Текст книги "Братство убийц. Звездная крепость"

Автор книги: Норман Ричард Спинрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

4

Стрелы самых высоких зданий большого Нью-Йорка уходили более чем на километр в небо, и этих гор, рожденных рукой человека, насчитывалось несколько десятков. Здесь были тысячи зданий – старые небоскребы и резиденции недавней постройки, насчитывающие более семидесяти этажей, соединенные между собой на различных уровнях движущимися тротуарами, улицами на невероятной высоте, подъемно-спускательными трубами. Все это составляло один гигантский муравейник, который простирался от Олбани на севере до Трентона на юге, от Моунтауна на востоке до Паттерсона на западе, от небосвода до уровня земли, который теперь почти ничто не отличало от десятков уровней, которые возвышались над ним.

Однако, проткнув небо, нагромоздив уровень на уровень до такой степени, что весь город превратился в одно гигантское здание, размерами превышавшее все разумные пределы, Большой Нью-Йорк, в отличие от своего предка, остановился на уровне земли.

Ниже простирался огромный подземный лабиринт, затерянный, забытый город, состоящий из заброшенных туннелей старинного метро, канализационных труб, проходов под Гудзоном, древних искусственных пещер, которые появились еще во времена Войны за Независимость. Почти забытые Гегемонией, абсолютно забытые Опекаемыми, опускаемые гидами и учебниками истории, оставленные без присмотра Стражников, Глаз и Лучей, уже не упоминавшиеся в картах и планах, эти запутанные лабиринты превратились в тайную цитадель Демократической Лиги.

Следуя по рельсам метро, проходящих между бывшими станциями 135-й и 125-й Улиц в обволакивающей тьме, которую время от времени разрезал только тонкий лучик карманного фонарика, Борис Джонсон с удовольствием смаковал один из тех редких моментов общего расслабления. Ведь этот подземный город, как и все аналогичные норы, которые человек прорыл под Чикаго, Бей-Сиги, Большим Лондоном, Парижем, Моеквой, Ленинградом и десятками других городов, был единственным шансом Демократической Лиги. Ведь наверху простиралось царство тотальной полицейской слежки, Стражников, Глаз и Лучей, проверок личности и т. д. И когда на поверхности становилось совсем уж плохо, всегда можно было найти убежище в этом подземном мире. Здесь в полной безопасности прятали оружие, проводили собрания, делали фальшивые документы. Совет Гегемонии был, естественно, в курсе, однако не представлялось возможным замуровать мириады забытых проходов, установить Глаза и Лучи в каждом из этих коридоров, которые тянулись под каждым большим городом, послать патрули в каждый туннель. Нельзя было также взорвать их, так как это вызвало бы разрушение находящихся над ними городов, которые рассыпались бы как карточные домики…

Как и сама Лига, эти подземные лабиринты не представляли такой уж большой опасности, которая могла бы оправдать невероятную цену их исчезновения, и именно на этом исключительно экономическом расчете и покоилась их относительная безопасность, которой пользовались подпольщики.

В данный момент Джонсон подходил к станции 125-й Улицы. Впереди он заметил сноп лучей карманных фонариков, рассекавших тьму: остальные уже прибыли. По лестнице с проржавевшими перилами и выкрошившимися ступеньками он поднялся на платформу, заваленную всевозможными обломками – сгнившими деревянными креслами, изломанными билетными автоматами, разбитыми и искореженными асфальтовыми плитами.

Спотыкаясь в этой рухляди, он приблизился к людям, сидевшим на ступеньках лестницы, ведущей к поверхности. Прежний вход был, естественно, замурован и покрыт газоном, но Лига оборудовала старательно замаскированный люк, через который можно было пробраться в темные подземелья под сверкающим городом.

Итак, тут собралось двенадцать мужчин, черты лица которых были едва заметны при слабом свете их карманных фонариков: десять руководителей нью-йоркского отделения и двое приезжих.

