Текст книги "Олений заповедник"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Глава 15

Приблизительно в это время Колли Муншин прилетел в Дезер-д'Ор и провел свой первый вечер на курорте с Айтелом и Иленой. Колли объяснил свое появление желанием отдохнуть недельку и подумать над фильмом, в котором он намеревался выступить продюсером, – это прозвучало не слишком убедительно для Айтела, но каковы бы ни были причины появления Колли, он на следующий вечер снова пришел к ним. А на другой день Колли явился выпить перед вечером. В мое отсутствие – а мы с Лулу отправились поиграть в один из городов за пределами штата, – Муншин стал другом семейства. Они чувствовали себя уютно втроем. Теперь, когда Муншин потерял Илену, что бы она ни делала, все приводило его в восторг. Посреди разговора с Айтелом о производстве фильмов, бюджетах, темпераментах и соперничествах, в те минуты, когда Илена чувствовала себя наиболее исключенной из их беседы, Муншин вдруг широко улыбался ей и говорил:

– Куколка, ты восхитительна.

Но все это были лишь подходы к главной теме. Колли потребовалось меньше часа, чтобы перевести разговор на себя.

– Ненавижу цивилизацию, – объявил он, помолчав.

– Почему? – подчиняясь перемене темы, спросил Айтел.

– Потому что перед нами запутаннейшие и сложнейшие отношения между людьми, и чем мы занимаемся? Говорим о разной ерунде.

– А о чем еще говорить? – спросила Илена.

Муншин повернулся к ней.

– Илена, ты и представить себе не можешь, какая пустота образовалась в моей жизни. Я для тебя больше не существую. – Он отхлебнул из своего стакана. – В женщинах сидит дикарское начало. Я в этом убежден. – Голос его зазвенел, и Айтел понял, что сейчас заговорит оратор. – Вы, женщины, забываете то, чего мужчина никогда не может забыть, – объявил Колли. – Я могу представить себе, что ты говоришь обо мне, Илена, и это правда, все это, несомненно, правда, ты – человек чуткий, но хоть один из вас когда-либо подумал, как мне было больно и что все хорошее помню я, а не ты, Илена, – помню тот фундамент, который нас скреплял, да, помню даже страсть, страсть, ты слышишь меня, Айтел?

– Колли, – спросил Айтел, – ты в самом деле считаешь, что можешь такое нести в этом доме?

– А ты относись ко мне как к человеку, – рявкнул Муншин и тоненьким голоском добавил: – У меня же сердце кровью обливается.

– От тебя не убудет, – сказал Айтел. – Крови у тебя предостаточно.

Однако он понимал, что Колли добился успеха. Какая женщина может не простить бывшего любовника, утверждающего, что он страдает? Как только Колли закончил свою речь, Илена оживилась, начала поддразнивать его с легким ехидством, какого Айтел никогда прежде не замечал. Илена принялась болтать, она весело смеялась, она засыпала Колли вопросами.

– Я читала в газетах, – говорила она, – что твоя жена получила приз за собак.

– Угу, Лотти снова получила приз.

– Могу поспорить: это доставило тебе огромное удовольствие, – сказала Илена.

Колли это нравилось. Всякий раз как Илена нападала на него, глаза его увлажнялись и в них появлялась робость. «Я это заслужил, – казалось, говорил он. – Не думай, что я этого не знаю».

Ночью, ложась в постель, Илена говорила:

– Мне сегодня так хорошо, Чарли.

Однако такое настроение длилось у нее недолго. Накрывшись одеялом, она задумчиво сказала Айтелу:

– Ты знаешь, Колли безразличен ко мне. Интересуешь-то его ты.

Упиваясь восхищением, какое вызывала Илена у другого мужчины, Айтел не хотел портить драгоценную минуту.

– Ты просто дурочка, – сказал он.

– Нет, – с оттенком печали произнесла она, – теперь, когда между нами все кончено, Колли нравится говорить о том, что он потерял. – И, к удивлению Айтела, добавила: – Чарли, если он начнет рассказывать тебе всякое обо мне, не верь. Ты знаешь, как Колли заносит, когда он начинает рассказывать.

– Что же он может рассказать мне о тебе такого, чего я не знаю?

