Текст книги "Собинов"

Автор книги: Нина Владыкина-Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

XIII. ТРУДНЫЕ ГОДЫ

Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Трудное это было время. Разруха, голод, холод. Как много раз впоследствии раскаивался Собинов, что согласился ехать в такое беспокойное время с концертами на Украину!

Тяжелое предчувствие не покидало его во время сборов. Но желание прервать выступления в Театре музыкальной драмы, обеспечить семье более или менее сносное существование (мысль, что дорогие ему люди терпят лишения и он не в состояний помочь этому, была для него невыносима) решили вопрос: он едет. В конце сентября 1918 года Л. В. Собинов с женой покинули Москву.

Предполагалось, что поездка займет месяца два. Но события распорядились иначе: вместо двух месяцев они пробыли в отсутствии около двух лет.

С самого начала Собинова преследовали неудачи. В одном из городов он заболел и вынужден был переехать в Ялту, чтобы подлечиться. Немного поправившись, Леонид Витальевич направился в Харьков, откуда все артисты, с которыми он гастролировал, собирались ехать в Екатеринослав, Киев и Одессу. Но москвичи смогли с большим трудом добраться лишь до Киева. Развернувшаяся на Украине гражданская война опрокинула все их планы. В Киеве они застряли надолго.

После неоднократной смены властей город был освобожден советскими войсками. В трудных условиях налаживалась нормальная жизнь, создавались первые советские культурно-просветительные организации.

Остро чувствуя, как нужна простому народу культура, как народ рвется к знаниям, Собинов старается вложить и свою лепту в это грандиозное строительство новой жизни, в воспитание нового человека. Он с готовностью откликается на все просьбы общественных организаций: его концерты следуют один за другим. Леонид Витальевич поет очень часто – на заводах, в воинских частях, в Киевском арсенале, на периферии Почти все городские концерты проходили с его участием. Рабочие относились к Собинову с большой любовью и уважением. Не меньшей популярностью пользовался артист и в Красной Армии. Иногда ему приходилось выезжать в воинские части за сто – сто двадцать километров от города, что было сопряжено в то время х большими трудностями Успех артиста огромен «Мои концерты собирают много публики, – пишет Собинов в марте 1919 года. – Сегодня участвую в концерте, который устраивает коммунистическая ячейка при Киевской комендатуре… завтра праздник Революции, я пою для рабочих и солдат в утренней программе, в цирке».

Собинова целиком захватывает новая, рабочая аудитория. Как жадно, внимательно слушает она музыку, какое необыкновенно тонкое понимание прекрасного! Музыка Бетховена, Чайковского находит у рабочих самый искренний отклик. «Концерт прошел великолепно», – восторженно пишет Собинов в Москву после исполнения строго классической программы

Артисту кажется, что только петь в концертах – это очень мало, что он может и должен делать больше. Собинов с радостью принимает назначение на должность председателя коллегии, в ведение которой входит руководство Киевским оперным театром, симфоническим оркестром и музыкальной пропагандой в целом.

Управление киевских городских театров предложило Собинову продолжить его выступления в киевской опере. Артист согласился на ряд спектаклей. Он пел в операх «Евгений Онегин», «Майская ночь», «Снегурочка», «Вертер» и «Галька».

Насколько велико было значение работы Собинова в Киевской опере, свидетельствует такой факт. В то время как в столице Украины с огромным успехом проходили его выступления, в Москве артистический коллектив Большого театра заочно избрал Собинова в коллегиальную дирекцию (так называлась новая форма управления, сменившая единоличного директора). Когда об этом узнали руководители Киевского отдела искусств, они тотчас обратились в Московский отдел искусств Наркомпроса, ведавший театрами, с ходатайством разрешить «артисту товарищу Собинову продолжать в Киеве крайне необходимую там его артистическую деятельность, хотя бы до конца июня месяца сего года. Ходатайство это вызвано исключительной необходимостью продолжать и довести до конца многие проекты художественно-театральных работ на Украине, с которыми тесно связано имя товарища Собинова».

