Текст книги "Беспокойные сердца"

Автор книги: Нина Карцин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Только сейчас заметив постороннего, Калмыков мгновенно изменил выражение лица и открыл было рот, чтобы объясниться или оправдаться, но в этот момент с нарастающим жужжанием приблизилась тележка и опустила на стеллаж новые мульды. С чарующей улыбкой, от которой Калмыков снова стал похож на артиста, он сказал корреспонденту:

– Сами видите, товарищ, работа у нас – не бирюльки. Иной раз и терпенье потеряешь…

Машинисты стали продолжать завалку, а Калмыков минут пять привычно отвечал на вопросы, краем глаза наблюдая за работой машин. Но когда корреспондент взялся за аппарат, он замотал головой, крикнув на ходу:

– Зарок жинке дал, что сниматься не буду. Ревнует – говорит, девчата твои портреты из газет вырезывают и на стенку лепят.

Однако он не забыл задержаться, как бы невзначай, у печи в картинной позе. Поднявшаяся крышка окна обдала его неистовым светом; корреспондент вскинул аппарат к глазам и быстро сделал несколько снимков.

– Ну, все в порядке? – сочувственно спросил Леонид.

– В порядке. Заснял удачно. Профиль у него – просто орлиный. Богатый материал для очерка!

– О Калмыкове целый роман написать можно, – захлебнулся восхищением Баталов.

– Давайте уж лучше драму пишите, с участием двух жен и брошенного ребенка, – едко вставил Леонид.

– И кому какое дело, сколько у него жен? – возмутился Баталов. – Я в твою жизнь не лезу? И тебе нечего других осуждать. А Калмыков работает так, что дай боже каждому постнику. Пойдемте, товарищ корреспондент, я вас познакомлю с таким материалом о наших скоростниках! Подлинные факты, а не безответственная сплетня! – И, кинув на Леонида уничтожающий взгляд, Баталов увлек за собой корреспондента.

– Очередное славословие! – сказал Леонид, глядя им вслед. – Поверишь ли, Марина, так надоело все время одних и тех же восхвалять. Будто у нас других людей нет. А Калмыков и впрямь вообразил, что цех без него пропадет. Держится-то – ни дать ни взять герой-любовник на сцене. Пытались мы поднять вопрос о неправильном выпячивании на первый план нескольких людей, да редактору заводской многотиражки так попало от Рассветова, что он предпочел не лезть на рожон, даром, что не подчиняется главному инженеру.

Леонид говорил с горечью – видно было, обрадовался свежему человеку и спешит выложить свои мысли и наблюдения, не заботясь, слушает ли Марина его длинную речь.

– Неужели никто больше не видит всего этого? – воскликнула она, изумленная мрачной картиной.

– Испугалась? – неожиданно улыбнулся Леонид. – Может быть, и есть небольшие преувеличения. Ведь я же еще, кроме всего прочего, редактор общезаводского «Заусенца».

– Значит, только обличениями занимаетесь?

– Ну, нет. Есть у меня кое-какие мыслишки по поводу исправления дел. Да только не так, просто все это осуществить…

– Почему?

– А потому, дорогая, что всеблагой Аллах послал нам Виталия Павловича Рассветова; он считает, что его распоряжения более незыблемы, чем законы адата. И не приведи бог, если он кого-либо невзлюбит! Вот пример с Олесем Терновым. Каждый раз у них при встрече искры летят.

– Ах, да, я и забыла об Олесе! – воскликнула Марина, словно в самом деле только сейчас вспомнила об его существовании.

– Сегодня он первый экзамен сдает. Не дали ему отпуска – опять-таки по милости Рассветова. А вообще – эту неделю он с утра.

– Вот неудачно. А хотелось увидеть его… Ну, ладно, не последний день в цехе.

Марина говорила легким тоном, скрывая разочарование. Разом потерялся интерес и к цеху, и к тому, что продолжал рассказывать Леонид.

– Я слышала, он женился? – невпопад перебила она.

Леонид остановился, словно с разбега натолкнулся на препятствие, и рассмеялся.

– Оказывается, я вопиял в пустыне! Да, представь, Олесь женился.

– А ты скоро последуешь его примеру?

– О, которая мною любима – та не станет моей женой… Пляшет много.

– Чем же плохо? Веселее жить будет.

