Текст книги "Собинов"

Автор книги: Нина Владыкина-Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Русские романсы, которые, как правило, создавались композиторами на тексты лучших русских поэтов, воспитали в Собинове особое внимание к слову, к содержанию произведения, ясную и четкую дикцию. Забегая несколько вперед, скажем, что Собинов высоко ценил русскую романсовую литературу. Он не раз говорил, что больше всего ей он обязан своим музыкальным развитием: «Я того мнения, что только на русских романсах можно развить музыкальную фразу. В них музыкальное изложение и текст идут рука об руку». Работа над романсовой лирикой русских композиторов подготовила молодого артиста к одной из лучших его партий – партии Владимира Ленского.

Лирика Чайковского, наиболее соответствовавшая голосу и артистической индивидуальности Собинова, нашла в нем проникновенного истолкователя. Романсы «Средь шумного бала» и «Погоди», после того как их исполнил Собинов, приобрели широчайшую популярность. Как тонко передавал артист настроение мечтательной грусти в романсе «Средь шумного бала»!

Программа концерта кружка Керзиных.

К настроению светлой грусти и ожидания чего-то необыкновенного, которым проникнут этот романс, удивительно подходил самый тембр голоса Собинова, светлый и теплый. Мягкие округлые очертания музыкальных фраз мелодии, волнообразно вздымающихся вверх, оттеняя основное ударение слова или фразы, словно реяли в воздухе, влекомые кружащимся ритмом нежного вальса. Что было особенно удивительно в исполнении Собинова – это найденная им внутренняя гармония между текстом и музыкальной фразой.

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты…
 

Эта первая фраза звучала у Собинова так естественно и задушевно, как если бы он поверял другу что-то очень дорогое или погружался в воспоминания о счастливом прошлом. И вместе с тем исполнение артиста ни на мгновенье не переставало быть тем, что мы называем пением.

Он пел:

 
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит…
 

И всем казалось, что они вместе с певцом видят перед собой поэтичный образ незнакомки.

Заключительные слова романса: «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люблю!» – в исполнении Собинова были полны такой искренней молодой радости, что слушатель верил: пришла любовь, пришло счастье!..

А вот другой романс – «Погоди». Один из современников Собинова, неоднократно слышавший певца в концертах, так описывает исполнение Собиновым этого романса:

«Благодаря тесситуре романс «Погоди» звучал с исключительной натуральностью. Неограниченная ничем свобода звучания позволяла певцу достигать потрясающей выразительности. В смысловой кульминации романса, на словах «Милый друг, это жизнь, а не грезы», в голосе Собинова звучало глубокое преклонение перед красотой жизни. Певец легко мог скатиться атипичному «теноровому» бездушному вокализированию! Исключительно удобен для голоса ход по терции к высокой ноте. Указанное Чайковским общее рiаnо[3]3
  Рiano – тихо.


[Закрыть] и далее рiаnissimо на высокой ноте создают чисто физиологическое искушение (это могут понять только певцы!) во что бы то ни стало филировать[4]4
  Филировать звук – значит тянуть его, постепенно усиливая, а затем ослабляя


[Закрыть] высокий звук и заставить его замереть до полного пианиссимо.

В романсе «Погоди», как, впрочем, и всюду, Собинов проявлял целомудренную строгость в соблюдении сделанных автором ритмических и динамических указаний. Собинов никогда не позволял себе ради чисто вокальных эффектов нарушать ритмический рисунок, пойти вразрез со смыслом, стилем и эстетикой[5]5
  М. Львов, Собинов. Музгиз, 1951 г.


[Закрыть].