– Да ничего, – поспешила сказать Илена, – но ты же знаешь его. Любит соврать. Я ему не доверяю.

И тем не менее они каждый день с нетерпением, ждали появления Муншина. После депрессии, владевшей Айтелом во время работы, отрадно было провести два-три часа в приятном браке втроем: супружеская пара десятилетней давности Айтел с Иленой и приятель-холостяк Колли. Атмосфера была настолько приятная, что впервые за все годы знакомства с Муншином Айтел решил, что тот ему нравится. Он даже почти пришел к выводу, что Колли изменился. По крайней мере он был единственным из руководителей «Сьюприм», у кого хватало мужества регулярно видеться с ним. Такого рода вниманию трудно противостоять.

Однако Айтела не покидала подозрительность: он не мог понять, зачем Муншин приехал в Дезер-д'Ор. Поэтому, к собственному удивлению, он вдруг стал рассказывать Колли сюжет своего будущего фильма. Произошло это, когда продюсер пришел в четвертый раз и они засиделись допоздна. После того как Илена отправилась спать, Колли принялся рассказывать о своих проблемах. Обычно он это делал, чтобы обзавестись новыми идеями, но Айтел на сей раз не возмутился. Колли был откровенен, даже признался, что попал в сложное положение с картиной, и попросил Айтела посоветовать, как быть.

Наконец настал черед Айтела рассказывать о себе. Муншин вздохнул, передвинул свое крупное тело в кресле и сказал:

– Не думаю, чтобы ты хотел рассказать мне, Чарли, как продвигается дело со сценарием, но меня это интересует. – Он произнес это мягко своим писклявым голосом.

Айтел хотел было соврать. А вместо этого сказал:

– Очень плохо.

– Я так и представлял себе, – сказал Муншин. – Чарли, ты привык работать с людьми. Если хочешь, расскажи мне, может, я сумею внести свой вклад.

– Или украсть у меня сюжет.

Колли улыбнулся:

– Боюсь, я не мог бы его украсть, даже если бы захотел.

Айтел не понимал, почему его так тянуло все рассказать. Колли никак не мог понравиться его сюжет, и однако же разговор с ним мог принести свои плоды. Возможно, реакция Муншина натолкнет его на новые идеи. В общем, Айтел действительно не понимал, зачем ему это нужно. «Ты пытаешься убить всю затею», – сказал он себе.

Много лет тому назад он обнаружил у себя талант рассказчика и сейчас изложил свой замысел хорошо, собственно, слишком хорошо; рассказывая, он даже почувствовал, что, если бы сюжет был ему настолько важен, как он считал, он не смог бы так легко его пересказать. В ходе изложения сюжет как бы оживал, он становился лучше написанного, а Колли был прекрасным слушателем. Муншин славился своим умением слушать сценарий в изложении: он тяжело выдыхал воздух, он пришелкивал языком, он кивал, он сочувственно улыбался – он всегда создавал впечатление, что никогда еще не слышал ничего лучше. Айтел по опыту знал, сколь мало все это значит.

Когда он закончил рассказ, Муншин откинулся в кресле и высморкался.

– Это могуче, – сказал он.

– Тебе в самом деле понравилось?

– Необычайно.

Все это имело мало значения. Позже Колли устроит разнос.

– Я считаю, – продолжал он, – из этого можно сделать величайшую картину, какая выходила за последние десять лет.

– Но не на основе того сценария, что я написал.

– Для этого нужен не сценарий. Нужна поэма. – Муншин пощупал свой живот. – Это его единственная слабая сторона. – Он вздохнул. – Не могу сказать, что я в этом уверен, Чарли. Если кто и может меня удивить, так это ты. Но можешь ли ты снять поэму?

Айтел не знал, доволен он или разочарован.

– Колли, почему ты не скажешь, что на самом деле думаешь?

Муншину потребовалось десять минут, чтобы дойти до цели.

– Я тебе скажу, – наконец произнес он, – мне сюжет нравится. Мне нравятся нетрадиционные вещи. Но никому другому не понравится, потому что они это не поймут.

– Я не согласен. Это поразительно, но мне кажется, многим людям фильм понравится.

