Текст книги "Беспокойные сердца"
Автор книги: Нина Карцин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Глава VII
Зажав в пальцах букет сверкающих рюмок. Валентин придирчиво осмотрел накрытый стол. Кажется, все в порядке. Даже небольшие рисованные от руки карточки с забавными сюжетами лежат уже у каждого прибора. У Веры талант на выдумки, потому и гости охотно приходят – у Мироновых скучно не бывает. Только вина, кажется, маловато… Впрочем, все предусмотрено. И Валентин, расставив рюмки, приоткрыл гардероб. В темноте из-за платьев и пальто блеснули горлышки с белой пробкой. Но тут же, заслышав Верины шаги, Валентин сделал вид, что рассматривает себя в зеркальной дворце шкафа.
– Не налюбовался еще? Пусти-ка и меня посмотреться. Идет мне это платье? – и Вера отодвинула Валентина в сторону.
Платье ей безусловно шло; ярко-голубое, с пестрым узором, оно выгодно оттеняло тонкие, похожие на пух одуванчика, волосы, отчего казалось, что ее бледное лицо с чуть выдающимися скулами окружает светлый ореол. Но Валентин, потрогав двумя пальцами край рукавчика, наморщил нос:
– Штапель… Что за бедность воображения!
– Ничего ты не понимаешь! – задорно возразила Вера. – Красиво и удобно.
– А Зиночка других, кроме шелковых, не признает.
– Ну, она ж еще глупенькая.
– И красивенькая.
– Вот именно, – засмеялась Вера, – сказать «хорошенькая» – мало, «красивая» – много. Вот ты у меня красивый без всяких уменьшительных суффиксов.
И она ласково потрепала Валентина по щеке, но услышав писк Аленки в спальне, бросилась туда.
«Сумасшедшая мать!» – недовольно поморщился Валентин. К ребенку он был довольно равнодушен; зато Веру целиком захватило новое чувство – ощущение полноты жизни, которое принес с собой этот крохотный человечек. Она способна была подолгу рассматривать каждый малюсенький ноготок на нежных, слабеньких пальчиках, замирала от счастья, прикладывая ребенка к груди, вскакивала ночью не только от плача, но даже от легкого кряхтенья, и находила неизъяснимую прелесть в обыденных мелочах ухода за ребенком.
Сам не отдавая себе в этом отчета, Валентин невольно ревновал Веру к ребенку. Аленка отнимала у него что-то такое, что до сих пор принадлежало только ему. Отношения между Верой и Валентином были своеобразными: ровесник ей по годам, он в жизни всегда ощущал Верино превосходство. У нее и тон был такой – безмерно любящей матери, которая чуть посмеивается над своей слепой любовью. Тоненькая, хрупкая, Вера была и опорой, и защитой. К ней он приходил со своими мелкими обидами и оскорбленным самолюбием, поверял ей тщеславные мечты, не стыдился признаваться в слабостях. И после жарких исповедей, он засыпал успокоенный и словно очищенный, прижимаясь лицом к хрупкому плечу жены, принимавшей без вздоха, без жалоб груз его признаний.
Вера умела отстранять от него бытовые неурядицы, делала его жизнь легкой и удобной. Любви Веры он не замечал, как не замечают воздуха, которым дышат, но в редкие минуты полной искренности Валентин признавался, что никакая другая не сделала бы его счастливым.
Многие считали, что союз их не будет прочным. Вера была слишком умна и серьезна, внешность у нее только миловидная, не больше, и казалось, нет у нее никаких особых качеств, чтобы надолго удержать при себе Валентина. Но время шло, а мрачные предсказания не сбывались. И только теперь, когда родился ребенок, Валентин отдалился от Веры – ему стало мало оставшейся на его долю любви и заботы. А Вера, увлеченная материнством, замечала, пожалуй, только то, что муж стал капризнее и придирчивее обычного.