Столь же вдумчиво и тонко исполнял Собинов романсы Рахманинова. В них артист видит продолжение русского, глинковского стиля песни – певучесть, напевность, глубину. Ему была близка взволнованная лиричность, эмоциональная страстность, романтическая приподнятость музыки Рахманинова. Герои рахманиновских романсов отдаются порывам чувств со всей страстью и пылом молодости, полно и безраздельно. Именно эта сила и искренность эмоции, глубокая человечность лирики Рахманинова, созвучность ее с личным строем чувств певца увлекала Собинова и помогала раскрывать до конца правдивые полнокровные музыкальные образы. К этому следует добавить, что исполнение любого романса Рахманинова требует от певца большого голоса и первоклассного мастерства. Этим владел в полной мере молодой Собинов. «Буря», «Арион»[6]6
  «Буря» и «Арион» посвящены Собинову.


[Закрыть], «Не пой, красавица», «Я не пророк», «Ночь печальна» нашли в молодом певце лучшего интерпретатора.

Его выступления под аккомпанемент автора оставляли незабываемое впечатление. Особенно запомнилось современникам исполнение Собиновым (это было уже в пору расцвета артистической деятельности певца) романса «Не может быть!», которым Рахманинов откликнулся на смерть замечательной актрисы В. Ф. Комиссаржевской. Собинов, лично знавший Комиссаржевскую и высоко ценивший оригинальное дарование актрисы, спел его с таким неподдельным чувством скорби, с такой искренностью, что многие слушатели истолковали выступление артиста как выражение личного горя.

Романс этот носит речитативно-декламационный характер. На фоне возбужденных, резко акцентированных аккордов слышится горестный голос раненого сердца:

 
Не может быть! Не может быть!
Она жива!., сейчас проснется…
 

Тихо, словно боясь разбудить спящую, обращается к слушателям певец, как бы умоляя вместе с ним оберегать ее покой. Слушатели замирают, и ничто уж не может нарушить той невидимой связи, которая соединяет их в моменты подлинного творчества с художником. Вместе с певцом они проникаются надеждой, трепетным ожиданием чуда, верят в него:

 
Смотрите: хочет говорить,
Откроет очи, улыбнется.
 

Лицо артиста озаряется светом, нетерпеливо ждет он пробуждения. Голос, в котором звенит надежда, снова взмывает вверх:

 
Меня увидевши, поймет,
Что неутешный плач мой значит…
И вдруг с улыбкою шепнет;
«Ведь я жива! О чем он плачет!»
 

Композитор гениально передает в музыке страстное желание победы над смертью.

 
Но нет!.. Лежит… тиха, нема,
Недвижна…
 

Медленное, размеренное покачивание мрачно-печального фона аккомпанемента, ниспадающие, разорванные интонации мелодии возвращают к скорбной действительности, неотвратимости совершившегося.

Как готовил Собинов свои концертные программы? Никогда – ни в период ученичества, ни в пору творческого расцвета – не выносил он на эстраду произведений, которые не были до конца продуманы, прочувствованы, которые оставляли в нем хотя бы малейшее сомнение. Как бы короток ни, был романс (зачастую не более полминуты музыки), каким бы легким в вокальном отношении ни казался, Собинов работал над ним недели, месяцы. После двух-трех месяцев ежедневной работы над произведением певец откладывал его на неопределенный срок.

Но по изредка напеваемым фразам можно было заметить происходящую под спудом работу. После такого перерыва Собинов возвращался к романсу, и в этот второй, завершающий работу периоду как бы сами собой оказывались разрешенными многие спорные вопросы. Работа продолжалась и «а первых концертах. Собинов придирчиво проверял доходчивость каждой музыкальной фразы, ее выразительность, иногда кое-что менял в трактовке и только после этого включал в основной концертный репертуар. Близкие друзья знали, однако, и другого Собинова – не вдумчивого мыслителя-художника, подобно скульптору, высекавшему из мрамора свое творение, а вдохновенного импровизатора. Скульптор Михаил Аркадьевич Керзин, сын Керзиных, рассказывает об одном вечере, когда Собинов, придя к ним запросто, подошел к роялю и под аккомпанемент Марии Семеновны Керзиной с листа пропел только что полученные из Петербурга романсы Кюи. «Это было потрясающее впечатление, – пишет М. А. Керзин. – Подъем вдохновения придавал его пению такую силу, такое проникновение в авторский замысел, какое редко дается и длительной работой. Не верилось, что певец никогда не слышал и не разучивал этих произведений». Такие взлеты творческого вдохновения испытывают только большие художники.

