Текст книги "Беспокойные сердца"
Автор книги: Нина Карцин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Люба не помнила, как вырвалась от него и вылетела во двор, не чуя ног под собой, не замечая размазанной по лицу крови, с одним желанием – убежать, спастись от побоев.
– Стой! Убью! – кричал Калмыков, преследуя ее, но Люба выбежала на улицу, а там уже изо всех дворов выскакивали люди, привлеченные криками и воплями.
– А ну, давай сюда! – властно крикнула Любе соседка, пожилая, худощавая женщина, и, схватив ее за руку, втащила в калитку. – А ты, окаянный, домой ступай! Нету твоей Любки, кончилась твоя власть над ней. Пошел! Ну? Ударь, ударь, попробуй! – подступила она к Калмыкову.
Он огляделся. Со всех сторон подходили сумрачные, насупившиеся соседи. И руки опустились. Не было больше у него ни силы, ни власти. Угрюмо пошел прямо на кольцо людей. Но они не расступились перед ним, а, окружив, повели туда, откуда уже спешил участковый.
– Тетенька, куда ж я теперь? – рыдая спросила Люба.
– Не бойся, не пропадешь. Иди, умойся. А мне туда нужно сходить, рассказать про родственничка твоего охота. Теперь мы его приструним. Распоясался, подлюга, будто управы на него нет.
* * *
В отличном настроении пришел домой Виктор Крылов, захватив по дороге двух приятелей – отметить «переход в наступление».
Но в маленьком доме было пусто, лишь на кухне дремала толстая старая кошка.
– Посидите, я сейчас, – оставил Виктор товарищей в горнице, а сам вышел на крыльцо. Тут он столкнулся с тринадцатилетней сестренкой. У нее блестели глаза, щеки горели от возбуждения.
– Тонька, а где мамаша?
– Она к тете Кате пошла. Ой, Витя, что тут было! Твою Любку Калмыков убил! – выпалила она распиравшую ее новость.
– Как убил?.. – прошептал Виктор, бледнея, и бессильно прислонился к косяку; внезапно ослабевшие ноги еле держали. – Да чего ты молчишь? – закричал он, схватив за плечо испуганную сестренку. – Говори скорее!
– Да ну тебя, чего щиплешься? – вывернулась она из его рук. – Не совсем убил, а избил – страсть! Аж кровью вся умылась, – повторила Тонька чьи-то слова.
– Сейчас-то Люба где? – выпрямился Виктор, приходя в себя.
– Ее тетка Катя к себе взяла, мама тоже пошла туда. Народу там!.. Говорят, участкового позвали, протокол составляют, – тараторила девочка, спеша выложить важные сообщения.
– Что тут такое? Что за шум, а драки нет? – вышли оба товарища, привлеченные громкими голосами.
Упоминание о драке словно разбудило Виктора.
– Вот что, ребята, – хрипловатым голосом сказал он, – вы тут посидите, а я схожу, кой-кому бенефис закачу.
И ни слова не отвечая на вопросы, зашагал по дорожке.
Яростное намерение убить, уничтожить своего врага заслонило все остальные желания и соображения. Никогда прежде не испытывал он такого слепого, страшного гнева… На улице прибавил шагу, почти побежал; остановился только на момент, подобрал камень. Тут его нагнали запыхавшиеся приятели.
– Витька, одурел? А ну, бросай камень! Что задумал! За решетку хочешь?
Тяжело дыша, он молча рвался из их рук, но обмяк, увидев мать. На ходу заправляя под платок седые прядки, она спешила навстречу.
– Ты вот что… воин, негромко сказала она, подойдя. – Пошел бы девчонку успокоил. А на него, изверга, и без тебя управу найдут. Арестовали за хулиганство.
Совершенно разбитый после только что пережитого взрыва чувств, Виктор добрел до дома тетки Кати. Не заметил, как миновал калитку, прошел дорожку, поднялся по ступенькам.
Никого чужих уже не было, одна хозяйка хлопотала на кухне. Выглянув на шум открывшейся двери, приветливо сказала:
– Ты пройди в боковушку, там Люба-то. А я сейчас чайку согрею.