В тот самый час, когда Вера, поджидая гостей, закутывала Аленку в батистовые простынки с кружевной каймой, Марина у себя в номере гостиницы решала сложную задачу: как одеться? Все было бы проще, не знай она, что Терновые тоже приглашены на вечер. И главное, не Олесь, а Зина. Какая она – занимали Марину догадки. Красивая, говорила Вера. И захотелось самой быть красивой, обаятельной, закружить Олесю голову, испытать на нем силу своих глаз… Но зачем? Вдруг пришла в голову мысль. Соперничать с его женой? Заставить его пожалеть о прошлом? А может быть, в прошлом ничего и не было? И гордость, и любовь, и остатки благоразумия так смешались, что Марина не могла разобраться сама в своих чувствах. Но честность взяла верх. Стало стыдно за себя, что готова была уже сыграть самую некрасивую роль. И словно наказывая себя за минутную слабость, Марина героически надела простое белое платье, хотя и не любила его – белый цвет ей не шел.
Она печально глядела в зеркало на покрытое матовой бледностью смуглое лицо и медленно расчесывала запутавшиеся завитки волос, раздумывая о том, как неудачно сложилась ее жизнь, и нагнала на себя такую тоску, что впору было оставаться дома.
В дверь осторожно постучали.
– Да-да! – отозвалась она, недовольная тем, что ей помешали грустить, и смутилась, увидев в зеркале Виноградова. – Дмитрий Алексеевич? Вы куда-то собрались? – обратила она внимание на его костюм.
– Хотел пригласить вас погулять по городу. Я же совсем его не видел. Но вы тоже куда-то собрались? – в тоне его явственно прозвучало разочарование.
Марине стало неловко; как она могла забыть о нем? И сразу приняв решение, ответила:
– Собираюсь, Дмитрий Алексеевич. Хотите пойти со мной? Меня пригласили друзья отпраздновать день рождения ребенка.
– Но… будет ли это удобно? – заколебался Виноградов, готовый уже согласиться.
– Конечно, удобно. Какие же еще нужны церемонии? Я вас приглашаю – этого достаточно. Мы пойдем к Мироновым. Валентина Игнатьевича вы уже знаете, а жена его, Вера, моя хорошая подруга.
Виноградов больше не возражал. Ему было все равно, куда идти, лишь бы провести это время с Мариной. Видеть ее все время – становилось привычкой, потребностью, и куда могло это завести, он старался не думать.
Пока искали в магазине какой-нибудь подарок, пока достали букет цветов, пока дошли до Мироновых, настроение у Марины уже изменилось. Исчезла грусть и подавленность, теперь ею владело нетерпеливое возбуждение, желание скорее увидеть Олеся и его жену. Зину она рисовала себе почему-то высокой блондинкой, похожей на дорогой парикмахерский манекен с правильными и длиннейшими ресницами, и уже заранее презирала ее.
К Мироновым пришли с опозданием, когда почти все гости собрались.
– Наконец-то, Марина! – встретила ее Вера. – Я уже сердилась, думала – не придешь.
– Я не только сама пришла, но и Дмитрия Алексеевича привела.
– Вот, молодец! Я боялась сама пригласить его, думала он гордый, откажется, – шепотом добавила Вера, и уже громче сказала: – Пойдем скорее в комнату, там Леонид фокусы показывает.
Там, очевидно, и в самом деле было весело, потому что короткий момент тишины сменился взрывом хохота, и почти тотчас же в переднюю вышел смеющийся. Валентин.
Польщенный тем, что к нему запросто пришел Виноградов, он вспыхнул от удовольствия и, стараясь скрыть это, сразу повлек всех в комнату.
Как ни была взволнована Марина, но и она не могла удержаться от смеха при виде Леонида. Голова его была повязана полотенцем на манер тюрбана, с плеч до пола спускалась хламида из двух простынь. Увидев вошедших, он преградил им путь и потребовал плату за вход. Смеясь, Марина протянула ему подарок, но этого оказалось мало, и он с жестами заправского фокусника вытянул из кармана Виноградова невесть как оказавшуюся там цветную бумажную ленту. Смех и шутки сразу прогнали неловкость первых минут. Пожимая протянутые руки, знакомясь с гостями, Марина незаметно оглядела комнату. Терновых еще не было.