Соприкоснувшись со средой музыкантов и артистов, Собинов близко сходится в эти годы со многими деятелями русского искусства. К этому же времени относится и его знакомство с К. С. Станиславским (Алексеевым) и его семьей, с артистами будущего Художественного театра. С некоторыми – Москвиным, Книппер, Савицкой – он был знаком еще в Филармоническом училище, где они учились на драматическом отделении.

Чаще всего собирались в Любимовке, на даче у Алексеевых. Вместе со Станиславским и будущими актерами Художественного театра Собинов увлеченно играл в любительских спектаклях на маленькой, затерявшейся среди сосен эстраде в Пушкино. «Помните ли Вы наш дом в Любимовке, сад и Клязьму? – вспоминал впоследствии об этом времени брат К. С. Станиславского – В. С. Алексеев. – Я как сейчас помню такую картинку: гостиная, на среднем столе керосиновая лампа с абажуром, у левой стены рядом с дверью, ведущей в зал, фортепьяно. Мутин поет «Ла бандиера». Вы очаровательно молодо, свежо поете: «Зачем, зачем вы не прочли», «Давно готова лодка», «В тени задумчивого сада»… С реки доносятся бешеные аплодисменты с целой флотилии лодок, собравшихся со всех окрестностей слушать неизвестного певца, будущую знаменитость. Я аккомпанирую. В гостиной вам аплодирует мать моя, Станиславский, Лилина, моя жена, сестры и все обитатели любимовского дома. На террасе, убранной растениями, ждет всех накрытый стол с шипящим самоваром, а с реки поднимается и ползет в сад легкий туман. Пахнет тополями. Сколько было проведено таких вечеров!..»

Все привлекало Собинова в Станиславском – его увлеченность искусством, неустанные поиски новых смелых решений драматического спектакля, его стремление создать на сцене атмосферу живой жизни. Молодой певец старался не пропускать ни одного спектакля Общества искусства и литературы, которые ставил Станиславский с группой любителей.

«Какая досада, – не раз думалось Собинову, – что этот замечательный человек вынужден работать на маленькой любительской сцене, в то время как большие сцены прозябают без направляющей руки художника-руководителя!»

Всегда Требовательный к себе, Собинов, попав в среду больших художников сцены, внимательно присматриваясь к Станиславскому, все сильнее и определеннее испытывает неудовлетворенность тем, чего достиг сам как певец. И хотя успех его в керзинских концертах растет с каждым разом и среди музыкантов, артистов, художников он слывет настоящим певцом, Собинов все еще считает себя учеником и по-прежнему остается недоволен своим исполнением.

Он давно убедился, что взял от Додонова все возможное. И теперь, пытаясь идти вперед самостоятельно, нередко оказывался в затруднении, не зная, как исправить свои певческие недостатки: горловой оттенок некоторых звуков и излишнюю вибрацию голоса на Ройе [7]7
  Forte – сильно, громко.


[Закрыть].

Все чаще приходит мысль перейти к другому преподавателю. Студенты в дружеских беседах нередко говорили о трудностях в учебе, о сомнениях. Мало у кого обучение постановке голоса проходило безболезненно. В классе Додонова дело еще обстояло сравнительно благополучно. Леонид Витальевич, слушая рассказы о неудачах своих товарищей, проникался чувством благодарности к своему учителю, который привил ему правильные основы певческого мастерства. Но вместе с этим чувством благодарности Собинов испытывал и другое – неудовлетворенность.

Приближался срок окончания училища, а Собинов все настойчивее и чаще подумывал о необходимости продолжить вокальное образование.