– Чарли, да тебе самому непонятен этот сюжет. Ты режиссер, а думаешь не по законам кино. Ты человек кинокритики, а здесь мистика. Я знаю, почему у тебя так трудно шло дело. Ты пытался написать сценарий в нарушение всех законов кинопроизводства.

– Правильно. Ты же знаешь, что я думаю о кинопроизводстве.

Муншин положил руку Айтелу на плечо.

– Мне нравится сюжет, – сказал он, – и я знаю, в чем его недостаток. По крайней мере мне кажется, что знаю.

– В чем?

– Он не приковывает внимания. – Это был смертный приговор. – Чарли, сюжет слишком унылый. Это дешевка. Твой герой – зануда. Он зарабатывает тысячи долларов в неделю на ТВ и вдруг решает все бросить. Ради чего? Чтобы отправиться помогать людям? Покончить со страданиями? Да твою картину засмеют. Ты думаешь, зрители готовы платить деньги за то, чтобы им сказали, что герой картины лучше их?

Айтел не стал с ним спорить. С каждым словом Колли все глубже закапывал его надежды. Он вдруг понял, что шедевра не получится. Наверное, потому он и стал рассказывать это Муншину, стремясь убедиться, что ничего не выйдет: по всей вероятности, он это знал все время, но нужно было, чтобы кто-то ему об этом сказал. Возможно, теперь он перестанет зря тратить силы. Чувство облегчения охватило Айтела, – знакомое чувство облегчения: он избавился от бремени.

– Знаешь, – сказал Муншин, – я вижу способ сделать так, чтобы эта вещь имела успех. Нужна ручка, чтоб ее раскрутить, только и всего. – Одна из толстых рук Колли взмыла в воздух. – Дай мне немножко об этом подумать. – Но Колли любил думать вслух. – Айтел, я нашел, – сказал он. – Решение просто. Для этой картины нужен пролог. Пусть твой герой появится в качестве священника.

– Священника?

– Ты не заставил свою головку работать. Священник снимает тебя с крючка. Меня удивляет, что ты сам об этом не подумал. – И Колли быстро заговорил: развитие сюжета раздражало его мозг продюсера, дергало его, как пальцы кукольника. В начале герой Айтела должен учиться на священника. Он должен быть полноценной личностью, заявил Муншин; у него есть все: обаяние, ум, умение держаться – все, кроме главного; малый слишком самоуверен, – сказал Муншин. – Я вижу жуткую сцену, когда директор, или главный монах, или как их там зовут в школе для подготовки священников, этакий мудрый старомодный ирландец вызывает Фредди, – у Муншина была привычка, рассказывая сюжет, называть героя Фредди, – и говорит малому, что так не пойдет, он считает, что Фредди не годится для священника, пока что не годится. В образовательном плане, говорит он, парень вполне готов. У него самые высокие оценки по истории Церкви, по святой воде, по распоряжению вином, у него «пять» с плюсом по психологии вероисповедания, но по духу своему он не священник. «Иди в мир, сын мой, и научись смирению», – говорит старик священник. Теперь ты видишь такой фильм?

Айтел видел. Слушать дальше не было нужды.

– Теперь встанем на место Фредди, – сказал Муншин с удовлетворением человека, переваривающего хороший обед. – Если тебе нужно оправдать поведение Фредди, можешь изобразить старика священника этаким отцом. Малый воспринимает его совет как изгнание из священнической среды. Он озлобляется. Считает, что его невзлюбили. Как же он поступает? Он уходит из церковной школы и тем или иным путем – мы это придумаем – попадает на телевидение, озлобленный мальчик из тех, что отыгрывают столкновения. В то же время мы можем намекнуть, что он чувствует себя виноватым, кормя людей такими помоями. Карьера же его со скоростью ракеты идет вверх. – Муншин помолчал и выразительно вытянул вперед руки. – Ты создашь его как человека, вырвавшегося из заключения, а потом повернешь переключатель. Что-то происходит, отчего он становится смиренным. Не знаю, что мы придумаем, но сейчас я даже не думал бы об этом. Что-то связанное с распятием или крестом. Покажешь на экране что-то христианское, и кого будет интересовать мотивация? Зритель это проглотит. Как только у Фредди начинается загул, мы можем устроить ему Wanderjahr [8]8
  Год скитаний (нем.)


