Текст книги "Беспокойные сердца"
Автор книги: Нина Карцин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– У каждого свое, Гуленька, – мечтательно улыбнулась Марина, не сводя глаз с подвижной золотисто-зеленой сетки листвы.
«Ты мое счастье», – подумал Олесь, опустив глаза, чтобы никто не мог прочитать его мыслей. А Марина продолжала:
– Я не знаю, какое оно и на что похоже. Знаю только, что само оно в руки не придет. За ним надо подниматься в горы, опускаться в пропасти, дробить скалы, переплывать океаны…
– Что-то уж очень далеко заехала, – перебил ее холодновато-насмешливый голос Валентина.
– Конечно, некоторые предпочитают искать счастье в окружности пяти метров. Принимая за центр свою собственную особу, – отпарировал Леонид. – Ну, вот хотя бы и ты. Попил, поел, искупался. Здоров. Страхи тебя не мучают. И ты уже счастлив. Верно?
– Определенно! – сказал Валентин и сел. – Эх, вы, философы! Напустили словесного тумана. А разберитесь в хитрой механике жизни и увидите – во все времена счастье именно в этом и заключалось. И как бы ни называли – борьба за существование, за повышение благосостояния – на самом деле это борьба за сладкий кусок. Самый неприкрытый материальный базис. А философы и словесники одели это потом в красивые одежды. Ты чего? – усмехнулся он, заметив, что Вера передернула плечами.
– Страшно. За тебя. Если ты не рисуешься цинизмом, а в самом деле полагаешь, что счастье в сладком куске.
– Пошла, поехала, – сморщился Валентин. – Нашла место для семейной сцены. Товарищи, пойдемте лучше танцевать. А теории оставим седым мудрецам. Будем просто жить!
– А разве жить просто? – протянула Гуля.
– Ребенок, и ты туда же? Не бери пример с других, не философствуй. Никто замуж не возьмет. Олесь! Я увожу твою жену. Слава богу, хоть она не умничает!
Олесь молча пожал плечами.
Вслед за ними, немного помедлив, поднялись и Леонид с Гулей.
– Верочка, может, и ты потанцуешь? А я займусь с Аленкой, – предложила Марина.
– Нет, нет, Маринка. Надо ехать домой. Что-то мне не нравится, как Аленка выглядит.
– Я тебя провожу, – вскочила Марина.
Вера стала отказываться, но Марину поддержали Виноградов и Олесь. Однако кому-то надо было оставаться с вещами, и Виноградову пришлось сказать, что останется именно он – прогулка по пеклу его не прельщает.
Жара и в самом деле была сильной. Успевшие уже запылиться деревья стояли неподвижно. Чахлая растительность побурела, и только кое-где в сырых низинах буйно росла трава и пестрели невзрачные цветочки. Редкие кучевые облака белыми пухлыми грудами млели в золотом зное, небо было бледное, белесо-голубое.
Марина взяла у Веры притихшую Аленку, чтобы мать могла немного расправить руки, и Олесь невольно залюбовался девушкой. Каким нежным, женственным движением прижала она к себе белый тугой сверточек; каким мягким светом засияли ее темные глаза, какая улыбка чуть раздвинула свежие губы!.. Ребенок – вот о чем смутно тосковал Олесь – о маленьком розовом существе, которое нужно ласкать и воспитывать, которому можно бы посвятить свои надежды и труды. Он не мог понять равнодушия Валентина к собственному ребенку – эта черствость еще больше отталкивала его.
– Разреши мне, Вера, – сказал он, наконец. – Марина, наверно, устала.
– Своего тебе нужно, Олесь, – улыбнулась Вера, глядя, как робко и неуклюже взял Олесь ребенка – именно тем движением, которое свойственно мужчинам, любящим детей, но никогда не державшим их на руках.
Марина отвернулась – внезапно сжало горло. Пересилив себя, она заговорила о каких-то пустяках и упрямо поддерживала этот разговор, пока они не дошли до берега реки.
Тут гулял ветер, вязли ноги в песке, в глаза летела мелкая пыль. Пароход уже стоял у пристани. Олесь побежал за билетом.