Лайман Ри – бледный призрак, который уже пять лет не появлялся на поверхности, совершив немыслимое преступление: он убил Стражника на глазах целой толпы Опекаемых. Он был альбиносом с кожей цвета слоновой кости и розоватыми глазами и был обречен теперь на пожизненное захоронение – белый червь, человек-крот… Другие агенты жили, как и он, в потемках метрополитена, однако никто из них не провел тут больше времени, чем он, никто не мог похвалиться таким же совершенным знанием всех закоулков. Ри и был предводителем этого отделения фантомов, которое заселяло забытое чрево Большого Нью-Йорка.

Джонсон улыбнулся, заметив двенадцатого члена, который был никем иным, как Аркадием Дунтовым, его правой рукой и ближайшим другом – человеком заурядным и с такой поразительной внешностью, что он даже не фигурировал в списке Врагов Гегемонии. Однако именно он и снабжал Лигу самой интересной информацией, предлагал самые невероятные планы (однако выполнимые!), как будто у него был доступ к какому-то таинственному, источнику знаний, о существовании которого у него в голове трудно было подозревать, учитывая его мыслительные способности. Джонсону никак не удавалось разгадать тайну этого малого, русского по происхождению, круглолицего и рыжеволосого. Однако он по праву ценил его как одного из самых ценных агентов Лиги.

Начались поклоны и приветствия, когда Джонсон влился в их компанию и уселся на пыльных ступеньках.

С угрюмым видом он сразу же приступил к делу:

– Думаю, всем вам известны последствия нашей операции на Марсе?

– Телевидение и газеты единодушно обвиняют Братство, – сказал Лаки Форман, на темном лице которого застыло выражение растерянности, превратившее это лицо в маску из эбена. – Что же произошло, Борис?

Джонсон шепотом выругался.

– Чему ты веришь, Лаки? Братство просто спасло Кустова, после чего посчитало, что будет выгоднее обвинить в покушении себя, по мнению Опекаемых, Братство настоящее проклятие. Тогда, как, по официальной версии, мы всего лишь банда мелких интриганов, подвиги которой достойны упоминания под одной рубрикой с раздавленными собаками и так далее. Если бы нам повезло, им пришлось бы сменить пластинку, но теперь…

– Так мы опять очутились там, откуда начали, – продолжал Майк Файнберг, лицо которого выражало крайнюю подавленность.

– То есть нигде, – прибавил Мануэль Гомес. – Количество вновь вступающих падает. Опекаемые становятся со дня на день все здоровее, все толще и розовеют от удовольствия. Все больше Глаз и Лучей встречается в самых различных местах. И нам все труднее заявлять о нашем существовании. Извини меня, Борис, но иногда я спрашиваю себя, не мы ли идем неправильным путем? Война стала воспоминанием, уровень жизни регулярно повышается, все счастливы и довольны… Может быть лучше распустить Лигу и приспособиться к ситуации? Спасать то, что еще можно спасти, пока есть время. Что мы на самом деле об этой демократии, за которую боремся, знаем? Может быть, это всего лишь слово. Которое ничего не значит…

– Ну, Мани, – сказал Джонсон, стараясь придать своему голосу выражение убежденности, от которой он и сам был далек. – Мы знаем, что такое Демократия. Это… это значит можно делать то, что хочешь, как хочешь, когда хочешь. Демократия, когда каждый делает то, что хочет делать, а другие или Опекун, например, не могут в любое время прийти и указать ему, что он должен делать.

– Если каждый будет делать, что хочет, – возразил Гомес, – то что же произойдет в случае столкновения интересов?

– Э-э… большинство решает, естественно, – сказал Джонсон уклончиво. – Большинство выступает за всеобщее благо.

– Я не вижу, чем же это отличается от Гегемонии.

Джонсон нахмурился. Этот вид дискуссии не мог привести ни к чему хорошему. Когда Гегемония будет низвергнута, настанет время пожинать плоды победы и спорить об истинном характере Демократии. Но впереди еще бездна дел. И самым главным в данный момент было действие. А если слишком долго рассуждать о последствиях, то дело будет стоять на месте.

