Текст книги "Собинов"

Автор книги: Нина Владыкина-Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Собинов знал, что в Москве существовал кружок, который всячески помогал русским студентам, по политическим причинам оторванным от родины и вынужденным учиться в университетах Швейцарии и Германии. С некоторыми деятелями этого кружка его связывали простые дружеские отношения. Так же просто, от всего сердца помогал он своими концертами и далеким, совсем незнакомым молодым людям.

Горячее участие, с которым Собинов относился к молодежи, тревожило представителей столпов общества. Общественная деятельность артиста императорских театров, его помощь прогрессивно настроенному студенчеству были им явно не по вкусу. Собинова поставили под сомнение, и царская охранка установила за ним слежку.

«Собинов Л. В., артист императорских театров, в речи своей указал на угнетенное состояние современного русского общества и заявил о своем полном сочувствии студенческому движению», – писалось в донесении.

Одной из причин, почему Собинов так любил свой второй родной дом – Университет, была большая любовь артиста ко всему юному, молодому, жизнеутверждающему, светлому. Может быть, потому он и принимал так горячо к сердцу все радости и горести молодежи? Отчасти да. Но не только поэтому и не только молодежи.

Еще будучи студентом, Собинов очень точно определил свое жизненное призвание: вечное стремление к общественности, к справедливости и защите обиженного. И пусть ему не пришлось следовать этому призыву на адвокатской стезе. Он с успехом делал это будучи артистом, оказывая помощь всем, кто в ней нуждался. Вот документы, красноречивее всех эпитетов рисующие большое сердце этого необыкновенного человека.

«Комитет Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым приносит Вам глубокую благодарность за Ваше любезное участие в опере «Лоэнгрин» 13 февраля в Мариинском театре…» (сбор с этого спектакля пошел на нужды Общества).

«От имени моего Правительства и Итальянской колонии в Москве позвольте выразить Вам искреннюю признательность за Ваше великодушное участие в концерте 7/1 – 1909 г. в пользу пострадавших от землетрясения наших братьев – итальянцев в Сицилии и Калабрии.

С искренним уважением

Зав. итальянским королевским консульством».

«Правление Секции гигиены воспитания и образования при Нижегородском отделе Русского общества охранения народного здравия…выражает глубокую благодарность за отзывчивость на нужды секции».

«Мы приветствуем сегодня не только талант художника, мы кланяемся гению доброго сердца, чутко откликается оно на каждое горе, на всякую нужду и особенно ему близки печали нашей многострадальной учащейся молодежи…» – писалось в адресе Комитета нуждающимся студентам. Благодарность от артистов императорского Большого театра, от слушательниц и Совета педагогических курсов, от комиссии для организации товарищеской помощи присяжным поверенным и их помощникам, призываемым на русско-японскую войну, и их семьям, от Московского общества взаимного вспоможения оркестровых музыкантов. Концерты в фонд нуждающихся в Москве, в Петербурге, в Киеве, в Одессе, в Нижнем Новгороде и даже в Испании во время мадридских гастролей.

Это ли не верное служение своему народу, своей Родине!

Собинов сам признавался, что главное в жизни для него – служение искусству. Но он был гражданином в самом высоком понимании этого слова. Идеалы правды, добра и свободы всегда были для него священны. И в силу своих возможностей он отстаивал эти идеалы.

«Я слышал твою пламенную благородную речь в дни великой реакции, когда каждое свободное слово было опасным подвигом, когда лучшие люди и ты в их числе – исполняли завещанную поколениями борцов за свободу аннибалову клятву борьбы с произволом и насилием. И ты был всегда честным борцом», – писал о Собинове его друг и соратник артист А. Юяуш.

Широкообразованный, прогрессивный человек, жадно стремящийся ко всему новому, Собинов хотя и не был революционером в полном смысле этого слова, но серьезно интересовался марксистской литературой и даже помогал «делать» ее. Сохранилось несколько писем революционерки Т. В. Шиффер, в которых она предлагает Собинову принять зачастив в издании прогрессивного журнала «Наша жизнь», выпускавшегося деятелями русского революционного подполья. Собинов отклонил предложение, но неоднократно передавал через Шиффер революционным организациям и политическим эмигрантам часть доходов со своих концертов. Помогать людям, активно борющимся против насилия и угнетения, Собинов считал своим прямым долгом, долгом человека и гражданина. Больше того, он был твердо уверен, что когда голос изменит ему и он бросит сцену, то навсегда уйдет к людям, отстаивающим идеалы свободы, равенства и братства.