Вера воспользовалась этим моментом и сказала, зло блестя глазами:
– Я не столько из-за Аленки уезжаю, сколько из-за Валентина. Не могу смотреть, как он вокруг Зинки увивается! Неужели Олесь ничего не видит?
– Не придает значения, наверно. И ты зря расстраиваешься. Мало ли просто ухаживают?
– Ты не знаешь Валентина! А я его изучила. Так и распускает павлинье оперенье!.. И добро бы хоть было перед кем. Была бы хоть умная, интересная женщина – тогда понятно. А тут!.. Да ты сама присмотрись и увидишь.
– Верочка, ревность…
– Пережиток и так далее? Пусть так, а я все-таки не хочу делить своего мужа ни с кем. Уж в этом-то я собственница. Вот, как хочешь.
– Да я не о том… Зачем мучиться? Взяла бы и поговорила с Валентином начистоту. И если правда, то…
– Что «то»? Уйти? А если я его люблю? Вот такого, какой есть. А? Вот то-то и оно…
– А если Олесь и в самом деле ничего не видит, а она его обманывает? Кто-то должен же ему сказать!
– Кто же? Вот ты – например?
– Я?? – Марина залилась густым румянцем.
– Мариночка… – медленно сказала Вера. – Уж не любишь ли ты сама Олеся? Ну-ка, погляди мне в глаза.
– Люблю, Вера, – сказала Марина тихо, не поднимая головы. – Но только это никого не касается. Я ведь скоро уеду, так что все будет в порядке.
– Все ли? Маринка, Маринка… Завязался же узел…
Марина хотела ответить ей, но в это время показался Олесь. Разговор так и остался незаконченным.
Посадив Веру на пароход, Терновой и Марина возвращались обратно. Сколько раз мечтал он остаться вот так с ней вместе, а теперь, когда желание его исполнилось, все слова вылетели из головы, и он мог только глупо насвистывать и сбивать травы прутом. И Марина шла задумчивая, недавнее веселье исчезло, словно его и не было. Так они и дошли до своего дерева.
Виноградов был уже не один. Леонид раздобыл где-то шахматы и торжествующе вел партию к мату. Виноградов делал самые грубые ошибки, не замечая их, а Леонид нарочно не говорил ничего, про себя удивляясь тому, что ученый – и так плохо играет. Гуля тут же, посмеиваясь над обоими, извлекала скрипучие звуки из аккордеона.
– Уже натанцевались? – спросила Марина.
– Жарко слишком.
– А где Валентин?
– Они с Зиной решили еще пива выпить. А потом мы их потеряли из вида. Скоро придут.
Но те не шли долго. Их ждали полчаса, час, пошел второй… Олесь молчал, мрачно сжав губы, Леонид возмущался и порывался пойти на поиски. Терновой строго и резко сказал:
– Не смеши. Не маленькие – придут.
Напряжение достигло предела. Никто уже не мог ничем заняться, сидели и молчали, мужчины курили. Наконец, Леонид решительно встал.
– Пойду, узнаю хронику происшествий.
Но в этот момент мелькнуло голубое платье Зины, и она подошла одна – бледная и злая.
– Пойдите кто-нибудь, уведите Вальку! – крикнула она. – Напился и скандал затеял. Там они дерутся – я ничего сделать не могла!
Леонид бегом бросился выручать Валентина. За ним медленно последовал Виноградов.
Зина со злостью напудрилась, накрасила обветренные губы.
– Поедем домой, – сказала она Терновому.
– Где вы пропадали?
– Разве мы долго? Танцевали, потом в очереди за пивом стояли. А потом парни какие-то прицепились. Я его тяну домой, а он прямо все на свете забыл. Ну, поедем…
– С Мариной и Гулей поедешь. Мы тут уладим дела с этим красавцем. Очевидно, придется с милицией объясняться.
– На пьяном не вымещай, – тихо сказала Марина.
Он вскинул на нее удивленные глаза. Что она знает? Что видит?..
Глава XVII
Виктор встретил Тернового мрачным заявлением: «Ни черта не выйдет сегодня с опытной плавкой. Такое расплавление получили, что плавку на другую марку назначили».