Последней к Марине подошла прехорошенькая девушка с длинными черными косами, в яркой вышитой украинской блузке. Очень знакомые, круглые, как вишенки, глаза смотрели с затаенным смехом. Марина вдруг вскрикнула и, притянув ее к себе, расцеловала в обе щеки.
– Гуля, Гуленька! Да как ты выросла! Совсем невеста!
– Не совсем еще, – поправил Леонид, освобождаясь от своего одеяния. – Я ей еще не решился сделать предложения.
– Ах, словно на тебе свет клином сошелся! Не беспокойся, сердце ты мне не разобьешь, – немедленно отпарировала Гуля.
– У тебя сердца нет, разбивать нечего, – не остался он в долгу.
Их тут же развели и заставили замолчать. Один из присутствующих начал читать стихи.
Виноградов устроился на диване среди пестрых ситцевых подушек рядом с Валентином, который несколько минут занимал его ученым разговором. Но говорить о науке не хотелось ни тому, ни другому; Виноградов отвечал рассеянно и был рад, когда обязанности хозяина отвлекли Валентина.
Виноградова беспокоила Марина. Всегда веселая, ясная, она сегодня была не похожа на себя. В движениях сквозила нервная взволнованность, лицо то заливалось румянцем, то бледнело; разговаривая, она порой не замечала, что оставляет недоконченной начатую фразу. И поэтому от него не укрылось, как изменилась она в лице, когда вошла запоздавшая пара – высокий молодой человек, в котором он тотчас узнал Тернового, и его жена, прелестная, молоденькая женщина. Своей немного детской красотою она напомнила Виноградову головки с картин Константина Маковского – те же вспыхивающие золотыми нитями пушистые волосы, те же сине-серые глаза со слипшимися, загнутыми кверху ресничками. И голосок у нее был очень приятный, чуть лепечущий.
Марина не слышала Зининых слов, она видела только нежное личико, так не похожее на созданный игрой фантазии образ, и теперь лишь поняла, что втайне все-таки надеялась увидеть, жену Олеся гораздо хуже и неприятнее.
Все взгляды потянулись к Зине, а она, четко постукивая тонкими высокими каблучками, подбежала к Вере, поцеловала ее, передала перевязанный лентой подарок и нежно проворковала, склонившись над Аленкой:
– Вот же мы какие миленькие да беленькие! Верочка, можно подержать ее на руках?
И когда Вера осторожно положила ей на руки белый тугой сверточек, она прижалась щекой к пышному кружевному чепчику и повернулась ко всем:
– Ну, разве мы не красивые?
– Мадонна! Честное слово, Мадонна! – восхищенно воскликнул Валентин.
– Скажет тоже! А ты хоть раз в жизни их видел? – улыбнулась Зина, довольная произведенным впечатлением, и, отдав ребенка Вере, стала здороваться со всеми.
– Может быть, и мы поздороваемся? – услышала Марина голос Олеся.
Его сдержанность передалась и ей. Пожав ему руку, она сказала:
– Какая у тебя красивая жена! Познакомь нас.
– С удовольствием.
Подозвав жену, Олесь познакомил ее с Мариной, представив ее как свою хорошую знакомую. Тонкие пальцы Зины вяло ответили на пожатие, взгляд с откровенным любопытством скользнул по лицу и по платью Марины. Та в этот момент и в самом деле чувствовала себя такой, какой увидела ее Зина: черной, худой и неинтересной.
Несколько минут они втроем пытались поддерживать подобие разговора, но эти мучительные попытки были прерваны Верой, которая пригласила всех за стол. Она взяла на руки уснувшую Аленку; гости вполголоса, чтобы не испугать, прокричали «Ура!» в честь виновницы Торжества и выпили по первой рюмке. На этом Аленкина роль была закончена, и ее унесли в спальню.
У своего прибора Марина нашла карточку, изображавшую хорошенькую детскую головку, чем-то похожую на Зину. Она протянула ее Олесю:
– Обменяемся?
И полученный в обмен пресмешной негритенок показался в сто раз милее отданного белокурого ангела.