Лайман Ри решил, как мог, сформулировать мысли Джонсона.

– Не время заниматься болтовней, – оборвал альбинос дискуссию. – Вот уже пять лет я гнию и этих подземельях, а таких, как я, сотни. Демократия, это когда можно будет увидеть свет. Для меня это именно так, а если для вас нет, то мне наплевать!

– Лайман абсолютно прав, – поспешил откликнуться Джонсон. – Все мы гнием в том или ином месте. Демократия это свет, и мы еще не можем знать точно, что нас ожидает, поскольку мы ее не видели. А мы не дождемся ее, пока не опрокинем Гегемонию. Теперь надо подумать о будущих выступлениях.

– Мне кажется, что у нас не такой уж богатый выбор, – сказал Гомес. – Нас слишком мало, чтобы совершить настоящую революцию. И даже, если бы мы ввязались в эту авантюру, нам не удалось бы поднять Опекаемых, пока Гегемония контролирует средства массовой информации и следит за тем, чтобы Опекаемые жирели и розовели. По-моему, все, что мы можем, это уничтожать Советников. В случае удачи, они наверняка будут вынуждены принимать нас всерьез, и тогда может быть, некоторые Опекаемые начнут говорить себе…

Большинство присутствующих поддержало его.

– Ты, конечно, прав, – сказал Джонсон. – Но вопрос в том, какого именно Советника, где, когда и как. Горова? Штейнера? Кордону?

– Какая разница, – сказал Ри. – Все они стоят друг друга.

– Это как сказать, – возразил Дунтов.

Джонсон пристально посмотрел на него, спрашивая себя, какое еще сенсационное предложение может сделать этот самый Дунтов.

– Мне кажется, что это должен быть Вице-Координатор Торренс. Все знают, что именно он нацеливается на высший пост, что превращает его в естественного врага Кустова. Если мы его убьем, все начнут задавать себе вопросы. Действительно ли Братство враг Лиги? Заключил ли Торренс союз с Братством? Если Братство обвиняется в попытке убийства Кустова, и если его настоящий враг Торренс убит, Совет не сможет больше обвинять Братство. Ему придется отдать должное нам!

Но откуда ему приходят такие мысли? – спрашивал себя Джонсон, восхищаясь Дунтовым. – Ведь он действительно прав. Изворотливость, которую продемонстрировал Кустов, приписав Братству ответственность за заговор, жертвой которого должен был стать он, обернется против него: на этот раз он будет вынужден обвинить Лигу – или самого себя!

– Не собирается ли Торренс выступить с речью в Музее Культуры на следующей неделе? – спросил Джонсон. – Тогда наша задача значительно облегчается, учитывая его пристрастие к публичным выступлениям с единственной целью – подорвать влияние Кустова. Надо решить, как…

– Так ведь Музей находится на уровне Земли! – неожиданно подал голос Ри. – Да! Прямо под залом заседания – станция метро. Они, естественно, примут серьезные меры предосторожности, но им никогда не придет в голову…

– На каком конкретно расстоянии от пола зала заседаний находится станция? – осведомился Джонсон.

– Прямо под ним находится вход в метро, – ликовал Ри. – Ведь Музей построен на большой площади, которая находится как раз над станцией 59-й Улицы. На станцию было несколько входов, но они их заделали. А зал заседаний находится как раз над одним из таких входов. Тридцать или сорок сантиметров пластика – вот что преграждает доступ в зал в самый разгар!

– У меня такое предложение, – сказал Джонсон. – Незачем проникать в зал. Достаточно подложить мощный заряд. Торренс никогда не узнает, откуда нанесен удар. Итак, встречаемся на станции 59-й улицы. Ри, я, естественно, и… Файнберг, ты у нас лучший специалист по взрывным устройствам, ты этим и займешься. Затем мы…

– Что это за шум?! – вдруг воскликнул Форман.