Завернутая в хозяйкин халат и теплый платок, Люба лежала на диване. Горело умытое лицо, блестели заплаканные глаза.
– Любаша! – рванулся к ней Виктор. – Да что же он с тобой сделал, изверг?!
Он шептал растерянные, жалкие слова, сам не соображая, что бормочет язык, и дрожащими руками гладил Любину русую голову, крепко прижимая к груди.
– Пойдем сейчас ко мне… Хозяйкой в доме станешь, на руках носить буду. Давно уйти надо было. Собирайся…
– Куда еще собираться? – грозно задала вопрос появившаяся хозяйка. – Куда ты ее в этаком виде-потащишь? Ничего, мой дом не хуже твоего, поживет и у нас.
– Я… она женой мне будет; к себе забираю, – упрямо заявил Виктор и взял Любу за руки. – Пошли?
– Жено-ой? Да разве так делают? Ох, горюшко мне с вами! А жениться надумал, так делай, как люди. Сватов пришлешь, сговор устроим, а там и свадьбу сыграем. Если Люба, конечно, согласие даст.
До Виктора, наконец, дошло, что тетка права. Не убежище сейчас нужно Любе – крыша над головой есть – важно почувствовать себя человеком. Пусть все видят – не из жалости ее взяли, а по любви, и девичье ее достоинство не унижено. Конечно, мысль эта не облеклась словами, но почувствовал Виктор верно. И с одним из свойственных ему непостижимо быстрых переходов настроения, он засмеялся и сказал совсем другим тоном:
– А что, тетя Катя, найдется там у вас и для меня чашечка? Мы вот тут с Любой обо всем потолкуем.
И как весело сияли Любины глаза, хотя вокруг одного из них начал проступать лиловатый кровоподтек!
Утром пронеслась сногсшибательная новость: Калмыков метет площадь перед заводом. Даже те, у кого было неотложное дело, помчались смотреть на это необычайное зрелище.
Люди собирались на площади небольшими группами, перебрасывались замечаниями, ехидными шутками. Подходили новые, задерживались прохожие, любопытствуя, почему собрался народ. А спектакль, в самом деле, был забавный: несколько хорошо одетых людей неумело орудовали метлами, явно конфузясь от излишнего внимания публики.
Но Калмыков работал споро, сосредоточенно, не поднимая головы. Будь в его силах – этой самой поганой метлой разогнал бы всех любопытных. Пришли зубы скалить на его позор! Ну, пусть порадуются на даровщинку, там дальше видно будет…
От безмолвной, сдерживаемой ярости приходилось стискивать зубы, даже челюсти заболели. Цыганское лицо его было страшным, и люди, охотно поддевавшие других «подметал», Калмыкова остерегались затрагивать. И только Мурзаев, несмотря на ранний час, уже побывавший в «пивбаре», остановился, чуть пошатываясь, и воззрился на Калмыкова с таким видом, словно не доверяя глазам.
– Калмыков?! Гляди, и впрямь Калмыков… Да ты никак и тут норовишь передовиком заделаться? Вот сейчас приедут с тебя кино снимать!
Калмыков не повернул головы. Ладно, пусть радуются… Однако знал бы наперед, как обернется дело, своими руками выставил бы Любку за ворота. О мести ей он и не помышлял, не так глуп был Калмыков: авторитет пока только пошатнулся, надо спасать то, что осталось. Да и труслив был, несмотря на все грозные замашки. До сих пор не мог забыть угрюмых и решительных взглядов своих соседей, звонкой, частой трескотни разозлившихся соседок. С такой силой лучше не связываться…
Глава XX
Уменье выходить из любого положения с наименьшим ущербом для себя было столь же присуще Виталию Павловичу, как животному кошачьей породы способность падать обязательно на лапы. Хитроумие было не последним из его качеств. Он, разумеется, заметил нескрываемо веселый взгляд, который бросил на него Виноградов на заседании технического совета после неожиданного решения продолжать опыты, несмотря на запрещение из министерства. Но ошибался тот, кто решил бы, что Рассветов сдался и признал свое поражение.
Через несколько дней после отъезда научных работников Валентина позвали к телефону.