Уже давно прислушивался он, как поют ученики класса Александры Александровны Сантагано-Горчаковой, ставшей профессором Филармонии вскоре после его поступления к Додонову. Он обращал внимание на то, как легко и уверенно звучали их голоса. Все единодушно хвалили метод занятий Горчаковой, ее уменье индивидуально подойти к каждому ученику.

А. А. Сантагано– Горчакова.

Александра Александровна Сантагано-Горчакова прошла серьезную вокальную школу и была в свое время одной из лучших певиц киевской оперы. Наделенная голосом огромного диапазона и подвижности, она одинаково свободно исполняла и колоратурные и драматические партии. Сантагано-Горчакова была замечательной Людмилой и превосходной Кармен. Критика неоднократно отмечала незаурядный артистический талант Горчаковой, который ставил ее в один ряд с лучшими оперными певицами того времени.

Сантагано-Горчакова ушла со сцены в самом расцвете таланта «…ибо, – говорила она, – ничто не может быть ужаснее минуты, когда среди грома рукоплесканий артист услышит первый свисток, – это начало конца, смерть для него».

Она уехала в Италию и там на свои сбережения организовала оперную труппу, с которой выступала в Милане, пропагандируя творчество Глинки. Благодаря энтузиазму этой замечательной женщины Италия познакомилась с шедеврами русской оперы – «Иваном Сусаниным» и «Русланом и Людмилой».

Вернувшись в Россию, Сантагано-Горчакова посвятила себя педагогической деятельности. На сцене она никогда больше не пела и только изредка, уступая просьбам, участвовала в концертах.

Александра Александровна очень скоро заметила Леонида Собинова. Выступая на студенческих вечерах, Собинов часто ловил на себе внимательный взгляд Сантагано-Горчаковой. Раз или два она мимоходом сделала ему несколько замечаний, поразив юношу тонкой наблюдательностью, вкусом и верностью суждений. Постепенно в нем окрепло желание перейти в класс Сантагано-Горчаковой. Однако застенчивость и деликатность долго мешали Собинову принять окончательное решение. По существу, он мог бы окончить Филармоническое училище и весной текущего (1896) года, так как давно перешагнул тот скромный минимум вокальной подготовки, какой тогда требовался от оканчивающих Филармоническое училище. Додонов считал, что вполне подготовил своего ученика к выпускным экзаменам. Желая поскорее блеснуть талантом Собинова, он намекал ему на возможность окончания училища в этом году. Но, твердо решив в следующем учебном году перейти к Сантагано-Горчаковой, Собинов добился у дирекции разрешения остаться в училище еще на один год.

Экзаменационный спектакль состоялся 14 марта 1896 года. Леонид Собинов пел партию Князя в первом действии оперы Даргомыжского «Русалка» и партию Лионеля во втором действии оперы Флотова «Марта».

Только сдав экзамен, Собинов решился переговорить с Сантагано-Горчаковой. Он просил ее позаниматься с ним сначала частным образом и, в случае если он будет довольна его успехами, взять в свой класс.

Начались занятия. После нескольких уроков Александра Александровна объявила, что берет Собинова к себе в класс.

Занятия с Горчаковой сразу дали отличные результаты.

– Знаете, – с улыбкой заметила как-то Александра Александровна Собинову, – старенький генерал, сосед мой по квартире, в начале наших занятий сказал мне: «Стоит ли вам возиться с этой дребезжалкой?» А вот теперь излишняя вибрация в вашем голосе, происходившая от слишком большого напора воздуха на связки, совсем прекратилась. Вы научились правильно дышать, звук стал компактным, и поете вы значительно легче и свободнее. Будем работать дальше.

Уроки Горчаковой, увлекательные беседы об оперном искусстве, о теноровом репертуаре заставили молодого певца задуматься о возможности оперной карьеры. Он еще не признается в этом до конца даже самому себе, но перспективы, раскрытые перед ним Горчаковой, все более захватывают его.