Его крик понесся вдоль туннеля, бесконечный… И эхо не хотело умирать…

Джонсон услышал, что оно возвращается в виде звука шагов, которые направляются в их сторону – это был глухой ритмичный звук, шум шагов многочисленного отряда, который продвигался по туннелю по левую сторону от платформы.

– Уберите свет! – шепнул Джонсон, показывая пример и одновременно выхватывая свой пистолазер.

Шаги приближались теперь почти в непроглядной тьме, и их поступь ускорилась.

– Человек двадцать, по крайней мере, – прошептал Ри на ухо Джонсону. Вот они входят на станцию! Слушай! Чувствуешь изменение ритма в этот момент? Десять… тринадцать… семнадцать… двадцать два… да, двадцать два, это все.

– Ты считаешь, что они нас слышали? – спросил Джонсон. Ри молча рассмеялся:

– Здесь звук распространяется на километры. Если мы слышим их, то они – нас.

– Следите за маскировкой, – предупредил Джонсон. – Если они включат фонари, тем хуже для них. Если нет, тогда и для нас.

Мысленно он пытался представить себе план станции в черной как смола окружающей его тьме.

– Пути расположены примерно на два метра ниже уровня платформы, – сказал Ри – Если мы спустимся в туннель, так что платформа окажется между нами и ими, они могут нас не заметить…

– Ладно, – сказал Джонсон, осторожно сползая на полусгнившие шпалы и покрытые ржавчиной рельсы. – Только осторожно. Если мы не будем шуметь, они, может быть, и в самом деле не обнаружат нас…

И все агенты Лиги быстро последовали его примеру, в то время как шаги все приближались и приближались. Теперь было ясно, что они доносятся прямо с другой стороны платформы.

Джонсон задержал дыхание, стараясь не выдать себя ни малейшим движением. Слышны были только шаги Стражников, которые двигались вперед с потушенными фонарями.

Потом Джонсон услыхал напряженное дыхание, как будто кто-то карабкайся на платформу… Оказавшись на ней, Стражники могли теперь воспользоваться фонарями и осветить станцию. Но тогда они превратили бы в мишень и самих себя…

Рука Джонсона непроизвольно сжала рукоятку пистолазера.

И вдруг платформу прямо над ним залил яркий свет. Ослепленный, он, однако успел различить пять силуэтов, всего в метрах трех от него – с пистолазерами и фонариками в руках.

Прежде чем он успел отдать приказ, Форман и Гомес, а также некоторые другие открыли огонь. Лучи красного цвета вонзились в тела Стражников, которые рассыпались в прах. Их все еще горящие фонарики полетели во мрак, отбрасывая на стены туннеля снопы лучей ярко-желтого цвета…

Однако Стражники, не успевшие забраться на платформу и оставшиеся в параллельном туннеле, тотчас среагировали. Укрывшись за платформой, они тоже открыли огонь.

Джонсон нырнул вниз в тот момент, когда луч лазера разорвал мрак в нескольких сантиметрах над его головой. При свете смертоносных молний, которые перекрещивались над ним, Джонсон различал силуэты своих людей, лежащих ничком на путях. Они ничего не могли сделать. Их враги тоже ничего не могли предпринять – Джонсон и остальные держали свое оружие наготове. Однако в любой момент Стражники могли получить подкрепление…

– Надо во что бы то ни стало выбраться, – пробормотал Джонсон. До него донесся голос Ри:

– Слушайте! Другие Стражники заходят с юга! Настоящая экспедиция…

В самом деле, перекрывая время от времени свист лазерных разрядов, вдали послышался слабый шум, который можно было почувствовать скорее кожей, чем ушами, шум, который распространялся по туннелю как приливная волна…

– Нам надо разделиться, – сказал Джонсон. – Половина на юг, другая со мной, на север. Как только вы попадете на развилку, вы снова разделяетесь. Они не смогут преследовать всех нас сразу. И не пытайтесь выходить на поверхность до тех пор, пока не убедитесь, что вы их сбили со следа.