– Жизнь не эстрадные подмостки, – глубокомысленно изрек Леонид, – а это ведь Гуля – единственная и неповторимая. Мы с ней не ссоримся только на яхте – там я ее хоть утопить могу.

Они дошли до операторной. Здесь Леонид простился с Мариной; он пошел за корреспондентом, а она открыла дверь, решив подождать Баталова и взять ключ от помещения.

В операторной ничто не изменилось за эти годы. Те же два дощатых стола, те же разнокалиберные табуретки и отполированные спецодеждой скамьи, и даже плакаты по технике безопасности, казалось, не сменялись за это время ни разу. Заметив на доске объявлений свежий листок приказа, Марина подошла. При чтении вся кровь бросилась ей в лицо, словно при ней оскорбили дорогого человека. И она обернулась на звук открывшейся двери с таким свирепым выражением, что вошедший Валентин Миронов даже приостановился.

– Что вы так хмуритесь? Здравствуйте, Марина. Я вас по всему цеху разыскиваю. Из лаборатории позвонили, чтобы мы оба пришли. Но чем вы так рассержены?

Марина с гримасой указала через плечо на приказ.

– Ах, вон что! Это Рассветов принимает воспитательные меры, чтобы не лез на рожон.

– И помогает? – с такой насмешкой спросила Марина, что сомнений не оставалось, на чьей стороне ее симпатии.

– Я и забыл, что вы самый горячий его адвокат. Но, Мариночка, он женат!

– Пóшло! – оборвала Марина.

Валентин всегда – и раньше – вызывал в ней безотчетное раздражение. То ли самоуверенность его была этому причиной, то ли изысканная внешность. Во всяком случае, все его попытки перейти на фамильярный тон не имели у нее успеха.

* * *

В большой светлой комнате третьего этажа, которую занимала мартеновская группа лаборатории, было оживленно. Работники лаборатории, среди которых Марина увидела немало знакомых, собрались вокруг Виноградова, осаждая его десятками вопросов о самых различных вещах: и о новостях в научном мире, и о новых работах маститых ученых, и о новых проблемах металлургии.

Марину усадила за свой стол Женя Савельева, дочь директора завода, недавно окончившая институт. Была она высокой – в отца – и скорее походила на долговязого мальчишку и худобой, и короткой стрижкой, и угловатыми, размашистыми движениями.

Валентин расспрашивал об условиях, в которых приходится работать ученым, об оплате труда, об условиях жизни.

– Вот это я понимаю: можно заниматься научной деятельностью, – протянул он.

– По ту сторону забора трава всегда зеленее, – шуткой ответил Виноградов.

– А Валентину Игнатьевичу грех жаловаться, – вмешалась, Женя. – Он ведет самостоятельное исследование.

– Уж там исследование… – пренебрежительно пробормотал Валентин.

– Разочаровались и в нем? – засмеялась Женя. – Ну, прямо, вам не везет!

Валентин так нахмурился, что Женя сначала несколько оторопела, а потом спохватилась, поняв свою бестактность, и густо покраснела. Желая замять неловкость, сейчас же заговорила о другом:

– Дмитрий Алексеевич! Сделали бы вы нам сообщение о научной работе в металлургии, о нашем будущем! У нас скоро вечер молодежи, называется «Техника вчера, сегодня и завтра».

– Не знаю, сумею ли я… – заколебался Виноградов.

– А кому же тогда уметь? Кто же смотрит в будущее, если не ученые?! – так откровенно удивилась Женя, что Виноградову некуда было отступать.

Научных работников и Миронова позвали к Вустину. Он принял их в своем крошечном кабинете, заставленном книгами в тесно составленных шкафах. Когда все четверо разместились, Вустин, надев пенсне, заглянул в лежащую перед ним бумагу и сказал:

– Валентин Игнатьевич, мы решили выделить вас в помощь работникам Инчермета, как человека, уже имеющего опыт в исследовательской работе…

– А моя собственная работа? – вскинулся Валентин.

Виноградов подивился про себя: только что Миронов отзывался о своей работе совсем в ином тоне. И он спросил не без любопытства:

– Над чем вы работаете?

– Испытываю влияние новой экзотермической смеси на уменьшение обрези слитка.

– И хорошие результаты?

– Результаты многообещающие. Я надеялся в скором времени обобщить их в отдельную статью для журнала «Сталь».

– Давно занимаетесь исследованием?

– Месяца три. Нет, два с половиной.