[Закрыть]– он будет, спотыкаясь, бродить среди оборвышей со слезами на глазах, уйму всего будет делать и просто любить всех вокруг. Говорю тебе: ребята в кино даже перестанут грызть свою кукурузу. Поразмысли о том, что я тебе говорю. Мне даже не надо ничего придумывать. В конце… Не обязательно, чтобы Фредди умирал в канаве, – сказал Колли, – он может вернуться в семинарию, и его примут. Жизнеутверждающий конец. – Что-нибудь вроде хора ангелов в глубине. Только без дерьма. – Муншин так возбудился, что не мог сидеть на месте. – Эта история влезла мне в печенки, – сказал он, меряя шагами комнату. – Я сегодня не смогу заснуть.

Айтел рассмеялся.

– Колли, ты гений.

– Я серьезно, Айтел, мы должны снять такую картину. Г.Т это понравится.

– Я не смогу ее снять.

– Конечно, сможешь.

– Я не сторонник Церкви, – сказал Айтел.

– Ты не сторонник Церкви? Детка, я рос в трущобах и был маленький хулиган и всегда плевал, когда проходил мимо церкви. И как это повлияло на то, что мы делаем?

– Ну, во-первых, ты знаешь и я знаю, что Церковь, возможно, имеет некоторое отношение к этим комиссиям по расследованию антиамериканской деятельности.

– Если бы церковники этим не заинтересовались, заинтересовался бы кто-нибудь другой. Чарли, я всю жизнь был либералом, но, ради всего святого, не приплетай сюда политику.

– Давай перестанем говорить о сценарии, – сказал Айтел, – на сегодняшний вечер.

– На сегодня прекратим. Ладно. Но ты подумай о том, что я тебе говорил, Чарли. Клянусь, я хочу делать с тобой такую картину. Эта вещь – золотая жила. – Он похлопал Айтела по плечу. – Ты сам не понимаешь, что у тебя в загашнике, – уже уходя, повторил Муншин.

Айтел так и не узнал, спал ли в ту ночь Колли, а сам он, уж конечно, не спал. Все, казалось, перевернулось с ног на голову. Профессионал в Айтеле жаждал построить сценарий по-новому: сюжет был идеален для денежной картины, он был так великолепно фальшив. Профессионалы процветали на блистательной бессовестности, и Колли снова дал ему это вкусить.

Утром, когда Айтел попытался работать, он обнаружил, что его мозг полон идей для создания творения, уже получившего название «Шедевр номер два». Неужели сюжет, на который он потратил столько сил, уже растворился? Или его неприязни к Церкви не существует, как не существует и он сам? Он даже начал думать, на каких условиях будет работать с Муншином «Я не появлюсь снова в комиссии, – поймал он себя на мысли, – создам сценарий сначала для черного рынка, сколько бы я на этом ни потерял». И все время Айтел думал, насколько серьезно говорил с ним Колли.

В тот день Муншин не приехал к ним, и когда Айтел позвонил в «Яхт-клуб», ему сказали, что продюсер улетел на один из игорных курортов. Все стало вполне ясно. Колли мог позволить себе выждать сутки и дать ему поволноваться. Тактика была очевидна, и все равно Айтелу было не по себе.

Ранним вечером к ним заскочил Мэрион Фэй. Айтел и Илена привыкли видеть его раз-два в неделю – напряженность в отношениях, существовавшая некоторое время после того, что произошло между Иленой и Мэрионом, сейчас несколько рассеялась. Посещения Фэя стали даже доставлять Айтелу удовольствие.

У Мэриона была привычка появляться неожиданно – неделя могла пройти даже без телефонного звонка, а потом он вдруг объявлялся. Возможно, в этом виновата была марихуана – только Фэй мог просидеть в их гостиной полчаса и не сказать ни слова, иной раз даже не отвечая на их вежливые расспросы Потом вставал и выходил из комнаты.

В другой раз он мог говорить без конца и время от времени пускал в ход свое обаяние. А оно у него необыкновенное, часто думал Айтел. Когда Мэрион хотел быть приятным, он был более чем приятен: возникавшее при этом чувство облегчения делало его еще более любезным.

