Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4"
Автор книги: Нодар Думбадзе
Соавторы: Сергей Алексеев,Юрий Коринец,Владимир Амлинский,Григорий Бакланов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)
– Помилуй бог! – воскликнул Суворов. – Так ведь нет у меня штыка.
– Не бреши, не бреши, – говорит Санька. – Не может так, чтобы солдат и – штыка не было.
– Видит бог, нет, – уверяет Суворов и разводит руками.
– А ты принеси, – не унимается Санька.
И до того пристал, что ничего другого Суворову не оставалось, как пообещать штык.
Прибежал на следующий день Санька в лес к старому дубу, прождал до самого вечера, да только «солдат» больше не появлялся.
«Брехливый! – ругнулся Санька. – Никудышный, видно, солдат».
А через несколько дней к Санькиной избе подскакал верховой, вызвал мальчика, передал сверток.
– От фельдмаршала Суворова, – проговорил.
Разинулся от неожиданности Санькин рот, да так и остался.
Стоит мальчик, смотрит на сверток, не верит ни глазам своим, ни ушам. Да разве может такое статься, чтобы сам фельдмаршал к Саньке прислал посыльного!
Набежали к выдринской избе мужики и бабы, слетелись мальчишки, прискакал на одной ноге инвалид Качкин.
– Разворачивай! Разворачивай! – кричат мужики.
Развернул Санька дрожащими руками сверток – штык.
– Суворовский, непобедимый! – закричал Качкин.
– Господи, штык, настоящий! – перекрестились бабы.
– Покажи, покажи! – потянулись мальчишки.
К этому времени Санька пришел в себя. И рот закрылся. И руки дрожать перестали. Догадался. Рассказал он про встречу в лесу отцу, матери, и ребятам, и Качкину, и всем мужикам и бабам.
Несколько лет во всех подробностях рассказывал Санька про встречу с Суворовым.
А штык?
Больше всего на свете Санька берег суворовский штык. Спать без штыка не ложился, чехол ему сшил, чистил, носил за собой как драгоценную ношу. А когда Санька вырос и стал солдатом, он вместе со штыком ушел на войну и по-суворовски бил неприятеля.
Пудра – не порох
Император Павел Первый принялся вводить новые порядки в армии. Не нравилось императору все русское, любил он все иностранное, больше всего немецкое. Вот и решил Павел на прусский, то есть немецкий, манер перестроить российскую армию. Солдат заставили носить длинные косы, на виски наклеивать войлочные букли, пудрить мукой волосы. Взглянешь на такого солдата – чучело, а не русский солдат.
Принялись солдат обучать не стрельбе из ружей и штыковому бою, а умению ходить на парадах, четко отбивать шаг, ловко поворачиваться на каблуках.
Суворов возненавидел новые порядки и часто дурно о них отзывался.
«Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» – говорил фельдмаршал.
Однажды Павел Первый пригласил Суворова на парад. Шли на параде прославленные русские полки. Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет ни удали. Нет ни геройства. Идут солдаты, как заводные. Только стук-стук каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине. А император доволен. Стоит, говорит Суворову:
– Гляди, гляди, еще немного – и совсем не хуже немецких будут.
Скривился Суворов от этих слов, передернулся.
– Радость, ваше величество, невелика, – ответил. – Русские прусских всегда бивали. Чему же здесь радоваться?
Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял молча, а затем снова к Суворову:
– Да ты смотри, смотри – косы какие! А букли, букли! Какие букли!
– Букли, – буркнул фельдмаршал.
Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул на до сих пор не смененную фельдмаршалом старую русскую форму, закричал:
– Заменить! Немедля! Повелеваю!
Тут-то Суворов и произнес свою знаменитую фразу:
– Пудра – не порох, букли – не пушки, коса – не тесак, а я не немец, ваше величество, а природный русак! – и уехал с парада.
Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.
Сало
Высоки Альпийские горы. Здесь крутые обрывы и глубокие пропасти. Здесь неприступные скалы и шумные водопады. Здесь вершины покрыты снегом и дуют суровые леденящие ветры.
Через Альпийские горы, через пропасти и стремнины вел в последний поход своих чудо-солдат Суворов.
Вьюга. Снегопад. Непогода. Путь дальний, неведанный. Горы. Идут солдаты, скользят, срываются в пропасти. Тащат тяжелые пушки, несут поотмороженных и хворых своих товарищей. А кругом неприятель. Пройдут солдаты версту – бой. Пройдут еще несколько – бой.
