Текст книги "Одна жизнь — два мира"

Автор книги: Нина Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Знакомство с Надеждой Сергеевной Аллилуевой

На следующий день я встретила Наташу в дорогом, но неуютном номере гостиницы «Националь». Обедали мы одни, Надя позвонила, что придет к чаю. Обед Наташа получила в кремлевской столовой, в меню этого обеда меня поразил компот из консервированной черешни. Я знала черешню во всех ее видах, но никогда не слышала о консервированной черешне. Деликатес, который можно было достать только в правительственном магазине или в торгсине, и который каждый раз Наташа мне вручала, когда я заходила к ней.

Наташа стала рассказывать мне, что Костя недавно вернулся с Днепростроя, где только что закончилось колоссальное строительство Днепрогэса.

– И как всегда он в своем докладе, – говорила Наташа, – в резкой форме критиковал руководство и настойчиво требовал улучшения условий труда, снабжения и ускорения жилищного строительства для рабочих.

– Знаешь, Наташа, я Костю очень хорошо понимаю, – я стала рассказывать ей о нашей практике в Красноуральске.

– Вот я Косте и говорю, что новое поколение…

– Понимает, за что мы боролись, – раздался сзади меня мужской голос.

Я обернулась и увидела за своей спиной Костю, возмужавшего, ставшего еще красивей. Вот его бы я узнала где угодно.

Мы крепко расцеловались.

– Нет, это просто невероятно, – оглядывая меня со всех сторон, говорил он. – Ведь была вот такая, как Майк, сидела у меня на коленях, засыпала у меня на руках…

– Нина уже на третьем курсе института, была на практике в Красноуральске и рассказывает, что там то же самое, что и на Днепрострое.

– Все видят, разве слепой только не заметит, – с горечью заметил Костя.

Раздался звонок, Наташа поднялась:

– Ну, вот и Надя идет.

В комнату вошла молодая интересная, скромно одетая женщина. Темные, гладко зачесанные волосы, разделенные прямым пробором, большие, красивые темные глаза на овальном лице со смугловатым оттенком и приятная улыбка делали ее очень привлекательной.

– Познакомься – дочь нашего бывшего командира во время гражданской войны. А какой это человек, Надя, настоящий! Ну, а как себя чувствует благоверный?

Надя, глядя на Костю, крепко пожала мне руку.

– Я, товарищи, к вам на минутку, спешу, зашла только повидаться, особенно с Костей.

– Вот и хорошо, пошли скорее чай пить, у меня вкусное кизиловое варенье, с Кавказа прислали.

– Мое любимое варенье, напоминает мне лучшие годы моей жизни…

– Ну что за настроение? Как будто у тебя все в прошлом.

– Пожила бы ты на моем месте, – Надя повернулась к Наташе и начала ей что-то рассказывать.

Мы с Костей начали вспоминать прошлое.

Надя повернулась к нам:

– Расскажи, Костя, пожалуйста, что на Днепрострое? У меня, кстати, вчера был крупный разговор по этому поводу.

– Что тебе рассказывать, считаю, в таких случаях самим полезно туда съездить и посмотреть, тем более что Промакадемия как раз и готовит руководящие кадры для промышленности, – уклончиво ответил Костя.

– Ты совершенно прав. Действительно, хорошо самим съездить посмотреть. Я вот получаю сотни писем с жалобами, все пишут, как трудно. Пишут малограмотные Мани, Тани, Пети, разве можно им не верить, ведь им письмо написать труднее, чем котлован вырыть. Я показала несколько этих писем Орджоникидзе и Кагановичу. И знаешь, что мне Каганович ответил? «Стоит тебе обращать внимание на всякие контрреволюционные кулацкие вылазки. Я ведь тоже получаю сотни писем от кулаков. Никакие крупные государственные мероприятия не могут проводиться без жертв».

– Ну, знаете, – вскипел Костя, – такого цинизма трудно придумать. Он считает себя большевиком, а знает ли он, что из тех, кого мы раскулачиваем, 90 % были до революции бедняками или середняками. Новая экономическая политика дала им возможность окрепнуть, мы пошли им навстречу, поощряли – выдавали им субсидии, премировали образцовые хозяйства, чтобы за ними тянулись другие. Мы многое сделали для того, чтобы заинтересовать крестьянство к работе. Мы достигли того, что в деревнях не стало той части крестьянства, которое не хотело бы работать. Следовательно, мы дали возможность значительной части крестьян, да – значительной, подчеркиваю, стать зажиточными. А теперь… – Пусть подыхают, как классово-чуждый элемент, так получается?