Как ни странно, он часто бывал мил с Иленой. Даже флиртовал с ней. В те вечера, когда Фэй проявлял к Илене внимание, она немного прихорашивалась и после ухода Мэриона принималась поддразнивать Айтела.

– Ох, как бы ему хотелось посеять между нами рознь, – могла сказать Илена.

– Я еще никогда не видел, чтобы он так интересовался женщиной.

Илена снова мрачнела. Слишком уж целенаправлен был комплимент.

– Ему хотелось бы сделать меня одной из своих проституток.

– Это нелепо.

– Это не нелепо. Такой он меня считает. Не нравится он мне, – говорила Илена.

– Никогда не думай о себе слишком плохо, – разозлился Айтел.

Ему так хотелось, чтобы Илена выросла в своем развитии. Один раз, всего лишь один, она имела успех на одном из вечеров émigrés. Кто-то поставил на патефон аллегро, и Айтел увидел, как она танцует фламенко. Она горделиво держала голову, белые зубы блестели, кожа золотисто светилась, и она танцевала с таким презрением, взмахивая развевающимися юбками, отбивая ритм своими острыми каблучками с таким пылом и такой уверенностью, что Айтел восхищенно следил за ней. Потом она опьянела и уже больше не танцевала, но отсвет ее триумфа не пропадал весь вечер. Утром он поругал ее за то, что она не занимается танцем, и она несколько дней делала упражнения, даже говорила, что надо попытаться снова начать выступать в ночных клубах. Но, глядя на то, как Илена занимается, он понял, что она никогда не станет профессионалом, и представил, какой, должно быть, несчастной чувствовала она себя, выступая по дешевым контрактам, которые добывал ей агент и по которым она имела право на выпивку в перерыве между двумя стриптизершами. Наверное, она танцевала под непрекращающиеся разговоры.

Нет, никогда ей не постичь первейшего правила для профессионала. Какое бы ни было у тебя настроение, выступление не должно быть ниже определенного уровня. Ужасно выступить нельзя. Да Илена и не могла станцевать так уж плохо, глядя, как она работает, Айтел понимал, что она талантлива, но ее талант был неуправляем, как у любителя. Неудивительно, что она проявляла свои таланты в постели: любовь – это ведь для любителей. И он понял – хотя не желал в это верить, – что чем выше старался он поднять ее, тем ниже будет результат. У нее был только один лозунг: «Люби меня, по-настоящему люби, и, может, я сумею стать такой, как ты хочешь».

Это подтвердил ему и Фэй. В тот вечер, когда Айтел ждал звонка от Муншина, Мэрион пробыл у него не один час. В начале вечера, пока Илена готовила на кухне кофе, Айтел рассказал Фэю об идее Муншина, как перестроить сценарий, при этом он не без смущения сознавал, что ждет, чтобы Мэрион подбодрил его.

– Похоже, Колли хочет внести свой вклад, – сказал Мэрион.

– Я нашел его предложение настолько ужасным, что это меня в какой-то мере даже заинтриговало, – пробормотал Айтел.

– Не любишь быть вне игры, да? – заметил Мэрион и замолчал, пока Илена не вернулась в комнату.

Он и дальше продолжал молчать, так что Илене стало не по себе. Наконец Фэй сообщил, что взял новую девочку по имени Бобби, и Илене захотелось узнать про нее. Она внимательно слушала все подробности: что Бобби пыталась работать моделью, что она надеялась стать актрисой, что вышла замуж и развелась и что у нее двое детей.

– Но как она в это включилась? – прервала его Илена. – Я имею в виду: чем она занималась раньше?

– Откуда мне знать? – спросил Фэй. – Продавала галстуки в киоске или была фотографом в ночном клубе. Что люди делают?

– Нет, меня интересует, как она решила этим заняться?

– Думаешь, это так сложно? Джей-Джей снял ее с картины, а я потом потолковал с ней.

– Но как она себя при этом чувствует! –не отступалась Илена.

– А как ты чувствовала бы? – спросил Фэй.

Вместо ответа Илена хихикнула.