Пробивается русская армия сквозь горы и неприятеля. Совершает Альпийский поход.
Голодно солдатам в походе. Сухари от ненастной погоды размокли и сгнили. Швейцарские селения редки и бедны. Ели лошадей, копали коренья в долинах. А когда кончились коренья и лошади, взялись за конские шкуры.
Исхудали, изголодались вконец солдаты. Затянули ремни на последние дырки. Идут, вздыхают, вспоминают, как пахнут щи, как тает на зубах каша.
– Хоть бы каравай хлеба! – вздыхают солдаты. – Хоть бы сала кусок!
И вдруг в какой-то горной избе солдаты и впрямь раздобыли кусок настоящего сала. Кусок маленький, размером с ладошку. Обступили его солдаты. Глаза блестят, ноздри раздуваются.
Решили солдаты сало делить и вдруг призадумались: как же его делить – тут впору одному бы наесться.
Зашумели солдаты.
– Давай по жребию, – предлагает один.
– Пусть съест тот, кто нашел первым, – возражает второй.
– Нет, так – чтоб каждому, каждому! – кричит третий.
Спорят солдаты.
И вдруг кто-то произнес:
– Братцы, а я думаю так: отдадим-ка сало Суворову.
– Правильно! Суворову! Суворову! – понеслись голоса.
Позвали солдаты суворовского денщика Прошку, отдали ему сало, наказали вручить фельдмаршалу.
Довольны солдаты. И Прошка доволен. Стал прикидывать, надолго ли сала хватит. Решил: если отрезать в день кусок толщиной с палец, как раз на неделю получится.
Явился Прошка к Суворову.
– Сало? – подивился тот. – Откуда такое?
Прошка и рассказал про солдат. Мол, солдатский гостинец.
– Дети, богатыри! – прослезился Суворов. Потом повернулся к Прошке и вдруг закричал: – Да как ты взял! Да как ты посмел! Солдатам конские шкуры, а мне сало…
– Так на то они и солдаты, – стал оправдываться Прошка.
– Что – солдаты?.. – не утихает Суворов. – Солдат мне дороже себя. Немедля ступай, верни сало. Да спасибо скажи. В ноги поклонись солдатам.
– Так они же сами прислали, – упирается Прошка. – Да что для них сало с ладонь! Тут лизнуть каждому мало. Вон их сколько, а сала как раз на одну персону.
Глянул Суворов на сало. Правда, кусок невелик.
– Хорошо, – согласился Суворов. – Ступай тогда в санитарную палатку, отнеси раненым.
Однако Прошка снова уперся:
– Раненым? Куда им сало? Да им помирать пора!
– Бесстыжая душа твоя! – заревел Суворов и потянулся за плеткой.
Понял Прошка, что дело может дурным кончиться. Подхватил сало и помчался к санитарной палатке.
На следующий день солдаты повстречали Прошку.
– Ну, как сало? – спрашивают. – Ел ли фельдмаршал? Что говорил?
Только Прошка собрался открыть рот, а тут рядом появился Суворов.
– Детушки! – произнес. – Богатыри! Отменное сало. С детства не едал такого. Стариковское вам спасибо! – и низко поклонился солдатам.
У Прошки от удивления глаза на лоб. А солдаты заулыбались, отдали фельдмаршалу честь, повернулись и направились к себе в роту.
– Понравилось, – перешептывались они по пути. – Вон как благодарил… Сало – оно такая вещь, что и фельдмаршалу не помешает.
«Вижу!»
Закончив арьергардный бой с противником и подобрав раненых, рота капитана Лукова догоняла своих.
Идут солдаты по узкой тропе над самым обрывом пропасти, растянулись почти на версту.
– Не отставай, не отставай! – кричит Луков. – Раненых вперед!
Перетащили раненых.
Прошла рота версты две. Стемнело. Задул ветер. Начался снег. Взыграла, закружила метель.
Идут солдаты час, идут два, идут три. Всматривается капитан Луков вперед – не видать ли походных костров. Кругом кромешная темнота. Слепит вьюга глаза. Треплет упругий ветер солдатские сюртуки и накидки, задувает снежные иглы под воротники и рубахи, морозит руки и лица. Идут, спотыкаются, скользят в темноте солдаты. С трудом передвигают одеревеневшие ноги. Все тише и тише солдатский шаг.
