ни одного из двух ее соучастников, ни Мелантия, ни архидиакона. Королева, чувствуя, что для нее ничего не значит это духовное следствие, приняла под свое покровительство всех подсудимых и открыто доставила им способы освободиться от судебного преследования или бегством, или вооруженным сопротивлением[324]324
  Ibid.


[Закрыть].

Не теряя бодрости от беспрестанных препятствий, епископ Левдовальд, человек совестливый и верный своему долгу, удвоил рвение и старания отыскать преступника и проникнуть глубину тайны этого ужасного злодейства. Тогда Фредегонда употребила средства, которые она берегла на крайний случай; убийцы шатались вокруг епископского дома и старались в него проникнуть; Левдовальд должен был день и ночь окружать себя стражей из своих слуг и церковников[325]325
  Ibid.


[Закрыть]. Его твердость не устояла перед такими тревогами; дело, начатое сперва довольно гласно, затянулось и предпринятое по римским законам следствие вскоре было забыто, подобно тому, как было забыто намерение предать Фредегонду суду франкского племени, созванного по салийскому закону[326]326
  Lex salica apud. script. rer. gallic. et franc., т. IV, стр. 151.


[Закрыть].

Слух об этих происшествиях, мало-по-мало распространившийся по всей Галлии, достиг до короля Гонтрана в столице его, Шалоне-на-Соне. Беспокойство его при этом известии было так сильно, что даже вывело его на минуту из той политической беспечности, которая была так ему по нраву. Его характер, как мы уже видели, состоял из самых странных противоречий; обыкновенно он отличался кротким благочестием и строгой справедливостью, но из-под них, так-сказать, вскипали и по временам вырывались не совершенно угасшие остатки дикой и кровожадной натуры. Этот остаток германской свирепости обнаруживался в душе самого доброго из меровингских королей, то вспышками дикой ярости, то хладнокровными жестокостями. Вторая жена Гонтрана, Австрегильда, постигнутая в 580 году болезнью, от которой не чаяла исцеления, возымела варварскую мысль умереть не одной и требовала, чтобы в день ее погребения оба врача ее были обезглавлены. Король обещал это, как дело самое обыкновенное, и велел отсечь врачам головы[327]327
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 254.


[Закрыть]. После такого подвига супружеской угодливости, достойного самого свирепого тирана, Гонтран с неизъяснимой легкостью снова возвратился к привычкам своего отеческого управления и к обыкновенному своему добродушию. Узнав о двойном преступлении убийства и святотатства, в котором общий глас обвинял вдову его брата, он почувствовал непритворное негодование, и как глава семейства Меровингов, счел себя обязанным исполнить великое дело патриархального суда. Он отправил послами к владельцам, правившим от имени гильперикова сына, трех епископов, Артемия санского, Агреция труанского и Верана кавальйонского, из Арльской Области. Эти послы получили приказание истребовать от нейстрийских владетелей полномочие отыскать, посредством торжественного исследования, виновника в злодеянии, и волей или неволей представить его королю Гонтрану[328]328
  Ibid., стр. 327.


[Закрыть].

Три епископа прибыли в Париж, где воспитывалось дитя, именем которого, уже два года, управлялось Нейстрийское Королевство. Быв допущены в правительствующий совет, они изложили предмет своего посольства, упираясь на великость злодеяния, за которое король Гонтран требовал наказания. Когда они кончили речь, тогда тот из нейстрийских вождей, который первенствовал между опекунами юного короля и назывался его кормильцем, встал и сказал: «Нам тоже очень нелюбы такие злодейства и мы все более и более желаем, чтобы они понесли наказание; но если кто-либо есть среди нас преступный, то не вашему королю он должен быть представлен, ибо мы сами имеем средства обуздать, с королевского соизволения, все преступления, у нас совершаемые[329]329
  Ibid.


[Закрыть]».