Развертывание культурного строительства на Украине было настолько важной задачей, что московские организации согласились на назначение Собинова председателем Всеукраинского музыкального комитета.

С увлечением он отдается работе. Обстановка в Киеве в то время была очень сложная. Некоторая часть украинской интеллигенции проявляла явно шовинистические настроения, другая занимала нейтральную позицию выжидания. Были случаи саботажа, нежелания принимать участие в каких-либо мероприятиях советской власти. И лишь небольшая часть интеллигенции с первых же дней пошла работать с большевиками. В значительной мере благодаря исключительному такту и рвению, проявленным Леонидом Витальевичем в качестве художественного руководителя оперы, удалось создать твердый костяк оперного театра.

Собинов лично входил во все стороны жизни нового оперного коллектива, с особенным вниманием относился к молодым, начинающим артистам.

Не имея времени репетировать, Собинов выступал только в «Евгении Онегине».

О своей работе в Украинском театральном комитете Леонид Витальевич пишет в одном из писем к своему секретарю Е. К. Евстафьевой:

«Я принялся за дело так ретиво, что за месяц похудел, как будто мне 15 лет с костей долой. Сезон У нас уже начался. Я сам завтра пою, но пою, увы, одного «Онегина». Он, во-первых, неукоснительно дает полные сборы, а во-вторых, мне некогда репетировать. Выступаю на митингах».

В августе осложнилось положение на Южном фронте. 31 августа 1919 года Киев заняли белые.

Для Собинова начался самый тяжелый период его жизни. Культурная жизнь на Украине остановилась. Все то, чему он служил, оказалось уничтоженным, опошленным. Он уезжает в Крым, решаясь перезимовать в Ялте. Эта зима прошла для артиста в тяжелой борьбе за существование. Но он не падает духом, верит, что власти белых скоро придет конец.

Положение белогвардейцев ухудшалось с каждым днем. Со всех сторон их теснили части Красной Армии. Предвидя неизбежный _ конец и готовясь к бегству, хозяйничавшие в Крыму врангелевцы не прочь были захватить с собой за границу не только русское золото и другие ценности, но и лучших представителей русской культуры. Врангелевская и деникинская контрразведка проявила в эти дни особый интерес к Собинову. На его квартиру приходили агенты и предлагали Леониду Витальевичу на самых выгодных условиях подписать контракт со столичным театром Болгарии. Но даже мысль об эмиграции казалась артисту противоестественной. «Я согласен разговаривать на эту тему только в Москве», – ответил Собинов предателям Родины.

С тем большей радостью приветствует он освободителей Крыма – красноармейцев и торопится перебраться из Балаклавы, где жил с семьей, в Севастополь. Леониду Витальевичу не терпелось поскорее опять окунуться в гущу, жизни. Только он появился в Севастополе, как уже получил назначение заведовать подотделом искусств Севастопольского наробраза.

Дела оказалось много. Деникину и его приспешникам было не до культурных начинаний. При Деникине театры находились в руках частных антрепренеров. В угоду белогвардейским офицерам ставились пошленькие оперетки, фарсы, обозрения.

…Но вот отплыл к чужим берегам последний пароход, увозя врангелевскую и деникинскую «армию», и Крым словно проснулся. У людей появилась жажда познания и деятельности, пустовавшие театры вновь наполнились зрителями. Культурная жизнь забила ключом.

«И вот я опять у дел, заведую и музыкой, и драмой, и кино, и художествами, и литературой», – радостно сообщает Собинов московским друзьям.

«Надо организовать Народную консерваторию, надо приобщить к искусству самые широкие пролетарские массы, – строит "планы Собинов. – Еще раз продумать репертуар оперного театра, организовать костюмерную мастерскую, клуб артистов… Это так важно, организовать отдых людей!»