Терновой поспешил заглянуть в плавильную карту. Рукой контролера ОТК было написано: «Расплавление мягкое. Вести плавку на заданную марку запрещаю».
Олесь стиснул зубы и нахмурился. Уже не одну опытную плавку дали они с Виктором на четвертой печи, и каждый раз она были экзаменом на крепость нервов и на сообразительность. Сейчас он даже позавидовал Виктору: тот для очистки совести поругался с Журавлевым, сдававшим плавку, но никаких решений от него не требовалось. Пожалуй, он даже радовался в душе, что может хоть одну плавку провести без напряжения.
Собственно говоря, от Тернового тоже никаких решений не требовалось: запрещение контролера было категоричным, и двух толкований не допускалось. Попытка повернуть дело по-своему могла при неудаче обойтись очень дорого. Но не мог Терновой спокойно подчиниться неизбежности; кроме того, он знал манеру некоторых контролеров страховаться от возможной неприятности. Следовало проверить все на месте.
Картина на самом деле была неутешительной. Анализ пробы ясно говорил о малом содержании углерода, а в печи, в средней ее части, все еще продолжалось кипение – такое, словно там жидкая сталь все еще реагировала с кусками не расплавившегося металла.
Хоть бы какая-нибудь зацепка, хотя бы маленькая надежда на то, что еще не все потеряно!..
Терновой оглянулся и увидел неподалеку мастера Чукалина. Худой, немного сгорбленный, он наблюдал за Терновым, сведя к переносице лохматые брови. Резкие морщины на старческом лице казались глубокими черными бороздками. Вид у него был крайне усталый, но Терновой не позволил себе поддаться чувству жалости.
– Вот, видите, Константин Иванович, – сказал он Чукалину, – к чему приводит ваше упрямство. Зачем вы мешаете ребятам по-новому труд на печи организовать? Получаются сплошные подножки. Как нарочно.
– Уж скажете тоже, «нарочно», – пробурчал старик. – Разве я препятствую? Пусть как хотят, так и организовывают. А я, видно, стар, пора мне в отставку. Понимать вас всех перестал. Делайте, как знаете.
– Да не сердитесь вы, а объясните, почему так получилось. Как Павел недоглядел?
– Шихту разносортную дали. Попробуй, определи, как она расплавится.
– Почему хорошей не дали? Надо было потребовать. Знали, что плавка опытная.
– Вот на опытную и дают, что похуже. А с кого спрашивать? Это с нас требуют и черт, и дьявол, и сто начальников.
– Когда известняк дали?
– Поздно дали. Высоко дали. Тьфу с вами со всеми, душу вымотали!
И плюнув под ноги, Чукалин зашагал прочь. Терновой не стал его задерживать. В голове вертелись мысли.
«Известняк дали поздно и высоко… то есть, на большее содержание железа в шлаке… Вот она, зацепка! Что говорит об этом Умрихин? Ага! При высокой завалке известняка обеспечивается лучший прогрев металла… Это мне на руку. Надо только содержание углерода поднять. Шлак сформирую позже…»
И, приняв решение, Терновой, пошел в газовую лабораторию, ни разу не подумав о том, что собирается нарушить запрещение.
Виноградов был занят какими-то вычислениями. Марина возилась с приборами и, на мгновение оторвавшись от работы, приветливо кивнула Терновому, но улыбка была мимолетной и невеселой.
– Дмитрий Алексеевич, будем проводить опытную плавку? – обратился Терновой к Виноградову.
Тот удивленно посмотрел на молодого мастера.
– Но ведь плавку назначили на другую марку, – возразил он.
– Назначили, назначили… Много они понимают. А я вижу полную возможность не только дать номерную марку, но и выплавить ее по опытной технологии. Только нужно договориться с Ройтманом, чтобы мне никто не мешал.
О чем он говорил с начальником цеха, какими доводами убедил его – Терновой не рассказывал. Послав своего помощника на остальные две печи, он занялся четвертой.
– Ты, Виктор, не обижайся. Придется тебе сегодня у меня в помощниках ходить. Как бывало когда-то. Тряхнем стариной?