– Вера Федоровна, это вы сами рисовали? – с удивлением сказал Виноградов, рассматривая свой сувенир – рыжего, конопатого ребятенка с засунутым в рот большим пальцем. – У вас же большие способности!
– Ну, ну, Дмитрий Алексеевич, не кружите ей голову похвалами! – вмешался Валентин. – Женщине гораздо приятнее слышать, что у нее хозяйственный талант. Правда, Вера?
– Не заставляй меня краснеть: я вижу, что Дмитрию Алексеевичу как раз не понравился пирог, – ответила Вера, привычно уклоняясь от неприятного разговора.
Первые минуты сосредоточенного молчания, отданные признанию кулинарных талантов хозяйки, уже сменились общим оживлением, завязался немного бессвязный разговор. Говорили обо всем, перескакивая с предмета на предмет: и о новой книге, и о поездках на курорт, и о заводских происшествиях, и о последнем фильме… Марина держалась стойко. Выпитая залпом рюмка вина вернула ей румянец и самообладание; никто, кроме Виноградова, не замечал, что ее смех и остроумные замечания стоят каких-то усилий.
Олесь и Зина сидели почти напротив, и Марина не могла не наблюдать за ними. За Зиной ухаживали наперебой, особенно Валентин, и ее смех стеклянным колокольчиком то и дело звенел над столом Олесь был сосредоточенно спокоен, говорил мало и, почти не переставая, курил.
– Олесь, ты слышал, что статья о предложении Виктора пойдет в следующем номере газеты? – сказал ему через стол Леонид.
– Да? Очень хорошо, – отозвался он рассеянно, подняв серьезный, несколько сумрачный взгляд.
– Поместят? Об этой ерунде! – вмешался Валентин. – И что вы раньше времени «кукареку» кричите? Заключения-то нет еще!
– Его, может быть, еще целый год не будет.
– Носишься со своим Витькой! Подумаешь, изобретатель – там все дело-то грошовую экономию даст, – презрительно сказал Валентин.
Олесь нахмурился, но его опередил Леонид:
– Все же он хоть что-то придумал, а ты до сих пор абстракцию за хвост ловишь!
– А ты понимаешь ли что-нибудь в творчестве? Понимаешь?
– Тише, Валя, – остановила его Вера, но он отмахнулся.
– Будущее металлургии надо, решать кардинально, а не с помощью заплаток. Подумаешь, стружку иначе заваливает! А нам не это нужно. Нужны автоматические заводы, атомная энергия, вакуумное плавление…
– А пока пусть идет все по старинке, правда? Зачем улучшать, все равно ведь ломать, – вставил один из гостей.
– Святая истина. Только ни у кого не хватит смелости сказать, что это действительно так. Зачем латать Тришкин кафтан? Давным-давно пора снести устаревшие заводы и на их месте строить все заново! – и, размахивая вилкой, Валентин принялся излагать свою теорию построения будущего.
– Представляю картину в Валькином вкусе, – негромко, но ехидно сказал Леонид. – Сровняем все с землей и будем ждать, пока явится творческая личность и построит для нас рай земной. А как отличить эту личность от нас грешных, Валя? Венчик такой будет или что?
– Все твои остроты отдают «Заусенцем». Плоско и бездарно, – рассердился Валентин. – Я понимаю, ты хочешь просто принизить роль творческого вдохновения. Но что бы ты ни говорил, а вдохновение все-таки существует. И без него не обошлось ни одно великое открытие. Вспомните яблоко Ньютона, «Эврика» Архимеда…
– «Экзомикс» Миронова… – вставил Леонид.
– Правда, Дмитрий Алексеевич? Вы ученый, вам должны быть знакомы моменты вдохновения.
– Моменты вдохновения многим знакомы, – медленно сказал Виноградов, – но мне кажется, было бы неправильным ставить открытия в зависимость от одной догадки, пусть даже гениальной. Нужен мучительный и долгий путь накопления фактов, путь познания. Нужны ошибки и срывы, кропотливый труд и великое терпение, пока мысль не подойдет к порогу открытия. Тогда догадка – как взрыв, который рушит последнюю преграду. И Архимед восклицает «Эврика».