– И уже считаете возможным говорить о результатах публично? Впрочем, у каждого своя методика.

Виноградов помолчал, побарабанил пальцами по краю стола, потом прибавил вопросительным тоном:

– Может быть, подберем другого товарища? Пусть и не столь опытного, но заинтересованного в работе.

– Видите ли, Виталий Павлович настоятельно рекомендовал Миронова.

– Виталий Павлович? – удивленно поднял голову Валентин. – Ну, если он считает это необходимым, то я, конечно, отложу на время свои дела.

Виноградов наклонился над своим блокнотом, но Марина успела заметить выражение досады, скользнувшее по его лицу.

Глава VI

Никакое предчувствие не подсказало Олесю Терновому, что этот день будет переломным в его жизни. С утра все шло на редкость благополучно. Плавки приняли без осложнений, из графика они не выходили, и можно было надеяться на спокойную смену. По привычке Терновой задержался у четвертой печи. Виктор командовал завалкой. Правда, получалось у него не так артистически, как у Калмыкова, но глядеть было приятно. Парень растет, набирается уменья. Вот только владеть собою не умеет. И потому другие сталевары частенько недоверчиво относятся даже к дельным предложениям Виктора – настолько за ним закрепилась слава несерьезного человека. Взять хотя бы это изменение завалки стружки. До сих пор никто не решится поддержать его, хотя опыт оказался удачным – и плавки короче стали, и качество лучше.

Заметил это, пожалуй, один Баталов и не без ехидства подколол:

– Гляди-ка, никак в передовики выбиваешься? Стружка-то у тебя в печи лучше блюмса плавится.

На что Виктор солидным басом ответил:

– А что ж? Пускай подвинутся. Сталевар Виктор Крылов идет!

У самого ж, наверно, от обиды кошки на сердце скребут. Смешной Виктор! Двадцать один человеку скоро, не урод – сколько девчонок заглядываются, а характер все еще, как у мальчишки. В последнее время солидность стал на себя напускать, улыбаться норовит одними уголками губ. А забудет – опять улыбка во все лицо, зубы так и сверкают…

Наблюдая за работой Виктора, Терновой не заметил, что сзади уже некоторое время стоят директор и главный инженер, и обернулся только тогда, когда Рассветов не выдержал и резко спросил:

– Кто позволил нарушать порядок завалки?

– Это согласовано с начальником цеха, – медленно ответил Терновой, стараясь быть как можно спокойнее, хотя уже один тон Рассветова подействовал на него, как удар кнута.

– Абсолютно ничего не знаю. Письменное разрешение есть?

– Нет.

– Так кто же дал вам право нарушать инструкцию? Или для вас законы не писаны?

В присутствии директора Рассветов сдерживался, но голос его то и дело срывался на крик. Терновой побледнел. Еще немного – и он ответил бы дерзостью, но вмешался Савельев.

– Погодите, Виталий Павлович. Очевидно, есть какая-то причина, почему они изменили порядок. Что вы скажете? – обратился он к Виктору.

Тот с готовностью, даже с горячностью стал объяснять, упирая на то, что ничего противозаконного они не делают, а стружка так лучше плавится, и плавки стали короче.

Рассветов раздраженно оглянулся в поисках человека, на котором можно было бы сорвать зло, но увидел только инженера лаборатории Миронова.

– Валентин Игнатьевич! – подозвал он его. – Это по вашей части. Разберитесь, проверьте, что дает этот… метод. Через неделю доложите.

И пошел дальше, недовольный тем, что не удалось как следует посчитаться с дерзким мастером. На ходу он ворчал:

– Сегодня мы одному спустим, завтра кто-то опять проявит инициативу, послезавтра третий – и вся технология пойдет кувырком. Я категорически против такой партизанщины.

Савельев спросил:

– Что вы имеете против Тернового? Я который раз слышу, что вы им недовольны. Знаете, комариными укусами можно до бешенства довести.

– Терновой слишком много мнит о себе. Воспитание будет ему только на пользу. Мало того, что он не уважает цеховые порядки, всюду сеет недовольство, он еще и руководство не признает и открыто агитирует против наших передовиков.

– Вот-вот, – скороговоркой вмешался Баталов. – Говорит, им условия особые создают.

– А может, в этом есть доля правды, а? Признавайтесь-ка начистоту. И не один Терновой говорит это.