– Не отставай! Не отставай! – кричит Луков.
Прошел еще час. И вот уже кончились силы солдатские. Остановились. Хоть убей – не пойдем дальше. Повалились солдаты на камни.
– Вперед! Вперед! – надрывает голос Луков.
Да только нет такой силы, чтобы снова подняла солдатские ноги в поход. Изнемог Луков, посмотрел еще раз в темноту – не видно костров, опустился и сам на камни. И вдруг:
– Вижу! Вижу!
Встрепенулся капитан. Встрепенулись солдаты. Смотрят: с носилок привстал раненый солдат Иван Кожин и тычет рукой вперед.
– Видит! Видит! – понеслось по цепи.
И откуда только сила взялась. Повскакали солдаты с камней. Подхватили ружья – и снова в дорогу. Повеселели солдаты. Ай да Кожин! Ай да глазастый!
Прошли солдаты с версту. Только что-то огней не видно. Те, что поближе к Кожину, стали шуметь:
– Где твои костры? Соврал?
– Вижу! Вижу! – по-прежнему кричит Кожин и тычет пальцем вперед.
Всматриваются солдаты – ничего не видят. Не видят, а все же идут. Кто его знает, может, и вправду Кожин такой глазастый.
Прошли еще около версты. А все же костров не видно И снова стали роптать солдаты:
– Не пойдем дальше!
– Не верьте ему!
– Братцы! – кричит Кожин. – Вижу. Ей-богу, вижу! Теперь уже совсем недалеко. Теперь рядом. Вон как полыхают, – и снова тычет пальцем вперед.
Бранятся, ропщут солдаты, а все же идут.
Тропа огибала какой-то выступ. Завернули солдаты за скалу, и вдруг внизу, совсем рядом, сквозь метель и непогоду и впрямь заблестели огни.
Остановились солдаты, не верят своим глазам.
– Видишь? – переспрашивают друг у друга.
– Вижу!
– Вижу!
– Вижу!
– Ай да Кожин! Ай да молодец! Ай да глазастый! – кричат солдаты. – Первым увидел. Ура Кожину!
Сорвались солдаты с мест и рысцой вниз к кострам, к теплу, к боевым товарищам.
Притащили и носилки с Иваном.
– К огню его, к огню, – кричат. – Пусть отогревается. Заслужил! Всех выручил!
Осветило пламя Иваново лицо. Глянули солдаты и замерли. Лицо обожжено. Брови спалены. А на месте глаз…
– Братцы, да он же слепой! – прошептал кто-то.
Смотрят солдаты. Там, где глаза, у Кожина пусто. Выбило вчера в арьергардном бою французской гранатой глаза солдатские.
Генералам генерал
За Альпийский поход Суворову был присвоен чин генералиссимуса русских войск.
Возвращаясь с группой солдат на родину, фельдмаршал остановился передохнуть в пограничном трактире. Зашел в избу, заказал себе холодной телятины, миску гречневой каши.
– Ну и каша, дельная каша! – нахваливает Суворов. – Давно такой не едал.
Около избы расселись солдаты. Тоже едят кашу, нахваливают.
– Хороша каша, – хвалят солдаты. – Сладкая, вкусная!
И лишь один Прошка крутился около лошадей. Его и обступили местные мужики.
– Что же это за такой непонятный чин теперь у твоего барина? – стали спрашивать они у суворовского денщика.
– А чего тут непонятное? – отвечал Прошка. – Тут все ясное. Генералиссимус надо разуметь так: генералам всем генерал. Самой главной персоной теперь получается.
– Ты смотри! – произнес парень в онучах.
– А что, верно! – вставил хилый мужичонка в драных портках.
– Заслужил, – согласился мужик с бородой.
А Суворов в это время стоял на крыльце и все слышал.
– Не я! Не я! – закричал он с порога. – Не я, – повторил, подойдя к мужикам. – Вон Прошка мой самый главный. Вон тот, – ткнул в сторону рябого высоченного солдата. – Вот этот, – показал на приземистого седоусого капрала. – Вон они, – обвел рукой остальных солдат.
При этих словах Суворов сел в таратайку и приказал погонять лошадей.
Поднялись, двинулись в путь солдаты. Заклубилась дорожная пыль. Грянула солдатская песня.
Остались мужики на дороге. Стоят, недоумевающе смотрят вслед.
– Пошутил барин, – наконец обронил парень в онучах.