– Зачем горячиться, разве нельзя потише, – вмешалась Наташа.

Надя нервно зашагала по комнате:

– Я понимаю Костю, спокойно об этом не скажешь, кричать нужно об этом. Беда наша в том, что мы окружены вражескими странами, подстерегающими каждое наше слово и со злорадством ожидающими наших ошибок и промахов. Это заставляет нас молчать в печати о наших недостатках, но между собой мы обязаны говорить откровенно, иначе притупится все наше партийное чутье и мы, привыкнув считать, что у нас все хорошо, перестанем стремиться к лучшему (мне эта ее реплика очень понравилась). Костя, ты докладывал о положении на Днепрогэсе?!

– Представь, доложил, что народ живет там в невыразимо тяжелых условиях: жилищные условия ужасные, снабжение отвратительное, оборудование до-по-топное, – протянул он. – Лопате надо дать орден, она все вывозит.

Ты знаешь, я предложил некоторые практические меры для улучшения жизни и условий труда рабочих, а некоторые умники, такие, как Каганович, знаешь, что ответили? «Мы строим там не курорт, а промышленный гигант, когда достроим, тогда выдадим путевки на курорт тем, кто этого заслужил».

– Вернее тем, кто жив останется, – присушиваясь к их разговору, не выдержала даже я.

– Если бы ты видела, как на меня набросились, от «твоего» досталось больше всех: «Ты еще партизан, на работе не нужна партизанщина, у нас все идет по плану».

– Да, Костя, тебе нелегкая борьба предстоит, держись крепче, пусть кричат «партизанщина», в этом ничего нет оскорбительного. Не уступай, ты хозяин производства.

– Я-то не уступлю, да меня могут «уступить», – засмеялся он. – Ты бы видела, какая радость была у этих людей, когда им выдали по буханке белого хлеба по случаю такого торжества.

Надя заторопилась.

– Ну, куда ты торопишься, посиди еще немного, – просила Наташа.

– Не могу, в другой раз, я и так засиделась.

Проводив Надю, Наташа вернулась и сообщила:

– Это жена Сталина, у нее разные домашние неприятности, а вообще она очень веселая и остроумная.

На меня не произвело никакого впечатления это сообщение, она мне просто сама понравилась.

Кто бы из присутствующих мог в эту минуту подумать, что эта молодая, цветущая женщина за два месяца до окончания Промакадемии покончит жизнь самоубийством. И что у этой, с виду такой хрупкой, женщины хватит мужества дважды нажать курок, когда она почувствует, что первый выстрел не смертельный.

Завидный жених

Вскоре после встречи с Надей, Наташа познакомила меня с Николаем Васильевичем Гриневым. Он преподавал в Военно-воздушной академии и в Промакадемии. Выглядел он очень солидно, мне казалось, старше моего папы. С первого дня нашего знакомства он начал усиленно за мной ухаживать. У него была жена где-то в Свердловске, с которой он не то разводился, не то уже развелся. Ходил он чаще всего в военной форме, иногда переодевался в гражданскую форму – желтое кожаное пальто, голубой шарф – и старался выглядеть моложе. У него была большая трехкомнатная квартира на Большой Пироговке. Продукты получал в правительственных магазинах, питался в правительственных столовых, от женщин у него не было отбоя.

Надежная опора

Подходил к концу голодный 1932 год. Еще более тяжелый, более страшный голод ожидал всех в 1933 году, особенно ужасно было на Украине, в Казахстане, на Урале, да, собственно, повсюду.

Я никак не могла забыть голодную забастовку рабочих в Красноуральске.

Я еще очень хорошо помнила голод 1921 года, да не только я, его очень хорошо помнили Костя, Наташа, и, наверное, так же хорошо помнила и Надя. В те годы даже быть рядом с Лениным вовсе не значило быть полностью сытым, но тот голод произошел в результате стихийного бедствия и послевоенной разрухи. И тогда Ленин, стараясь спасти людей от голода, обратился ко всему миру с просьбой о помощи, не обращая внимания на стремление и желание всех капиталистических стран стереть с лица земли этот вновь возникший ненавистный им строй. А теперь Сталин, как будто всем назло, как будто стараясь кого-то наказать, делает все с точностью наоборот.