– Привет, Валентин Игнатьевич! Рассветов… – пророкотал приятный баритон главного инженера. – Как у вас идут дела по уменьшению усадочной раковины?
– Нормально, – ответил Валентин, недоумевая, чем вызван вопрос.
– Я вас попрошу: захватите все материалы исследования и приходите прямо ко мне в три часа.
Рассветов тут же положил трубку, а Валентин вытащил папку и, покусывая губы, перелистал краткие, небрежно сделанные записи, необобщенные данные, которые все собирался на досуге посмотреть и оформить в таблицы. Было ясно, что отчитываться совершенно не в чем, и для чего Рассветову понадобилось вызывать его – сказать было трудно. И с не совсем приятным чувством Валентин в назначенное время отправился к главному инженеру.
Это неприятное чувство родилось давно – после неосторожной откровенности за рюмкой вина, когда Валентин рассказал Рассветову о случае с пробами первой опытной плавки. Не то, чтобы Рассветов пытался шантажировать – о, нет! Но всякий раз, когда в нем поднимался протест против Рассветова, когда ему хотелось заявить о своем несогласии или недовольстве, на ней останавливался усмешливый, «знающий» взгляд. Нервы Валентина не выдерживали. В конце концов он решил, что легче повиноваться, не спрашивая.
В кабинете главного инженера сидел Вустин и рассказывал Рассветову о последней новинке в области металлургии – литье стали в вакууме. В его речи то и дело мелькало «Бохумер Ферайн… высокий вакуум… поразительные результаты…» Рассветов, слушая его, делал пометки в большом настольном блокноте.
Валентин скромно, но с достоинством уселся подальше, прислушиваясь к рассказу Вустина. В передаче его новое слово техники звучало так увлекательно, так эффектно, что действительность казалась серой и примитивной.
– Да… Это достижение!.. – услышал Валентин реплику Рассветова. – Вот это способ борьбы с флокенами! Не то, что наша кустарщина! Валентин Игнатьевич, вы читали?
– Не успел еще, Виталий Павлович. Но я, конечно, прочту.
– Обязательно, обязательно, Аркадий Львович, ознакомьте, ваших сотрудников, пусть у молодых инженеров перспективы будут. Присаживайтесь поближе, Валентин Игнатьевич, у нас будет серьезный разговор.
Внутренне поежившись, Валентин присел к столу, передал папку Рассветову. Тот внимательно просматривал неряшливые записи, ничем не выражая своего отношения.
– М-м… Жаль, маловато, – закрыл ее наконец. – Следовало бы форсировать это дело. Как ваше мнение, Аркадий Львович?
Вустин подтвердил, что опыты Миронова, несомненно, очень интересны, но, к сожалению, затянулись.
– Меня же отрывали для этой… виноградовской работы, – обиженно возразил Валентин.
– Да, да, я это учитываю, – поспешил заверить главный инженер, чем изумил Валентина и заставил опасаться какого-то подвоха. – Но хотите или не хотите, а опыты с номерными плавками придется продолжать именно вам.
– Виталий Павлович! – протестующе воскликнул Валентин.
– Да, да, мой друг. Но, поговорив здесь с Аркадием Львовичем, мы решили, что вы сможете совместить обе эти работы. Продолжайте опыты на номерных плавках. Ведь, если нам удастся добиться повышения выхода годного, то…
– Я понимаю, Виталий Павлович, – пробормотал Валентин, который пока еще ничего не понимал.
– Вам известно, какое заключение дали по работе представители Инчермета?..
– Да, конечно. Возникла опасность химической неоднородности при данном способе раскисления стали, – почти точно процитировал письмо Валентин, ничем не выражая своего отношения к сказанному. Ему еще неизвестно было, куда гнет Рассветов. Следовало выждать. А Рассветов продолжал без малейшего замешательства:
– Вы слышали, что технический совет принял решение продолжать опыты по выплавку номерных сталей. Тогда же пришли к выводу, что метод следует модифицировать применительно к условиям нашего производства. Приоритета Виноградова это отнюдь не затронет. Но нам нужно искать пути преодоления недостатков метода.