– Да, Григорий Михайлович, кому же еще и помогать, как не самым лучшим нашим людям? – возмущенно воскликнул Баталов, чувствуя молчаливую поддержку Рассветова. – А Терновой и других мастеров баламутит, каждый себе по две машины на печь требует, да шихту – все только тяжеловес, да без заминки… Тьфу! Волю дай, так от одних конфликтов житья не будет!

– А вам спокойной жизни захотелось, Андрей Тихонович? – подозрительно-ласковым тоном промолвил директор. Баталов понял, что промахнулся. Он наскоро пробормотал что-то о делах и счел за благо исчезнуть.

Валентин в это время выговаривал Терновому.

– Ну что за строптивый характер, не понимаю! Не мог промолчать? Имей в виду: Виталий Павлович – сила, и не тебе с ним спорить. Такой авторитет в мартеновской науке, такой знаток…

– Ну и целуйся с ним, – грубовато перебил Терновой.

– Да не сердись, чудак! Не хочешь об этом говорить, давай о другом. Я слышал, что ты хотел устроить Зину на работу?

– Мне хотелось вообще, чтобы она не кисла, дома. Пусть Лучше работает.

– Ах, вот что! Вернейшее средство от конфликтов между мужем и женой? Да не хмурься, и пошутить нельзя. Дело вот в чем: на мартене организуется газовая лаборатория и туда требуются две лаборантки.

– Что за лаборатория?

– Хотят наладить определение водорода в номерных марках. Будет грандиозная исследовательская работа. Уже и ученые приехали.

– И кто же будет руководить лабораторией? Не ты ли?

– Потом, может быть, и я, а пока – Марина Кострова.

И Валентин выжидательно посмотрел на Тернового. Тот в недоумении наморщил лоб:

– Какая Кострова?

– Вот это мило! – Валентин открыл свои и без того большие глаза, выразив крайнюю степень изумления. – А я-то думал, что он подпрыгнет от радости, как козленок. Забыть так скоро?! Ай-яй-яй!..

Краска залила лицо Тернового, он растерянно и беспомощно уставился в смеющееся, беспечное лицо Валентина, но тот коротко кивнул и, довольный эффектом, поспешил удалиться. Уже издали крикнул:

– А насчет Зины подумай. Зачем упускать случай?

Мысль о давней милой, веселой подружке была так далека от Олеся, что он в первую минуту не ощутил ничего, кроме крайнего удивления. Но очень скоро ему захотелось увидеть ее, услышать ее голос, вспомнить с нею о прошлом. И тут же пришла мысль о Зине. Интересно, какой бес подсказал Валентину этот замысел: устроить Зину на работу под начальство Марины?

Терновому понадобилось большое усилие, чтобы подавить волнение и отдать все внимание листочку с химанализом пробы, который он машинально сжимал в руке. На шестой печи пора было начинать легирование, предаваться мыслям было некогда, и только с каждым толчком крови в висках звучало в голове незабытое имя.

Он распоряжался у печи, отдавал приказания, рассчитывал присадки – и все это с присущей ему уверенностью; она невольно передавалась остальным и создавала у печи образцовый порядок, радующий сердце настоящего мастера.

От неистовой жары прилипала к спине спецовка, по закопченному лицу катился пот, жажду время от времени утоляла кружка подсоленной газированной воды, цех шумел, гудел, грохотал, а далеко-далеко в уголочке памяти блестели живые темные глаза и улыбалось задорное лицо.

После выпуска плавки Терновой забежал в комнату мастеров. Там сидел только Леонид, просматривая книгу цеховых рапортов.

– Что ты ищешь? – спросил Терновой, не зная, как начать разговор.

– Материал для «Заусенца». Богатый сборник анекдотов! – и Леонид весело потряс в воздухе засаленной толстой канцелярской книгой. – Сегодня, например, натыкаюсь на такое произведение контролеров ОТК: «Присутствовал на разливке до двух третей Баталов, после двух третей Миронов. На разливке не отразилось». Нет, каково? – и Леонид рассмеялся.

В другое время у Олеся в запасе тоже оказался бы подобный анекдот, но сейчас ему было не до того. И он посмотрел на друга с таким нетерпением, что сразу перестал смеяться.

– «Что вы смотрите синими брызгами?» Случилась что-нибудь?

– Валентин какую-то ерунду говорит, будто Марина приехала.