В апреле 1897 года в помещении Малого театра состоялся выпускной экзаменационный спектакль учеников Филармонического училища. Было поставлено несколько оперных отрывков. На этот раз Леонид Собинов пел партию Фернандо из четвертого действия оперы Доницетти «Фаворитка» и Ромео в отрывке из оперы Гуно «Ромео и Джульетта».

В газетах появились отзывы о молодых исполнителях этого выпуска. Рецензенты выделяли художественную самостоятельность тенора Собинова, исполнившего отрывок из «Ромео и Джульетты». Оценка голоса Собинова была единодушной. Природная красота тембра свежего молодого голоса, его звучность и мягкость, свободное владение кантиленой, выровненность регистров выгодно сочетались с простой, естественной фразировкой, отточенной благородной дикцией. Даже такой придирчивый и солидный критик, как С. Н. Кругликов, отмечая изредка проскальзывающие нотки горловой окраски, безоговорочно признавал одаренность Собинова и считал, что «из данного выпуска Собинов должен быть выдвинут с почетом вперед».

Заинтересовался молодым певцом и дирижер Большого театра И. К. Алмани. Он предложил показать Собинова на пробе в Большом театре. Хотя о возможности оперной карьеры Собинов и подумывал неоднократно, предложение Альтани застало его врасплох. Он был увлечен в это время адвокатской деятельностью, и мысль сменить более или менее упроченное положение юриста на полное тревог и неизвестности будущее певца-профессионала снова показалась ему невероятной. Сантагано-Горчаковой пришлось употребить немало энергии, чтобы уговорить своего ученика пойти на пробу. Спешно начали готовить каватину Фауста из оперы Гуно, отшлифовывать детали.

Проба голосов в Большом театре происходила великим постом, когда не было спектаклей. Проводил ее обычно Ульрих Иосифович Авранек, главный хормейстер Большого театра. Со стоическим терпением дирижировал он десятки раз одними и теми же ариями – Зибеля, Людмилы, Валентина, Демона, Сусанина, ловко, на лету подхватывая неопытных певцов, сбившихся от смущения и от неумения петь под оркестр.

Забравшись в уголок плохо освещенного зала, Собинов ожидал своей очереди Время тянулось мучительно долго. Он устал, слушая по нескольку раз одни и те же оперные арии. Волнение, сменилось чувством апатии. Непонятным казалось, как это он, помощник присяжного поверенного, выйдет сейчас на сцену и запоет под оркестр каватину Фауста. Вспомнилось вдруг, что ему на днях в суде предстоит разбирательство запутанного дела, к которому надо серьезно подготовиться. Из-за выпускных экзаменов в училище и дополнительных занятий с Горчаковой он порядком запустил свои адвокатские обязанности.

– Господин Собинов! – громко прозвучала его фамилия.

Молодой человек вздрогнул от неожиданности, но продолжал сидеть, не в силах подняться от охватившего его волнения.

«Провалюсь, осрамлюсь… – пронеслось з голове. – Лучше не пойду».

– Соби-нов! – настойчиво и с некоторым раздражением в голосе повторил секретарь жюри, вставая и всматриваясь в полумрак зала. – Пожалуйте на сцену.

И на этот раз Собинов остался сидеть, словно пригвожденный к месту. Он видел, как недоуменно пожимал плечами Альтани, вглядываясь в зал и объясняя что-то сидевшим за столом членам жюри.

– Не явился. Переходим к следующему, – уже равнодушно произнес секретарь.

Прозвучала незнакомая фамилия. Собинов облегченно вздохнул и незаметно выскользнул из театра.

И досталось же ему вечером от Александры Александровны! Она стыдила его за трусость и малодушие, сердилась, умоляла, приказывала и, наконец, уговорила еще раз пойти в Большой театр. Переборов волнение, Собинов благополучно пропел каватину. Впечатление жюри было благоприятно. Назначили вторую пробу, после которой Собинову предложили дебют в опере А. Г. Рубинштейна «Демон» в партии Синодала.