«Модифицировать!» Теперь Валентину кое-что стало ясно. По-видимому, Виталий Павлович собирается предложить некоторые изменения новой технологии, что позволит ему, в случае успеха, говорить о роли завода (вернее, своей собственной) в доработке первоначального варианта. А в случае непригодности метод будет объявлен непригодным для производства.
Ситуация получалась забавная, но не совсем приятная. Валентин предпочел бы, чтобы кто-то другой взял на себя роль могильщика виноградовского метода. Но выхода не было. После длительных и весьма глубокомысленных излияний Рассветова на общие темы пришлось согласиться.
Следовало отдать должное организаторским талантам Рассветова. Все препятствия, как по волшебству, исчезли с пути Валентина, и работа над «доработкой» новой технологии началась. Нужно создать комиссию? Пожалуйста: комиссия была создана. В нее вошли из старой бригады только Терновой и Крылов, остальные были работники технического отдела и лаборатории. Помочь бригаде советом? Пожалуйста. На еженедельных заседаниях комиссии Рассветов подсказывал все новые и новые варианты, которые немедленно пробовались на практике. Параллельно Валентин пробовал на слитках опытных номерных свой экзотермический состав. Результаты получались самые неожиданные, несколько плавок пошло в брак. Каждая плавка обрастала массой фотографий шлифов, заключениями, записями, актами и графиками, схемами и математическими выкладками, выискивались невероятные зависимости, на что уходили несчетные часы рабочего времени, и за короткое время – чуть побольше месяца – был исчерпан весь фонд средств, отпускаемых на исследовательскую работу. После этого горячка сама собой утихла. Опытные плавки теперь стали проводиться только изредка, по специальному указанию директора или главного инженера. Зато на первый план выступало исследование, которое проводил Валентин и которое выдвигала умелая рука.
Толстая тетрадь Тернового, куда он заносил наблюдения над плавками, сначала быстро разбухла. Но уже вторая тетрадь: стала заполняться гораздо медленнее. Ему было непонятно все, что творилось. Средств нет – вот был наиболее ясный ответ. А в полученных результатах трудно было разобраться самому. Можно было бы написать Виноградову или Марине, но он боялся оказаться неучем в их глазах.
…Однажды, поднявшись на рабочую площадку до начала смены, Терновой споткнулся о толстый черный шнур. «Разбросали, неряхи», – недовольно подумал он, но в глаза сейчас же бросились расставленные на высоких треногах аппараты и прожекторы. Тут на него налетел Виктор, ожидавший неподалеку.
– Идите скорее, Александр Николаевич, только вас ждут!
– Кто ждет? Куда идти?
– Да киносъемка же, для журнала!
Только сейчас Олесь заметил, что цех по-парадному прибран, а у Виктора из-под спецовки, нарочно немного распахнутой, выглядывал белый воротничок и яркий галстук, что пышный чуб его обильно смочен и закручен в симметричные кудряшки под кепкой с синими очками.
– Ты по этой причине и вырядился? – хмуро спросил он.
– Хм… – смущенно тронул галстук Виктор. – Это ж культура.
– Вот что, «культура»! Иди и приведи себя в рабочий вид. Что-то я не представляю, как ты при галстучке будешь орудовать у печи. А попадешь на пленку – того хуже. Кто поверит, что сталь в белых перчатках варят? Ну, иди же, до гудка успеешь, – подтолкнул он Виктора.
Тот повиновался крайне неохотно. И хотя воротничок уже превратился в подобие липкого пластыря на шее, ему казалось, что теперь без воротничка уже и вид будет не тот.
– И что, ей-богу, парню шага ступить не даешь? Ровно наседка над цыпленком, – заметил Баталов.
– Вам же добра хочу. Зачем из работы балаган устраивать? – сурово возразил Терновой и направился в операторную.
– Куда ты, Александр Николаевич? – окликнул его Баталов. – Ты вон куда иди, видишь, машинки крутят, сниматься надо.
– С какой радости мне-то сниматься? – сдвинул брови Терновой.
– А как же? Не слыхал разве? Всю вашу бригаду снимают. Как борцов за новую технику…
– Что? – не поверил своим ушам Терновой и крупно зашагал туда, где расторопные люди двигали свои треножники с глазастыми аппаратами и белый свет вспыхивающих юпитеров побеждал жаркое сияние печей. Там он заменил несколько человек из бригады и Женю Савельеву.