Увлекая за собой Дунтова, Ри, Формана и двух других, которых он не успел разглядеть, Джонсон пустился бежать по туннелю в северном направлении. Запинаясь, задевая шпалы и какую-то проржавевшую железную рухлядь, остальные бросились за ним, слыша за собой крики Стражников, карабкавшихся на платформу. Затем совсем близко шум бегущей толпы…

– Быстрее, быстрее! – подгонял Джонсон, запыхавшийся, но не замедлявший бега. – Надо во что бы то ни стало добраться до следующей станции, пока они нас не догнали!

Они пробежали через станцию и углубились в следующий мрачный туннель, продолжая спотыкаться и даже падать. И по-прежнему продолжал настигать их топот преследовавшей их толпы и слабые отблески фонарей…

Пробежав еще метров двести, Ри прошептал, отдуваясь:

– Разветвление! Прямой туннель налево ведет к станции 145-й Улицы. Направо – к станции 135-й. Здесь мы и разделимся. Если нам повезет, и они смогут преследовать только одну группу, то мы выберемся…

Ри взял Джонсона за руку и увлек его в непроглядную тьму коридора направо. Ладонь человека-крота была влажной и не очень приятной на ощупь… Остальные свернули в левый коридор.

Они услышали свист лазеров позади, потом крики боли, потом снова свист… Стражники догнали другую группу. Значило ли это, что…

Нет! Снова быстрые шаги, которые приближались. И снова совсем близко лучи фонарей Стражников пляшут на стенах и потолке туннеля. Они тоже разделились на две группы!

Чувствуя, что сердце как будто готово выпрыгнуть из груди, и ощущая дыхание третьего их спутника на своем затылке, Джонсон ускорил бег, чтобы не потерять контакт с альбиносом. Вдруг Ри резко остановился.

– Но какого…?!

– Слушайте, – сказал альбинос. – Там впереди, другие бегут нам навстречу. Мы окружены!

– Можно попробовать прорваться силой, – предложил третий.

Джонсон узнал голос Аркадия Дунтова.

– Их по крайней мере дюжина, – сказал Ри. – Вы не слышите? Нет, вы можете… Мы пропали! Нет, подождите, тут рядом должен быть…

И он потянул дальше во тьму Джонсона, который в свою очередь взял на буксир Дунтова. Продвигаясь вперед, он в то же время ощупывал стену свободной рукой…

И вдруг перед ними, на уровне груди, появилось квадратное отверстие, забранное решеткой, и еле заметное пятнышко дневного света прорезало тьму.

– Вентиляционный колодец, – сказал Ри. – Выходит на улицу на уровне земли. Если повезет, и там наверху нет делегации встречающих, то можно выбраться… Посмотрите.

Джонсон отодвинул решетку и полез вверх. Это была труба шириной примерно 60 см, которая под углом в 45° поднималась к поверхности. Упираясь локтями и коленками, Джонсон поднялся между скользкими стенками и уперся в древнюю железную решетку, покрытую ржавчиной. Он разбросал обломки, загромождавшие решетку, и осторожно выглянул наружу.

Им повезло! Вентиляционный колодец выходил прямо в проход на уровне земли, позади ветхой постройки, с виду необитаемой.

– Быстрее! – прошептал Ри. – Они уже рядом!

Джонсон немного отодвинулся назад, вытащил пистолазер и быстро расплавил несколько болтов, удерживающих решетку. Упершись спиной в горячий металл, он выломал ее, прищемив себе пальцы…

Он тотчас выбрался наружу и с лазером в руке бросился на мостовую у люка, хмурясь от тусклого света, проникавшего сверху сквозь многочисленные улицы и платформы, расположенные над уровнем земли. Через несколько секунд Дунтов присоединился к нему, моргая после тьмы подземелья.

Затем из люка появилась голова Ри – голова призрака с бледным, как у трупа лицом, на котором горели красные, как у крысы глаза…

Ри вдруг резко отодвинулся назад, застигнутый врасплох дневным светом. Он зажмурил глаза и простонал:

– Я тут больше ничего не вижу! Это меня ослепляет!