– Чудное что-то сказал, – произнес хилый мужичонка.
– Эх, вы! – заявил мужик с бородой. – Правду сказал фельдмаршал. Без солдата они никуда. В народе – русская сила. Он и есть генералам генерал настоящий.
Слава
Генерал князь Барохвостов завидовал суворовской славе. Вот однажды он и спрашивает у одного из солдат:
– Скажи мне, братец, почему Суворова в армии любят?
– Это потому, ваше сиятельство, – отвечает солдат, – что Суворов солдатскую пищу ест.
Стал Барохвостов есть так же, как и Суворов, щи и солдатскую кашу. Кривится, но ест. Хочется, видать, генералу суворовской славы.
Прошло несколько дней, но славы у Барохвостова не прибавилось. Он опять спрашивает у солдата:
– Что же это слава у меня не растет?
– Это потому, ваше сиятельство, – отвечает солдат, – что Суворов не только ест щи и кашу, но и спит по-солдатски.
Стал и Барохвостов спать по-солдатски – на жестком сене в простой палатке. Натирает генерал изнеженные бока, мерзнет от холода, но терпит. Уж больно ему хочется суворовской славы.
Прошло еще несколько дней, а генеральская слава все не растет. И снова он вызвал солдата:
– Говори, какой еще секрет у Суворова?
– А тот, – отвечает солдат, – что фельдмаршал войска уважает.
Принялся и князь Барохвостов уважать своих подчиненных, ласковые слова говорить солдатам.
Но и теперь генеральской славы не прибавляется. Смотрят на него солдаты, промеж себя усмехаются. Всего-то и только.
Стал злиться тогда генерал. Снова кликнул солдата-советчика.
– Как же так, – возмущается князь Барохвостов. – Щи и кашу ем, сплю на соломе, ласковые слова говорю солдатам – почему же слава ко мне не идет?!
– Это потому, ваше сиятельство, – отвечает солдат, – что и это еще не все.
– Что же еще? Какие еще такие секреты у Суворова!
– А те, – отвечает солдат, – что Суворов умеет бить неприятеля по-суворовски.
Только как-то с этим у Барохвостова не получалось.
Поэтому и не пришла к нему слава, поэтому и помер он в неизвестности.
А слава о Суворове осталась в веках. И каждый Суворова знает.
Богатырская сила
Идут по мосту солдаты
1812 год. Лето. Мост через реку Неман. Граница России. Колонна за колонной, полк за полком идут по мосту солдаты. Слышна непонятная речь. Французы, австрийцы, пруссаки, саксонцы, итальянцы, швейцарцы. Жители Гамбурга, жители Бремена, голландцы, бельгийцы, испанцы. Идут по мосту солдаты.
– Императору вива!
– Франции вива!
– Слава, слава, слава! – несется со всех сторон.
Наполеон сидит верхом на рослом арабском коне, смотрит на переправу. Задумчив император французов. Треугольная шляпа надвинута низко на лоб. Мундир застегнут до самого верха. У глаз собрались морщинки.
Сзади, образовав полукруг, в почтительном молчании замерла свита. Слышно, как в утреннем небе прожужжал деловито шмель.
Неожиданно Наполеон поворачивается к одному из своих приближенных. Это генерал Коленкур.
– Вы не француз! – кричит император.
Коленкур не отвечает.
– Вы не француз! – с еще большим озлоблением выкрикивает Наполеон.
Дерзкие слова произнес Коленкур вчера на военном совете. Единственный из всех маршалов и генералов он был против похода в Россию:
– Это дорога в ад.
– В моем лагере русские, русские! – кричал Наполеон, показывая на Коленкура.
Вот и сегодня он не может спокойно смотреть на генерала:
– Отрастите русскую бороду, – издевается Наполеон. – Наденьте армяк и лапти.
Из-за недалекого леса подымается солнце. Глянул маленький пламенеющий бугорок, ожег синеву, затем, словно кто-то в русской печке открыл заслонку, брызнул огненный полукруг, и вот уже ослепительный, пылающий шар пожаром вкатился в небо.
Наполеон привстал в стременах:
– Вот оно, солнце Аустерлица![10]10
В Австрии под городом Аустерлицем Наполеон одержал одну из наиболее значительных своих побед.
[Закрыть]
– Императору слава!
– Франции слава!
– Вива, вива, вива! – несется со всех сторон.