Кажется, нигде и никогда личное обаяние артиста не играло такой роли, как в эти первые послеоктябрьские годы.

Московский журнал «Культура театра» в февральском номере за 1921 год (№ 2) отмечал, что наиболее удачно и целесообразно идет работа в Севастополе, где оперой руководит Собинов».

«Хорошие голоса, неплохой репертуар… Оперный театр всегда переполнен, в публике – громадная заинтересованность…»

В спектаклях Леонид Витальевич в это время выступал очень редко – не хватало времени. «Отводить душу» ему удавалось только в концертах. Зато как часто выступает он перед студентами, рабочими, солдатами, краснофлотцами. И эти новые зрители любили Собинова искренно и сильно и не только как артиста, искусство которого им близко и понятно, но и как своего товарища и друга. Весь его облик – простота, скромность и отсутствие всякой рисовки – восхищал и трогал рабочих. «Вот таков должен быть настоящий советский артист», – думали многие из них.

Об одном из собиновских концертов в рабочем клубе Корабельной стороны рассказала много лет спустя Клавдия Глебовна Емельянова.

«В нашем Корабельном районе открыли клуб и назвали «Красный металлист». Решили на открытие устроить концерт из рабочей самодеятельности.

А тут узнаем мы от людей, что в Севастополе у нас Л. В. Собинов, великий артист… Вот бы к нам его в клуб на концерт пригласить, – задумали наши. Уполномочили отца моего передать просьбу рабочих. Леонид Витальевич встретил отца по-простому, душевно, усадил, выслушал и говорит

– Болен я, но раз рабочие просят, придется поправиться. Когда открытие?

Отец назвал день и час. Леонид Витальевич говорит-

– Хорошо. Приеду.

Отец точность любил:

– И выступите?

Собинов шутит:

– От певца молчащего радости немного. Выступлю.

Отец обрадовался, только мнется:

– Одно плохо, Леонид Витальевич, заплатить мы вам ничем не сможем…

А Леонид Витальевич засмеялся, потрепал отца по плечу

– Никакой мне платы, – говорит, – не надо. Для рабочих я и так спою с удовольствием.

Ну, какой в клубе у нас шум поднялся, когда узнали, что Собинов согласен, и передать невозможно… Вся наша самодеятельность приготовилась, сил не жалея, чтобы перед таким артистом не осрамиться.

…Не знаю, был ли когда-нибудь еще где на свете такой голос, как у нашего Собинова… Много пел нам в тот вечер Леонид Витальевич. Не отпускал его народ… И вот хлопали мы, хлопали, вдруг Леонид Витальевич руку поднял

– Я слышал, в репертуаре вашего хора есть серенада Абта. Может быть, товарищи согласятся сегодня спеть со мной, а мне позволят спеть в этой серенаде сольную партию?

Ну, что тут в зале у нас делалось, это и не передать! Потом захлопали все, дал нам дирижер тон, и запели мы, клубники Корабельной стороны, вместе с Собиновым…

Поем, себя не слышим, только к великому нашему солисту прислушиваемся, поем и гордимся за себя, что достигли такого времени, когда знаменитый на весь мир артист с нами заодно в рабочем клубе поет, и за него самого гордимся, что он такой высокой души человек!

…Исполнили мы серенаду во второй раз, на «бис». Леонид Витальевич пожал крепко руку нашему руководителю хора, поблагодарил нас всех и говорит:

– Скажу вам честно, не ожидал я никогда, что встречу такой хороший хор в провинции, да еще в такое трудное время. Спасибо вам за эту неожиданную радость, товарищи.

Рабочие не знали, как отблагодарить Собинова за такое внимание, за счастливые минуты, какие он им подарил. А чем тогда мы могли отблагодарить нашего знаменитого солиста? Угостили чайком да краюшкой черного хлеба с абрикосовым повидлом, вот и все, что у нас было…»

10 апреля 1921 года в Севастополе открылась Народная консерватория. Это был большой праздник для севастопольцев и для Собинова лично. Сбылась его мечта. Искусство взял в свои руки народ.