– Тряхнем, – сказал Виктор.
Вообще-то Виктору уже порядком надоело то постоянное напряжение, которого требовали опытные плавки. Сколько раз он уже раскаивался в данном Терновому обещании, сколько раз хотелось ему плюнуть на все опыты и науку и вернуться к прежней спокойной жизни. Но тут он и натолкнулся на волю и характер своего мастера. Руки у Тернового и в самом деле были не из нежных. Он не позволял Виктору распускаться, снова и снова – насмешкой, укором, примером – подхлестывал его, непрестанно учил, и тот, неприметно для себя самого, начал меняться. Он уже стал привыкать к тому, что нужно ломать свой нрав, стал привыкать владеть собой, новые знания и представления превращались в приемы, в привычку. Но пока все это еще не стало второй натурой сталевара. И как школьники бывают рады, если их вдруг отпустят с урока, так и Виктор невольно обрадовался, что кто-то другой взял на себя его труд. В то же время он с жадностью следил за действиями Тернового, понимая, что не скоро представится случай снова получить такой наглядный урок.
Тщательное знакомство с плавкой убедило Тернового, что контролер ОТК ошибся еще в одном обстоятельстве. По всему было видно, что плавка расплавилась не менее получаса назад, а «работало» плохо просушенное отверстие. Это меняло всю картину, и надежда провести опытную плавку с успехом еще больше укрепилась в нем. Послав Виктора с пробой металла в экспресс-лабораторию, он велел потребовать полного анализа всех элементов, а сам отдал все внимание печи. Самое главное было сейчас – поднять температуру.
– Дмитрий Алексеевич, – попросил он наблюдавшего Виноградова, – передайте, пожалуйста, чтобы на печь прислали термопару. Нам без нее не обойтись.
Виноградов был вполне согласен с Терновым и тотчас же исполнил его просьбу. Все действия молодого мастера казались ему вполне правильными. Пожалуй, он сам на его месте не смог бы придумать ничего лучшего, чем то, что уже делалось. В эту тревожную смену он убедился в уме и сообразительности Тернового. Казалось, тот чутьем угадывает, в какую сторону пойдет процесс, что именно и в какое время нужно делать. Все его команды были краткими и ясными, движения уверенными, без тени нерешительности. И неприятное чувство ревности, которое часто испытывал Виноградов к Терновому, уступало место восхищению им. Не удивительно, что Марине он нравится. Только ли нравится? А может быть, она любит его? Мысль об этом пугала. Хотелось поскорее закончить работу на «Волгостали», увезти Марину подальше от опасной близости к Терновому. На всю жизнь он запомнил ту ночь, когда час за часом поджидал Марину и вдруг увидел ее вместе с Терновым. Правда, счастья не было на их лицах. Но искаженное страданием лицо Марины слишком ясно говорило о том, чему не хотелось бы верить. А когда Терновой пришел к нему с предложением помогать проводить плавки, Виноградов чуть не отказался. Победил разум. Но как было больно день за днем наблюдать его и Марину рядом. И нельзя было не признаться в душе, что они словно созданы друг для друга. Для человека постороннего не было ничего особенного в тех словах, взглядах, которыми они обменивались. Но обостренное чувство подсказывало Виноградову то, чего они, кажется, и не выражали в этих словах и взглядах.
– Правда, молодец Олесь? – прервал его размышления звонкий восхищенный голос Марины. Когда она подошла, Виноградов не заметил и чуть не вздрогнул от неожиданности. А Марина продолжала: – Так и вспомнилось, как я здесь практику проходила. Олесь сталеваром тогда работал. Просто ради удовольствия приходила смотреть, как он плавки ведет.
И она быстро взяла у газировщицы кружку с водой, увидев, что Олесь направился в их сторону. Выпив, он вернул ей кружку и улыбнулся такой улыбкой, что у Виноградова сжалось сердце.
Но привычка не выдавать свои внутренние движения не изменила ему ни в этот момент, ни тогда, когда Терновой обратился к нему:
– Дмитрий Алексеевич, придется несколько отступить от обычной опытной технологии и дать шамоту на шлак, иначе его не скачать. Я хотел обойтись без скачивания, но посмотрите – содержание фосфора возрастает.