Началась серьезная подготовка к этому ответственному выступлению. Горчакова проработала с молодым певцом всю роль не только вокально, но до малейших сценических подробностей. Много думал и сам Собинов над образом лермонтовского героя. Он перечитал «Демона». В поэме было мало сказано о молодом князе, зато весь строй этого чудесного произведения, его восточный колорит, своеобразный стихотворный ритм помогли почувствовать характер действия и обстановки.

Программа первого выступления Л. В. Собинова на сцене Большого театра.

Наконец наступил вечер 24 апреля 1897 года. Собинов в волнении ходил по артистической уборной. Посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого. Первые зрители вошли в фойе, раскрыли программки с его фамилией…

Дверь распахнулась. Собинова попросили на выход.

На сцене все было так, как уже было сотни раз: дикая местность в горах, часовня, уходящая за кулисы тропа и чахлая чинара посредине. В глубине сцены показался караван князя, послышались крики погонщиков, на конях выехали Синодал и его друзья. На первый взгляд ничего особенного не было и в новом Синодале. Робко прозвучала первая фраза речитатива:

 
Снаряди гонца к невесте,
Пусть к ней скачет он скорей…
 

Казалось, будто новый исполнитель больше всего озабочен тем, чтобы вовремя вступить и не разойтись с оркестром. Но вот началась ария Синодала:

 
Сердце бьется беспокойно,
Караван наш запоздал,
И напрасно нас сегодня
Поджидает князь Гудал…
 

Чем дальше, тем свободнее звучит голос певца. Музыка, постепенно подчиняя себе артиста, раскрепощает его. И хотя он еще не умеет ориентироваться на огромной сцене Большого театра, жесты его приобретают какую-то осмысленность и порой поражают пластическим совпадением с музыкальной интонацией.

С каждой новой фразой дебютанта растет симпатия зрительного зала к нему.

Легко и свободно, без всякой видимой задержки дыхания переходит он на другой музыкальный размер: «Обернувшись соколом…» Это центральная часть арии. Юношеским одушевлением и молодой страстью звучит голос Синодала, тоскующего и мечтающего о Тамаре… Конец арии тонет в шуме рукоплесканий. До слуха дебютанта доносятся единодушные требования «бис». Удивленно и растерянно Собинов смотрит на дирижера. Альтани, улыбаясь, дает знак оркестру, и снова звучат первые такты «Обернувшись соколом…».

Многим в зале становится досадно, что Синодал участвует только в одной картине. Сейчас на мирный караван нападут враги и молодой князь погибнет в неравной схватке…

Л. В. Собинов-Синодал.

Медленно опустился занавес, и гром аплодисментов пронесся по залу…

«Я это или не я?..» – проносится в голове Собинова, когда он выходит на вызовы. Как во сне видит он перед собой окруживших его товарищей по сцене, пожимает кому-то руки в ответ на похвалы и поздравления, как во сне снова выходит и раскланивается. А зал все шумит и шумит, словно морской прибой…

О Собинове заговорили сразу, восторженно и единодушно.

Критик С. Н. Кругликов писал в рецензии:

«Голос певца, так нравящийся в концертных залах… не только оказался пригодным к огромному залу Большого театра, но произвел там чуть ли не более для себя выгодное впечатление. Вот что значит иметь в тембре металл – такое свойство звука часто с успехом заменяет истинную его силу…»

Кругликов отмечал большое дыхание певца, его превосходную кантилену, свободное владение голосом, безупречную дикцию, вдумчивое отношение к каждой пропетой фразе.

Успех молодого певца был настолько очевиден, что дирекция императорских театров хут же предложила ему поступить в труппу театра. Леонид Витальевич, считая себя вполне подготовленным к оперной карьере, согласился и подписал свой первый контракт с Большим театром сроком на два года – с 1 сентября 1897 года по 1 сентября 1899 года – как певец-тенор на первые и вторые партии.