Всматриваясь в духовный облик этого замечательного человека, невольно напрашивается сравнение великого артиста с великим его современником – А. М. Горьким. Оба они стремились к справедливости, к защите обиженного. Оба широко, по-русски дарили людям радость, никогда не отказывали в помощи. Оба одинаково подходили к людям – и Горький и Собинов всегда говорили, что о человеке надо судить по тому хорошему, что в нем заложено. Свое отношение к человеку Горький выразил словами Сатина: «Человек – это звучит гордо!» И разве не это же утверждал Собинов своим лучезарным искусством, чутким, справедливым отношением к людям?!

В любую минуту готов он был помочь не только деньгами, но и личным заступничеством. Его чуткое, бережное отношение к окружающим поразительно. Он вечно кого-то выручает, за кого-то хлопочет.

«…По моим просьбам, – пишет он Е. М. Садовской в 1902 году, – уже освободили в Питере одного арестованного… а теперь я хлопочу за другого, которого тоже обещали вернуть семье в 6 человек… обещали мне устроить сносную жизнь одного моего здешнего приятеля, в настоящую минуту очень несчастного… А ты знаешь, в Москве моего… студента тоже освободили и отправили домой, как я просил. Ты себе не можешь представить, как я доволен, когда удается кого-нибудь вызволить. Это для меня большая радость».

В этом письме весь Собинов. Многое ему удавалось делать, конечно, благодаря только его личным качествам. Таким чистым, обаятельным, честным, морально красивым был сам Леонид Витальевич, что отказать ему в любой просьбе было очень трудно.

Да и все знали, что порука Собинова стоит самых лучших аттестаций.

Таким же добрым гением предстает перед нами Собинов и в истории с А. В. Богдановичем. Познакомившись в 1897 году со скромным студентом-медиком и заметив в нем музыкальные способности, Леонид Витальевич не выпускает его уже из поля своего зрения. Он помог Богдановичу поступить в консерваторию, ввел в кружок Керзиных, содействовал освобождению из тюрьмы, куда «не в меру ретиво настроенный» молодой человек попал за революционную деятельность, давал советы, руководил занятиями молодого певца. Дружеские отношения связали Богдановича с великим артистом на многие годы.

Еще пример.

Нижний Новгород. Во время ежегодной Макарьевской ярмарки сюда съезжалось много артистов самых разнообразных жанров. Однажды Собинов услышал в городском ресторане певицу с необычайным чувством и правдивостью исполнявшую русские народные песни. Она пела так, как поют русские крестьянки, со всем своеобразием народной манеры и тембра. По тому, как просто она пела, как робела и смущалась, как несмело кланялась, Собинов понял, что она совсем недавно начала зарабатывать на жизнь пением в ресторане. Артист сразу угадал в ней огромное художественное дарование. Естественно, пройти мимо этой богато одаренной души, не помочь ей выбраться из страшного мира кафешантанов и кабаре, Собинов не мог. Они познакомились. Почти силой удалось Леониду Витальевичу заставить певицу выступить в концерте вместе с ним и другими оперными артистами. Так вышла на широкую дорогу настоящего искусства впоследствии знаменитая исполнительница русских песен Надежда Плевицкая

Этот случай наделал много шума. Какой крик подняли газеты! «Недопустимы совместные выступления артистов императорских театров и кафешантанной певицы!» Но Собинов был тверд. «Искусство свободно, и все его представители – артисты, где бы они ни служили, равны между собою», – заявил он громко. Демократизм победил и на этот раз.