– Это ужасно, – обращаясь к Айтелу, сказала она. – Я думаю, такая девушка решает этим заняться, потому что у нее не получается пристойных отношений с мужчиной.

– А у тебяполучается, – ответил Фэй.

Айтелу были известны эти признаки. Мэрион становился неприятен.

– Да, получается, – сказала Илена. – Тебе так не кажется?

Ффэй рассмеялся.

– Конечно, кажется, конечно. Надо только найти подходящего мужчину. А это беда многих девиц.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Илена.

Айтел улыбнулся.

– Он хочет сказать: избавляйся от меня.

– Мэрион ненавидит тебя, Чарли. – Она объявила это вызывающим тоном, словно ожидала, что они оба набросятся на нее.

Айтел же лишь рассмеялся. Смех уже многие годы служил ему защитой.

– Она права, Мэрион? – небрежным тоном спросил он.

Фэй затянулся сигаретой и швырнул ее в камин.

– Конечно, я тебя ненавижу, – сказал он.

– Но почему?

– Потому что ты мог бы стать художником, но наплевал на это.

– А что такое художник? – спросил Айтел. Он почувствовал, как его уколол яд в голосе Фэя.

– Ты хочешь начать дискуссию? – съязвил Мэрион. – Я Думал, мне не придется объяснять тебе, что это такое.

– Жаль, что у тебя сложилось такое мнение, – произнес Айтел. У него возникло чувство утраты: Мэрион больше не уважал его. «Еще один подопечный откололся», – без особых эмоций сказал он себе.

– Если ты так думаешь о Чарли, – вмешалась Илена, – чего же ты сюда все время ходишь?

Фэй уставился на нее, словно увидел необычный экземпляр.

– Ты в самом деле так считаешь, – спросил он, – или так; говоришь, потому что думаешь, я, возможно, прав?

– Я думаю, что ты… Вон из этого дома! – рявкнула на него Илена, и поскольку это было приказание из тех, под которыми не таится угрозы, ей пришлось самой выйти из комнаты.

– Зачем, ради всего святого, ты все это наговорил? – стоном вырвалось у Айтела.

– Потому что я вижу в этой курочке, – сказал Фэй, – больше всякой всячины, чем видишь ты.

– Что ж, возможно, ты прав, – холодно произнес Айтел и пошел в спальню.

Илена была в слезах – он знал, что так будет. Она лежала на кровати и не желала его слушать.

– Ты никому не должен позволять так разговаривать с тобой, – рыдая, произнесла она. – И со мной они не должны так разговаривать.

Он принялся ее увещевать: на самом деле Мэрион так не думает, просто у него разыгрались нервы, да и ей не следовало задавать все эти вопросы. Айтел продолжал говорить, не слишком надеясь на успех. И все это время понимал: на самом деле он старается убедить ее, что Мэрион не прав, они не расстанутся, он всегда будет заботиться о ней.

В определенный момент Илена повернулась к нему.

– Ты такого высокого мнения об этом своем приятеле. А тебе следовало бы знать, что он за друг.

По тому, как она это произнесла, Айтел понял, что за этим кое-что последует.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Стоит тебе отвернуться, как Мэрион говорит мне, что хочет, чтобы я переехала к нему.

– Он так говорил?

– Он даже сказал, что любит меня.

Айтел был поражен и в то же время порадовался. Пусть кто-то еще заботится о ней – тогда, возможно, на нем будет меньше ответственности.

– В таком случае как же ты не поняла, почему Мэрион был таким мерзким? – услышал он свой вопрос.

– Неужели ты даже не разозлился?

– Илена, не будем вокруг этого взбивать пену.

– Какой ты холодный человек, Чарли, – сказала она.

– Ой, не возникай. Ты же всерьез не сердишься на Мэриона за то, что он втюрился в тебя.

Под конец она все-таки согласилась проститься с Мэрионом. Застенчиво, с красными глазами, она на минуту вернулась в гостиную и улыбнулась ему.

– Какая же ты красивая, лапочка, – сказал Мэрион и послал ей поцелуй. – Я имею в виду, что ты лучше всех нас.

Илена отправилась спать, и Айтел с Мэрионом остались одни; настроение у Мэриона было скверное.