Красные, желтые, синие – мелькают кругом мундиры. Цвета неба, цвета пепла, цвета лесной травы. Очумело бьют барабаны. Надрываются армейские трубы и дудки. Слышится топот солдатских ног.
Идут по мосту солдаты. Час, второй, третий. День, второй, третий. Идут по мосту солдаты. На погибель свою идут.
Сказка старого капрала
Верста за верстой, верста за верстой отступают, отходят русские. Идут они полем, идут они лесом, через реки, болота, по холмам, по низинам, по оврагам идут. Отступает русское войско.
Нет у русских достаточных сил.
Ропщут солдаты:
– Что мы – зайцы трусливые!
– Что в нас – кровь лягушиная!
– Где это видано: россиянин – спиной к неприятелю!
Рвутся солдаты в бой.
Русских армии две. Одна отступает на Вильну, на Дриссу, на Полоцк. Командует ею генерал Барклай-де-Толли. Вторая отходит южнее. От города Гродно на Слуцк, на Бобруйск. Старшим здесь генерал Багратион.
У Наполеона войск почти в три раза больше, чем у Барклая и Багратиона, вместе взятых. Не дают французы русским возможности соединиться, хотят разбить по частям.
Понимают русские генералы, что нет пока сил у русских справиться с грозным врагом. Сберегают войска и людей. Отводят свои полки.
– Э-эх, да что же оно творится?! – вздыхают солдаты.
– Пропала солдатская честь!
Шагает вместе со всеми старый капрал, смотрит он на своих товарищей:
– Хотите, сказку скажу?
– Сказывай.
Собрались на привале солдаты в кружок, расселись, притихли.
– Давно ли то было, недавно, – начал капрал, – дело не в том. Только встретил как-то в лесу серый волк лосенка. Защелкал злодей зубами:
«Лосенок, лосенок, я тебя съем».
«Подожди, серый волк, – говорит лосенок. – Я же только на свет народился. Дай подрасту».
Согласился лесной разбойник. Пусть погуляет телок, пусть наберется мясом.
Долго ли, скоро ли время шло – дело не в том. Только опять повстречал серый волк лосенка. Смотрит – подрос за это время телок. Рожки пробились. Копытца окрепли. Не телок перед волком – подросток лось. Защелкал злодей зубами:
«Лось, лось, я тебя съем».
«Хорошо, серый волк, – отвечает лось. – Только дай попрощаться с родимым краем».
«Прощайся», – ответил волк.
Пошел молодой лось по родному краю, по полям, по лесам, по дубравам. Ступает он по родной земле, силу в себя вбирает. И волк по следу бежит. Притомился в пути разбойник: шерсть отлетает, ребра ввалились, язык как чужой, из пасти наружу лезет.
«Стой, стой!» – голосит злодей.
Долго ли, скоро ли время шло – дело не в том. Только остановился однажды лось. Повернулся навстречу волку. Глянул тот, а это не просто лось: стоит перед ним сохатый. Защелкал серый зубами:
«Сохатый, сохатый, я тебя съем».
Усмехнулся лесной красавец:
«Давай подходи».
Бросился волк вперед. Да только силы теперь не те. Лосенок теперь не тот. Поднялся богатырь на задние ноги, ударил волка пудовым копытом, поднял на рога и об землю – хлоп! Кончился серый.
Капрал замолчал.
Задумались над сказкой солдаты.
– Видать, неглупый телок попался.
– В сохатого вырос!
– Э, постой, да в сказке твоей намек.
– К отходу, к отходу! – прошла команда.
Вскочили солдаты. Построились в ряд. Подняли солдатские головы. По полям, по лесам, по дубравам, по низинам идут солдаты. Не по чужой, по родимой земле идут.
«Где же они, герои?»
Соединились русские армии под Смоленском, приняли бой. Два дня французы штурмуют город.
Атака. Снова атака.
Атака. Снова атака.
Топот солдатских ног. Пушек звериный рев. Груды людей побитых.
Рвутся солдаты навстречу французам. Не ожидая команд, ударяют в штыки. Безрассудны герои. Картечь так картечь. Гранаты – пусть будут гранаты. Нет страха в солдатских душах. Один на роту французов лезет. Двое – на целый полк.
Бьются рядом полки: Сибирский, Волынский, Уфимский.
Бьются другие полки и роты. Не уступают в геройстве сосед соседу.