– До чего же унылый путь! Неужели только так можно прийти к славе? Нет, я держусь другого мнения, – решительно замотал головой Валентин.
– И держись. А Витька тем временем обгонит тебя, – поддразнил Леонид.
– Ну, если вы меня убедите, так я заброшу к черту свой диплом и пойду к Витьке на выучку.
– И очень хорошо сделаешь, – жестко сказал Олесь. В наступившей внезапной тишине слова его прозвучали резко, как пощечина. – У Витьки одно великое преимущество. Он трудиться умеет. Пока ты играешь в гения, он хлеб свой зарабатывает. И ты же ему палки в колеса ставишь! Что я, не знаю, какой ты отзыв приготовил, чтобы Рассветову угодить? Но предупреждаю честно: фантазируй, сколько хочешь, а поперек дороги не становись.
Оскорбленный больше тоном, чем словами, Валентин вскочил. Олесь тоже вышел из-за стола.
– Вера, извини нас, но мы пойдем, – сказал он хмуро.
– Никуда вы не пойдете, – встала она. – Что я не знаю, что вы вечно с Валентином сцепляетесь? Садись, пожалуйста, и не выдумывай.
Вмешались и другие гости, обоих принялись уговаривать, урезонивать, включили радиолу и подтолкнули Валентина к Зине. Тут же несколько пар завертелись в бойком фокстроте, стол отодвинули в угол, и Марина оказалась около Веры.
– Горе мне с ним, – пожаловалась Вера. – Так хочется, чтобы они были друзьями, а больше на врагов похожи.
Но тут к Марине подскочил Леонид и почти насильно вытащил в круг. Пластинки менялись без перерыва, и пришлось танцевать за фокстротом краковяк, за ним танго, вальс, опять фокстрот и бешеную «Рио-риту». И только когда Гуля потребовала «русскую», Марине удалось ускользнуть на балкон.
С балкона была видна отливающая чернью поверхность Волги. Противоположный берег угадывался по длинной нитке мерцающих огней. Неяркие летние звезды лучились в небе, и, как их отражение, на реке блестели крошечные звездочки бакенов.
Марина облокотилась о перила и замерла, глядя перед собой и не видя ничего. В голове глухо билась кровь, в груди ощущалось почти физическое чувство боли; от усилий, с которыми приходилось ей держать себя в руках, охватила усталость. Марина не подозревала, что страдать так тяжело.
За ее спиной в комнате шумели и смеялись, потом выделились звуки аккордеона, кто-то запел. Неожиданно на плечо Марины легла теплая рука. Олесь…
– Никак нам не удается хорошенько побеседовать, – негромко сказал он. – Ты все такая же непоседа.
– Неужели? – с улыбкой спросила она. – А мне казалось, что я стала вполне солидной, как настоящий ученый.
– Ну, где там! – и по голосу его было понятно, что он тоже улыбается. – Как ты живешь, расскажи.
– Да ничего…
– А подробнее?
– Ты что, хочешь, чтобы я за пять минут рассказала о трех годах жизни? Живу, учусь, работаю, порой делаю успехи, порой ошибки…
– Ошибки тоже делаешь?
– Кто же из нас от них застрахован?
– Да, это верно, – и он осторожно накрыл большой шершавой ладонью ее пальцы, сжимавшие перила.
В комнате позади них установилась тишина. Слышно было – Зину уговаривали петь. Она поломалась, а потом запела известную песенку. Звонкий голосок ее без усилий взлетал на высокие ноты, казалось, она сама переживает все, что поет.
…Посмотри, милый друг,
Как прекрасна земля на рассвете…
– Хорошо поет, – прошептала Марина, когда Зине захлопали. И тут только заметила, что Олесь, словно по забывчивости, продолжает сжимать ее руку. Она осторожно отняла ее и сделала вид, что поправляет прическу. Олесь прислонился к перилам, и в свете, падавшем из комнаты, было хорошо видно его взволнованное и задумчивое лицо.
– Да, голосок хороший, и петь любит. Даже училась немного в кружке. Вообще, девочка хорошая, правда?