– В нашем Советском государстве искусство должно стать как можно ближе к народу, – говорил Собинов, убеждая скептически настроенных из среды музыкальных педагогов. – Вы думаете, что рабочие и крестьяне, те, кто раньше лишен был возможности заниматься искусством, не способны? Ошибаетесь! Шаляпин, Горький – не исключение. Наш великий русский народ – как же он талантлив, умен! Послушайте, как поют волжане грузчики, плотовщики, украинские девушки и парни. Где, в какой консерватории они обучались народному контрапункту? Так чисто и стройно могут петь только истинно талантливые люди…

А через несколько дней после открытия консерватории, получив вузов от наркома просвещения А. В. Луначарского, Собинов уже мчался в поезде по направлению к Москве.

XIV. СНОВА В МОСКВЕ

И вот на московских улицах снова замелькали афиши с именем Л. В. Собинова. Билеты на объявленные концерты брались с бою. Больше трех лет не слышала Москва любимого артиста. Каков-то он теперь? Скептики пожимали плечами, уверяя, что никакого интереса Собинов уже не представляет, что голос его, вероятно, сошел на нет. Но старые театралы стояли на своем. «Собинов есть Собинов, – горячились они. – Что для него годы!» Возникали споры, заражавшие любопытством молодежь, которая знала артиста только по восторженным воспоминаниям старших.

Наступил день первого концерта. Как волновался Собинов!.. Пожалуй, не меньше, чем перед премьерой «Лоэнгрина» или выходом Надира в «Искателях жемчуга» на сцене Мадридского театра… Откуда оно пришло, это волненье? Артист был уверен в себе, голос звучал прекрасно.

Волновала встреча с москвичами. Ведь именно Москва воспитала его, вырастила как артиста и человека, Москва была свидетельницей его первых успехов, молодой славы. Несмотря на предложения петербургского начальства, Собинов никогда не соглашался перейти в труппу петербургского Мариинского театра, не хотел променять дорогую сердцу Москву на холодный Петербург.

Собинов знал, что о его отъезде на юг распространялись самые нелепые слухи. Людишки, не довольные советской властью, были рады найти предлог лишний раз обругать большевиков, с которыми якобы не хотят работать видные ученые, крупнейшие артисты. Мысль, что ему, Собинову, хотя бы на момент приписывалось желание покинуть Россию, резала как ножом.

Но в зале уже прозвенел последний звонок. Пора выходить.

Вот они, милые, любимые москвичи! В первых рядах много друзей, старых знакомых. А дальше море молодых глаз и ясных улыбок. И аплодисменты, аплодисменты без конца… Собинов вдруг почувствовал, как его захватило ощущение огромного счастья от сознания, что ему верят, его любят.

Когда в зале воцарилась тишина, он запел.

Охвативший Собинова порыв вдохновенья словно перекинул еще какой-то невидимый мостик от звука-слова к поэтическому образу и внутреннему взору певца, как никогда ясно открылся новый смысл произведений композиторов. У каждого из них была своя правда, каждый по-своему пел о жизни, славя ее радости, изливая печаль и гнев.

Трепетная нежность и вместе классическая красота и законченность глинкинского «Я помню чудное мгновенье», яркая, полная пафоса ария Каварадосси. Страстно-взволнованный протест любящего, несправедливо обиженного сердца в романсе Чайковского «Забыть так скоро…». Проникнутая солнцем и славящая радость жизни каватина Берендея «Полка, полна чудес могучая природа»… Ария Ленского…

И все, даже самые неискушенные, слушатели понимали, если не умом, то сердцем, что этот чудесный, такой человечески прекрасный голос славит не только неземную красоту Снегурочки или веселого парубка Левко, он славит жизнь во всех ее проявлениях, он воспевает лучшее, что есть в человеке.