Я, вспоминая то, что происходило во время коллективизации на Мариупольщине, Мелитопольщине, да вообще там, где я жила, твердо считала, что этот голод произошел в результате преступных методов коллективизации, разоривших все производительное сельское хозяйство, и преступной бесхозяйственности. Какие же «кулаки» были Зоины родные, у которых было две коровы, пара лошадей и восемь человек семьи? И это я привожу как пример, потому что все, кого я знала и кого раскулачивали при мне, были точно такие же «кулаки».

А чего стоил идиотский закон, который был издан совсем недавно, 7 августа 1932 года, который запрещал подбирать «колоски» – колоски, оброненные по дороге, когда везли снопы с поля, или колоски оставшиеся в поле после уборки урожая, и это в то время, когда люди уже пухли и погибали от голода. За «колоски» могли сослать человека в лагерь на 10 лет, как расхитителя социалистической собственности. Колоски были дороже человеческой жизни. Кто придумал этот издевательский закон, который потряс всех?!

Лозунг «опираться на бедноту» сам по себе тоже был, по-моему, самый идиотский. Как могла беднота накормить всю страну, если она сама была голодная и нуждалась в помощи. Надо было, по-бухарински, опираясь на зажиточную часть населения, помочь бедноте разбогатеть, и тогда никакого голода не было бы в стране и в помине.

Так думала я и с горечью вспоминала картину, которую видела на станциях по дороге сюда, в Москву. Тогда требовали сдавать зерно, а из-за недостаточного и иногда полного отсутствия элеваторов или каких-либо других хранилищ драгоценное зерно ссыпали прямо под открытым небом, вдоль железнодорожного полотна, где, поливаемое осенним дождем, оно гнило и прорастало, втаптываемое в грязь. Так же погибала голодная скотина из-за отсутствия корма, отвратительной подготовки к содержанию, уходу, а вернее, из-за отсутствия всякой подготовки к проведению коллективизации в таких грандиозных масштабах. Все, что творилось в это время, даже мне казалось, было похоже на сплошное издевательство.

Меня ужасно злило, почему сидят где-то люди за Кремлевской стеной и издают на бумаге законы, не понимая и не соображая, что творится на самом деле вокруг. Почему никто из них не проедет, не пройдет и не посмотрит, во что обернулись эти законы? Подумаешь, тоже мне, новые аристократы объявились!

Благие намерения

Осенью 1932 года уже было ясно, что в стране бушует катастрофических размеров голод. И из боязни, что будет хуже, у некоторой части ответственных партийных работников и некоторых членов Политбюро ЦК партии появилось чувство, что надо что-то предпринять, попробовать уломать самую твердолобую часть членов Политбюро немножко смягчить, изменить жесткую политику, чтобы хоть как-нибудь улучшить ситуацию и предотвратить надвигавшийся голод 1933 года.

Незадолго до Октябрьских праздников, рассказала мне Наташа, у них собралась небольшая группа: Н. К. Крупская, Надежда Аллилуева и кто-то еще. Они обсуждали вопрос, что хорошо было бы уломать Сталина и всех, кто его поддерживает, занять более мягкую позицию по отношению к крестьянам и объявить об этом как раз во время празднования пятнадцатой годовщины Октябрьской Революции в 1932 году.

Наташа сказала, что Надежда Константиновна высказала мнение, что такие товарищи, как Бухарин, Рыков, Орджоникидзе, Бубнов и кое-кто еще поддержат эту идею, так как они такого же мнения. Их также поддержит самый ярый защитник НЭПа и противник насильственной коллективизации М. П. Томский. И что было бы хорошо, если бы больше товарищей поддержало их, вот если бы Жемчужина могла повлиять на Молотова.

О Калинине вопрос якобы стоял особо. Надежда Константиновна ему не доверяла:

– Прежде чем мы выступим с этим предложением, Сталин будет знать все, – уверяла она. – Человек он беспринципный, таким он был всегда.

Надя ответила, что Михаил Иванович ее поймет и что она с ним кое о чем уже говорила и уверена в его поддержке.

– Смотри, Надя, на твоей совести лежать будет – я не советую, – еще раз подчеркнула Надежда Константиновна.

Енукидзе, присутствовавший здесь, сказала Наташа, поддержал Надю:

– Нас мало, надо чтобы больше товарищей поддержали нашу позицию. Я думаю, старикану можно доверить.

И Надя рассказала Калинину весь план их будущего выступления. Он заверил Надю, что он все понимает и сделает все от него зависящее. Но предупредил:

– Знаем об этом только ты и я, для всех остальных я с тобой ни о чем не говорил.