Марина поморщилась. Что это – сознательная жестокость или дружеское доверие? Пересилив себя, ответила:
– Я не умею определять с первого взгляда. Могу только сказать, что очень красивая.
– Да, – сказал Олесь равнодушным тоном, словно эта тема уже перестала его занимать.
– Как твоя учеба? – сразу свернула Марина с опасного пути.
– Сдаю экзамены за четвертый курс.
– Трудно, должно быть?
– Не легко. Еще труднее оттого, что отпуска не дали. Приходится жестоко ограничивать себя. Во всем. Даже спать не больше пяти часов. Потому меня и злят барские рассуждения Валентина о разных исключительных личностях. Ему-то все без труда далось. Благополучно окончил институт, на заводе дорогу ему разглаживают. Вот и возомнил себя гением. Теперь мечтает: вот так же без труда забраться на ступеньки храма науки и поплевывать на нас оттуда. Окопаться хочется в спокойном кабинете…
Он говорил со сдержанной страстью, крепко сжимая железные перила. Темные бреши сошлись на переносице. Марина почувствовала в его словах, сказанных со скрытой болью, намек совсем на другое. Он по Валентину судит и о ней, он считает, что это она забралась на «ступеньки храма»…
– А ты не прав, Олесь, – мягко сказала она и коснулась его руки. – Не знаю, как там смотрит на это Валентин, но если он ищет в науке спокойненькое и теплое местечко, то он ошибается. Настоящий ученый никогда не окапывается в тиши кабинета. И неужели мы с Дмитрием Алексеевичем тоже заслуживаем презрения?
– Да ну, что ты… – смущенно пробормотал он. – Я и не думал об этом.
– Я тебя все-таки лучше знаю…
– Марина, ты… неужели ты все еще помнишь мое глупое письмо? Клянусь, чем хочешь: я пожалел о нем сразу же, как только опустил его в ящик. А вот ты не утерпела, уколола…
– Ну, я же всегда была злая и злопамятная.
– Злая? – он крепко, до боли сжал ее руки, потом отбросил, словно устыдился своего порыва, и повернулся лицом к Волге.
– Ты вот сейчас злая, – тихо добавил он.
Свет в дверях заслонила фигура Виноградова.
– Я вам не помешал? – сказал он, тщетно стараясь рассмотреть что-либо в темноте.
– Нет, Дмитрий Алексеевич, – спокойно, скрывая волнение, сказала Марина. – Мы с Олесем продолжаем недавний спор. Он считает, что научные учреждения оторваны от жизни и ученые озабочены своим благополучием. А потому долой все храмы науки!
– Марина! – с упреком сказал Олесь. – Что ты выдумываешь?
– Если ты этого не говорил, то подразумевал, – упрямо продолжала Марина.
– Но вы же не правы, Александр Николаевич, – заговорил Виноградов, пытаясь понять, что же в самом деле здесь говорилось.
– Можно привести в пример движение скоростников-сталеваров. Именно их опыт помог ученым создать новые теории, а эти теории обогатили металлургию… Впрочем, думаю, вы и без моих пояснений все хорошо знаете.
– Знаю. Не только это, но и многое другое. А чего не знаю, о том догадаюсь, – сказал отрывисто Олесь и ушел с балкона, оставив Марину с Виноградовым.
Но тут же на балкон вошли еще несколько человек, стало еще теснее, чем в комнате, и Виноградов так и не смог спросить, у Марины, что же все-таки подразумевал Терновой.
Марина быстро, прошла в спальню, где сидела Вера, чуть покачивая колясочку со спящей Аленкой. Марина подсела к ней, обвила руками за шею и прижалась лбом к ее плечу.
– Ах, Верочка! – горьким шепотом воскликнула она. – Да что это я за разнесчастная такая?
– Марина, что с тобой? – обеспокоенно отстранилась Вера и увидела глаза, полные слез. – Я смотрю, ты сегодня на себя не похожа. Тебя кто-нибудь обидел?
– Я сама кого хочешь обижу. Ни с того, ни с сего с Олесем поссорилась.
– Ну уж, действительно! Он-то тут при чем? Человек на седьмом небе был от счастья, что ты приехала.