Большой театр.

После первого же концерта разговоры о том, что Собинов «не тот», прекратились. Если на первый концерт попасть было трудно, то на последующие почти невозможно. Молодая и старая Москва, старые поклонники – завсегдатаи оперы и концертных залов, студенчество, рабочие, впервые слушавшие Собинова, побывав раз на его концерте, стремились еще и еще услышать великолепного певца.

С осени 1921 года начались выступления Собинова в опере. Артист радовался встрече со старыми друзьями по сцене, присматривался к молодежи. Главным режиссером Большого театра был в то время В. А. Лосский. Несмотря на его увлечение натуралистическими деталями в некоторых постановках, Лосский искренне любил театр и отдавал ему много сил и времени. Бессменный главный дирижер В. И. Сук твердо стоял на реалистических позициях. Среди талантливой молодежи выделялись В. В. Барсова, Е. А. Степанова, Е. А. Обухова, С. И. Мигай, Б. В. Евлахов. Постоянная партнерша Собинова А. В. Нежданова по-прежнему блистала на сцене. Время, казалось, не имело власти над ее голосом. Встретились они с Леонидом Витальевичем после долгой разлуки как родные. Снова начались их совместные выступления, так радовавшие обоих.

Но вернуться в родной театр значило для Леонида Витальевича вернуться и к обязанностям директора. Между тем положение в театре было сложное. Материальные трудности, недостатки расшатывали дисциплину. Наиболее обеспеченные в прошлом артисты высказывали недовольство. Кое-кто даже завидовал старым товарищам, уехавшим за границу, и искал единомышленников, чтобы всякими правдами и неправдами добиться заграничного паспорта. И вот здесь-то неоценимую услугу оказывал личный пример Собинова. Глядя на него, как открыто и уверенно поддерживает он все мероприятия Советского правительства, какую высокую принципиальность проявляет, становилось неудобно ныть, быть недовольным.

Придя, в театр после трехлетнего перерыва, Собинов особенно остро чувствовал перемену в «атмосфере» театра. Многое порадовало артиста, и прежде всего заметно изменившийся тон отношений рабочих и служащих с членами артистического коллектива. Исчезло пренебрежение к низшим. Правда, появился налет какой-то казавшейся нарочитой грубости, излишней фамильярности всех со всеми. Это настораживало В театре много заседали, как, впрочем, и везде в ту горячую пору бесконечных перестроек. Выявились инициативные люди. Это радовало. Но не всегда кипучая энергия и жажда проявить инициативу находила правильный выход. Собинов досадливо морщился, когда на собраниях чрезмерное значение придавали различным мелочам, личным обидам, и старался по возможности направлять внимание на основные вопросы жизни художественного коллектива.

– Творческая дисциплина и репертуар – вот главное сейчас для нас, – неустанно твердил Собинов. – От нас ждут новых постановок. Сегодня театр не только храм искусства, но и пропагандист.

Показать новому, советскому слушателю произведения, которые были бы ему близки и понятны, – эта задача стояла в те годы перед всеми театрами. Но в области оперы, и в особенности балета, дело обстояло особенно сложно. Находились «деятели», утверждавшие под влиянием идей пролеткультовцев, что опера и балет – искусство, отражающее вкусы феодальной аристократии и крупной буржуазии, и пролетариату такое искусство не нужно. Идя от внешней новизны, они забывали о необходимости опираться на лучшие достижения реалистического искусства прошлого. В результате такого лженоваторства создавались малоинтересные, слабые оперы, которые к тому же нельзя было петь без опасения испортить или совсем потерять голос.

Для Л. В. Собинова, всегда стоявшего на позициях реализма, порочность позиций «родства непомнящих» была, конечно, ясна. Он твердо и решительно отвергал все попытки опорочить оперный классический репертуар и в нем одном видел Спасение театра в эти первые послереволюционные годы.