– На сей раз не ерунду. И даже в цехе была вчера и о тебе справлялась. Я с ней виделся.

– И ничего мне не сказал! Друг называется! Надолго приехала? Одна?

– Ой, сколько вопросов сразу! Я как чувствовал: успел взять интервью. Приехала не одна, а с Виноградовым, представителем Инчермета. Месяца на два. Будут проводить опыты по внедрению новой технологии выплавки номерных сталей. Ну, будет с тебя или еще что-нибудь хочешь узнать?

– Как она, сильно изменилась?

– Ничуть. Такой же чертенок. На ученого сухаря никак не похожа.

– Не говорила, вышла замуж или…

– Мой друг, тебе это должно быть все равно.

– Мне все равно. Просто любопытство.

Леонид знал своего друга достаточно хорошо, чтобы не поверить в простое любопытство, но промолчал и, склонившись над книгой рапортов, замурлыкал: «Уймитесь, волнения стра-а-асти!»

– Леня! – почти крикнул Терновой.

– А? – поднял тот невинный взгляд.

Не ответив, Олесь круто повернулся и хлопнул за собой дверью. Леонид перестал мурлыкать и озабоченно посмотрел ему вслед.

Сбегая со ступенек, Олесь носом к носу столкнулся с Мариной и ее спутниками. Встреча была настолько неожиданной, что он не успел ощутить никаких чувств, и растерянно остановился. Марина была в синем халате, на голове пестрела маками шелковая косынка; Виноградов был одет в самую обычную спецовку, какую носили все на заводе.

– Боже мой!.. Да это Олесь! Олесь, как я рада! – растерянно-радостно воскликнула Марина, и какая-то испуганная улыбка пробежала по ее лицу, словно она боялась, что ошиблась и что Олесь окажется другим.

– Марина… – глухо пробормотал он в такой же растерянности, забыв подать ей руку. Трудно даже сказать, чего больше – радости или боли – ощутил он в эту минуту.

Марина овладела собой первая. Обычным, только чуточку звенящим голосом она сказала:

– Дмитрий Алексеевич, а это мастер Терновой. Три года назад я проходила практику под его руководством.

Должно быть, волнение слишком ясно отразилось на лице Олеся, потому что Виноградов взглянул на него острыми прищуренными глазами и тут же протянул ему узкую, но крепкую руку. При ярком свете, бликами игравшем на лице Виноградова, Олесь заметил и тонкие лучики морщин в углах глаз, и решительно сжатый рот, и устало приспущенные веки. Мелькнуло в голове: «Интересный человек»… Но думать было некогда. Виноградов уже интересовался технологией, задавал вопросы о работе, о составе шихты, о мерах борьбы с водородом и о многих других вещах, которые требовали обдуманных ответов.

Рядом уже вертелся Баталов. Он чутьем угадывал, где может быть начальство или иное ответственное лицо, и сейчас же вмешивался в разговор, боясь, что его не заметят; так и сейчас он вмешался, грубо прервав Тернового. Мастер сразу замолчал, и на лице его появилось замороженное выражение.

Виноградов вежливо выслушал Баталова, заметил, что об этом они еще будут иметь случай поговорить, и снова повернулся к Терновому. Но беседу так и не удалось продолжить. На рабочую площадку, пыхтя, взобрался Рассветов; немного погодя, стремительно перешагивая через две ступеньки, поднялся Савельев. Директор сейчас же отыскал Виноградова и ухватил за рукав:

– Ну, дорогой друг, когда думаете переходить от слов к делу? Пора, голубчик, пора!..

– Сегодня, Григорий Михайлович. Мы как раз пришли посмотреть помещение, где будем устанавливать приборы.

– Ну-ну, пойдемте вместе, посмотрим. План с цехом согласован? – он обернулся и взглянул на Баталова.

– Сегодня согласуем, – отозвался Баталов.

– Как всегда, оперативны. Ну, проводите нас, где тут будет лаборатория.

Баталов вспомнил было о каком-то неотложном деле, но Савельев, зная эту манеру увиливать от неприятностей, слегка придержал его за локоть и повел с собой, не прерывая горячего разговора с Виноградовым. С еле заметной скептической улыбкой за ними последовал Рассветов. Марина улыбнулась Терновому на прощание и ушла следом.

Ушла – и словно потемнело все вокруг.