Собинов никогда не ставил себя в исключительное положение, хотя как человек высокоодаренный, талантливый имел право на особое отношение к себе. Для него чуткое, дружеское расположение к знакомым, товарищам по работе, даже просто к незнакомым людям было тоже в какой-то степени служением общественности, идеалам добра и справедливости. Все, кто встречался с Леонидом Витальевичем, никогда не видели его раздраженным, злым, несправедливым. Как никто другой, этот человек, окруженный славой и поклонением, умел слушать и понять собеседника даже тогда, когда был с ним не согласен. Он, по удачному выражению одного из своих друзей, оказывал «гостеприимство мысли другого». Это тоже являлось одной из причин, почему к нему так жадно тянулись люди, считали за счастье общаться с ним.

Гостеприимство, поддержку новой мысли, новой идеи оказывал Собинов очень многим. Вернемся опять к документам, потому что они самые правдивые свидетели.

«Я никогда не забуду, – писал дирижер Эмиль Купер Собинову, – как много я обязан тебе в моем культурно-художественном образовании, как и не могу забыть твоей необычайно деликатной и трогательной поддержки, оказанной мне в начале моей карьеры. Близость с тобою – одним из культурнейших и выдающихся артистов России – и частое сотрудничество были для меня необычайно важны в моем моральном развитии, а постоянное общение влияло на общий уровень моего образования».

Или вот еще высказывание:

«Вы… не только не приняли участия в дискредитировании нового начинания (речь идет об открытии театра Музыкальной драмы. – В.-Б.), но помогли ему и деньгами и личным участием в его работе. Нужно было быть или героем, или человеком большой культуры, чтобы во имя идеи, наперекор своим интересам, поддержать дело…» – пишет главный режиссер театра Лащицкий.

Таким же широким душою останется Собинов на всю жизнь. Наступят бурные дни великих свершений Октября, в театр придет новый зритель, на одних подмостках с Собиновым займет свое место новое поколение певцов. И для каждого из них найдется у великого артиста – большого человека – дружеское слово, умный совет, доброе пожелание. Своим личным примером доказывал он молодежи, что «искусству и общественности надо служить одинаково и разумением и восхищением». Это был девиз Собинова – певца, человека, гражданина.

Собинов владел в высшей степени тем, что называется организаторским талантом. Он как-то удивительно непосредственно влиял на окружающих его людей.

Большая общественная работа не мешала артисту с увлечением, талантливо творить на сцене. Более того, она помогала. Верно отмечала критика, говоря, что «стиль его искусства был так благороден потому, что был благороден он сам».

…Но никакие достоинства, никакая слава не могли спасти Собинова от грызущей его мысли.

Вот он снова на родине. Всю душу, весь десятилетний артистический опыт вложил он в создание Вертера. Полный сил, энергии, неукротимого желания работать над новыми операми, он вынужден мириться с деляческим отношением руководства к театру, к искусству. Полнейшее равнодушие дирекции к вопросам художественного руководства создавало в театре тоскливую, будничную атмосферу.

«Ужасно скучно, господа, в Большом театре!» – пишет Собинов.

И не потому ли так настойчиво добивается он отпуска, чтобы поехать в Испанию?!

VIII. В ИСПАНИИ

Начало 1908 года застает Собинова в Испании. Он собирается выступить на сцене Мадридского театра в операх «Манон», «Мефистофель» и «Искатели жемчуга». Его партнеры – первоклассные певцы-итальянцы: Наварини (бас), Пандольфини (сопрано) и Бальдасаре, молодая талантливая испанка.

Экспансивная мадридская публика, подобно итальянской, считалась очень опасной для певцов. Театральные испанские обычаи были таковы, что малейшая оплошность артиста, случайно неудачно взятая верхняя нота служили поводом к срыву целого спектакля. После такого провала певец мог больше не трудиться ездить в Мадрид.

В Испании, как и в Италии, публика более всего ценила в певце искусство петь. И уж в чем-чем, а в пении она разбиралась с необычайной придирчивостью и строгостью. У испанских театралов было много хороших традиций: так, например, они были далеки от чувства предвзятости и преклонения перед авторитетами. Если неизвестный певец пел по-своему и лучше предшественника, то вчерашний кумир тотчас развенчивался. Но зато память о больших певцах, завоевавших любовь мадридцев, передавалась из поколения в поколение. Это радовало русского артиста, но вместе с тем и заставляло тревожиться. Было еще одно, что также настораживало Собинова: постановки Мадридского королевского оперного театра поразили его своим убожеством – скверные декорации, плохой балет, слабый состав хора. Один оркестр был на высоте.