Солдат из симбирцев Егор Пинаев ранен штыком в ключицу. Брызжет по телу кровь. Не слышит Пинаев боли:
– В атаку! В атаку!
Оторвало волынцу Петру Занозе гранатой ухо. Вытер Заноза кровь, шуткой других забавляет:
– Муха не птица, овца не волчица, ухо не голова.
Уфимцу Рассаде перебило картечью ноги. Рухнул на землю солдат. Лежа целит, в врага стреляет:
– Братцы, вперед!
Бьются герои. Льется потоками кровь.
К исходу второго дня от страшной вражеской канонады загорелся город Смоленск.
Пламя рванулось к небу. Рассыпались в разные стороны тысячи искр. Дым повалил по улицам, повис над Днепром туманами. С треском рушатся здания. Нечем дышать от гарева. Негде укрыться от палева. Бушует, мечется огненный водоворот, идет по холмам смоленским.
Бьются симбирцы, волынцы, уфимцы. Бьются другие полки и роты. Неведом героям страх.
Подходят на помощь французам все новые и новые части. Понимает Барклай-де-Толли – не осилить французов русским, ночью отдал приказ отойти войскам.
Снялись полки с позиций, бесшумно ушли за Днепр. Меряют новые версты.
Шагает в строю Пинаев. Шагает в строю Заноза. Везут на возу Рассаду.
Проходят симбирцы, волынцы, уфимцы. Проходят другие полки и роты.
Проезжает вдоль войск генерал Барклай-де-Толли:
– Слава героям!
Переглядываются солдаты:
«Кому это Барклай-де-Толли кричит привет?»
– Видать, волынцам, – решают симбирцы.
– Видать, уфимцам, – решают волынцы.
– Видать, симбирцам, – решают уфимцы. Озираются солдаты по сторонам:
– Где же они, герои?
Военный маневр
Нелегкая жизнь досталась Кутузову. Нелегкая, зато славная.
В 1812 году Михаилу Илларионовичу Кутузову исполнилось 67 лет. Много всего позади. Не счесть боев и походов. Крым и Дунай, поля Австрии, Измаильские грозные стены. Бой под Алуштой, осада Очакова, у Кагула упорный бой.
Трижды Кутузов был тяжело ранен. Дважды в голову, раз в щеку. В одном из сражений Кутузову выбило правый глаз.
Пора бы уже в отставку, на стариковский покой, так ведь нет – помнит народ Кутузова. Вот и сейчас. Собирайся, мол, старый конь. Кутузов едет к войскам. Новый главнокомандующий едет.
Рады солдаты. «Едет Кутузов бить французов», – идет по солдатским рядам.
Бегут рысаки по дороге. Солнце стоит в зените. Мирно гудят стрекозы. Ветер ласкает травы.
Едет Кутузов, сам с собой рассуждает: «Плохи, плохи наши дела. Нехорошо, когда армия отступает. Непривычно для русских солдат этакое. Орлы! Да ведь силы наши пока слабы. Армию сберегать надо. Смерть без армии государству Российскому. Но и солдат понимать нужно. Душу русскую понимать».
Прибыл Кутузов к войскам.
– Ура! – кричат главнокомандующему солдаты. – Веди нас, батюшка, в бой. Утомились, заждались.
– Правда ваша, правда, – отвечает Кутузов. – Пора унять супостата.
Довольны солдаты, перемигиваются: вот он, настоящий боевой генерал.
– Что мы – не русские? – продолжает Кутузов. – Что нам, в силе господь отказал? Что нам-, храбрости не хватает? Сколько же нам отступать!
– Вот это слова!
– Ура генералу Кутузову!
Довольны солдаты. «Ну, братцы, – ни шагу назад. Не сегодня-завтра решительный бой».
Спокойно заснули солдаты. Пробудились на следующий день, им объявляют первый приказ Кутузова. В приказе черным по белому значится – продолжать отступление.
Зароптали солдаты:
– А бой!
– Что-то непонятное, – разводят они руками.
– Может, приказ от старых времен остался?
Увидели солдаты Кутузова:
– Ваша светлость, так что же, опять отступление? Посмотрел на солдат Кутузов, хитро прищурил свой единственный глаз:
– Кто сказал отступление? Сие есть военный маневр!
Новая должность
Кутузов читал письмо:
«Милостивый государь, батюшка Михаил Илларионович!..»