Он тронул ее за рукав.
– Объясните хоть вы, что здесь происходит?
– Собираются снимать для кинохроники, – весело сказала она.
– Содружество науки и техники, популяризация достижений передовой мысли!
– Какая ерунда! – не сдержал раздражения Терновой. – Да где же здесь наука? С какой стати сниматься нам? Сейчас я это выясню!
И он быстро направился к ближайшему телефону, чтобы позвонить Шелестовой, но тут же увидел Татьяну Ивановну. Она шла, грозно нахмурив брови и сунув руки в карманы синего халата с таким видом, словно прятала крепко сжатые кулаки.
– Что тут делается? – резко спросила она Тернового.
– Я как раз хотел у вас спросить. По-моему, нужно протестовать. Виноградова здесь нет, а он истинный творец нового метода, и нечего притворяться, будто его никогда не было.
Назревал крупный скандал. Баталов побежал за Ройтманом, кинооператоры сердились за задержку, тут началась приемка печей новой сменой. На площадку поднялся величественный в своем белом кителе Рассветов. К нему тотчас же подошла Татьяна Ивановна, и директор завода вошел в цех в то самое время, когда она говорила громко, на всю площадку:
– Нечего нам подтасовывать факты! Никто этого не позволит. Я от имени парткома заявляю, что не допущу такого безобразия!..
И получилось так, что на пленку попал один Валентин. Рассветов кое-как спас положение и свой престиж: он вкратце рассказал о предложении инженера Миронова, о выгодах, которое оно дает производству, поразил цифрами неискушенных в технике кинорепортеров, и они решили дать небольшой рассказ о том, как растут на производстве молодые специалисты и как они двигают вперед науку. И сюжет и объект были привлекательными. Валентина сняли и в лаборатории, где его усадили за стол, заваленный папками, собранными со всех столов, и в литейном пролете цеха, где он руководил засыпкой серебристо-серого порошка в изложницы, записали отработанный диалог его с Баталовым и даже сняли разрезы слитков, где явственно было видно, что пустота в верхней части почти исчезла. А в дикторский текст вставили фразу о плодотворной работе коллектива завода над освоением новой технологии выплавки сталей.
* * *
Для дополнения своего репортажа оператор хотел снять Миронова в домашней обстановке. Как ни польстило такое предложение Валентину, но пришлось наотрез отказаться: семейная жизнь его теперь была не из тех, что можно показывать на экране в качестве образцовой. Было время – он считал свой брак идеальным. Однако спокойное течение жизни наскучило, захотелось снова свободы, нахлынуло легкое увлечение. Но однажды добившись своего, он разом охладел к Зине Терновой. Она стала просто одной из тех, кого он знавал и до нее. И памятная поездка за Волгу скоро стала казаться незначительным эпизодом.
Зато легкого примирения с Верой не вышло. Она не ссорилась с ним, не ругалась и не упрекала. Она просто молчала. Но это молчание было хуже ссор, истерик и скандалов – нельзя было ни оправдаться, ни защититься, ни обвинить в мещанстве.
Расстояние между ними с каждым днем все увеличивали десятки мелочей. Вера, если не была на работе, гуляла с Аленкой или занималась своими делами и держала себя так, словно Валентина дома нет. Несомненно, ей было трудно. Валентин замечал и тщательно запудренные следы слез, и слегка впавшие щеки, невеселый взгляд. Но напрасно он ожидал, что это ее сломит. Успокоение Вера находила в Аленке.
Смешная девчонка с каждым днем все больше нравилась Валентину. Она уже осмысленно таращила пуговки-глазенки, развернутая – лежала вся розовенькая и тащила в рот игрушки, дрыгая ножонками. Сколько раз хотелось Валентину подойти, взять Веру за плечи, вместе с женой склониться над кроваткой или над ванночкой! Но строгий взгляд Веры останавливал его. Она не давала Аленке даже целлулоидного попугая, купленного Валентином.