Виноградов посмотрел не на листочек с записью анализа, а на закопченное, мокрое от пота лицо Тернового, на котором особенно ярко выделялись глаза.
– Конечно, делайте все, что считаете нужным, – просто ответил он.
Не теряя времени, Терновой крикнул, перекрывая шум цеха: «э-эй-оп!» и постучал кулаком по кулаку, давая знак забрасывать в печь шамот.
Через некоторое время, когда прибор показал, что шлак стал более жидким, Терновой подал новую команду и провел ладонью над бровями – готовиться к скачиванию шлака.
Виктор выключил форсунки, поднялась кверху крышка окна, и сразу же все на площадке окрасилось только в два цвета: ослепительно багровый и черный. Вспенившийся шлак сначала маленькими струйками, а потом раскаленным потоком устремился из ванны по шлаковому желобу под рабочую площадку.
Когда шлак уже скачали и снова включили форсунки, появился контролер ОТК. Он вел за собой Баталова, сердито размахивая руками – подкрепляя жестами неразличимые в грохоте цеха слова. Терновой увидел их, но повернулся спиной, занятый показаниями термопары.
– Гляди, гляди, так оно и есть, – злорадно сказал Баталов, который тоже взглянул на прибор. – Что это за температура? При такой температуре только хлеб бабы пекут. Ха! Загубил, парень, плавку, теперь ответишь. Ни в какую не разольешь. Вот оно к чему своеволие-то ведет. А все «я»! Доякался!
– Да помолчите вы! – с раздражением перебил Терновой. – Что за манера говорить под руку? Сколько показывала стрелка перед замером? – спросил он у Виктора.
– На нуле стояла.
– Ну, вот, на нуле. А у нас в цехе ноль? Да? Спасибо за такой ноль, у меня спецовка на плечах горит. Вот и внесите поправку.
Баталову такое простое доказательство не приходило в голову, но не признавать же себя побежденным! И он пробурчал:
– Все равно, мало.
Но Терновой чувствовал себя теперь на ногах крепче, чем раньше. Все, чему научился в институте, что почерпнул бессонными ночами из книг, неподатливых формул и сложных диаграмм, теперь в трудную минуту пришло ему на помощь. И охваченный веселой злостью и задором, он возбужденно и язвительно воскликнул:
– Ах, мало? Ну, а я считаю, что для такого химического состава стали эта температура вполне достаточна – целых сорок градусов превышения над ликвидусом!
Он не мог удержаться от маленькой отместки. Ликвидуса Баталов не выдержал. Он был практик, и все тонкости и учености теории металлургии были для него сплошной путаницей. Питаясь сохранить достоинство, он проворчал что-то в том смысле, что пусть в ликвидусах разбираются ученые, а сталеварам ими только голову морочить, а затем, усмотрев какое-то нарушение на соседней печи, полетел туда отводить душу.
Виктор тоже плохо понял, почему Терновой считает плавку достаточно горячей, и так и сказал:
– Не понимаю, Александр Николаевич. Все-таки, страшновато. Не посадим «козла» в ковше?
– Вот, Виктор, учился бы ты – так знал, что чем выше содержание углерода в стали, тем ниже точка ее плавления. Сейчас у нас углерода пятьдесят сотых процента, да марганец, хром, никель и другие элементы. А я знаю, при какой температуре такая сталь будет на границе между твердым и жидким состоянием, знаю ее ликвидус.
– Ага! А к выпуску у нас углерод выгорит, будет соток двадцать пять, значит, этот самый ликвидус будет выше?
– Именно. Да учти, что выпускать плавку нужно с превышением в восемьдесят, сто градусов…
– Ну, нипочем до такой температуры не нагреть, нечего и трепыхаться, – расстроился Виктор.
– Конечно, с таким настроением подходить – любую плавку загубишь. А я-то тебя считал лихим сталеваром. Теперь вижу, что только в подручные ты и годишься, – оборвал Терновой. – Посмотри и прикинь, что можно сделать еще, чтобы повысить температуру.