… Марина, Мариночка! Помнит ли она о прошлом? Смеется, наверно, в душе над неуклюжим парнем, который так неумело поцеловал ее когда-то. А он, оказывается, ничего не забыл; до мелочей припоминается все – и легкий морозец, и тусклый свет фонарей, и слабо поблескивающие снежинки в пушистом, недавно выпавшем снеге… Как-то по-детски просто ответила она на поцелуй, а потом смутилась и побежала туда, где был народ, музыка, яркий свет катка.

Перед глазами Марины в эту минуту была совсем другая картина, которую она рассматривала с нескрываемым возмущением. Комната, отведенная для лаборатории, маленькая и неуютная, производила самое удручающее впечатление выщербленным полом и обшарпанными стенами, на которых, словно заплаты на рубище, желтели клочки и обрывки давнишних плакатов и лозунгов. Одно-единственное окно, заросшее цеховой пылью и грязью до самого верха, выходило на рабочую площадку, и, когда поднимались заслонки завалочных окон находившейся напротив печи, слепящее багровое сиянье заливало комнату до самых отдаленных уголков.

– Это же какая-то душегубка, – поджал губы подошедший Валентин. – Вдобавок ко всем прочим прелестям мы зажаримся здесь заживо.

Директор круто повернулся к Баталову, и выражение его глаз было столь понятным, что тот, собиравшийся было незаметно исчезнуть, остался, как пригвожденный к месту, и забормотал:

– Нет, ведь это надо: такое безобразие! Вот народ распустился! Вчера еще сказал, и никто пальцем не пошевельнул. Ну, я им нагоняй сейчас устрою! – и кинулся вон-из комнаты, со всей резвостью, на какую был способен.

Савельев вернул его.

– Андрей Тихонович! Мы еще не кончили. Нагоняй теперь дать успеете. Кстати, если и остальные ваши распоряжения выполняются-столь же ревностно, то неудивительно, что ваш цех чаще других попадает в «Заусенец». Вам нравится эта любопытная статистика? – и он показал небольшую листовку, выпущенную в тот день приложением к многотиражке.

– Наше дело работать, их – зубы скалить, – неохотно отозвался Баталов. Мало кого он ненавидел так, как Леонида Ольшевского, редактора «Заусенца». Того отношение Баталова немало потешало; эту листовку он еще утром приколол к дверям кабинета начальника, который сейчас занимал Баталов.

Теперь нужно было как-то выкручиваться. Распоряжения насчет уборки помещения он не давал, полагая, что приезжие – невелики птицы, могут и подождать. Поведение директора сразу разубедило его. И как только он получил возможность – развил такую прыть, нагнал столько работниц со шлангами, ведрами горячей воды и щелока, что уже через час, придя с первыми приборами, Марина увидела сверкающие чистотой стекла, выскобленные полы и табуретки и просыхающие на глазах стены, вновь принявшие свой первоначальный цвет.

Вскоре подошли и Виноградов с Мироновым, пришел электрик, не теряя времени, взялись за монтаж оборудования. Ловкие руки Марины осторожно и быстро разбирались в хитросплетении стеклянных трубок и деталей, свинчивали отдельные части, проверяли вакуум-насосы. Для Виноградова Марина была неоценимой помощницей: мало кто обладал таким терпением, такой тщательностью в постановке и проведении сложных опытов; на полученные ею результаты всегда можно было положиться.

Никогда смена не тянулась так долго для Олеся Тернового. Окончив в четыре часа работу, он не выдержал и, не заходя в душ, пошел в «газовую лабораторию», как уже окрестили комнату. К удивлению, его встретил взрыв смеха, который относился, правда, не к нему. Марина, Валентин и зашедшая к ним Татьяна Ивановна хохотали, слушая Виноградова. Без кепки, с прилипшими ко лбу влажными волосами, он, видимо, только что рассказывал что-то забавное. Освещенное оживлением лицо его смягчилось, стало проще, но все-таки Олесь отметил опять, что молодой ученый отличается от окружающих, хотя вряд ли мог сказать чем.

Олесь остановился на пороге, не зная, входить ли. Марина тут же увидела его и воскликнула:

– Олесь, вот хорошо, что ты зашел! Проходи, садись!

– Как у вас весело, – заметил он, чтобы хоть что-то сказать.

– Еще бы! Дмитрий Алексеевич рассказывает о своем первом дне работы с Баталовым. Как его до сих пор терпят – не пойму. Он же глуп, как пробка!