Надя дала согласие.

Ведь это не был какой-то заговор против правительства. Эти товарищи просто хотели на внеочередном совещании, почти на семейном собрании, без протоколов и резолюций, по-дружески обсудить выдвинутые ими предложения, надеясь выработать какое-либо дружеское компромиссное решение, которое можно было бы преподнести народу как что-то хорошее с трибуны Большого театра в праздник пятнадцатилетия Великого Октября.

– Костя рассказывал, – сказала Наташа, – что совещание затянулось очень надолго, и чтобы не прерывать возникших бурных прений, участникам даже обед подавали туда. Сталин спокойно выслушал всех. И что с самой взволнованной речью выступил Рыков. Он заявил, что мы отступили от ленинского пути, так как Ленин не считал НЭП случайным или кратковременным мероприятием и отступлением от построения социалистического государства, а служит для восстановления и укрепления экономической мощи страны. А то, что мы делаем сейчас, – рубим сук, на котором сидим. Еще не поздно, мы можем многое исправить…

В том же духе выступали и другие из этой группы. Приводились статистические данные и многие примеры пагубности наших форсированных методов коллективизации. Поголовье скота в это время катастрофически уменьшилось, так как даже те крестьяне, которые записывались добровольно в колхозы, зная, что скотину у них при записи в колхозы все равно отберут, стали резать и продавать скот.

Предлагали дать крестьянам некоторые послабления с налогами, выдать хлеб голодающим районам и принять меры для ликвидации голода 1932–1933 гг.

Бухарин выступил последним, он предложил субсидировать организованные уже колхозы, чтобы они могли как можно скорее окрепнуть настолько, чтобы могли привлечь добровольный поток единоличных хозяйств в колхозы.

Надежды Аллилуевой на совещании не было. Сталин якобы потребовал, чтобы она отсутствовала.

Обстановка и настроение было такое, что у всех создалось мнение, что решение будет положительное.

Но слово взял Л. М. Каганович. Он заявил, что политика Ленина-Сталина, которую проводит и которой держится Иосиф Виссарионович, самая правильная. Никаких изменений, никаких послаблений и отступлений от уже намеченного пути не может быть и, он надеется, не будет, обращаясь прямо к Сталину, закончил он.

– Нэт, – отрезал Сталин. – Из всех выступающих Лазарь Моисеевич панимаэт настоящую обстановку лучше всех, а у всех остальных нэт бальшевистского духа. Ныкаких перэмен, ныкаких отступлений от генэральной линии партии, слышите, ныкаких! – закончил Сталин.

И вдруг он обратился к Кирову:

– Меня удивляет, каким образом у тэбя, Сергей Мироныч, то же мнение, что у Бухарина?

Киров понятия не имел о том, что существовала какая-то договоренность о выступлении на совещании.

Об этом знал Сталин, так как Калинин смалодушничал и все доложил Сталину до начала совещания. Сталин терпеливо дал высказаться всем, и теперь знал мнение всех так называемых «заговорщиков», и самым неожиданным сюрпризом для него было выступление Кирова в их поддержку.

В это время вбежала Н. С. Аллилуева:

– Я не могу слышать, как нас проклинают миллионы советских людей! Неужели вы не знаете, что люди умирают от голода? Россия стонет, а мы делаем вид, что не замечаем, не видим этого. Я прежде всего член партии, и сколько у меня хватит сил, буду бороться против этого.

– А я всех уберу со своей дороги, если нужно, и тебя в том числе, но не допущу никаких отклонений от генеральной линии партии, – твердо заявил Сталин.

Аллилуева ушла с этого совещания почти в истерике.

– Так закончились, – сказал Костя, – все наши благие намерения и дружеская попытка тех близких к правительству людей, которые хорошо понимали обстановку, в которой находилась и находится наша страна, особенно в это катастрофически тяжелое время, и хотели помочь спасти народ от повального голода.

Семейные дрязги Сталиных

Приближались октябрьские праздники 1932 года, мне очень хотелось во время парада попасть на Красную площадь. Наташа обещала достать мне пропуск. День был пасмурный, прохладный, неприятный, на парад я не попала. Но когда я на следующий день зашла к Наташе, она лежала в постели с температурой.