Давно уже Олесь не ощущал такого удовольствия от работы, как сейчас, изощряя всю свою изобретательность, чтобы сделать казавшееся невыполнимым дело. Он ощущал свою власть над той стихией, что клокотала в печи. Золотая, бурлящая, живая, она могла наделать бед, если ее упустить из каменных стен печи; но, запертая в небольшом пространстве, она подчинялась ему, и он мог сделать все, что хотел, что нужно было сделать. Виктору он поручил наблюдение за приборами и сводом, чтобы не поджечь его; не осталась неиспользованной ни одна возможность повысить температуру металла; даже гляделки в печи были заложены кирпичами, даже пробы Терновой брал сам, не полагаясь на то, что Виктор сделает это достаточно быстро.
Виктор следил за Терновым с восхищением и некоторым страхом. Стрелки приборов все ближе подбирались к опасному пределу; гудело пламя, рыжие языки его с черной оторочкой струящегося дыма со всех сторон вырывались из-за крышек, закрывавших завалочные окна, а Терновому все казалось мало.
Он был настолько поглощен плавкой, что не видел, когда подошел Рассветов, и только после резкого окрика обернулся, сдвинув брови.
– Что у вас тут творится? Извольте объяснить! – потребовал Рассветов.
– Некогда. После выпуска, – бросил Терновой и дал команду вторично замерить температуру. То, что покажет сейчас стрелка прибора, волновало его куда больше, чем разнос, который собирался учинять ему Рассветов.
И тот понял это. Отложив разговор до более удобного момента, он посторонился, давая дорогу рабочим, и тут увидел Савельева. Директор, видимо, пришел другой дорогой.
– Полная анархия в цехе, – раздраженно сказал ему Рассветов. Было ведь запрещено варить опытную плавку. А у них свои собственные законы: что хотят, то и делают.
– Что, плавка уже забракована? – перебил Савельев.
– Нет еще. Похоже даже, что ему удастся дать номерную марку. Но не в этом дело. Кто просил мастера Тернового лично распоряжаться?
– Видимо, он не мог иначе – я так это понимаю. Вы подумайте: молодой человек берет весь риск на себя. Значит, не легкомыслие толкает его. А посмотрите, как он руководит плавкой!
– Ему следовало бы оставаться сталеваром, – фыркнул Рассветов.
– Вы шутите, Виталий Павлович? – настороженно повернулся к нему Савельев, и Рассветов понял, что далеко зашел.
– Конечно, шучу. Но меня удивляет другое, Григорий Михайлович, почему вы так покровительствуете этим авантюрам? Уже второй месяц мы не можем быть уверены, дадим сегодня номерную сталь или нет. Такое напряжение нервов не оправдывается получаемыми результатами.
– Но ведь факт остается фактом: флокены почти исчезли.
– В известной степени вы правы. Но какова опасность увеличения других пороков? Вам известно, что в номерных сталях появились крупные неметаллические включения. Они, естественно, связаны с методом легирования в ковше, который практикует Виноградов. И мы рискуем оказаться в очень неприятном положении.
– Волков бояться – в лес не ходить.
– А во имя чего нам затевать все это? Чтобы доцент Виноградов написал новый труд?
– Пусть пишет. А мы внедрим его открытие на заводе. Отменим замедленное охлаждение, сократим срок выполнения заказов, – сказал Савельев, щуря глаза то ли от яркого света, то ли от желания подразнить своего заместителя.
– Наши инструкции обеспечивают выпуск металла достаточно высокого качества. И если бы тот же Терновой прилагал для их неукоснительного выполнения такое же рвение, как и для этих опытов, не понадобилось бы звать на помощь варягов.
– Н-да… Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его… – без всякой видимой связи с предыдущим сказал Савельев.
Рассветова больно стегнула эта шутливая фраза. Он ее отлично понял. От ненависти стало трудно дышать, он чуть не скрипнул зубами. Но он не ушел, а продолжал стоять, потому что и Савельев не ушел, а направился к Виноградову.