В тот день, когда происходила киносъемка, он вернулся домой в приподнятом настроении. Дела на заводе идут хорошо, должны же поправиться и домашние! И так захотелось, чтобы дома встретила прежняя Вера – милая, внимательная, с обычной лаской и чуть насмешливой улыбкой!.. Ну, посердилась немного – это право каждой жены – но нельзя же до бесконечности продолжать этот бойкот. Он заготовил убедительные фразы, готовясь начать решительное объяснение, представлял себе, как она станет постепенно уступать его красноречию, может быть, даже слезами, как он обнимет ее и снова покорные губы ответят на требовательные поцелуи…
Веры дома не было. Это несколько раздосадовало его, но намерение осталось прежним. Рассеянно проглотив поданный домработницей обед, с полчаса полежал на диване, проглядывая газету и то и дело посматривая на дверь. Потом вскочил – показалось, что в комнате душно. Посчитал пульс – сердце билось ускоренно. «Что это я – волнуюсь?» – иронически подумал он и вышел на балкон.
Садилось солнце, видневшаяся с балкона часть Волги была расцвечена всеми оттенками закатных красок. И этот закат, может быть, сто раз виденный равнодушными глазами, сейчас вдруг предстал совсем иным – почти таким же, как тот, которым они любовались с Верой в первый вечер своего знакомства.
Тогда они сидели на набережной, проходившие мимо, словно патрулирующие, пары не мешали и не раздражали. В небе и на воде постепенно тускнели цвета, немыслимый розовый оттенок начал постепенно бледнеть, наливаться синевой, прорвался и потух яркий зеленоватый свет, потом все как-то быстро заволоклось пеленой, на фарватере вспыхнули первые бледные огоньки, закачались в воде серебристые нити.
Он снова вспомнил испытанное впервые в жизни жаркое ощущение стыда, когда при попытке обнять ее, Вера спокойно и строго отвела его руку и в темных глазах ее засветилось удивление.
Да, Вера делала, его другим. С нею нельзя было быть пошлым, грубым; банальности делали ее колючей и злой, той самой Верой, которая рисовала для «Заусенца» острые карикатуры, а однажды не пощадила его самого…
Снова в памяти возникли обрывки былых разговоров, словно тихие голоса зашелестели в комнате. Стихи… Сколько их было прочитано!.. «Снова выплыли годы из мрака и шумят, как ромашковый луг…» «Вы когда-нибудь бегали босиком по лугу – когда он еще мокрый от росы?.. Валя, вы слышали, как ветер поет в молодых березках? Правда, Чайковский сумел это подслушать?.. Какое это удивительное чувство – настоящая любовь!.. Милый, конечно, я верю тебе… разве можно говорить неправду с такими глазами?».
Из-за Волги выплыла луна – красная, насмешливая. Словно подмигивала хитрым глазом: «Жди, жди!» Валентин вошел в комнату и щелкнул выключателем. Спросил у домработницы, где Вера. Та не успела ответить – в передней открылась дверь. Он быстро вышел, чтобы Вера не успела проскользнуть в спальню незамеченной.
– Что ты так поздно таскаешь ребенка по улицам? – сказал он совсем не то, что хотел, повинуясь мгновенному раздражению.
– О-о, ты вспомнил, что существует ребенок? Забавно! – усмехнулась Вера. Она стояла перед ним независимая, чужая, совсем не такая, какой он только что представлял ее себе.
– Вера, – шагнул он к ней, и голос его прозвучал просительно и несмело, – мы не можем дальше так жить. Надо поговорить.
– Избавь меня от всяких объяснений. Я устала и хочу есть.
Она прошла мимо, оставив Валентина на пороге. У него невольно сжались кулаки от обиды, но он понял: силой ее характер не переломишь.
Позднее он мучился над переводом статьи, рекомендованной Рассветовым. Многое позабылось, часто ускользал смысл, работа казалась ненужной и глупой. Хотелось пойти к приятелям, развлечься, но он поглядывал на жену – и желание пропадало.
Сидя у приемника, Вера шила что-то маленькое. Пела виолончель, разливая трепещущую грустную мелодию «Меланхолической серенады», и лицо Веры было нежным и печальным.
Как она близко была – и как далеко! Валентин нервно откашлялся и ожесточенно зашелестел страницами словаря.