Письмо было от старого друга-генерала, ныне уже вышедшего в отставку. Генерал вспоминал многолетнюю службу с Кутузовым, былые походы. Поздравлял с назначением на пост главнокомандующего. Желал новых успехов. Но главное, ради чего писалось письмо, было в самом конце. Речь шла о генеральском сыне, молодом офицере Гришеньке. Генерал просил Кутузова в память о старой дружбе пригреть Гришеньку, взять в штаб, а лучше всего – в адъютанты.
– Да-а, – вздохнул Кутузов. – Не с этого мы начинали. Видать, молодежь не та уже нынче. Все ищут, где бы теплее, где жизнь поскорее. Все в штаб да в штаб, нет бы на поле боя.
Однако дружба есть дружба. Генерал был боевым, заслуженным. Кутузов его уважал и решил исполнить отцовскую просьбу.
Через несколько дней Гришенька прибыл.
Смотрит Кутузов – стоит перед ним птенец. Не офицер, а мальчишка. Ростом Кутузову едва до плеча. Худ, как тростинка. На губах пух, ни разу не тронутый бритвой.
Даже смешно стало Кутузову. «Да, не та пошла молодежь, офицерство теперь не то. Хлипкость в душе и теле».
Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.
– Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимыча – шей адъютантский наряд.
Однако офицер не уходит:
– Ваша светлость!
Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнет благодарить.
– Ступай, ступай!
– Ваша светлость!.. – опять начинает Гришенька.
Кутузов поморщился: «Эка какой прилипчивый».
– Ну что тебе?
– Михаил Илларионович, мне бы в полк… Мне бы в армию к князю Петру Багратиону, – пролепетал Гришенька.
Развеселился от этого вдруг Кутузов. Смотрит на малый рост офицера, на пух, что вместо усов над верхней губой: «Дите, как есть дите». Жалко стало юнца Кутузову. Куда же посылать такого птенца под пули…
– Не могу, не могу, – говорит. – Батюшке твоему другое обещано.
Дрогнули у офицера губы. Ну, право, вот-вот расплачется.
– Не могу, – повторил Кутузов. – Да куда тебе в полк! Тебя-то и солдаты в бою не приметят.
Обиделся офицер:
– Так и Суворов ведь был не саженного роста.
Кутузов удивленно поднял глаза. Понял он, что Гришенька не из тех, кто за отцовскую спину лезет. Подошел фельдмаршал к офицеру, расцеловал.
– Ладно, ладно. Вот и батюшка твой, бывало… – Кутузов не договорил: стариковская слеза подступила к глазу.
Постояли они минуту.
– Ступай, – махнул рукой наконец Кутузов. – Быть посему: лети, крылатый, своей дорогой.
Гришенька вытянулся, ловко повернулся на каблуках, вышел. А Кутузов долго и задумчиво смотрел ему вслед. Затем он потребовал лист бумаги и принялся писать старому генералу.
«Милостивый государь, батюшка Петр Никодимович!
Радость господь послал мне великую. Прибыл твой Гришенька. И сдавалось мне, что сие не новый побег, а юность наша с тобой явилась. Спасибо тебе за такой сюрприз. Уповаю видеть его в героях…»
Потом подумал и приписал:
«Просьбу твою исполнил. Отныне Гришенька у меня на самом приметном месте: при душе моей в адъютантах…»
Получив письмо, старый генерал долго ломал голову: «При душе – как же это понять? Эх, приотстал я в военном деле: видать, при главнокомандующем новую должность ввели».
У Гжатска
У города Гжатска солдаты хоронили погибших товарищей. Вырыли большую могилу. Место выбрали на вышине, на холме у трех сосен.
Глянешь отсюда налево – речки-певуньи крутой изгиб. Глянешь направо – бежит дорога. Посмотришь вперед – поля и поля, необъятная даль России.
Спите спокойно, герои.
Перенесли солдаты погибших на холм, положили у края могилы. Ждут армейского батюшку для отпевания.
Лежат, как в строю, убитые. Только глаза закрыты. Руки у всех на груди. Разные лица: молодые и старые, тощие, полные, усатые, с пухом на месте усов, с густыми бровями, с редкими, а вот и совсем безбровый, широкой лопатой скулы.
– Так это ж татарин!
Смотрят солдаты, как же им быть – татарин другой, не христьянской веры. Какое ж ему отпевание? Как бы, того, не покарал бы господь за такое дело.