– Дмитрий Алексеевич, – услышал он доносящийся словно издалека голос директора, – не забыли? Завтра в пять собираем технический совет. Будем слушать ваше сообщение о ходе опытных плавок.
Виноградов согласно наклонил голову. В это время к ним подошел Терновой и коротко доложил:
– Все в порядке. Плавка готова к выпуску, химический анализ нормальный, температура тоже.
Виноградов без слов пожал руку Терновому. И сразу спало напряжение, все задвигались, заговорили, послышался смех, а вертевшийся неподалеку Баталов восхищенно воскликнул:
– За шесть часов двадцать минут плавку дал! Эх, Александр Николаевич, и что ты из сталеваров ушел?!
Он хотел было похлопать Тернового по плечу, но встретил такой взгляд, что разом изменил намерение и без надобности поправил головной убор.
– Трудно работать по новой технологии? – спросил Савельев у Виктора.
Тот, счастливый, гордый, ответил независимым басом:
– Кому, может, и трудно, а мы и не такое освоим.
Уловив знак мастера, дал команду «на выпуск». Эта минута вознаградила его за все волнения.
Лучики смешливых морщинок сбежались к глазам Савельева.
– Орел? – кивнул он в сторону Виктора, обращаясь к Терновому.
– Толковый парень. Только учить надо.
– Я слышал, вы сами взялись за обучение новой технологии?
– Что я могу один сделать? Просто разъясняю, чтобы им понятна цель была.
– А вам-то самим она понятна? – не удержался от подковырки Рассветов.
– А что же не понять? Когда борешься со старым – всегда ясно, – не без вызова сказал мастер.
Виноградов, почувствовал, что беседа приобретает слишком острый характер, поспешил вмешаться и спросил Савельева, не хочет ли он взглянуть на выпуск стали.
– Голубчик, Дмитрий Алексеевич! – засмеялся директор. – Вряд ли эта сталь отличается по внешнему виду от любой другой. Это уж пускай поэты описывают «золотые потоки». А нам нужны результаты испытаний. Так не забудьте – завтра в пять.
Виноградов кивнул и пошел в газовую лабораторию дать Марине указания о подборе материалов. Он еще не успел взяться за ручку, как дверь порывисто распахнулась и навстречу выбежала Зина Терновая, вся в слезах, прижимая к лицу платок.
– Что у вас произошло? – строго спросил он у Марины. Красная от гнева, она слегка дрожащими руками собирала осколки стеклянного сосуда. Ей помогала возмущенная Женя Савельева. Вторая лаборантка с испуганным и виноватым видом водила пальцем по трубкам прибора.
– Что случилось, Марина Сергеевна? – повторил Виноградов, не получив ответа.
– Ничего особенного, кроме ежедневной халатности лаборанток, – подняла Марина лицо, выражение которого плохо вязалось со спокойным тоном. – Я вынуждена буду подать докладную начальнику лаборатории. Уже не в первый раз я замечаю, что пробы несвоевременно переносятся в сухой лед, определения водорода производятся небрежно, ни на один результат нельзя положиться. Куда годится такая работа? Пришлось поговорить с ними серьезно.
Как Марина «говорила» с лаборантками – можно было только гадать по ее выражению – злому, почти свирепому. Виноградов, разумеется, не мог знать, да никогда и не узнал бы, что произошло в действительности.
Марина несколько раз подмечала, что Зина небрежно относится к своим обязанностям. Ей тяжело было разговаривать с женой Тернового, она боялась, как бы та не перевела разговор в мещанскую склоку, и до поры до времени мирилась с промахами, исправляя их сама. Но, глядя на Зину, начала отлынивать и вторая лаборантка. На замечания Марины обе стали огрызаться. При горячем характере Марины долго это продолжаться не могло. Началось с пустяка. Зина разбила сосуд Дьюара. На замечание Жени она ответила дерзостью. Марина вспыхнула и потребовала извинения.
– Вот еще, извиняться! Что я такого сказала? – вздернула Зина нос. – За гроши на коленках ползать? Захочу – и уйду, не больно нуждаюсь.
– Чем скорее – тем лучше. Будет работать тот, кто нуждается.