Эта речь, по-видимому, твердая и достойная, прикрывала ответ уклончивый, ибо нейстрийские правители более заботились о соблюдении осторожности с Фредегондой, нежели о независимости королевства. Послы это поняли и один из них отвечал с жаром. «Знайте, же, что если совершивший преступление не будет открыт и выведен на чистую воду, то король наш придет с войском и разорит всю эту землю огнем и мечем; ибо известно, что та, которая колдовством извела Франка, та самая мечем умертвила епископа[330]330
  Ibid.


[Закрыть]». Нейстрийцы не устрашились такой угрозы, зная что у короля Гонтрана всегда не доставало решимости, когда надлежало действовать. Они повторили свой прежний ответ, и епископы прервали это бесполезное свидание, заранее отвергнув восстановление Мелантия на руанском епископском престоле[331]331
  Ibid., стр. 328.


[Закрыть]. Но едва они возвратились к королю Гонтрану, как стараниями королевы и влиянием, которое она снова приобрела кознями и страхом, Мелантий был восстановлен. Этот человек, достойное создание Фредегонды, в-продолжение более пятнадцати лет ежедневно восседал и молился на том самом месте, где пролилась кровь Претекстата[332]332
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 331.


[Закрыть].

Гордясь таким успехом, королева увенчала свое преступление новой дерзостью, знаком невероятного презрения ко всему, что осмеливалось ей противодействовать. Она приказала всенародно схватить и представить себе крепостного раба, которого сама подкупила для исполнения злодейства и до того укрывала от преследований. – «Так это ты», – сказала она ему с притворным негодованием: «ты заколол Претекстата, руанского епископа, и породил клеветы, которые обо мне распространяют»? Потом приказала бить его при себе и выдала родственникам епископа, вовсе не заботясь о последствиях, как-будто человек этот ровно ничего не знал об умысле, которому послужил орудием[333]333
  Ibid.


[Закрыть]. – Племянник Претекстата, один из числа грубых Галлов, которые, подражая германским обычаям, дышали мщением и всегда ходили вооруженные подобно Франкам, овладел несчастным и подвергнул его пытке в собственном своем доме. Убийца не заставил ждать своих ответов и признаний: – «Я нанес удар» – сказал он: «и для того получил сто золотых солидов от королевы Фредегонды, пятьдесят от епископа Мелантия и пятьдесят от здешнего архидиакона; мне обещали, сверх-того, отпустить на волю меня и жену мою[334]334
  Greg. Turon., Hist. Franc., стр. 331.


[Закрыть]».

Кàк ни положительны были такие показания, однако ясно было, что они не могли привести ни к каким последствиям. Все общественные власти того времени тщетно старались оказать содействия свое в этом ужасном деле; аристократия, духовенство, даже самая королевская власть остались бессильными для наказания истинных преступников. Племянник Претекстата, убежденный в том, что не добудет иной расправы, как только силой собственной руки своей, покончил все дело поступком достойным дикаря, но в котором, может-быть, столько же было отчаяния, как и зверства; он обнажил свой меч и изрубил на куски раба, брошенного ему в добычу[335]335
  Ibid.


[Закрыть]. Таким образом, как случалось почти всегда в это беспорядочное время, единственным возмездием за кровь было свирепое убийство. Только народ не изменил погибшему епископу: он украсил его именем мученика и в то время, когда церковное управление ставило на епископский престол одного из убийц, а прочие епископы называли его братом[336]336
  Gregorii Magni papae I Epist. XXIX, apud. script. rer. gallic. et franc., т. V, стр. 29.


[Закрыть], руанские граждане поминали в молитвах своих имя Претекстата и склонялись пред его гробницей. Прославленное таким народным почитанием, воспоминание о святом Претекстате перешло века, оставаясь предметом набожного благоговения верующих, знавших его по имени. Если подробности жизни Претекстата, вполне человечной по ее несчастьям и проступкам, могут несколько затемнить славу его святости, то по-крайней-мере возбудят к нему чувство сострадания; и разве нет чего-то трогательного в характере этого старца, заплатившего жизнью за чрезмерную любовь свою к тому, кого он воспринял от купели, осуществляя таким образом идеал духовного отчества, установленного христианством?