Действительно, ответить новому слушателю современными произведениями было пока невозможно. Первая советская реалистическая опера появилась лишь в 1926 году. Более ранние попытки оказались неудачны. Модернистских же произведений Собинов пропагандировать не хотел. Огромная культурная заслуга Большого театра и его руководителей, и лично Собинова, как раз и состояла в том, что была избрана правильная линия – на сцену пришли русские классические оперы в их подлинном виде. Именно в эти годы Москва впервые увидела в постановке «Бориса Годунова» «сцену под Кромами», всегда выпускавшуюся при царском режиме; полностью, без сокращений была поставлена опера «Руслан и Людмила»; впервые в 1919 году москвичи, наконец, познакомились с гениальным балетом Чайковского «Щелкунчик»; была осуществлена новая постановка опер Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» (с Неждановой – Царевной-лебедь), «Сказание о невидимом граде Китеже» (с Ершовым – Гришкой Кутерьмой), «Царская невеста» (с Обуховой-Люба-шей) и многие другие. В трактовку этих классических произведений вносилось много свежего, нового.

Собинов очень обрадовался, когда узнал, что между артистами Большого и Художественного театров налажен обмен творческим опытом. О том, что стараниями К. С. Станиславского организована Оперная студия при Большом театре, которой руководил Константин Сергеевич, Собинов узнал, еще будучи в Крыму, из газет и по рассказам приезжавших из Москвы друзей-артистов. Преподавательские кадры в студии были превосходные. По вокалу со студийцами работали М. Г. Гукова, А. В. Богданович, Е. И. Збруева и В. Р. Петров. Музыкальной частью заведовал Н. С. Голованов, технику актера преподавал Станиславский. Особое значение придавалось работе над дикцией. Эти занятия вели С. М. Волконский и И. М. Сафонов. Ко времени возвращения Собинова в Москву Оперная студия стала уже самостоятельной, получила собственное помещение в Леонтьевском переулке и выносила на публику плоды своей лабораторной работы.

Встреча двух прославленных художников – Собинова и Станиславского – принесла каждому из них много творческой радости. Они подолгу засиживались в театре, дома и горячо обсуждали вопросы, которые живо волновали обоих: как поднять культуру оперного театра, как не только удержаться на достигнутом, но и шагнуть дальше. Константин Сергеевич рассказал Собинову, как трудно ему работать с артистами Большого театра. Большинство из них искренно желали отказаться от въевшихся старых оперных штампов, стремились к реалистической игре, но результатов добивались далеко не все. Станиславский откровенно признался Собинову, что его методы режиссерской работы кажутся старым артистам чересчур трудными, большинство из них не привыкли, не умеют вживаться в изображаемый персонаж. Изобретаемые режиссером для этого упражнения кажутся им излишними, отвлекающими от пения.

Л. В. Собинов с женой Н. И. Собиновой и дочерью Светланой.

– Впрочем, все это вполне естественно, – продолжал Станиславский. – Когда человеку перевалило даже за тридцать, а тем более за сорок (а такого возраста артистов в Большом театре много), трудно перестраиваться заново. За исключением Шаляпина, вас, который всегда был «сам себе режиссером», да еще нескольких человек, все, конечно, нуждаются в активной помощи режиссера. И я решил опереться на молодежь. Из семьи Большого театра самые талантливые и самые горячие мои приверженцы – это К. Е. Антарова и М. Г. Гукова. Обе талантливые, способные как актрисы, с великолепными голосами. Ну, а результаты наших стараний вы, Леонид Витальевич, видели.

Собинов действительно так заинтересовался студией, что кое-как выкроил свободное время и побывал на первых открытых концертах, с которыми выступила Оперная студия.