Сгрудились, перешептываются между собой солдаты. Погиб за Россию. Хоть и не христьянская, а тоже солдатская кровь. Нет, нельзя, не по-христьянски его в сторонку. Пусть остается со всеми.
Явился батюшка, вынул кадило, пригладил свою поповскую бороду, приготовился. Только хотел начинать отпевание, видит – лежит татарин.
Нахмурился батюшка.
– Убрать!
Не шевелятся солдаты.
– Убрать, – повторил священник.
– Ваше преподобие, – полезли солдаты, – пусть остается. Он же солдат. Господь не осудит.
Перекосилось от слов подобных лицо священника. Скула с бородой отвалилась, открылся и замер, словно в распорках, рот.
– Богохульники! – заревел батюшка. – Христопродавцы! Кайтесь, кайтесь святым угодникам!..
Переглянулись солдаты: не речи, а гром. Хотели они идти на попятную. Да что-то их удержало. Братство, видать, солдатское.
В это время холмом, мимо трех сосен, ехал Кутузов. Видит: священник, могила, лежат убитые. Снял Кутузов фуражку, слез с лошади, перекрестился:
– В чем дело, ваше преподобие?
Объяснил священник, в чем дело. Посмотрел Кутузов на побитых солдат, на татарина, посмотрел на живых солдат, обратился к священнику:
– А нельзя ли солдат уважить?
– Ваша светлость, побойтесь бога!..
– Ладно, ладно, – поморщился главнокомандующий. Глянул опять на солдат, опять на священника, показал на кадило. – Дай-ка сию вещицу.
Поп растерялся и отдал.
Кутузов взял и сам замахал кадилом.
Провалилась, как в топь, тишина
Подымись на колокольню церкви, что стоит в самом центре села Бородино. Осмотрись внимательно по сторонам.
Здесь на огромном, огромном, изрытом оврагами поле 7 сентября 1812 года вскипела бессмертная битва. Великая слава России крепла на этих полях. Далекие прадеды наши завещали ее потомкам. Поклонись великому полю. Поклонись великому мужеству.
Помни!
Знай!
Не забудь!
Перед зарею, еще в темноте, никому не сказав ни слова, Кутузов сел на коня и, не доезжая версты полторы до Бородина, остановился на холме у небольшой деревеньки Горки. Он еще с вечера облюбовал это место. Тут во время боя будет ставка Кутузова.
Где-то вправо уходила речка Колоча, образуя развилку с Москвой-рекою. Здесь начинался правый фланг русских позиций. Затем линия русских полков пересекала новую Смоленскую дорогу и уходила без малого на целых семь верст далеко налево, где за Семеновским ручьем и селом Семеновским, у старой Смоленской дороги, лежала деревня Утицы.
В нескольких местах на возвышениях стояли русские батареи. Одной из них, той, что называлась Кургановой, суждено было стать главным местом Бородинской битвы.
Это знаменитая батарея Раевского. Левее ее, за селом Семеновским, были вырыты флеши – окопы углом к противнику. Это знаменитые Багратионовы флеши.
Правый фланг русских войск занимала армия Барклая-де-Толли. Левый – армия, которой командовал Багратион.
В нескольких верстах от основных сил в низинах и перелесках были укрыты резервные полки, казаки и кавалеристы.
Темно. Молча сидит на коне Кутузов. Не столько видит, сколько по свету догорающих бивачных костров угадывает расположение войск противника. Не столько слышит, сколько острым чутьем бывалого воина улавливает передвижения в неприятельском лагере.
Не торопясь, Кутузов слезает с коня. Трудно ему без помощи. Стар, телом грузен. Не вернешь молодые годы.
Кряхтя, главнокомандующий становится на колени, нагибается, прикладывает ухо к земле. Проверяет свои догадки. Гулко отдает земля в ночной тишине. Без ошибки, как музыкант, определяет Кутузов малейшие звуки.
Затем он подымается. Снова садится верхом на коня. И снова смотрит и смотрит в ночную даль.
На востоке проглянула первая полоска зари. Грачи завозились на ветлах. Конь под Кутузовым дернул траву копытом, тихо заржал. Подскакали обеспокоенные адъютанты, генералы из кутузовской свиты, офицеры из штаба. Окружили они Кутузова.
Все светлее, светлее восток. Округа с холма словно в твоей ладони. Притихло, замерло все. Недвижимы войска. Немота над полями. Лишь тучки над лесом крадутся кошачьим шагом.