Завсегдатаи оперного театра скептически покачивали головами, разглядывая новые афиши с фамилией русского певца – тенора Леонида Собинова. Какое он выбрал неудачное время для своих гастролей! В воскресенье поет последний раз «Гамлета» любимый мадридцами баритон Тито Руффо, и всего лишь два дня назад окончились гастроли знаменитого тенора Ансельми.

– Этот русский, должно быть, с ума сошел! – воскликнул редактор газеты «АВС», ярый поклонник Ансельми, когда к нему принесли объявление о том, что русский тенор начинает свои гастроли в опере «Манон», в которой только что с огромным успехом выступал Ансельми. – Стоило ли ехать так далеко на верный провал!

Но многим эта смелость артиста понравилась.

Музыкальные круги Мадрида были взбудоражены, и интерес к русскому певцу все возрастал. Собинов прекрасно знал, какие трудности его ожидают в «Манон», но считал, что если он дебютирует в какой-либо иной из опер, предусмотренных контрактом, то это будет выглядеть, будто он струсил, уклоняется от принятия боя. Удачный же исход спектакля сразу поднимал цену русского искусства (об этом Собинов беспокоился всегда, где бы он ни выступал) и создавал певцу положение в Мадриде. В «Манон» Собинову было интересно выступить еще и потому, что эту оперу он совсем недавно с громадным успехом пел в «Ла Скала». Признание его Де-Грие итальянцами вселяло в артиста бодрость и надежду.

Однако Собинов даже не подозревал, сколько трудностей придется ему преодолеть на этом пути.

Неожиданно для всех вместо молоденькой способной певицы Бальдасаре, выступавшей с Ансельми в этой опере, была назначена петь другая, некая француженка – посредственная певица, но протеже антрепренера. История эта стала известна публике. И вот во время спектакля «при первой неудачной ноте певицы сверху раздался кошачий концерт и продолжался до конца акта, – писал Собинов. – Меня, должно быть, в виде вознаграждения за похмелье в чужом пиру вызывали потом одного три раза…» Так скромно писал артист о своем успехе. Но это не было «похмелье в чужом пиру». Испанская публика, пресса, представители общества признали Собинова первоклассным певцом. Он имел большой успех, и этот успех был тем более замечателен, что прорвался среди явно скандального настроения публики.

Где бы ни пел Собинов – в России или за границей, он всегда испытывал большое волнение при первой встрече с незнакомой аудиторией. Выступать же в такой напряженной обстановке ему еще не приходилось. Он вспоминал потом, что волновался в тот вечер так, что моментами действовал на сцене совершенно бессознательно и забывал, какие слова ему нужно петь. Только исключительная сила воли и огромное самообладание помогли артисту хорошо провести весь спектакль. Зато на втором спектакле «Манон», в котором пела уже другая певица, Собинов чувствовал себя вполне спокойно и уверенно. Этот спектакль окончательно закрепил за Собиновым симпатии мадридцев. На сцене ему устроили овацию плотники, машинисты, осветители и другие рабочие.

Но наибольший успех в Мадриде принесло русскому певцу выступление в опере «Искатели жемчуга».

Последний исполнитель партии Надира, любимец Испании, известный во всей Европе тенор Гайяре пел в этой опере накануне смерти, и после этого «Искатели жемчуга» в течение восемнадцати лет не ставились на сцене.

Юлиан Гайяре (Гаяре, Гаярре – по другому написанию), уроженец Пиренеев, после окончания Мадридской консерватории совершенствовался в Милане.

Исключительной красоты голос и одухотворенность исполнения сразу же выдвинули его в ряды первоклассных певцов итальянской школы.

Взыскательный, строгий художник, Гайяре не раз на время уходил со сцены и брался за совершенствование своего мастерства. Слушая восторженные воспоминания мадридских музыкантов о Гайяре, Собинов припомнил, что он слышал о нем от Фигнера, который высоко ценил замечательного певца и многому от него научился. В семидесятых годах молодой Гайяре пел в России, и его, как необычайно одаренного, выделял из состава итальянской труппы в «Музыкальных фельетонах» П. И. Чайковский.