Он оперся обеими руками о решетку люка и застыл там без движения, с закрытыми глазами.

– Ну давай! Быстрее! – поторопил его Джонсон.

– Я… Я не могу, – прошелестел Ри. – А вы идите. Я останусь в колодце до тех пор, пока они не пройдут (он горько рассмеялся). Я так долго пробыл внизу, что не могу переносить свет. Но не беспокойтесь за меня. Они никогда не схватят меня в моих туннелях! Я встречусь с вами как условлено, под Музеем…

– Ты уверен, что…

– Не беспокойтесь, – повторил альбинос. – Я приду на встречу.

Джонсон бессильно развел руками, кивнув Дунтову, и они быстро покинули проход и углубились в пустынную улицу на уровне земли.

Джонсон бросил взгляд назад, в то время как Дунтов, не обращая внимания на него, быстро зашагал дальше, чтобы на ближайшем углу смешаться с толпой Опекаемых…

С того места, на котором находился сейчас Джонсон, была видна только голова мертвенно-бледного Ри и его тонкие руки, похожие на руки скелета. Глядя на его лицо с крепко зажмуренными глазами, можно было подумать, что это какое-то подземное чудовище, распятое на солнце…

5

– Таким образом, покинув Джонсона и оценив всю важность ситуации, и тотчас же затребовав к себе агента по связи, я выбрал корабль для экстренных сообщений Братства и прибыл сюда, чтобы доложить вам об этом, Ответственные Агенты, – закончил свой рассказ Аркадий Дунтов.

Он еще раз взглянул на кажущиеся безучастными лица восьмерых Ответственных Агентов, сидевших вокруг все того же стола, вырубленного в скале. С наивностью послушной дрессированной собаки, он ожидал, что они тотчас же выразят свое удовлетворение – разве смерть Торренса не вела к возникновению беспорядков и усилению Хаоса? Разве тот факт, что Вице-Координатор будет убит Лигой, не является тем, что они называли фактором Случайности?

Однако семеро из восьми находящихся перед ним мужчин смотрели на него неприветливо, если не сказать недружелюбно…

И только на лице Главного Агента, Роберта Чинга, появилась еле заметная загадочная улыбка, непостижимая для большинства простых смертных.

Н’Гана нарушил первым тяжелое молчание:

– Эта идея убить Торренса, Брат Дунтов, действительно ваша, а не Джонсона?

– Да, – отвечал Дунтов, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Могу я тогда спросить вас, почему вы вдруг предложили этот план?

– К чему набрасываться на него? – сказал смуглолицый Агент с тонкими чертами лица по имени Фелипе. – Ты, как и все мы, прекрасно знаешь, какое у него задание – держать нас в курсе возможных происков Лиги и стараться всеми способами влиять на решения Джонсона, когда нам это необходимо. Поэтому Дунтов является весьма ценным агентом. Он подчинился полученным указаниям, предложив такой неожиданный план действий.

– Ты прав, – сказал Н’Гана. – Однако, по нашему мнению, этот план абсолютно нереален. Зачем нам желать смерти Торренса? Будучи основной оппозиционной силой Кустову в Совете, он является важным источником Факторов Случайности. Его смерть привела бы к усилению Порядка и к ослаблению социальной энтропии. А ведь не для этого, естественно Брат Дунтов внедрен в Лигу!

– Ну уж! – твои доводы отдают упрощенчеством, Брат Н’Гана. Ты забываешь, что Совет знает, что мы спасли Кустова. Если мы дадим Лиге убить основного врага Кустова, в данном случае Торренса, то создастся впечатление, что мы выступаем на стороне Кустова. И это способно усилить Хаос. Каждый из оставшихся Советников начнет сомневаться и спрашивать, что же представляет собой Главный Координатор…

– Может быть и так, – согласился Н’Гана. – Однако, с другой стороны, смерть Торренса уничтожит источник Факторов Случайности в Совете, даже если мы создадим параллельно какой-нибудь другой. Основной вопрос, это выиграем мы или потеряем в результате его смерти? Другими словами, усилится ли глобальное качество социальной энтропии?