– Баталов глуп? Это может показаться только тем, кто его не знает, – сказал Олесь. – Любит прикинуться простачком.

– Ну, а дальше что было, Дмитрий Алексеевич? – поторопила Марина.

– Дальше? – Виноградов перестал улыбаться и выдержал драматическую паузу. – А дальше, Марина Сергеевна, прощайтесь со своей зарплатой на ближайшие месяцы.

– Это еще с какой стати?

– Согласно этому документу. Стоит нам с вами загубить хоть одну плавку – отвечать будем своей зарплатой.

И Виноградов показал план исследовательской работы; внизу аккуратным бисерным почерком Баталова было выведено: «Убытки от брака опытных плавок относить на счет исследователей». Ниже стояла фамилия и число.

– Все честь-честью – рассмеялась Марина. – Дмитрий Алексеевич, давайте уезжать, пока не поздно!

– Любопытный документик, – вернула Татьяна Ивановна План. – При случае я кое-кому скажу об этом.

– Ну что вы хотите? – сказал Терновой, проводя грязной рукой по лбу. – Баталов как был тенью Рассветова, так и останется.

– Ой, Олесь, как же ты разукрасил себя! – рассмеялась Марина, увидев широкую полосу копоти, которую Олесь размазал по лбу. Схватив платок, она наклонилась к нему, чтобы вытереть грязь, но Олесь быстро отстранился.

– Не надо, не мажь платок, – глухо, с удивившей его самого резкостью, сказал он и поднялся. – Я прямо из цеха, в душ не заходил еще, – прибавил он словно в извинение.

И прежде чем Марина успела удержать его, он уже захлопнул дверь за собой – с такой быстротой, что никто не заметил его внезапной бледности.

Остановясь в цехе против вентилятора, он глубоко вдохнул струю прохладного воздуха и подождал, пока уймется мелкая дрожь в руках. Хотел закурить – и с досадой выбросил пустую коробку.

Ему было стыдно за пережитое внезапное смятение. Когда ее руки коснулись его лица, когда он близко увидел улыбающиеся губы, когда пахнуло запахом ее духов от платка – в нем словно все перевернулось.

Что за наваждение? Ведь он был уверен, что ему удалось забыть ее; даже поспешил жениться, словно отрезал дорогу к чему-то недостижимому. Одно время казалось, что он нашел простое, незамысловатое счастье и что этого хватит для жизни. Но оказалось, что все это ложь, придуманная в отчаянии, что все это ошибка, и жизнь началась теперь с того момента, на котором она была прервана три года тому назад.

Долго в этот день Олесь Терновой не мог заставить себя вернуться домой. Дома ждали его книги и тетради, ждала серая скука – она всегда поселяется в тех семьях, где, кроме кровли, у мужа и жены нет ничего общего. И как заставить себя вернуться к этому, когда душа полна удивительного чувства, и не хотелось потерять ни капли его. Что же за сила в глазах твоих, Марина, что только ты поглядела – и мир стал иным?!

Вечер застал Олеся на склоне холма, что вел к Дубовой Балке; там стоял дом его родителей. Он смотрел на рассыпанные внизу дома, на правильные прямоугольники огородов, на зелень фруктовых садов, но видел не их, а снежный склон, по которому поднимается на Лыжах, вся в снегу, смеющаяся девушка в красном костюме…

А за поселком, теряясь в золотисто-сиреневом мареве, широко и далеко простиралась летняя степь. Мало-помалу она приковала глаза Олеся, и незаметно чувство успокоения пришло в смятенную взволнованную душу. Постепенно воспоминания потускнели, он увидел и бурые пятна плешин, где выгорела трава, и красноватые зигзаги оврагов. Косой солнечный свет золотил пушок ковыля, и казалось, что земля излучает теплое свечение. Степь быстро отдавала свой дневной жар и дышала на город неповторимой смесью запахов чебреца и полыни, высохших трав и земли. На юго-западе, над самой чертой горизонта, повисла неподвижно узкая полоса кучевых облаков. Солнце вкось освещало их, н облака походили на причудливые далекие вершины с темными провалами ущелий; основания их, дымчатые и неясные, сливались с цветом неба. И когда красный диск солнца исчез за краем степи, облака тоже вдруг вспыхнули красным и затем начали быстро темнеть, Олесь решительно сбежал по тропинке к родному дому, где так приветливо засветились окошки…