– Вот, вот, чтобы тебе было удобнее с мужем моим шашни разводить! А то люди слепые, ничего не видят?! Бесстыжие твои глаза! Ученая, а мужа от жены отбиваешь!..
Зина залилась слезами.
Никакие соображения благоразумия уже не могли остановить теперь Марину.
– Да как вы смеете говорить такие вещи? – топнула она ногой. – Это вам везде грязь чудится, так вы, пожалуйста, не вмешивайте сплетни в деловые отношения! Я долго терпела ваши штучки из уважения к Олесю, но если вы начнете позорить его имя и мое, так вам не поздоровится!
Марина с наслаждением высказывала все, что у нее накипело на душе, испытывая странное облегчение. Никогда, за всю свою жизнь, не слышала Зина таких прямых, жестких слов, на которые нечего было возразить. Зарыдав в голос, она выбежала из лаборатории и едва не столкнулась с Виноградовым на пороге.
Тот сразу понял, что не узнает ничего больше того, что уже сказано, и с таким видом, словно не придал значения инциденту, сказал:
– Подберите, пожалуйста, материалы по опытным плавкам. Завтра в пять докладываем техническому совету. Что же касается лаборанток – советую ставить в известность руководителей, а не принимать собственных мер.
Марина глянула на него все еще неукрощенным взглядом, но промолчала. Через час на стол Виноградова легли две папки с подобранными материалами – графиками, таблицами, записями наблюдений.
* * *
Как ни хотелось Виноградову скорее уехать с «Волгостали» и увезти Марину, но все же он был очень неприятно поражен, когда на следующий день, придя на заседание технического совета, получил в канцелярии письмо от главного инженера Инчермета. Это был отказ в дальнейшем продлении командировки и настоятельное требование свернуть опытную работу на «Волгостали». Насколько позволял это официальный тон письма, в нем чувствовалось явное недовольство.
– Дмитрий Алексеевич, письмо из института? Плохие новости? – спросила Марина, заметив растерянное и недоуменное выражение на лице Виноградова.
– Почему плохие? Просто напоминают, что мы все-таки работаем в институте и не следует о нем забывать. Пора возвращаться.
– Уже? – у Марины испуганно взметнулись ресницы.
– Хорошенькое «уже», – сухо усмехнулся он. – Не могут же нам без конца давать отсрочку. Да, собственно, теперь уже незачем. Мы свое дело сделали.
Марина поспешно отошла к Татьяне Ивановне Шелестовой, прежде чем он успел что-либо добавить. Ее душили слезы гнева, казалось, что почва уходит из-под ног.
– Марина Сергеевна, что с вами? – встревожилась Шелестова.
С трудом владея собой, чтобы говорить спокойно, Марина сказала ей о полученном письме. К ее удивлению, Татьяна Ивановна приняла сообщение так, словно давно его ожидала.
– Действуют-таки, – пробормотала она и похлопала Марину по руке. – Ничего, все будет в порядке.
Заседание технического совета началось сравнительно спокойно. Савельев высказал мнение, что пришла пора сказать определенно, имеют ли перспективу новые методы выплавки сталей, и после краткого вступления предложил Виноградову сообщить о результатах проделанной работы.
Виноградов волновался – Марина угадывала это по его побледневшему лицу, по немного нервным движениям пальцев, перебиравших бумаги. Но, когда он заговорил, голос его был ясным и твердым.
Слушая его, Марина по привычке обводила взглядом лица присутствующих, и ее поразило плохо скрытое оживление и торжество, которое сквозило в деланно-равнодушной мине Рассветова. Сколько бы он ни притворялся незаинтересованным, но нет-нет да и мелькало выражение, делавшее его похожим на кошку, готовую выпустить когти. Марина забеспокоилась.
Но до поры, до времени все шло гладко. Доклад Виноградова произвел хорошее впечатление на членов технического совета, особенно поразили их результаты последних опытных плавок. Когда же Виноградов сказал, что при надлежащей отработке технологии можно будет совсем устранить флокены, в кабинете произошло легкое движение и пронесся шепот: утверждение показалось слишком смелым.