Пришел Костя:

– Ну, вот и хорошо, Наташенька. Да не подумай, хорошо, что ты больная, я о том, что есть предлог не пойти на эти сборища, которые я терпеть не могу. А ты, Наташа, поправляйся скорей, и мы дома устроим пир горой, – и пошел в кухню готовить ужин.

После ужина Наташа обратилась к Косте:

– Ты знаешь, он совсем спятил, и, по-видимому, не только он, но кое-кто из его советников. Приехала Ольга Евгеньевна, мать Нади, так он запретил ей остановиться у них, а Наде видеться с матерью, потому что она оказывает на нее плохое влияние. Ты знаешь, я понимаю Надю. В последнее время она сама не своя, жалко на нее смотреть. На днях я встретила знакомого профессора из Промакадемии, – продолжала Наташа. – Он остановил меня и озабоченно сообщил: «Пришла ко мне товарищ Аллилуева сдавать зачет, я не успел еще задать ей ни одного вопроса, как она вдруг схватила книги и выбежала из кабинета». Профессор был страшно расстроен: «Спросите, пожалуйста, – просил он, – может быть, я явился причиной? Передайте, что я приношу глубокое извинение». Я постаралась успокоить его как могла. Жалко мне Надю, она совсем извелась за последнее время. И чем это только кончится? – сказала Наташа.

Я неожиданно с глубокомысленной наивностью заявила:

– Очень просто, возьмет Надя и бросит его.

Для меня в моем возрасте он еще не был такой всемогущий вождь, его имя тоже не было особо весомое, многие другие имена старых большевиков-революционеров производили на меня гораздо большее впечатление, я любила и считала их настоящими творцами нашей системы. Они много писали, часто и запросто выступали, даже среди студенчества. Я помню, как однажды Н. И. Бухарин должен был выступить у нас, так наши ребята от радости прямо на руках дотащили его на третий этаж нашего института.

На имя Сталина я начала обращать внимание, и оно произвело на меня не очень благоприятное впечатление, во время коллективизации, когда появилась статья Сталина «Головокружение от успехов», после и был принят закон о полной ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации, что означало лишение кулачества производственных возможностей существования и конфискацию у них всего имущества, всех средства производства, сельхозинвентаря, скотины, машин, и ссылку их на лесозаготовки и на работы в шахтах.

Я только после знакомства с Надеждой Сергеевной первый раз услышала, что уже в 1929 году, как только власти перешли от политики ограничения и притеснения кулачества к политике ликвидации кулачества как класса, во время проведения сплошной коллективизации Надежда Сергеевна Аллилуева старалась всеми силами воздействовать на политику Сталина. И что знаменитая статья Сталина «Головокружение от успехов» в марте 1930 года, которая должна была принести какие-то послабления, была якобы до некоторой степени ее победой. Но, к сожалению, ни улучшения, ни облегчения положения статья не принесла. И даже наоборот, в районах сплошной коллективизации стало еще страшнее, еще круче, и от политики ограничения и вытеснения очень скоро перешли к политике полной ликвидации кулачества как класса.

Это как раз и были годы, до начала жестоких сталинских репрессий, когда у руководства стояли еще те кадры, которые за долгие годы работы получили хорошую подготовку, а не просто набранные с улицы, как во время репрессий, чтобы как-нибудь и кем-нибудь заполнить освободившиеся после арестов места.

И хотя я восприняла ее тогда с облегчением, потому что думала: должен же кто-то, наконец, прозреть и что-то предпринять, но в то же самое время она вызывала у меня раздражение и досаду. Я никак не могла понять, как можно было писать такую необдуманную статью на фоне всех тех преступлений, которые, с моей точки зрения, уже происходили вокруг. Какое же это было «головокружение» от успехов, от каких успехов? И чем больше усиливалась компания по раскулачиванию и ликвидации кулачества как класса и чем больше его имя связывали с проведением этих «мероприятий», тем больше и сильнее я начинала ненавидеть его. «Подумаешь тоже, мудрец нашелся», – думала я о нем.

– Нина, дитя ты еще, все не так просто. Да и любит она этого черта рябого.

– Может быть, он тогда поумнеет и вернется к ней лучшим, – не унималась я.

– Да было однажды уже такое, но не удержалась, вернулась…

Вечером 8 ноября Надя позвонила Наташе:

– У Ворошилова сегодня по случаю празднования 15-й годовщины Октября прием, а как твое здоровье?

– И надо же было так глупо заболеть, – ответила Наташа. – Желаю тебе провести приятно время, потом увидимся.

Но увидеться не пришлось.