Это были, собственно, спектакли-концерты. Концертная эстрада изображала уютную, красиво обставленную гостиную. Совершенно естественно, как если бы это происходило в кругу собравшихся друзей, артисты подходили к роялю и в свободных позах, в костюмах и гриме, Специально подобранных в соответствии с исполняемыми произведениями, пели, обращаясь то к публике, то к сидящим на сцене артистам. Оперные отрывки показывались в костюмах и декорациях. То, что увидел Собинов, было по-настоящему талантливо. Чрезвычайной выразительности и психологической правды удалось достичь Станиславскому-режиссеру в сцене из оперы Римского-Корсакова «Вера-Шелога». Монолог Веры в исполнении певицы звучал с потрясающей искренностью и буквально заворожил зрительный зал.

О форме спектаклей-концертов тогда много говорили, но почему-то это нововведение Станиславского так и не закрепилось на нашей сцене.

А немного позже студия показала свой первый спектакль – «Вертер». Сидя в зрительном зале, Собинову невольно вспомнилась постановка этой оперы на сцене Большого театра, когда он пел Вертера.

Молодые артисты сумели почувствовать теплоту и искренность лучшей оперы Масснэ. Превосходное оформление художника В. А. Симова создавало верный поэтический фон спектакля. Все мизансцены были строго продуманы и предельно естественно, без излишних подробностей раскрывали действие. В первом действии Собинова, помимо декорации, очаровали дети, живые и веселые, которые пели и шалили так, как делали бы это и дома. Леонид Витальевич невольно позавидовал студийцам.

…Кончилось первое действие. Собинов сидел в задумчивости. Да, именно так И он толковал партитуру Масснэ: любовь Вертера и Шарлотты вспыхивает с первого взгляда, естественно и просто, как это часто случается в молодые годы, и ничего «фатально предначертанного» сюда вносить не следует. Очень верный штрих (опять-таки в плане его личного решения) – отчужденность Вертера в момент последней встречи с Шарлоттой: ведь он пришел в этот дом для того, чтобы умереть… Что и говорить, молодежи повезло. Это ведь счастье работать с таким режиссером, как Станиславский.

Успехи студийцев заражали Собинова новой энергией. Хотелось горы свернуть. Однако совмещать огромную административную работу с выступлениями оказалось невозможно. В тот день, когда Собинов готовился к спектаклю, он как бы «выключался» из всех обыденных дел и забот. Но обязанности директора были не таковы, чтобы от них можно было спрятаться хотя бы на один день. То и дело раздавались телефонные звонки, разные люди упорно добивались разговора, ссылаясь на неотложность дел. Телефонный разговор влек за собой другие звонки – распоряжения. Иногда дела оказывались действительно неотложные и требовали личного присутствия директора. День разбивался, творческое настроение рассеивалось. Артист жестоко страдал, приходя на спектакль в «несобранном» виде. Отыгрываться на творческой инерции он не любил и считал это, со своей стороны, преступлением. Так продолжаться дальше не могло, и Собинов подал в отставку.

Письмо М. Н. Ермоловой – Л. В. Собинову.

Просьба артиста была удовлетворена. Вот что писал по этому поводу А. В. Луначарский:

«Я ни на одну минуту не могу сказать ничего плохого о Собинове, как о директоре, наоборот, я с величайшим удовольствием вспоминаю его работу и наши тогдашние отношения. Леонид Витальевич ушел в эту работу, с напряженным вниманием относился ко всем трудным проблемам, которые тогдашнее (1921 г.) чрезвычайно тяжелое положение театров создавало на каждом шагу. Заботился он и о здании театра, внушавшем тогда опасения, и, пожалуй, его энергии больше, чем чему-либо другому, обязаны мы тем, что многие неотложные меры в этом отношении были вовремя приняты… Если я не считаю ошибкой со стороны Наркомпроса, профсоюза и самого Леонида Витальевича уход его с поста директора, то только потому, что мы взамен приобрели необыкновенного артиста».