Собинов был первым певцом, который отважился выступить в партии Надира на мадридской сцене после смерти Гайяре.

Опера Жоржа Бизе «Искатели жемчуга», несмотря на наивную, избитую фабулу, обошла все сцены мира и была очень любима певцами. Для каждого из исполнителей там имелись удачные, красивые арии. Обаятельная свежесть музыки, напевность и широта мелодий сделали ее популярной и среди любителей оперного искусства. В этом раннем произведении Бизе еще не поднимается до высот жемчужины своего творчества – «Кармен», но и здесь уж ясно чувствуется богатый мелодический дар композитора, способность создавать разнообразные и сильные музыкальные характеристики. А в партии Надира – вольного охотника за дикими зверями – Бизе удалось нарисовать не только обаятельный музыкальный образ, но и наделить его индивидуальной интонационной характеристикой.

Так же выпукло обрисован и характер друга Надира – вождя племени Зурги. В партии Лейлы, хотя и очень красивой, больше чувствуется зависимость композитора от привычных, укоренившихся приемов письма для колоратурного голоса.

Действие оперы происходит в Индии, на берегу моря. Оркестровое вступление и хоры создают запоминающийся южный пейзаж, изящными штрихами, музыкальными намеками передается и восточный колорит – так, как он в то время представлялся европейцам.

Л. В. Собинов-Надир.

Вершиной вокального мастерства и красоты звучания является рассказ Надира. Его знаменитая ария «В сияньи ночи лунной» глубоко впечатляет поэтичностью. Благоуханием южной ночи веет от широко льющейся, напоенной чувством любовной истомы мелодии арии. Разучивая впервые эту партию для постановки в Москве (в 1903 г.), Собинов немало труда положил, чтобы добиться той ровной, неиссякаемо льющейся звуковой волны, которая навевает мечтательное настроение и без которой на сцене нет настоящего Надира. Вот что писал об исполнении этой арии Собиновым его современник, музыкальный критик Э. Старк:

«Очень удавшаяся Бизе плавная мелодия, полная восточной неги, с интересными модуляциями, звучала у Собинова с неизъяснимой красотой выражения. Если закрыть глаза, можно было подумать, что эти звуки не принадлежат человеческому голосу, что это поет скрипка, вышедшая из мастерской Страдивари или Гварнери и находящаяся в руках какого-то совершенно непостижимого виртуоза. Так ровны, так чисты были эти звуки, так сладостно прекрасны и так мечтательны…»

Эта мечтательность была не только в музыкальной, речевой характеристике Надира-Собинова, но и в пластической. И здесь Собинов сумел найти очень своеобразные краски для обрисовки внешности героя. Белый восточный костюм, белая шапочка, покрывающая непослушные черные кудри, мечтательные глаза, кажущиеся огромными из-за коричневого цвета лица, очаровательно-молодая улыбка и, наконец, необыкновенная мягкость всех движений, так свойственная народам Востока.

Спектакль «Искатели жемчуга» явился настоящим праздником для мадридцев. Сколько лет из-за своего пиетета к памяти Гайяре они лишены были удовольствия слушать одну из любимейших опер! Был он праздником и для Собинова. Русский певец с честью выдержал испытание: мадридская публчка бурно приветствовала артиста. Успех певца еще более возрос на втором спектакле, когда он, к большому удовольствию мадридцев, поднял заключительную ноту на октаву вверх, как делал Гайяре.

Но и после такого выдающегося успеха в первых спектаклях «Манон» и «Искателях жемчуга» Собинов по-прежнему строго относился к каждому спетому спектаклю. Даже еще взыскательнее. Артист жадно вслушивался в разговоры музыкальных критиков, журналистов, музыкантов и певцов, с которыми успел перезнакомиться на спектаклях, наблюдал выражение лиц сидящих в зрительном зале, когда подходил ближе к рампе, стараясь постичь искусство воздействия артиста на слушателей. Он многому научился у этой строгой, предельно искренней аудитории, так непосредственно и бурно радующейся мастерству артиста и столь жестоко карающей за малейшую ошибку. Именно здесь, на мадридской сцене, Собинов вдруг необычайно ясно почувствовал, чего удалось достичь ему как певцу и артисту за последние годы. Помог этому, пожалуй, непосредственный мгновенный отклик на каждую интонацию певца всего зрительного зала. Здесь Собинов с особенной остротой ощутил эту связь и> понял, что именно она-то и есть главный критерий мастерства артиста, что ради духовного сближения в эти минуты артиста и зрителя и стоит трудиться.