Дунтов следил за этой дискуссией с возрастающим интересом, изумленный при виде выявившихся противоречий, которые Ответственные Агенты видели в том, что с первого взгляда казалось ему не стоящим выеденного яйца… Мысли этих людей, казалось ему, вращались совсем в другом измерении. Для него служить Хаосу – значило сеять возмущение, страх и сомнение в лагере врагов. Но для Ответственных Агентов казалось, Хаос был чем-то одушевленным, чем-то таким, чему они повиновались так же, как сам он повиновался им. И точно так же, как он являлся инструментом Агентов, так и они, казалось, были инструментом какой-то особой, сверхчеловеческой и абсолютно непонятной ему идеи. И тайна, которая окружала это непонятное явление, которое они называли Хаосом, только усиливала его желание служить ему. У него было такое чувство, что он встал на сторону непонятного могущества, поставленного значительно выше всего человечества, могущества такого ужасающего, что оно должно было в скором времени проявить себя.

– Однако самым хаотичным актом, – вмешался высокий Брат, которого Дунтов знал под именем Штейнера, – было бы организованное нами самими убийство Торренса. Это было бы самым иррациональным вмешательством. Кустов был бы поставлен в невыносимые условия: убийство, да еще с нашим участием, Вице-Координатора служило бы неоспоримым доказательством его сговора с нами. Совет выступил бы против него, может быть, приговорил бы его к казни. Торренса уже не было бы в живых, и Совет оказался бы в замешательстве, что действительно привело бы к Хаосу.

– Однако это превратило бы наши действии в предвидимые – возразил Н’Гана. – То есть слишком ясные. – Наоборот, потому что…

Роберт Чинг следил за этими дебатами, ни на минуту не выходя из своего состояния полнейшей невозмутимости, даже не обращая внимания на Ответственных Агентов, как будто его занимала какая-то другая мысль, которую даже эти люди не были в состоянии разделить с ним. И когда он начал говорить своим тихим и проникновенным голосом, тишина мгновенно воцарилась в зале.

– План Брата Дунтова, – сказал он, – содержит интересные и парадоксальные противоречия. (Он дружески улыбнулся в адрес Дунтова). Даже тот факт, что он вызвал такую ожесточенную полемику среди вас, является для меня лишним доказательством того, что Брат Дунтов не совершил ошибки. В конце концов парадокс и Хаос очень близки друг другу. Хаос парадоксален, а Парадокс хаотичен. Да и самое простое определение закона социальной энтропии, которое приводит Марковиц, парадоксально само по себе: “В области социальных отношений, как и в царстве физики, естественной тенденцией является такая, которая ведет к возрастающей энтропии (беспорядку). Поэтому, чем больше данное общество упорядочено, тем больше ему приходится тратить социальной энергии, чтобы поддерживать этот порядок, и тем больше нужно этого порядка, чтобы производить эту социальную Энергию, причем эти две парадоксальные потребности будут взаимно влиять в виде экспоненциальной спирали. В силу этого общество с высоким уровнем упорядоченности обречено на постоянное его повышение и поэтому все меньше и меньше способно переносить факторы Случайности по мере того, как цикл завершается”. Оттуда следует неизбежность хаоса. То есть усиливающийся Порядок так же неумолимо ведет к Хаосу, как и ослабевающий. Все это Парадокс.

Дунтов старался думать так быстро, как это позволял его разум. Хоть он уже и неоднократно слышал каноническую формулировку Закона социальной энтропии, но ни разу не пытался подробно изучить произведения Марковица. Тем более никогда не приходилось ему рассматривать закон с точки зрения его парадоксальности. Ему сказали, что следуя этому закону, любой акт, способный принести вред Порядку, служит на благо Хаосу. Ему никогда не приходило в голову, что Порядок – противоположность Хаоса – мог также хорошо служить Хаосу. До него еще не доходила полностью вся совокупность этого понятия, но именно его ограниченность и приводила его в странное состояние экстаза. Испытывали ли древние христиане аналогичные чувства по отношению к той самой сущности, которую они называли Богом? Было нечто невероятно вдохновляющее в мысли, что существует сверхъестественная сила, повелевающая всем, сила, которую можно использовать, но которую невозможно осознать. Каким же образом могла Гегемония эффективно противостоять Хаосу, когда сам факт противодействия служил ему самому?