Голос Собинова был по-прежнему красив, гибок и легок. Лишь чуть заметна стала короткость дыхания. Но этот недостаток артист искусно маскировал фразировкой. Юность чувств и светлое восприятие жизни, отличавшее Собинова до его последних дней, казалось, побеждали время. В свои пятьдесят лет Леонид Витальевич сохранял бодрость духа, подвижность и выглядел, по словам Луначарского, совсем молодым человеком, лет тридцати пяти. По-прежнему он был хорош в своих самых молодых ролях: Ленском, Ромео, Дубровском и других.

В сезоне 1922 года Собинов спел тридцать пять спектаклей и только в одной Москве дал двадцать четыре концерта. В репертуаре его – «Евгений Онегин», «Ромео», «Травиата», «Манон», «Дубровский».

А немного позже, в марте 1923 года, Большой театр показал москвичам премьеру новой постановки «Лоэнгрина». Спектакль оформлял художник Федоровский, Лоэнгрина пел Собинов. К этому торжеству, с опозданием на год, друзья и товарищи приурочили празднование двадцатипятилетнего юбилея артистической деятельности любимого певца. Собинов чувствовал себя именинником не только потому, что отмечался его юбилеи и он вновь встретился на сцене со своим любимым героем – Лоэнгрином. В тот день правительство наградило Леонида Витальевича самым высоким в то время артистическим званием – Народного артиста Республики [15]15
  Леонид Витальевич Собинов – третий из русских деятелей искусств, который был удостоен звания Народного артиста Республики. Первыми народными артистами Республики были Ф. И. Шаляпин и М. Н. Ермолова.


[Закрыть]. Отвечая на поздравления, Собинов сказал:

– С чувством глубокой сердечной благодарности принимаю звание Народного артиста. Даю торжественное обещание весь остаток сил посвятить народу, имя которого я имею счастье носить. Да здравствует жизнь! Да здравствует труд!

Всегда предельно требовательный к себе, теперь Собинов стал еще более взыскательным художником, еще большим трудолюбом. И сейчас, после четверти века служения искусству, он не утратил прежнего стремления к расширению репертуара. Спеть новую оперу, сыграть нового героя – как часто мечтал об этом Собинов! Одно время счастье как будто улыбнулось артисту. Большой друг Леонида Витальевича, молодой композитор Ю. А. Шапорин задумал писать оперу «Декабристы».

К творчеству Шапорина Собинов относился с доверием, зная, что тот, ученик Римского-Корсакова, твердо стоит на реалистических позициях. Интерес к опере возрос, когда Леонид Витальевич услышал отрывки из нее в исполнении автора. Но по замыслу Шапорина центральная роль, К. Рылеева, – образ, наиболее привлекавший Собинова, предназначалась для баритона. Как ни просил Собинов композитора изменить первоначальный замысел и сделать Рылеева тенором, тот не согласился. Так и остался неосуществленным этот замысел Собинова. Одно время в Большом театре собирались поставить оперу «Шопен» композитора Орефиче. Опера эта была составлена из мелодий Шопена и носила биографический характер. Собинов еще до революции слыхал ее в Киеве. Она настолько понравилась ему, что он даже начал разучивать ее, заказал костюмы, работал над гримом. Но в Большом театре она тогда не пошла. Когда же зашла речь об ее постановке в 1922 году, репертуарная комиссия нашла сюжет оперы малоотвечающим современности. Так и эта мечта о новой партии не осуществилась.

Но неверно было бы на основании подобных примеров делать вывод, будто вынужденный исполнять старый репертуар Собинов остановился в художественном развитии. Такой упрек можно бросить артисту лишь тогда, когда он начинает механически повторять им же созданные художественные приемы. А Собинову было чуждо «перепевание» самого себя. Новая эпоха заставляла по-новому подойти к давно знакомым образам. Для Собинова, как и для всех артистов, встала во весь рост проблема раскрытия социальной сущности творимых образов. Пройти мимо этого артисты не могли уже потому, что этого требовала новая аудитория.