«Когда вместе с залом аплодируют и хор, и рабочие на сцене, и сторожа – вот это значит, что искусство исполнило в данную минуту свою первую священную заповедь: оно дошло до человеческой души и на безмерную высоту отделило ее в эту минуту от грешной неприхотливой оболочки, – писал Собинов из Мадрида другу и товарищу В. П. Коломийцеву. – Это я говорю по совести. Эти минуты и для меня лучшие в жизни. Ради них я не спал ночей, шатался по комнате из угла в угол, мучился, решая вопрос – чего мне не хватает в том или другом месте оперы..»

«Не постановками, не роскошью жива испанская душа, но звуками, исходящими из уст, – продолжает он в письме к нему же. (Коломийцев часто делал для Собинова переводы опер и романсов. – Н. Б.) И когда удается певцу ревниво следящую за ним аудиторию захватить и исторгнуть из нее вздох удовлетворения, то это значит, что было действительно хорошо. Я уехал из Мадрида в десять раз опытнее того, как приехал. Я сам научился говорить с душой слушателя. И вот этим-то я считаю себя обязанным невоздержанной, иной раз беспощадной публике райка… За это я благодарен Испании безмерно».

Но мадридские гастроли Собинова явились своеобразной школой не только для него. Они были очень интересными и поучительными и для самих мадридцев. Выступления Собинова в Мадридской опере показали испанцам в полном блеске достижения русской вокальной школы и сценического искусства.

Кроме оперных спектаклей, Леонид Витальевич участвовал также в благотворительных концертах, где исполнял исключительно романсы и арии русских композиторов: Чайковского, Римского-Корсакова, Аренского, Гречанинова.

На последнем прощальном спектакле, по существовавшему в Мадриде обычаю, гастролер должен был спеть в антракте между действиями любое произведение. Собинов использовал этот обычай для того, чтобы познакомить испанского зрителя с русской оперой. Он исполнил арию Ленского.

К концу гастролей в Испании, где Собинов пробыл около месяца, он уже свободно понимал испанскую бытовую речь, читал со словарем газеты и мог немного объясняться. Еще по дороге в Испанию он запасся учебниками, словарем и грамматикой испанского языка, практиковался в разговоре с сопровождавшим его старым певцом – испанцем Гарсиа. Свободное владение итальянским языком позволило Собинову быстро освоиться с родственным ему испанским.

И язык и народ чрезвычайно нравились Леониду Витальевичу. Вынужденный беречь горло, «артист позволял себе лишь небольшие прогулки. Свободное от работы время чаще проводил у себя в гостинице, если не был приглашен куда-нибудь на вечер. Тем не менее он стремился использовать всякую возможность, чтобы ближе познакомиться с испанским народом, его культурой и искусством.

В характере испанцев многое привлекало Собинова. Прежде всего – «одержимость» искусством. А когда он ближе узнал этот замечательный народ, посмотрел в кабачках их огневые национальные пляски, вслушался в оригинальные напевы песен, он еще больше полюбил Испанию. Пленяло и поражало в испанцах сочетание самых разнообразных черт – наивности, дикой подозрительности, минутных взрывов радости или гнева и обычной их вялости, лени. В глазах европейцев – французов, немцев, англичан – испанцы были чуть ли не первобытными дикарями. Но Леонид Витальевич, по-настоящему образованный и чуткий человек, сумел почувствовать и ощутить очарование старой, подлинно национальной испанской культуры в ее историческом переплетении с еще более древней арабской. После гастролей в Испании Собинов заново пересмотрел свой «испанский репертуар» и в его исполнении, например, «Серенады Дон-Жуана» Чайковского («Гаснут дальней Альпухары золотистые края») появились новые оттенки, углубившие национальный колорит этого замечательного романса.