– Я не понимаю, почему вы повторяете то, что все мы хорошо знаем, Главный Агент, – сказал Фелипе. Однако в его голосе ни на минуту не исчезало глубокое и спокойное уважение к Чингу, как будто он не сомневался, что у Главного Агента есть причина так говорить. Не потому ли, что Чинг всегда оставался Чингом…?

– Потому что, – продолжал Чинг, – мы должны помнить, что действуем внутри парадоксов, которые сами функционируют в гуще других парадоксов. Не подлежит сомнению, что живой Торренс является источником факторов Случайности в Совете. Ясно также, что убийство Торренса Братством породит другие Факторы Случайности в той мере, в какой оно вызовет подозрения Советников по отношению к Кустову. Вот вам очаровательный парадокс: с одной стороны смерть Торренса повысит уровень социальной энтропии. Однако, с другой – живой Торренс также является источником повышающейся энтропии. Именно в рамках этого парадокса мы и должны планировать нашу акцию.

– Мне кажется, – сказал Н’Гана, – что мы просто должны выбрать решение, которое вызовет максимальный Хаос. Ведь фундаментальная стратегия заключается в постоянных попытках внедрения Факторов Случайности в замкнутую систему Гегемонии – по крайней мере, до момента реализации проекта “Прометей”. Мы не можем следовать обоими путями…

– В самом деле, что же нам мешает? – сказал Роберт Чинг. – Мы оставляем Торренса в живых, и конфликт, который разгорается между ним и Кустовым, порождает факторы Случайности. А если мы решим уничтожить Торренса? А еще лучше – если бы Братство и Лига решили уничтожить его вместе? Сначала мы лишаем Лигу ее триумфа, спасая Кустова, затем мы, казалось бы, заключаем союз с ней и в то же время с Кустовым, потому что решаем вместе уничтожить Торренса: вот вам случайность в чистом виде!

– Больше не успеваю за ходом ваших мыслей, Главный Агент, – сказал Н’Гана. – Как же мы можем одновременно убить Торренса и оставить его в живых?

– Но мы не обязаны доводить до конца нашу попытку, – отвечал Чинг. – Хватит того, что мы сделаем вид, что хотим убить Торренса. Подумайте о возможных последствиях убежденности живого Торренса в том, что мы пытались убить его, а Кустова спасли! К тому же, если мы дадим Торренсу возможность спастись при попытке убить его агентами Лиги, а сами попытаемся убить его…

Едва заметные улыбки появились на лицах Ответственных Агентов. “Видимо, – сказал сам себе Дунтов, – они поняли, что он имеет в виду. Мне хотелось бы сказать то же самое о самом себе…”

На так ли уж мне это нужно на самом деле? Ведь есть вещи, которые лучше не знать…

Борис Джонсон пробрался на платформу заброшенной станции метро и при свете своего фонаря увидел, что Майк Файнберг уже на месте, нагруженный двумя металлическими бидонами, большой кистью и небольшой металлической коробочкой.

– Ри еще нет? – спросил Джонсон.

– Я его не видел, – отвечал Файнберг. – Я принес все необходимое, но без Ри ничего не получится. Я не в состоянии правильно сориентироваться в этих закоулках. Столько всяких переходов, а весь потолок покрыт пластиком. Как узнать, куда ставить заряд? А если Ри схватили Стражники?

– Это невозможно! – воскликнул Джонсон. – Во всяком случае, только не здесь. У Ри ведь не осталось почти ничего человеческого. Он в этом подземелье видит лучше, чем наверху. Но, если с ним что-нибудь случилось…