– Почему ты не хочешь поверить, что я люблю ее? – спросил его Айтел.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я так и скажу.

– Ты сам в ней что-то видишь, – продолжал Айтел. – Ты же это сказал. Она так жаждет обрести достоинство.

– Достоинство! – Мэрион пригнулся, словно намереваясь проскочить сквозь препятствие. – Чарли, ты же знаешь, как знаю и я, что она просто девчонка, которая отиралась тут.

– Это неправда. Этим не все сказано. – Айтела покоробило то, как спокойно он это произнес. «Если бы я любил ее, я с ним сейчас не так бы говорил», – подумал он.

– С Иленой можно сделать что угодно, – чуть ли не мечтательно произнес Фэй. – Она из тех, кого можно втоптать в грязь. – Он уставился в пространство. – При условии, что ты верховодишь. Этой девчонкой надо верховодить, Чарли. Вот она какая.

Айтел сделал еще одну попытку.

– В определенном смысле она самая честная женщина из всех, кого я знал. Господи, родители воспитывали ее с помощью мясницкого ножа.

– Абсолютно точно, – сказал Фэй. – Знаешь, почему ты с ней не расстаешься?

– Почему?

– Потому что ты боишься, Чарли. Могу поклясться, что ты был ей верен.

– Был.

– А ведь ты обычно говорил, что верность – это насилие над человеческими инстинктами.

– Возможно, я все еще так считаю.

– Ты действительно боишься. Ты даже боишься взять одну из моих девочек.

– Девочки по вызову никогда меня не интересовали, – сказал Айтел.

– Что ты пытаешься мне сказать? Что все дело во вкусе?

Слушая Фэя, Айтел снова почувствовал что-то вроде той ярости, какая владела им в первые недели пребывания в Дезер-д'Ор, когда он понял, что женщины, каких он в свое время знал, никогда больше не затеют с ним романа, – во всяком случае, женщины амбициозные, или молодые, или те, которых он мог бы возжелать; для него остались лишь жены émigrés, да второсортные девочки по вызову, да настоящие проститутки, так низко стоящие на общественной лестнице Дезер-д'Ор, что он все еще будет казаться им важной фигурой.

Или Фэй прав? И он боится даже таких женщин? Раздумывая над этим, Айтел почувствовал промелькнувшее презрение к Илене. И вместо ответа спросил:

– Если ты такого низкого мнения о моей девочке, почему же она интересует тебя?

– Я этого пока еще не понял. Должно быть, во мне говорит животное. – Фэй зевнул и поднялся. – Окажи себе услугу, – сказал он, прежде чем уйти, – спроси Илену, занималась ли она когда-нибудь этим за деньги.

Айтел взволновался.

– Тебе что-то известно? – спросил он.

– Я ничего не знаю, Чарли. Просто у меня на это дело нюх. – И Фэй не спеша вышел из дома.

Айтелу не удалось поговорить с Иленой до следующего дня. Она уже спала, когда он лег в постель, и встала раньше его утром. От Муншина никакого звонка, и Айтел попытался работать, но его не покидало желание обладать Иленой. Среди дня они провели зажигательные полчаса; он знал, что они были вдвойне зажигательные для Илены, поскольку его желание обладать ею, казалось, возникло столь внезапно. После этого он подумал, что можно задать ей тот вопрос: брала ли она когда-нибудь за это деньги.

– Ну, в общем-то никогда, – сказала она, – только вот один раз.

– Один раз? – переспросил он. – Как же это произошло?

– То было нехорошее время, – пустилась в воспоминания Илена.

– Как все-таки это случилось? – спросил он, чувствуя разрастающийся в груди холод.

– Ну, словом, был там один мужчина, и ему захотелось, я отказала, а он предложил деньги, двадцать долларов.

– И как же ты поступила? – спросил Айтел.

– Взяла их. После этого мужчина показался мне волнующим.

– Ты грязная девчонка, – сказал Айтел.

Глаза у Илены вспыхнули.

– Ну, ты же знаешь, какая я, – сказала она. – Ты ведь тоже такой.

– Да. – Самое скверное, что подобные истории до такой степени возбуждают его.