– Он был рад, что я приехала? – выпрямилась Марина и, крепко зажмурясь, тряхнула головой, чтобы согнать слезы. – Да… вот и пойми их после этого… Надо пойти и исправить свою, грубость.
И порывисто поцеловав Веру, Марина вскочила и вернулась, в комнату. Вера пошла за ней и увидела, как Марина подошла к мрачно курившему Олесю и протянула руку:
– Не будем ссориться, Олесь, ладно? Мы же столько не виделись!
И зорким взглядом женщины, знающей, что такое любовь, Вера сразу подметила радостно вспыхнувшее лицо Олеся, и тревожное подозрение шевельнулось в душе.
С балкона в комнату вошел Виноградов.
– Что, Дмитрий Алексеевич, нам пора? – перехватила Марина его взгляд на часы.
– Если вы ничего не имеете против…
– Не имею. Верочка, нам и в самом деле пора. Поздно уже.
Вера не стала их удерживать и пошла проводить. Настроение ее испортилось. Так готовилась к вечеру, предвкушала общее веселье, интересные разговоры, а затея явно не удалась. И так получалось всегда. Что ни придумывай, а вечер превратится в то же, что и всегда – обыкновенную пьянку… Это уж Валентин тон задает. Он даже хвалится тем, что до конца вечера держится на ногах, как ни в чем не бывало. Стоило недосмотреть, и на столе появились новые бутылки, хотя выпили все предостаточно. Никто даже не вспомнил ни о хозяйке, ни о маленькой виновнице торжества…
Вера остановилась в подъезде и посмотрела вслед уходившим. Показалось ли ей, или Марина и в самом деле как-то странно встретилась с Олесем? И он так был обрадован, когда она к нему подошла… Что все это значит?
Зябко передернув плечами, она пошла наверх. Не желая показываться гостям взволнованной, она открыла дверь в спальню и отшатнулась, словно получила удар по лицу. У туалетного, стола стоял Валентин и жадными поцелуями покрывал закинутое лицо Зины. Вера чуть не закричала, но закусила губы и отступила в коридор. Что делать? Ворваться, накричать, устроить скандал? Смешно и глупо – только сплетни вызовешь. Она резко двинула стоявшей в коридоре табуреткой и вошла в общую комнату, где гремела музыка и отплясывали какой-то разухабистый танец.
– Верочка, не видела Зину? – подошел к ней Олесь. – Да ты что такая бледная? Тебе нехорошо? Накурили здесь…
– Да, немного голова закружилась, – с трудом солгала она. – А вот и твоя жена.
Зина вошла с невозмутимым видом. Напрасно Вера искала на ее лице хоть что-то, похожее на смущение или виноватость. Ее глаза, ясные большие глаза глядели по-прежнему открыто, свеженакрашенные губы улыбались. Скрывая вспыхнувшую ревнивую ненависть, Вера следила, как Зина прощается с гостями, и звонкий голосок ее молоточками отзывался в ушах. Она нашла в себе силы попрощаться с Терновыми так, словно ничего и не было.
Вошел Валентин. Неподвижный взгляд больших красивых глаз яснее слов говорил о его состоянии. Не совсем послушный язык слегка заплетался, когда он упрекнул Олеся, что тот так рано уводит жену. Олесь суховато отговорился, что уже поздно, и ушел. Скоро разошлись и остальные.
Горькое, оскорбленное чувство, обида, брезгливость – все смешалось в душе Веры. Грязь, пошлость… Это ли обещал Валентин? Хотелось закрыть лицо, бежать куда-нибудь без оглядки… Но пришлось стелить постель на диване, укладывать окончательно опьяневшего мужа, убирать разгромленную квартиру. В пустой спальне она настежь открыла окно и дверь, словно хотела выветрить следы тех двоих. И долго еще без сна сидела она на подоконнике, вспоминая день за днем два прошедших года. Как старалась создать свое уютное семейное гнездышко! И каким хрупким оказалось ее счастье! Вере стало страшно. Что же дальше? Ведь Валентина она все-таки любила.