Характерно, что в России выдающийся успех Л, В. Собинова в Мадриде, о котором говорила вся музыкальная Европа, упорно замалчивался реакционной печатью. Какая-то газетка выражала даже удивление, как это артист «остатками своего когда-то хорошего голоса все еще мог производить впечатление». И это писалось о великом русском артисте, гордости русского оперного театра в расцвете его артистического дарования и вокального мастерства!

Подобным же образом замалчивались или передавались в искаженном виде и пренебрежительном тоне и успехи на европейских сценах Шаляпина. Политика замалчивания достижений русского искусства, так же как и успехов русских ученых, неуклонно проводилась прихвостнями самодержавия в их ставке на космополитизм и умаление всего национального.

После мадридских гастролей Собинов едет в Берлин, где участвует в симфонических концертах С. Кусевицкого.

Сергея Кусевицкого Собинов знал еще со времен учебы в Филармоническом училище. Кусевицкий учился играть на контрабасе. Как-то, сообщая в прессе об одном из ученических концертов, некий критик, отметив несомненную талантливость начинающих певца и контрабасиста, с горечью посетовал, что из них, по всей вероятности, ничего в дальнейшем не получится. Этот пессимистический «прогноз», к счастью, не оправдался. Кусевицкий стал одним из лучших дирижеров Европы. Он собрал оркестр из первоклассных музыкантов и разъезжал с ним по России и Европе, пропагандируя русскую музыку № русских артистов. Играть в оркестре Кусевицкого считалось большой честью. С этим-то первоклассным оркестром Собинов и должен был исполнить классическое произведение немецкой музыки – романс Бетховена «Аделаида», большое, серьезное музыкальное произведение.

Разумеется, исполнял он его по-немецки. Это усложняло задачу артиста, так как он почти не знал немецкого языка. Но лингвистические способности и острота слуха помогли певцу схватить все оттенки и особые акценты берлинского говора, и даже самые строгие критики остались удовлетворены исполнением «Аделаиды». Собинов с увлечением работал над стилем немецкой музыки и исполнил это произведение безукоризненно. Слушая его, аудитория поражалась, до какой степени тонко он усвоил настроение бетховенского романса и передал то лучшее, что было в певческой манере немецких певцов. Собинов нигде не впадал в манерность и сентиментальность, которую нередко допускают немецкие артисты, а также не делал из своего голоса какой-то безжизненный, однообразно звучащий инструмент, чем грешат и многие современные немецкие певцы. К чести Собинова надо сказать, что, овладевая тем или иным национальным певческим стилем, он никогда не копировал его. Основа его пения всегда оставалась глубоко национальной.

Уважение к национальному искусству, самобытной культуре разных народов было характерной чертой Собинова. В какую бы страну артист ни приезжал на гастроли, он считал своим долгом петь на ее родном языке и делал это безукоризненно.

И овладение новым языком было для него тем же приобщением к новым знаниям, новой культуре. Он превосходно пел на итальянском, французском, испанском языках. Вскоре он занялся и польским языком в связи с предстоящими гастролями в Варшаве, а еще позже изучил и украинский. Для своего, да в значительной мере и для нашего времени, такие певцы, как Собинов, – исключение. Всю жизнь певшая на сцене Мариинского театра жена Фигнера итальянка Медея Мей так и не смогла до конца избавиться от иностранного акцента, не говоря уже о певцах-гастролерах, которые даже не считали нужным петь в чужой стране на ее родном языке. Вот почему нередко, когда они отваживались выступать в русских операх и петь, коверкая русский язык, даже самые прославленные из них не имели ожидаемого успеха, а иногда просто проваливались.

За берлинскими выступлениями последовали гастроли в Киеве, в Итальянской опере в Петербурге щ наконец, отдых (во время которого Собинов всегда работал, разучивая какую-нибудь новую партию) в Милане. Но все мысли артиста были обращены к Москве, где поговаривали о постановке оперы Вагнера «Лоэнгрин». Уже давно он вдумывается, всматривается в новый, так полюбившийся ему образ светлого рыцаря правды и добра.