– Я с удовольствием потратила эти двадцать долларов, – добавила Илена.

– И тебя это не смущало?

– Нет.

– Все-таки смущало, – настаивал Айтел.

– Ну, на следующий вечер у меня была истерика, но в любом случае такая уж я испорченная. – Лицо ее на миг стало чужим. – Чарли, не будем об этом говорить. В шестнадцать лет меня беспокоило, не стану ли я проституткой. – И, рассмеявшись, словно стремясь прогнать смехом все воспоминания, она села к нему на колени. – Помнишь, мы с тобой говорили про двух девчонок? – Айтел кивнул. – Ну, может, как-нибудь найдем девочку. Правда, нужна девчонка подходящая. Такая, чтоб я не взревновала. – Илена рассмеялась над собой. – Правда, ужасно говорить о таком и заранее планировать?

Он прижал ее к себе, чувствуя, о сколь многом он никогда не сможет ей рассказать: о возбуждении при воспоминании о том, как он проводил время с двумя женщинами, об острой боли от сознания, что она продала себя за двадцать долларов, и при всем этом о беспокойстве, беспокойстве за Илену, чуть не вызвавшем у него слезы. Что будет, если он не позаботится о ней?

Немного позже они решили пойти поплавать. Сидя за коктейлем, он вспомнил, что от Колли по-прежнему ни слуху ни духу. Так легко поверить чему угодно: они могут никогда больше не увидеть Колли или же увидеть его сегодня вечером. Айтел между делом подбросил в воздух монетку, и она упала решкой вверх. «Больше я его не увижу», – сказал он себе, и эта мысль была неприятна. Неужели он решил зависеть от Колли?

Что сказать о предрассудках? Монетка оказалась не права, и Муншин в тот вечер пришел к ним. Илене пришлось высидеть не один час, прежде чем отправиться спать, и за это время ни слова не было сказано о сценариях. Когда она наконец ушла, Муншин впал в задумчивость.

– У нас фантастическая профессия, – сказал он.

У Айтела не было терпения это слушать.

– Как поживает главный монах? – спросил он.

Муншин улыбнулся.

– Чарли, я надеюсь, наше маленькое совещание в тот вечер было продуктивным.

– У меня появилась идея-другая.

– А я все еще без ума от этой перспективы, – сказал Муншин. – Такого энтузиазма я уже несколько лет не испытывал. – Колли часто говорил подобное: он пускал это в ход, чтобы сменить тему. – Я сказал себе прошлой ночью: «Ну чего ты тут пытаешься выиграть? Настоящая игра в Дезер-д'Ор, с Айтелом».

– А где же тут игра? – сказал Айтел. – Когда мы в прошлый раз говорили, мне казалось, ты считал сюжет верняком.

– Чарли, не будем договариваться, точно мы стоим на разных полюсах. Мы с тобой оба слишком для этого умны. Твой сюжет, даже с моим предложением, – вещь гадательная. Игра от начала и до конца.

Айтел устроил маленький спектакль, принявшись готовить коктейли.

– В таком случае нам, может быть, стоит вообще отказаться от этой затеи, – сказал он.

– Прекрати заниматься спаррингом, Чарли. – Муншин пожевал верхнюю губу с удовольствием толстого мальчишки. – Я об этом немало думал. Дружище, если хочешь работать один, я дарю тебе свою идею и надеюсь, это поможет тебе получить кучу денег за сценарий, когда ты станешь его продавать.

Айтел состроил скучающую мину.

– Ты прекрасно знаешь, Колли, что никто в нашем деле и близко ко мне не подойдет.

– Тебе надо лишь оправдаться перед правительством.

– Только и всего. У меня есть гордость, Колли.

– Тогда тебе придется работать со мной.

– Наверно, есть и другие возможности.

– Кого ты обманываешь? Если захочешь снимать в Европе, тебе понадобится паспорт.

Муншин вдруг просиял. Он придумал кое-что получше, сказал Муншин. Айтел напишет сценарий, а он его отредактирует, и когда все будет готово – сможет Айтел закончить за двенадцать недель? – Колли вручит это Теппису как собственный сценарий. Он может не напоминать Айтелу, добавил Колли, сколько стоит оригинал Муншина.